Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Свой среди медведей
– Ага! – Игорь поднимает со снега другой клочок чёрных, медвежьих волосин…
А, как крут барранкос! Вцепляясь в снег руками, как по скале, мы крадёмся вниз.
– Не дай бог, на колено упасть! – говорю я, – Болотники-то у нас – раскатаны! Резина!
– Ну! – опасливо соглашается Игорь, – Заскользишь, на резине, вниз – не затормозишь!
– Убьёшься! – я с ним, полностью согласен, – Где-нибудь, далеко внизу.
Перед моими глазами, на слепящем снегу – глубокие борозды от задних лап, несущихся вниз, медведей…
– Вот! Смотри! Только, на задних ехали!
– Ага… Вот! Тут – один сбил другого!
Мы рассматриваем длинную вмятину, в плотном снегу. Нам обоим понятно, что здесь упало медвежье тело. Рядом – другая, такая же вмятина! Эта – от тела его врага…
– Вот! Упали опять!
Борозды от задних лап прерываются! И, метра через полтора не тронутого снега вниз – две глубокие, продолговатые вмятины, от медвежьих тел.
– Хм! – хмыкает Игорь, – Как корыта в снегу!
– Ну… Как они вообще умудрялись, тут, на ногах держаться?! – изумляюсь я.
– Не знаю, – качает головой Игорь, держась руками, за снег, – Мы, тут, руками за снег уцепились. А они – на задних ногах неслись! И дрались ещё, при этом!
Рядом с бороздами от медвежьих лап, мы спускаемся по крутому, снежному наносу, к резкому повороту ущелья.
– Вот! – тычу я, пальцем, – Место, где медвежий ком разбился!
– Ну! Вмятина медвежьей лёжки!
– Смотри, как она сильно протаяла!
– Ага! Обледенела вся…
Здесь, оставшийся на днище барранкоса медведь, долго лежал, не сходя с места.
– Смотри! – показывает Игорь пальцем, на изгрызенный ольховник там, где была морда зверя, – Он ветки грыз!
– Ага! – киваю я, – Это нормально…
– Хм! Смотри, сколько нагрыз!..
– В состоянии крайнего возбуждения, он так и должен делать! – я опять утвердительно киваю головой, – Он и должен – так вот, лежать и непроизвольно грызть, какую-нибудь деревяшку.
– Зачем? – удивляется Игорь.
– Я читал статьи по поведению крупных хищников… Понимаешь? У него – адреналин в крови кипит! Ярость боя… У него – потребность что-то рвать! Ногами, руками! И грызть – это способ выплеснуть бушующую мышечную энергию… Так, крупные хищники бессознательно успокаивают нервы после опасной охоты на лосей, секачей, после драк между собой.
– Ясно, – Игорь трогает измочаленные ветки ольховника, – Теперь ясно.
– Свежая! – я тоже трогаю желтеющие свежей древесиной, ветки ольховника, – Ах, пахнет как! Ольхой. Весна…
– А, крови – нигде нет! – возвращает мои мысли к драке, Игорь, – Ни капельки!
– Ну! – удивлённо соглашаюсь я, – Я – тоже, не нашёл.
Всю ночь, воображение рисовало мне алые брызги крови на снегу, пропитанные кровью, медвежьи лёжки! А, на самом деле – ничего этого и в помине нет! На всём протяжении медвежьей драки, мы отыскали только несколько клочков длинных, волнистых волосин. И – ни единой капельки крови!
– Ладно! Здесь всё осмотрели. Давай, дальше, по следу пройдём? – предлагаю я.
– Давай, – кивает брат.
Отсюда, с лёжки на днище барранкоса, дорожка медвежьих следов уходит горизонтально вправо.
– След – натоптанный! – тычет пальцем в снежные медвежьи следы, Игорь.
– Конечно! – хмыкаю я, – Здесь – сначала ушёл первый медведь. Потом, по его следу, туда же – прошёл второй медведь. А, потом – второй, вернулся обратно. Так что, здесь – два следа вперёд и один назад.
– Ну, – соглашается брат, – И все шагали – след в след! И перед нами – один след! Медведи – они и есть медведи!
Мы шагаем по горизонтальной дорожке медвежьих следов, на правый гребень барранкоса…
Вот! Лёжка на лбе среди ольховника. Протаявшая… Но… и на ней ничего нет! Ни клочков шерсти, ни капелек крови…
Мы проходим десяток метров по следу медведя до стенки кедрового стланика. И останавливаемся.
– Вот и всё! Место драки осмотрели! – заключаю я.
– Ну! – кивает Игорь, – Теперь – чуть передохнуть и вниз валить.
– Ну! – соглашаюсь я, – Время не терпит!
Кругом, из-под наста, вертикально вверх, торчат верхушки кедрового стланика, сантиметров по двадцать. Сделав пару шагов среди них, Игорь наклоняется.
– Саш! – зовёт он, – Шишка! Целая!
Он вытаскивает из поднятой шишки пару орешков, себе и протягивает шишку мне: “На! Попробуй!”. Я бросаю в рот один орешек – он полноценный, съедобный и даже, очень вкусный.
– Нуу! – расплываюсь я, в блаженной улыбке, – Кто ещё спросит: “Что медведь ест там, над нами!”.
– Хм! – хмыкает Игорь, – Конечно, орешки кедрового стланика!
Мы улыбаемся и хрустим скорлупой орешков. Отдыхаем, стоя на снежном склоне…
– Ну, что? Надо вниз сваливать? – напоминает Игорь.
– Конечно! – киваю я, – Солнце внизу наст, наверняка, уже растопило! Замучаемся выбираться.
И мы направляемся прямо вниз по склону, чуть отступя от кромки снежного надува, создавшего длинную лавину по гребню барранкоса. Мы шагаем вдоль стенки зарослей кедрового стланика, всё вниз и вниз. Скатываться на днище ущелья нам показалось опасно – уж, больно там, круто.
Всё вниз и вниз…
У верхней границы леса, склон вулкана резко переламывается, становясь более пологим. Справа и слева, по гребням уже пошли первые колки хвойников и высокое криволесье ольхи и клёна. Здесь, мы просчитываем, что дальше вниз – нам всё-же удобнее сваливать по забитому снегом днищу распадка. И мы, наконец, сбегаем на днище барранкоса, по крутому снежному склону…
Мы шагаем по днищу… Вскоре, мы видим, что с нашего же склона, на днище распадка спускается медвежий след! Шагов через пятнадцать, мы подходим к нему.
– Смотри! Медведь спустился!
– Ага!
Цепочка снежных, когтистых отпечатков делает резкий поворот на днище и уходит перед нами, по распадку, вниз.
– Хм! – красноречиво хмыкает на это, Игорь, – Мы не одни – такие умные!
– Ну! – киваю я, – Медведь тоже просчитал, что вниз легче сваливать по забитому снегом, днищу! Здесь наст крепкий.
– Вчерашний!
– Ага, – киваю я, – Подмёрз.
Мы пристраиваемся следом за медведем, по его следам. По твёрдым следам шагать несравненно легче…
– Тоже, крокодил! – бурчит Игорь, стараясь ставить свои ноги в отпечатки медвежьих лап, – Так расставлять ноги! Ну, шире некуда!
– Может, они так раскорячиваются, чтобы не проваливаться глубоко? – предполагаю я.
– А что, тогда, в других местах они так не делают? – резонно возражает Игорь, – Мы всю весну тропим медведей по насту и нигде такого не встречали… Откуда они берутся здесь, на вулкане? Такие широкие?!
Я шагаю сзади Игоря и только молча пожимаю плечами, в ответ. Я-то, откуда всё знаю?
На часах идёт четвёртый час дня. Наст, конечно, исчез. Теперь, вместо него – набрякший влагой, плотный снег. Я начинаю проваливаться…
Днище нашего заснеженного распадка обрывается небольшим водопадиком. Мы тормозим на этом снежном трамплине. Сейчас и ручей, и водопадик – всё под толстым слоем снега! Внизу, прямо под водопадиком, из-под снега, вытаял пятак травяного склона. Прошедший перед нами вчера, медведь, содрал рулоном дернину на этой проталинке. Мы смотрим на вывернутое из земли наружу узловатое корневище, которое лежит на по-весеннему сочной, бурой почве. Как два бурых мосла, в руку толщиной.
– Хм! – киваю я с водопадика, себе под ноги, – Аралия сердцевидная! Красная книга!
Аралия – это ближайший родственник элеутерококка и женьшеня. Все они являются сырьём для настоек, повышающих тонус человеческого организма. Игорь коротко спрыгивает со снежного порога водопадика вниз, на проталину и трогает чёрным носком болотника корневище: “Выкопал, а жрать не стал… Что делать будем? Может, с собой возьмём? В чай будем заваривать!”. Я приседаю на корточки на краю снежного трамплина, над ним: “А что? Давай!.. Не мы же его выкопали! Так что, наша совесть спокойна! Всё-равно, пропадёт! Без всякой пользы… Будем считать, что это – медвежий подарок”. Мы укладываем оба обломка корневища аралии в рюкзачок к Игорю и трогаемся по днищу барранкоса, дальше…
Постепенно, рельеф выполаживается. Сопутствующий нам смешанный, с берёзой, лес – сильно загустел. Справа и слева по гребням распадка пошли хвойники. Не видно – ничего! А нам хочется, не петляя по буреломам, выйти на Ночку в том месте, где заходили утром. Мы выбираемся из распадка, влево…
Понемногу, забираем всё левее и левее – так мы, рано или поздно, должны пересечь свой утренний, встречный след…
– Саш! Вот он! – радостно оборачивается ко мне, Игорь.
Я стою рядом с братом и удовлетворённо смотрю себе под ноги – на насте отпечатались наши утренние следы!
Следы от наших болотников. Мы устремляемся по ним, вниз…
Однако, не тут-то было! Утром, на льдистом насте, каблуки наших болотников оставляли только чёрточки! А теперь – солнечные лучи, первым делом съели именно эти шероховатости на поверхности наста. Часто проваливаясь и матерясь сквозь зубы, мы всё ниже и ниже уходим по хвойному лесу, с трудом находя и снова теряя свой след…
Мы понимаем, что по времени – мы уже должны выпадать на Ночку! А её – всё нет. Человека не переделаешь – в густом пихтарнике, я упорно карабкаюсь на вершину ёлки…
– Фу! Вершина, – крепко держась руками за тонкий стволик еловой вершинки, я деловито озираюсь по сторонам.
Отсюда, с вершины дерева, открывается хороший обзор окрестностей…
И я вижу голый угол знакомой мари, что лежит перед Ночкой! Эта пустошь, сейчас, находится перед нами, чуть правее.
– Отлично! – я торопливо спускаюсь по веткам вдоль ствола вниз, на землю.
– Всё хорошо! Наша марь – немного правее нас! Рядом!
Игорь втаптывает окурок в мокрый снег и встаёт. Довольные тем, что наши сомнения разрешились, и что скоро придёт конец нашим шатаниям по этому глубокому, мокрому снегу, мы, под прямым углом сворачиваем вправо…
– Саш! След! – останавливается Игорь, – Крупный медведь!
Я тоже упираюсь взглядом в когтистые следы на снегу. Виляя между частыми стволами пихт, медвежий след уходит вперёд, в нашем направлении.
– Вчерашний.
– Ну! – кивает Игорь.
Продавленные в растопленном насте вчера под вечер, медвежьи следы, ночью схватились льдом. И теперь – эти ледяные следы вполне выдерживают наш вес. Мы – умные. Мы бодро шагаем след в след, по когтистым медвежьим следам…
– Что-то понатоптано там, впереди, под пихтой! – приседает Игорь, для лучшей видимости под кронами.
Озираясь по сторонам, мы настороженно подходим по следу, ближе…
– Он ствол ободрал! – с удивлением говорит, Игорь.
– Ух, ты! Точно! – неподдельно восторгаюсь я, – И дата мечения – точнее не придумаешь! След – вчерашний! Значит – и ствол ободран вчера! Вот этим самым зверем!
Свежая рана на стволе пихты слезится каплями натекающей, прозрачной смолы. Белеет свежая древесина.
– Какая удача! – я восторженно ощупываю задиры, – Свежие! Так рано, весной! По снегу!.. Пусть теперь мне скажут, что сроки мечения деревьев у медведей совпадают с началом гона!
Я сую руку в карман, за рулеткой. А Игорю вручаю свой дневничок и авторучку: “На, держи”.
– Так, пиши. Пихта. Номер шестьдесят один. Диаметр четырнадцать сантиметров. Высота задира двести семнадцать сантиметров. Задир вчерашний. Второй задир… тоже двести семнадцать.
Рядом стоит второе дерево, с медвежьими метками. Оно функционирует уже не первый год. Ствол этой пихты изуродован старыми задирами. Наш медведь, об этот ствол – только почесался. На “пеньках” от сучков, застряли кисточки его чёрных, волнистых волосин.
– Так. Второе дерево.
– На нём – он запаховую метку оставил, – кивает Игорь.
– Ну, – соглашаюсь я, – Пиши… Пихта. Номер шестьдесят два. Диаметр ствола пятнадцать сантиметров. Максимальная высота пятна почёсов сто девяносто пять.
Мы шагаем дальше, по ледяным следам медведя…
Вскоре подходим к ещё одному, ободранному медведями дереву. Это – старый маркёр. Ствол несёт на себе раны старых задиров. Об этот ствол наш медведь тоже сильно чесался. Я разматываю ленту своей рулетки.
– Так. Пиши! Пихта. Номер шестьдесят три. Диаметр тридцать. Максимальная высота старых задиров – двести двадцать сантиметров.
Я прикладываюсь носом к пятну почёсов на коре: “Фу! Пахнет как!.. Горький, перечный запах!”. От засаленного пятна исходит резкий, терпкий запах медведя.
– Это – уже третье дерево, помеченное этим матёрым медведем за вчерашний день!
– Ага! А, сегодня – только двадцатое апреля! Это мечение подтверждает то, что мечение у подножия Саратовского борта – не было случайным!
– Ну, – соглашается со мной, Игорь, – Там он пометил – аж, пять стволов.
– Пиши. Свежие почёсы высотой двести пять.
– Всё. Записал.
– Угу. Пошли дальше.
Впереди, сквозь частый хвойник, начинает просвечивать какой-то прогал.
– Это просвечивают просторы мари, что лежит перед Ночкой! – радуюсь я…
Через полчаса, тяжело дыша, я стою на снежном надуве и смотрю вниз, себе под ноги. Перед нами спокойно журчит перекатиками, речка Ночка. По моей щеке движется капелька пота, я её чувствую – словно муха ползёт…
– Фу! – выдыхаю я.
– Уф! – выдыхает рядом, брат.
Речка искрит солнечными бликами мелких перекатиков. По свободной от снега полосе поймы разослан зелёный ковёр весенней травы…
– Всё! Теперь нас, под лес – палкой не загонишь!
– Теперь – только по свободной от снега пойме! И никуда в сторону!
– Ага. Хватит. По снегу натопились – достаточно…
Весенний день – он такой длинный! Отсидевшись часа полтора в Тятинском доме и наевшись за весь день сразу, я разворачиваю перед домом свою “полевую лабораторию” – ведь, утром мы прихватили с собой замёрзший помёт взрослого одиночки. Вот, его состав, я сейчас и определю! Интересно узнать, чем питается этот медведь…
В помёте – не более пяти процентов объёма составляют кусочки лизихитона. До тридцати процентов – зелёные листья осоки… Маленькая кучка жёлтых рыбьих позвонков и зубов… Примерно двадцать процентов – гомогенат травы.
– Так мелко – переваривается крапива! – прикидываю я, – Но, в этом помёте, сорок пять процентов объёма составляют грубые кусочки какого-то растения! Это – не лизихитон и не белокопытник, не крапива, и не борщевик…
Я отбираю своим пинцетом несколько, наиболее сохранившихся кусочков и принимаюсь пристально рассматривать их…
– Это – основания ростков кого-то из высокотравья! – прикидываю я, – На сантиметр выше корневой шейки.
Наружная сторона кусочка покрыта черепицей широких, чёрных, глянцевых чешуй. Внутренняя сторона представлена грубой сеткой механических тканей побега, светло-зелёного цвета.
Я откладываю в сторону свой противень и поднимаюсь на ноги. Внимательно всматриваясь себе под ноги, я медленно бреду по зелени молодой поросли высокотравья, метрах в тридцати от дома…
Вот! Основания этих побегов – копия моих кусочков! Копия!!! Это… росток соссюреи Фори.
– Урра!!! – горланю я в небо, – Соссюрея! Уррра!!!
– Что орёшь? – выходит, из тамбура нашего дома, Игорь.
– Ха! Конечно ору! – я захлёбываюсь радостью, – Открытие! Такая загадка разрешилась! Я, целый прошлый год, голову ломал над одним парадоксом – медведи оставляют целые полянки скушенных и тут же брошенных, ростков соссюреи Фори. Я, ведь – въедливый! Я много раз приставлял скушенные побеги к оставшимся на уровне почвы, “пенькам” скусов!
– Ну и?
– Ничего, я, не заметил! И решил, что… не ест он её! Зачем-то скусывает… и бросает.
– Хм! Скусывает и бросает, скусывает и бросает… Целыми полянками?! – улыбаясь, смотрит на меня брат, – Ну, да ладно… А, сейчас что?
– Сейчас – я выяснил! Медведь откусывает от скушенной им части побега соссюреи самый плотный кусочек, всего сантиметр величиной!
– Как? – не понимает Игорь.
– Смотри! – кончиком своего тесака, я подрезаю побег соссюреи на уровне почвы и тут же срезаю от срезанной части, нижний сантиметр, – А, теперь, если приставить срезанную часть к пеньку – ты даже не заметишь, что не хватает сантиметрового отрезка! Видишь?
– Ага! – расплывается в улыбке, Игорь, – Теперь – всё понимаю!
– Вот! – я, как фокусник, развожу руки в стороны.
– Сашка! – смеётся надо мной, брат, – Ты счастлив так, словно кусок золота добыл!
– Теперь всё встало на свои места! Представляешь? Год спустя! Какая загадка!.. К тому же, теперь – у меня выявлен новый вид корма медведей!
Поздно вечером, я освобождаю стол от наших мисок и кружек. Пододвигаю, поближе, свечку. Передо мной лежит, мой рабочий дневник. Я задумчиво верчу в пальцах авторучку – мне осталось записать несколько итоговых мыслей:
Во-первых, весной, медведи кормятся на склонах вулкана шишкой-паданкой. Читая зимой, научные статьи о медведях Якутии, я никак не мог предположить, что и у нас, на изолированных в Тихом океане островах, проявится эта общность с материком.
Во-вторых, вчерашняя драка медведей должна пониматься, как проявление конкуренции за корм.
В-третьих, весной, после выхода из берлог, матёрые медведи поднимаются вверх, на участки кедрового стланика. А молодняк и медведицы с медвежатами скатываются вниз, на проталины, где питаются травой…
Всё. Все мысли записаны. Игорь спит на наших нарах, под потолком.
– Дааа, – думаю я, – После такого тяжёлого дня – будем спать, как убитые.
– Фууууу! – я длинно дую на свечку.
Комната Тятинского дома погружается в темноту. Я забираюсь на нары и тоже, с наслаждением вытягиваю по мягкому ватному матрасу своё, натруженное за день, тело…
Тятинский дом. После похода по вулкану, мы устраиваем разгрузочный день. Не в смысле поесть, а в смысле – не работать…
Лежать и ничего не делать…
Мы всё-равно не выдерживаем! Мы выходим в лес после полудня. Ограничиваемся прорубкой поперечной, многолетней медвежьей тропы, ведущей от долины Тятиной, мимо лесного озерца, по просторам лопуховых площадей Банного ручья, на Ночку. Одним словом, у нас – рабочая экскурсия по лесу. Мне, по этим тропам – до зимы ходить, поэтому я и стараюсь расчистить свои маршруты…
Тятинский дом. Двадцать второе апреля. Утро встречает нас пасмурное и серое. Что-то среднее между густым туманом и слабым дождём. “Моросящий туман”, одним словом. Мы, весь день, проводим в домашних, бытовых заботах. После полудня к нашему дому подошёл караван из двух вьючных лошадей. Андрей Архангельский привёз наши продукты с Филатовского кордона! Мы, этому – так рады! Несмотря на то, что все полиэтиленовые пакеты с рисом и гречкой порвались и крупы смешались между собой.
В сумерках, я стою на углу нашего Тятинского дома и слушаю летние песни дрозда.
– Цыррр-блю-бли-зр-р-р-р-р-р-р-р!
Курочка-ряба! Пёстрый дрозд… Это – первая песня дрозда, в этом году!
– Цыррр-блю-бли-зр-р-р-р-р-р-р-р!
– …зр-р-р-р-р-р-р-р!
Ах, какая концовка песни! В абсолютной, звенящей тишине дикой природы рассыпается колокольцами, длинная трель… Каждый раз, я затаиваю дыхание и открыв от напряжения рот, прислушиваюсь к колокольцам… и к себе.
– …зр-р-р-р-р-р-р-р!
Звонкие колокольцы, россыпью пробегают по нервам, и у меня перед глазами опять встаёт наш с Дыханом поход на легендарное озеро Вильямса. И наша ночёвка в верховьях Тятиной. И опять – я лежу у ночного костра! Опять предрассветные сумерки, спящий в своём брезентовом коконе Дыхан, малиновые головёшки догорающего костра…
– …зр-р-р-р-р-р-р-р!
И эти громогласные колокольцы, раз за разом рассыпаемые птицей, прямо по моей голове…
– Поди ж, ты! – я встряхиваю головой и улыбаюсь своей синей птице, – Сколько всего, уж пережито! А, рассыпала колокольцы – и искры по нервам… Здравствуй!
Стемнело. Мы с Игорем забираемся на нары, под потолок. Всё. Отбой…
– Саш! – вскоре вздёргивается Игорь, – Светит кто-то!
Мы свешиваем с нар свои лица – чтобы глянуть в наше большое, фасадное окно. Точно! Кто-то шагает по пустырю, к нашему дому! Мы бодро спрыгиваем с нар и хватаемся за ружья. Осторожно приоткрываем дверь нашего тамбура – по тропинке к дому шагает мужчина. Свет фонарика мотается из стороны в сторону, едва освещая поворотики тропинки. В поводу, человек ведёт за собой осёдланного коня. По медвежьей, качающейся походке, мы узнаём Олевохина, лесника Саратовского кордона.
– Привет, Саня! Привет, Игорь! – как ни в чём ни бывало, здоровается он с нами, улыбаясь своей блуждающей улыбкой.
– Серёга! Привет! – здороваемся мы.
– Привет!
– А мы думаем – что такое? Ночью! Привидение!
– Нет, это я, – улыбается Олевохин, – Решил, вот, у вас переночевать…
– Конечно!
– А что так?
– Медведица замучила. Представляете? Сейчас, вечером, иду за углём. Только до угла кордона дошёл – заскакала! У сарайчика с углём! Я, ведром об угол сруба подолбил – отскочила. Я – за карабином в дом! Вышел. Отстрелялся в небо, прямо с крыльца… Опять шагаю за углём, в одной руке ведро, в другой – карабин. Опять, сучка, скачет! Стелется ко мне, с бугра, что сразу за сарайчиком! Я снова отстрелялся. Три раза! Ушла. Вроде.
– Ну? – торопим мы.
– И что, дальше?
– Ничего!.. Устал я, – качает головой Олевохин, – Что мне, к сарайчику, так за углём и идти?! Плюнул на всё! Бросил это чёртово ведро, об угол дома. Даже в дом не зашёл. Карабин на плечо закинул, седло из сеней – на другое плечо, да и пошёл, на выход. На бамбуковом поле, мой конь пасётся. Оседлал, вскочил в седло – да к вам, на Тятинку.
– Вот и молодец! – одобряем мы, – Места всем хватит!
– Устал я, Саня, – улыбается Олевохин, – Хоть одну ночь, без войны с медведями, спокойно посплю…
Тятинский дом. Утро. Пришёл циклон! Ещё ночью. Шальной ветер трясёт наш дом, громко взвывает в оттяжках радиомачты. Дождь, сплошными водяными струями, сбегает по оконным стёклам. Термометр, за окном, показывает плюс восемь градусов. На море бьёт шторм! Сидя за столом, я смотрю через наше большое окно, как тугой ветер срывает барашки белой пены с гребней волн…
Я смотрю на струю дождевой воды, падающую с крыши дома, по чёрному жёлобу, в деревянную бочку, что стоит на углу тамбура, у входной двери. Бочка уже давным-давно полна. Весь верх бочки закрывает подушка белой пены! Большими, белыми клоками, её срывает ветер.
– Странно как-то! – удивляюсь я, – Дождевая вода пенится так, будто туда стирального порошка насыпали! Никогда, такого не было…
Мы штормуем. Всё пространство, перед нашим домом, заполняет обширный пустырь с пожухлым бурьяном. Я сижу на стуле за нашим столом и смотрю в окно – как шальной ветер, волнами ложит коричневые былины прошлогодней полыни по земле, из стороны в сторону.
– Волны! Даром, что полынь! – качаю я, головой, – Как нива ржи, на картине!..
– Ну, – кивает, проходящий мимо, брат, – Шматует как!
На самом краю высокой морской террасы, напротив дома, стоит одинокая пихта. Каждый раз, в непогоду, я смотрю в окно, как на фоне штормового моря, ветер рвёт её крону. Но, привыкшая к борьбе в одиночку, пихта лишь упруго покачивает своими густыми и короткими ветвями.
А дальше, за пихтой – безбрежная равнина океана! До горизонта. И вправо, и влево. Но, сегодня – шторм. И морская даль ограничена низкой завесой дождя. Я смотрю, как низко над волнами, ветер гонит с востока рваные клочья серой облачности. А дальше – бесконечные белые барашки, барашки, барашки…
Тятинский дом. Двадцать четвёртое апреля. Ветер поменялся на противоположный. Разогнало облачность. День стоит чистый и солнечный. Но – такой ветреный и шальной! Порывы ветра очень сильны! Мы с братом сбегали к устью Тятиной – речка очень сильно разлилась! Вода поднялась выше берегов и идёт прямо по широкому столу поймы. Чтобы перейти через речку – нечего, даже и думать! Стихия!
Рассматривая океан в бинокли, мы замечаем, что по линии горизонта мельтешит, извивается лента птиц! Это идёт пролёт буревестников! Мы поднимаемся по лестнице, на конёк нашей крыши и поворачиваем бинокли на чистый, открытый от облачности, конус вулкана. Дождь вчерашнего циклона промочил снежное одеяло вулкана и теперь там, наверняка, сплошной лёд…
– Медведь! – вдруг, удивлённо говорит в свой бинокль, Игорь.
– Ну! – вторю я ему, – Медведь!
Медведь режет поперёк склоны вулканического конуса, совершенно не оставляя своих следов на по-прежнему забитых снегом, барранкосах…
Через пять минут, сгибаясь под ударами промозглого ветра, Игорь спускается с крыши. Уже снизу, он зовёт меня: “Саш! Пошли домой! И так ясно, что медведи продолжают кормиться на шишке!.. Такой ветер! Невозможно высидеть!”. Я и сам понимаю, что сегодня – не время для такого занятия. Порывы шального ветра, упругими толчками, дёргают меня, то влево, то вправо. Сколько ни старайся – нельзя замереть так, чтобы не качалось из стороны в сторону, круглое поле бинокля! Вздохнув, я тоже скатываюсь с крыши, вниз…
Тятинский дом. Наутро, мы решаем пройтись по пойме Тятиной. Отличная погода! Хоть загорай. Вода, в речке, спала почти до нормы. Мы, даже, изощряемся перебраться по её глубокому перекату! Мы начинаем, зигзагами, рыскать по пойме, надпойменным террасам и ближайшим пятидесяти метрам массивов, прилегающих к речной долине, хвойников…