Сбиватели

4

Шоссе I-93N

– Можешь не злиться, – говорит Пол. – Этот парень нашинковал бы твои причиндалы в капусту. Ты стал бы одним из них.

– Как Кен[12], – согласно кивает Брет. – Без пипетки.

Сидящий на заднем сиденье Гарольд никого не слышит.

– Придурок, – бормочет он, уставившись в пустоту. – Чёртов дикий придурок.

Прошёл час, как тёмно-красный «Шевроле Субурбан» отъехал от «Оленьих рогов». Немного для тихой ночной езды и в самый раз, чтобы взвинтить нервы бесконечным монологом с заднего сиденья.

После очередного яркого высказывания Гарольда в адрес официанта «Шевроле» резко останавливается.

– Пора меня сменить, – говорит Салливан.

– Хорошо. – Пол отстёгивает ремень безопасности. – Я сяду за руль. – И, проследив за озлобленным взглядом Брета в сторону Гарольда, повторяет с нажимом: – Я сяду.

– Не твоя очередь.

– Он не в себе. – Пол наклоняется к Брету: – За руль ему нельзя.

Брет сверлит взглядом макушку Маринвилла, но тот не шевелится, бубнит себе под нос. Салливан сдаётся и тянет ручной тормоз.

Хлопнули двери. Пол с Бретом поменялись местами.

– Вы спите, а я, как устану, разбужу кого-нибудь из вас. – Поймав взгляд Брета, Пол добавляет: – Тебя, Гарольд. Так что заткнись и спи.

Салливан откидывается на подголовник.

Поначалу сон не приходит, его рушит ворчанье с заднего сиденья, но мягкий свет фар, выхватывающий из темноты дорогу, вводит в гипнотическое состояние. Брет засыпает.

Двери хлопнули.

Салливан встрепенулся. Пол с Гарольдом поменялись местами, значит, прошло не меньше часа. На улице всё так же темно, и к рассвету дело не близится. «Субурбан» трогается. За рулём Гарольд продолжает свою бесконечную мантру.

«Большой Город – зло…» – последняя мысль, посетившая Брета перед тем, как он вновь засыпает.

Большой…

Город…

…УДАР.

Визг тормозов. Тяжёлый джип качнуло, повело юзом и чуть не снесло с дороги. Брета швыряет на приборную панель. Машина останавливается.

На улице темно. Салливан потерял счёт времени.

С заднего сиденья раздаётся дрожащий голос Пола:

– Какого…

– Что случилось? – Брет хватает Маринвилла за руку, которая сжимает рычаг переключения скоростей.

– Там… – Пол испуганно указывает на возвышение посреди дороги.

Тёмный неясный силуэт.

Фары не могут дать нужной чёткости, чтобы понять, что это такое. Ночь пожирает лучи света чернильным туманом.

Гарольд сидит молча, не шевелится. Он в трансе, как при прослушивании «Столкновения» с Норой Эмес. Проходит ещё несколько долгих секунд, прежде чем Маринвилл поворачивается к Брету. Под слабым отблеском фар виднеется его искорёженное тенями лицо, на губах ухмылка – или тени лепят ухмылку.

– Оленьи рога мертвы.

– Что?.. – Брету либо послышалось, либо сон ещё не отпустил его в реальность. – Что ты несёшь? – Он наклоняется к Гарольду.

– Оленёнок, – повторяет Маринвилл. – Я сбил оленёнка.

Салливан смотрит на освещённое полотно асфальта. Теперь бесформенный холмик, возвышающийся над дорогой, обретает безобидные черты.

– Отлично, Гарольд, – выдыхает с заднего сиденья Пол. Раздражённо, но облегчённо: – Вяленой оленины нам не хватало.

Гарольд молча открывает дверь, выходит из машины и направляется к туше животного, останавливается перед ней и опускается на колени.

– А что если, – шепчет Пол, – он не разглядел и оленёнок окажется кабаном? Или хуже – медведем, например. Маленький, но медведь.

– Ещё не совсем мёртвый медведь, – заканчивает его мысль Брет.

Оба выскакивают из машины и бегут к Гарольду, останавливаются.

Оленёнок. Мёртвый.

Не больше полутора метра в длину. Передние ноги сломаны, шерсть на шее влажная – из раны медленно течёт кровь. Сердце закончило свою работу.

– Гарольд, ты как? – Брет кладёт руку ему на плечо. – Всё в порядке?

Он не ощущает под рукой ни дрожи, ни пота, ни страха – ничего, кроме материи от Bill Blass и тишины.

– Гарольд?

Стоя на коленях, тот молча гладит мёртвое животное. Это трудно объяснить, но в движениях Маринвилла чувствуется благодарность и уважение.

– А что ему станется? – возмущённо спрашивает Пол, подтверждая осязание Брета. – Сшиб зверя, чуть не улетел в кювет, помял бампер твоего джипа, а теперь наслаждается плодами охоты. Буффало Билл[13] ждёт оваций. Не будем томить: круто, мужик! – Пол звучно хлопает три раза в ладоши и разочарованно добавляет: – Вообще не круто.

Звук эхом отражается от глухих стен леса.

Брет убирает руку с плеча Гарольда и настороженно вглядывается во тьму. Эхо напоминает о чёрной, непроницаемой массе деревьев, скрывающей в своём чреве зверей.

Салливан делает шаг назад.

Зверей, как этот оленёнок, или более крупных. Таких, которые способны заставить выпрыгнуть загнанную жертву на дорогу, под колёса машины, а затем притаиться и выжидать. Изучать конкурента, отобравшего пищу. Чтобы оценить его силы.

Салливан делает ещё три шага назад и чувствует, как в спину упирается что-то острое. Резко оборачивается. Ветки. Страх лижет спину, и пот из горячего в секунду становится холодным. В нескольких сантиметрах от его лица – лес. Густой, молчаливый, чёрный.

Брет быстрым шагом направляется к «Шевроле».

– Уходим, – бросает он изучающим тело оленёнка Полу и Гарольду.

– Эй! – кричит Пол уже взявшемуся за дверную ручку Брету. – Может, уберём тушу с дороги? Оттащим хотя бы к обочине?

– Проклятье. – Брет медлит. Он пытается справиться с охватившей его паникой. Справляться есть с чем, год назад он видел, как задранного медведем человека грузили по частям в мешок. Страх придаёт воспоминаниям красок.

– Что? – кричит Пол. – Ты что-то сказал?

– Я говорю, верно. – Брет говорит громче: – Надо оттащить. Иначе кто-нибудь влетит на скорости. – Он подходит к туше оленёнка. – Я возьмусь за передние ноги, а ты, Пол…

– Я сам, – вызывается Гарольд.

Брет вытирает тыльной стороной ладони пот со лба и удивлённо смотрит на Гарольда:

– Что значит – ты сам?

– Я сбил – я оттащу.

– Уверен?

– Он не тяжёлый, справлюсь.

– Это не похоже на Гарольда Маринвилла, – щурится Пол. – Совесть, что ты сделала с нашим омерзительным другом?

Гарольд угрожающе смотрит на Пола.

Этого хватает. Кауфман направляется к машине:

– Пойдём, Брет, оставим охотника наедине с добычей, пока тот не передумал.

Брет садится за руль. Пол – на сиденье справа. Они смотрят в сторону леса. Гарольд с мертвым оленёнком уже растворились во тьме.

Через минуту молчания Брет говорит:

– Нужно было остаться.

– Брось. Что с ним случится? Присел по-большому. Я бы сам на его месте не сдержался – парень съел все наши запасы.

– Ладно.

– Я слишком хорошо его знаю. Чем дольше он там высидит, тем меньше достанется нам. Мистер Маринвилл – ходячая сырная бомба, настоящая фабрика по производству воздушного…

– Ладно.

Но Пол входит в раж:

– Я тебе вот что скажу: машинный салон – не место для таких антисоциальных личностей. Помню нашу с ним поездку в Сент-Луис, к концу поездки я благоухал, как гигантский вьё булонь[14]. И это был не поверхностный запашок – Гарольд пропитал меня насквозь. Я стал вьё булонем. Чёртово стрельбище. Пускать воздух из попы – это сомнительное умение, но Маринвилл возвёл его в ранг искусства. До сих пор не могу понять – как человек вообще способен на такое? Это законно? А ещё я не могу понять, что так долго можно делать в ночном лесу. – Пауза. – Господи, его что, сожрали?

Со стороны леса раздается шуршание, хруст веток, и в свет фар выходит Гарольд.

Он весь в крови.

– Трогаем. – Маринвилл плюхается на заднее сиденье. – А мне надо переодеться.

Брет включает передачу. «Шевроле» набирает скорость.

– Всё нормально?

– Если ты про кровь, – раздается с заднего сиденья, – то это кровь оленёнка.

– Никакая это не кровь. – Пол подмигивает Брету и перечисляет: – Бурый Тони, Жидкий Джимми, Прыскучая Жозель. Называй, как хочешь, но будь наш Гарольд легче на пару десятков кило – взлетел бы на этом каштановом гейзере, как межконтинентальная баллистическая ракета. Напор был что надо, Гарольд? Не отвечай. Вижу. Я лично знавал одного парня, который подобным образом перемещался в пространстве. Джоули из собственного дерьма – экономичная штука, знаете ли. Мой взгляд в недалёкое будущее такой: люди забудут про автомобили.

Брет говорит:

– Я имел в виду в целом.

– Нормально ли всё в целом? Дай-ка подумать. – Гарольд тоже перечисляет: – Я сбил зверя, помял бампер твоего джипа, мой дизайнерский костюм за десять тысяч баксов выглядит как фартук мясника, официант чуть не зарезал меня за то, что я возжелал глотнуть холодного пива…

– Всё нормально, – нетерпеливо перебивает Пол. – Я что хочу сказать? Аэрогидрокосмические системы развиваются с самого 1984 года не в том направлении…

– …чёртов дикий придурок, – заканчивает Гарольд.

Следующие полчаса проходят в научно-фекальных лекциях Пола Кауфмана и теориях возмездия Гарольда Маринвилла. Последующие полчаса – под мерное сопение Пола и Гарольда.

В 6:05 раздаётся трескучий, протяжный, жалобный, душераздирающий звук с заднего сиденья.

Салливан тянет носом.

– Точь-в-точь. – Он искренне удивлён. Прежде чем открыть окно, Брет даже делает контрольный вдох и утвердительно кивает: – Вьё булонь.

Начинает светать, когда час Брета за рулём подходит к концу. Он расталкивает Пола и меняется с ним местами. Брет откидывается на подголовник, но не засыпает, ему мешают воспоминания.

«Оленьи рога».

Официант.

Оленёнок весь в крови.

Ухмыляющийся Гарольд.

Сон отступает. Уходит как волна, обнажая самые ранние воспоминания вместо береговой линии.

Детство.

Старый олень.

Картофельное поле.

Угодье Дружбы.

Прилив. И сон накрывает Брета с головой. Брет засыпает, но остаётся среди воспоминаний.

Ему десять лет.

Он в ста метрах от Угодья Дружбы. На отцовской ферме.

Сны, которые переносят тебя в детство, идеальны. Лактация. Безмятежность. Эйфория. Защищённость. Если только эти сны не переносят тебя в самые страшные моменты детства. Безысходность. Каталепсия. Паника. Мышечная атония. Головной мозг пытается бороться, но выбраться из анабиозного капкана ему уже не под силу. Слишком подавлен. Спящему человеку остаётся лишь наблюдать ужас – ещё и ещё раз. Брет наблюдает.

5

Окрестности Грейнтс-Хилл

За одиннадцать лет до событий на шоссе I-93N

Десятилетний Брет стоит в ста метрах от Угодья Дружбы. В руках у него нож.

Он набирает полную грудь воздуха: ароматы рододендрона, арбузная свежесть только что скошенной травы, медовый запах полевых цветов. Он прислушивается: отдалённый лай Бакса (так Брет прозвал свою собаку), жужжание пчёл, стрёкот цикад, рычание газонокосилки.

Звуки и запахи наполняют его.

Мальчик наклоняется и втыкает в землю столярный отцовский нож. Земля твёрдая, лезвие входит туго, как в плоть животного, – знакомое ощущение. Брет уже свежевал животных, помогая отцу в хозяйстве: обычная грязная работа, но есть в ней что-то притягательное, мужское. Возможно, именно поэтому он решил воткнуть нож в почву сейчас – освежить воспоминания. Наедине с самим собой человек не стыдится своих потаённых желаний; стыд – это рамки общества.

Рукоять, отполированная множеством прикосновений, блестит на солнце. Брет стоит на линии скоса: правой ногой на поле клевера, левой – на полёгшей траве. Эта линия разделяет два мира, у каждого из миров свои звуки и запахи. По левую сторону от Брета двухэтажный деревянный дом, где живут они с отцом, ухоженная лужайка, сам отец, медленно катящий вдоль дома газонокосилку, тявкающий вокруг него Говнюк (так Салливан-старший прозвал собаку Брета). Это всё знакомо. По правую сторону от Брета – другой мир. Правой ступнёй он приминает малую часть огромной жужжащей поляны и смотрит в её даль. За поляной – Угодье Дружбы. За Угодьем Дружбы – лес. За лесом – новое, неизведанные звуки и запахи. Туда Брет сегодня и направится.

Газонокосилка смолкает. Шуршание травы, топот ног. Брет оборачивается и видит, как его новые друзья – Гарольд и Пол – останавливаются перед Салливаном-старшим. Два восьмилетних мальчика. Гарольд одной рукой гладит Ублюдка (так друзья Брета прозвали собаку Брета), второй рукой – копну своих кудрявых волос, будто сравнивая, у кого волосяной покров гуще. Пол расспрашивает Генри Салливана, перекидывая тяжёлую плетёную корзину из одной руки в другую. Генри отвечает, указывает в сторону Брета, тот машет рукой, и друзья направляются к нему. Пол что-то кричит, но слова обрывает рык вновь заработавшей газонокосилки. Фонтан травы ударяет Баксу-Говнюку-Ублюдку в морду, и тот, взвизгнув, подпрыгивает, начинается новый раунд: животное гавкает, отступает, нарезает круги, скулит, падает и нападает. Салливан-старший ворчит.

Подбежав к Брету, Пол протягивает большую корзину, накрытую полотенцем:

– Здесь всё, что я обещал. И даже больше.

– Ты, как всегда, в порядке, Пол. – Брет принимает корзину, взвешивает в руке – она звенит металлом и пахнет хлебом. Он говорит: – Теперь можно идти. Другсы-сосунки отпросились у родителей? Вернёмся поздно.

– «В порядке»? – переспрашивает Гарольд. – «Другсы-сосунки»?

– Так говорят.

– А. – Гарольд кивает. Дети легко воспринимают новую информацию.

Пол отвечает на вопрос Брета:

– Нет проблем, хоть на всю ночь. Моих предков срубило. – Он гордо выпячивает грудь: – Я подмешал им снотворное тёти Эльзы в чай.

– Молодцом, – хлопает его по плечу Брет. – А ты, Гарольд?

– Чёрта с два на всю ночь! У меня нет снотворного. И сегодня «За пригоршню долларов»[15] полдесятого. Бродите сколько хотите, но без меня.

– До девяти успеем, – обещает Брет. Он выдёргивает столярный нож из земли, переступает линию скоса и быстрым шагом направляется через поле, приминая кедами клевер.

Гарольд и Пол бегут следом.

– Эй, Брет, ты даже не посмотрел, что в корзине.

Салливан глянул сначала на полотенце, скрывающее содержимое корзины, затем на Пола.

– Зачем? Я и так знаю.

– Врёшь! – кричит Гарольд. – Даже я не знаю!

– Гарольд прав. Хрен я ему покажу.

– Тебя никто и не просил показывать, – фыркает Гарольд. – Таких, как ты, ждёт эпизод войны.

– Что?!

И Гарольд начинает петь писклявым голоском:

– Эпизод войны! Эпизод войны!

У Пола от недоумения глаза из орбит вылезают.

– Песня такая есть, – говорит Гарольд. – Радио надо слушать. Песня о том, как один крутой парень надирает задницу другому, плохому парню. То есть про меня и тебя песня. – Маринвилл поворачивается к Брету: – Спорим на бакс, ты не знаешь, что у Пола в корзине?

– Моя собака не продаётся, – говорит Брет. – А тех, кто торгует собаками, «Гринпис» трахает в задницу.

– «Трахает в задницу»? – мальчик озадачен. – «Гринпис»?

– Так говорят, – отмахивается Брет.

Но Пол с умным видом поясняет:

– Это, как «надирает». Только по серьёзному.

– А. – Гарольд кивает.

Брет щурится.

– Чертовски знакомая песня. – Он пытается вспомнить имя исполнителя. – Ну-ка, напой ещё разок, Гарольд.

– Эпизод войны! Эпизод войны!

– Что за ужасный день, – вконец разочаровывается Пол.

– Точно, – кивает Брет. – Это Элтон Джон.

– Король лёгкого рока, – говорит Гарольд.

– Он в порядке.

– В полном порядке.

– Так что у меня в корзине, Брет? – повторяет Пол.

Салливан молча вышагивает по полю. Мальчики за ним еле поспевают. Он выше их на голову.

Первым ликующим оказывается Гарольд:

– Я так и знал! Всё ты врёшь! Клинт Иствуд лгунам яйца отстреливает.

– Брет безъяйцевый! – подхватывает Пол. – Брет безъяйцевый!

Но Брет с яйцами. Он отмеряет ещё десяток шагов и говорит:

– Три парафиновые свечи, масляные краски, остатки мебельного лака в жестяной банке, три кисточки, коробок спичек, холодный чай в термосе, сэндвичи и фирменный яблочный пирог от миссис Кауфман. – Он качает головой: – Когда наступает день моей очереди приносить корзину с ланчем, это не так вкусно. Мой отец не верит в стряпню, а сам я люблю готовить бургеры, в которых из начинки всё подряд, да побольше.

– Зря ты так, – говорит Гарольд. – Я люблю твои бургеры.

– Иисусий ангел! – удивлённо выкрикивает Пол. Этой фразе он научился у покойного прадедушки, тот употреблял её по сто раз в день без всякого повода: «Подай мне, иисусий ангел, банку с горчицей». «Зачем нам, иисусий ангел, дождь зимой?» Иисусий ангел то, иисусий ангел это. Даже перед смертью широко открыл глаза, пробормотал: «Иисусий ангел», – и отбыл. Правнук принял эстафету. Он кричит во второй раз ещё громче прежнего, и на этот раз фраза означает крайнюю степень восторга:

– Иисусий ангел, откуда ты знаешь, что у меня в корзине?! Всё верно перечислил. – Пол подбегает к Брету, поднимает край полотенца, заглядывает внутрь и говорит: – Точно. Ничего не упустил. Как ты это делаешь?

– Дело в звуках. И в запахах.

Поляну одуванчиков сменяет пашня. Здесь начинается картофельное поле. То самое, на котором впервые встретились трое друзей. Ровные ряды зелёной ботвы возвышаются над гребнями земли. Отец Брета гордится своим полем и делает это не зря – в уплату за литры пролитого пота оно приносит тонны урожая, оптовики из Большого Города скупают весь картофель фермера уже в первых числах сентября, сразу после уборки. За что платить есть – и Генри знает цену. Но картофельным поле является только для отца Брета и его клиентов, для самого Брета, Пола и Гарольда это Угодье Дружбы. Салливан-младший всему даёт названия, он считает, так нужно, и сегодня даст ещё пару. Фантазия у него хорошая, Брет умеет придумывать игры, бои, фантастические истории и даже эротические – про «киску» внучатой племянницы Джеймса Грэхема (самого зажиточного фермера в окрестностях), которую он изловчился увидеть прошлым летом, – всё это восхищает ребят, придаёт Брету взрослости.

Глаза Гарольда вспыхивают, ступив на пашню, он вспомнил про истории Брета.

– Фантастические истории! – выкрикивает Маринвилл. – Брет, ты ведь расскажешь нам сегодня одну из них? Истории у тебя получаются не хуже бургеров.

– Мне как-то попалась кинза в бургере Брета, – говорит Пол. – Кинза.

– Я люблю кинзу, – говорит Гарольд. И, немного подумав, добавляет: – И финики.

– В бургере, Гарольд, – акцентирует Пол.

– Я люблю бургеры, – мечтательно говорит Гарольд.

– Мне иногда кажется, что этот парень слабоумный, – шепчет Пол Брету.

– Он просто любит поесть, – шепчет Брет Полу.

– Все жиртресты, – делает вывод Пол, – слабоумные.

Но Гарольд непробиваем.

– Бургеры и истории, – говорит он. Маринвилл обожает рассказы Брета, в них есть рыцари, кровь, пытки. – Сегодня ведь будут истории, Брет?

– А ты взял повязки? – спрашивает Салливан.

Маринвилл останавливается и испуганно ощупывает карманы джинсов.

Повязки тоже придумал Брет. «Чтобы погрузиться в историю и отсечь себя от реальности темнотой» – так он говорит. И Пол с Гарольдом всегда послушно завязывают узлы на затылках. Пол настороженно следит за поисками Гарольда. В кулинарных изысках маленький Кауфман критичен – его мать работает поваром, – но рассказы Брета ему тоже нравятся, в них есть рыцари, схватки, доблесть.

– Есть! – кричит Гарольд и достаёт из кармана два чёрных платка.

Пол облегчённо выдыхает.

Картофельное поле близится к концу. Ребята проходят мимо громадного чучела с военной каской на соломенной голове, вместо правой руки у чучела ржавые садовые ножницы. Это Фриц Воронье Мясо. Сделал его Генри Салливан, имя дал Брет Салливан. Три головы поворачиваются на девяносто градусов: мальчики всегда оборачиваются, но чаще – останавливаются и подолгу разглядывают соломенного монстра. Пытаются уловить движение. Брет рассказал друзьям, что оно живое, но действует только ночью: весь день даёт воронам пообвыкнуть, посидеть, погадить на себя… а ночью ЩЁЛК – и рассекает одинокую прилетевшую птицу пополам своей железной рукой. Гарольд и Пол говорят Брету, что никогда не видели рядом с чучелом разрубленных ворон. Брет говорит им, что каждое утро убирает тушки, чтобы остальные птицы не заподозрили неладное. Генри говорит Брету, что его друзья – маленькие доверчивые идиоты, потому что вороны не летают ночью. Так или иначе, Фриц Воронье Мясо вызывает у мальчиков восхищение – от него веет древним и чем-то потусторонним. Такие вещи всегда привлекают детей.

Когда чучело скрывается из виду, друзья поворачивают головы, и перед ними выстраивается древний лес.

– Пришли, – говорит Брет.

Брет любит лес. Большую часть своего свободного времени он проводит именно здесь – на окраинах сосновника. Заходить вглубь Генри Салливан запрещает сыну, хотя и догадывается, что граница запрета – пятьдесят метров – всё равно будет нарушена.

Брет, Гарольд и Пол переходят черту. Пахнет хвоей, мхом, сыростью. Пол наступает на ветку, и ребята слышат, как треск уходит во все стороны, затем тонет в привычных звуках леса – дятел, сойка, клёст. Сквозь кроны высоких деревьев во мрак чащи пробиваются лучи солнца, каждый луч превращается в прожектор из-за миллиона микроскопических частиц, парящих в воздухе. Мальчики поднимают головы и как загипнотизированные смотрят в эти столпы света. От переизбытка кислорода друзья ощущают лёгкое головокружение и приятную слабость по всему телу – лес наполняет их своим густым духом, даёт осязать себя. Брет любит это первое прикосновение, от него бегут мурашки по затылку.

Древнюю чащу перед фермой Салливана рассекают две тропы. Гарольд, Пол и Брет стоят перед их началами: одна ведёт налево, другая – направо. Раньше собиратели ягод, грибники и охотники ходили по обеим, но три года назад проход по той, что ведёт направо, стал невозможен. Всё дело в ручье. Львиная Струя – так его окрестил Брет. Ручей пересекает тропу. Раньше поток был мощный, но не настолько широкий, чтобы человек не смог перепрыгнуть. И люди прыгали, потому что на той стороне ручья, в двухстах метрах к югу, находилось самое большое клюквенное болото. Люди прыгали через ручей с пустыми корзинами, а спустя час прыгали обратно с корзинами, наполненными до краёв красными ягодами. Клюква собиралась не поштучно, а гроздьями – мох болота был окровавлен её плодами. Но теперь всё по-другому. Многочисленных голосов собирателей со стороны болота уже давно не слышно, туда больше никто не ходит. Дело в том, что ручей набрал силу и мощь – сказались дождливые сезоны, которые пошли один за другим. Строительство моста через вышедший из берегов ручей никто не хотел финансировать, а все сваленные деревья-переправы уносило потоком, который успел прославиться своей яростью.

«Львиная Струя. – Трое друзей стояли у кустов акаций и справляли малую нужду, когда Брет решил пояснить, что к чему. – Лев ведь огромное животное? Огромному животному – огромную струю».

Ручей и вправду был длинным, широким и далеко не прозрачным. Матово-жёлтая масса бурлила от истока до устья.

Из-за недостатка средств провалилась первая затея – строить мост, а вторая – обогнуть ручей пешком – доказала абсурдность первой: когда собиратели всё-таки добрались до легендарного болота в обход, то не увидели ягод. Клюква скрылась под водой и загнила.

«Чего и стоило ожидать, – скажет Брет. – «Ушла, как «Титаник». Львиная Струя берёт своё начало на болоте, и ручей – это только показатель того, что творится на самом болоте. Если ручей превратился в реку, значит, болото превратилось в море».

Собиратели ушли с затонувшего болота ни с чем. С тех пор оно перестало быть легендарным в плане ягод и стало легендарным в плане историй. А тропа, которая вела к ручью, заросла за ненадобностью. Что не дало ей исчезнуть окончательно, так это грибники, не оставляющие попыток обогнуть ручей в жаркую погоду, ну, и, естественно, сам Брет, истоптавший все окраины леса. Хоть ручей и находится дальше разрешённых отцом пятидесяти метров, Брета это не останавливает: «Слушать рык Львиной Струи я готов вечно. Дьявольски крутая штука».

И сейчас.

Брет стоит на перепутье двух лесных троп. Он поворачивает голову направо, вытягивает шею в сторону заросшей тропы и прислушивается. Пол и Гарольд следуют его примеру. Шелест листьев, стрёкот насекомых, пение птиц… и вот он, накрывающий все эти звуки утробным монотонным рыком. В жаркую погоду ручей, конечно, не так агрессивен, как в дождливую, но Брет удовлетворённо кивает – этот рёв он ни с каким другим не спутает. Салливану не терпится побыстрее добраться до ручья, и он знает, как это сделать.

– Вы видели задницу Бакса? – говорит он друзьям.