
Не бросай ты меня горемычного. Не оставляй наедине с бесталанностью своей».
К завершению письма Евгения одолела отдышка. Он раскраснелся и, отдуваясь, запечатал конверт. Бросив его на ворох бумаг, он словно придавил его стекленеющим взглядом и замер.
– Соня!! Сонечка!
В соседней комнате что-то загремело. Евгений заблеял:
– Выпью? Ну немножко? Спасибо, душечка моя. Сердце мое!
Несмотря на утро, в просторной комнате стоял полумрак и только в канделябре над письменным столом горели свечи. Погруженные в тень, покоились книжные шкафы, под скомканным бельем прятался диван. Евгений, толстый бородатый мужчина, прохаживался по комнате в ночной рубашке.
– Тарам, парам парам…
Евгений, раздувая щеки, напевал вальс. Останавливался перед картиной Крамского «Неизвестная», висевшей над диваном, и подолгу смотрел в надменные глаза героини.
– Вот ведь дива какая! Еврейка небось. А хороша! Тарам, парам парам..
В очередной раз остановившись, подбоченился, сделал восторженное выражение и крикнул. – Выпью?
Загремело в соседней комнате. Евгений жадно приложился к бутылке и на этот раз без благодарных излияний бросился к столу.
«Здравствуй, пропащий мой друг Игорь Анатольевич.
Смирился я и второе письмо пишу, уповая лишь на неразбериху почтовую. На небрежность курьерскую. Да и вот ещё мысль неделикатная у виска бьется – на пьянство твое беспробудное. Но в этом не судья я тебе. И будь и справедливы догадки мои, корить мне тебя не пристало. Даже, более того, пристало утешиться. Ибо означает это, что живы в тебе благосклонность прежняя, чувства и уважение к преданному товарищу твоему. Токмо пьянство. Токмо пакость эта губительная мешает внимать нам друг другу. Ну так это ерунда. Это переживем.
– Выпью?!
В соседней комнате загремело, Евгений выпил и продолжил.
«Что до дела нашего, к коему отношение имеет друг отрочества твоего Шашкин, то я не смею торопить тебя. Ты не беспокойся ни о чем. Прежде освежись свалявшейся душенькой, стряхни зловония бражные и уж опосля вникни в просьбы мои. А я буду ждать смиренно.
Засим прощаюсь с тобой, любезный друг мой Игорь Анатольевич»
Бросив перо, Евгений принялся открывать в письменном столе ящик за ящиком. Зазвенели бутылки. Найдя целую, Евгений встал и, выбрасывая босые ноги, подошел к картине. Показал ей язык. Затем, шатаясь, прошлепал по комнате и резко распахнул двери на веранду. Солнечная пыль заклубилась вокруг тучной фигуры. Хлынул свежий воздух. Лицо Евгения на свету оказалось в красных пятнах и мокрым от слез. Расшвыривая по веранде плетеные кресла, Евгений подошел к перилам и закричал в сад: – Петя! Петя! Где ты, пьяница старый? Доставай дудку, вальс хочу!
Меж стволами яблонь виднелся сарайчик, у которого копошился мужичок. Маленький, коренастый, с лукавыми узкими глазками и по-детски розовыми щеками. Он обернулся, презрительно посмотрел на Евгения, вздохнул и достал из-за пояса дудку. Устало приосанился, выставил ногу вперед и заиграл. По саду потянулась тоненькая свирель вальса. Евгений облокотился на перила и застонал.
– Уууууу! Сволота! УУУУУ! Жизнь- то моя! Жизнь -то моя!!
Пухлой ладошкой Евгений стал мять себе грудь, словно ему не хватало воздуха. Воспаленные его глаза заблестели на солнце маленькими лужицами. Ещё пару раз приложившись к бутылке, Евгений невпопад выкрикнул: «Выпью?», затем прорычал: «Сонечка моя!», потом «Игорь Анатольевич, душа моя!» – и бросился назад в комнату. Мужичок с дудкой прекратил играть, зыркнул в спину хозяину и сплюнул.
Тем временем Евгений, сдвинув прежнее, не запечатанное письмо в сторону, принялся за новое.
«Здравствуй, труженик мой Игорь Анатольевич.
Вижу тебя взором мысленным, и душа радуется трудам твоим, хлопотам. А сам вот, неверный, не пишу. Не пишу, думою тяжкою скован. Гуляньями, утехами, возлияниями да чревоугодием разбит, раздавлен слуга твой покорный. Ни до кого ему дела нет. И лишь мысли тяжелые, неумные. Коими, друг мой, поделиться с тобой хочу…
Суть идей моих новых – в отчаянии. Пользу в котором ищу подобно философу датскому Кьеркегору. Обновления жажду, линьки или рогов вешнего отторжения, это уж как тебе угодно, душа моя. И уповаю, укоры сношу, чудачу. За ради да вопреки. В целом, дражайший мой Игорь Анатольевич, для подвижности умственной и устойчивости моральной. Словно фибрами-мехами воздух гоняю. Словно в клапаны сердечные кофе лью».
Евгений громко зарыдал.
Отхлебнул из бутылки.
«Ох, не серчай, свет мой Игорь Анатольевич. Сложно я изъясняюсь. Путано и туманно. Ты уж, светоч мой далекий, прости меня горемычного. Однако остов из чувств упомянутых брезжит теперь пред тобой в свете ума моего слабого. А теперь я и уста разверзну, слова скажу – Говно эта литература наша. Музыка токмо душу и отображает. Вот надысь какой глубиной мысли поражен я. Вот чем срублен под корень. И слова ныне эти подобны белене вокруг пня трухлявого. Уж не душат, не тешат, а надгробием живым колышутся.
Ты ещё раз прости меня великодушно, друг мой Игорь Анатольевич.
Засим не прощаюсь я. До свидания говорю и немедленно сажусь за следующее письмо».
Евгений достал чистый лист и написал:
«Милостивый государь!»
Дьявольски расхохотался и ударил по столу кулаком.
«За вероломство Ваше я намереваюсь застрелить Вас из мушкета.
Паче того, может быть, и из лука. Я на Вас в обиде такой, что и камнем не побрезгую. Подскажите мне, сударь, подревнее оружие, чтобы для убиения Вашего под стать было. Такого варварского пренебрежения, грубости и неотесанности свет нынешний не видывал. Как Вы посмели!!! Я же к Вам всей распростертостью, всей мякотью сердечной оборотился. А Вы колоть туда соизволили!».
– Соня!! – заорал Евгений – Я ему сейчас, графоману!
«Иронизируете?»
(Далее всё, что писал Евгений, он раздраженно произносил вслух.)
«Похабства площадные пользуете?»
«Сарказмом увлекаетесь?»
«Будьте покойны. Не сойдет Вам с рук сия забава. Приеду к Вам в поместье, да на скотном дворе, на глазах у всей челяди к ответу призову. Опозорю на всю губернию.
За сим позвольте откланяться, Игорь Анатольевич.
До поры до времени».
Евгений подскочил. Пнул стул, сорвал белье с дивана, плюнул в лицо Неизвестной. Рухнув на колени перед письменным столом, выдернул все ящики. По полу покатились бутылки. Евгений, то и дело падая набок, прикладывался к каждой из них, допивая остатки. Затем долго валялся без движения. Что-то про себя бурча, поднялся, свалился на стул и на первой попавшейся бумаге написал:
«За прощением пришел я, Игорь свет мой Анатольевич.
Прости ради Христа. Вспылил. Склоняю чело своё, жаром охваченное, да молю о великодушии.
Не слыхал ли ты, как у Козловых вальс мой играли? Ну, так вот, коль не слыхал, скажу: – Играли-с. Но играли из ряда вон плохо. В нашей округе ведь музыкантов приличных не сыщешь. Один Петя мой. А вальс, смею сказать, не из худших. Может, и несовершенен он, но, по моему разумению, достойный занять место в череде прочих. Даром что «несовершенных», зато любимых. Да-с.
Прощай, друг мой Игорь Анатольевич.
Надеждою полон я о примирении нашем.
Поклон мой господину Шашкину».
Последние слова Евгений писал с нажимом, едва не прорывая насквозь бумагу. Дописав, он бессмысленно уставился на бумажный беспорядок у себя на столе и наконец упал. Сначала на столешницу, а потом и на пол. Немедленно за стеной что-то загремело и в комнату вошла женщина. Высокая, с большим правильным лицом, одетая в скромное платье. Она заботливо и привычно подложила под голову Евгению подушку и накрыла его одеялом.
– Сонечка! Прости ты меня, маленький – промямлил Евгений. – Тарам, парам парам..
Собака Солнца
Белый город. Словно колючий кристалл, брошенный в тигровые шкуры гор. Такой вид с верхней площадки фуникулёра. Гигантское зеркало акватории вспарывает горизонт. Над ним облака, как ватная набивка. Свистит ветер. На верхней площадке фуникулёра есть туалет – Будете присаживаться? – спрашивает старушка туристов. Она похожа на старую еврейку, Хотя, скорее всего это просто оттого, что она смуглая, носатая, невероятно морщинистая и весёлая. – Теперь вы свободны, как птички! Обыкновенно, туристы смущённо и благодарно улыбаются.
* * *
Миранда, никогда не бывала на местном фуникулёре. Равно как и на прочих туристических мекках. Пятнадцатилетняя девчонка с презрением смотрела на толпы туристов, редко появлялась на шумной набережной, почти не купалась на городских пляжах. У неё свои траектории. Пагоды рыбацкой окраины. Узкие улочки. Длинные каменные лестницы между домами. Миранда вечерами подолгу сидит на ступеньках. Над близко стоящими домами – полоска ночного неба. Впереди над крышами – полоска ночного моря. Миранда из каменного рва блестит чёрными глазами.
Миранда Лария странный, наполовину грузинский, без сомнения, ещё ребенок. Мы имеем ввиду эпический настрой её юного характера – романтическую жестокость, тёмную эксцентричность, опасную наивность внешне уже вполне сложившейся девушки.
– Безпощщщадность, – невпопад поправила бы нас Миранда, решившись однажды хоть с кем-нибудь об этом поговорить.
Она носила фамилию матери. Отец – русский, и в своё время молодая чета постановила: если родится девочка, то и по метрике она будет грузинкой. Миранда развилась в смуглую, чёрноглазую и черноволосую дочь своей матери.
За восточным «клыком» бухты – дикий пляж. Короткий отрезок берега под крупной галькой. Помимо машин любителей пикников здесь много байкеров, и хромированный металл брызжет солнцем над рябыми тушами. Из-за каре мотоциклов появляется девушка на чёрном коне. Вороной скакун флегматично хрустит галькой. На нём наша грузинка в одной накидке. Она спрыгивает, вбивает в берег ржавую кочергу, словно это пляжный зонтик, и привязывает к ней коня. Купается нагишом. Конь лоснится на солнце. На его крупе брошенная накидка, из-под хвоста падает на гальку горячая лепёшка.
Миранда – дочь владельца гостиниц. Ещё и ресторанов, и аттракционов, в общем – одного из нескольких воротил, поделивших местное побережье. Весной она приезжает сюда из Москвы с отцом и шокирует отдыхающих до осени. Все её знают. Все за ней приглядывают. Если татары ещё могли дать ей напрокат спокойную лошадь, то вот уже водные мотоциклы, скутеры или мопеды ни один парень, работающий на берегу, – никогда. Однажды Миранда зафрахтовала яхту и в открытом море целый день провалялась на палубе. Яхтсмен, всё это время просидевший у штурвала и предусмотрительно отводящий глаза от загорающей девочки, возвращался к причалу раздавленный свалившейся на него ответственностью. Во второй раз он бы ни за что не согласился.
Ещё одно место, куда иногда заходила Миранда – Камышовый рай. Недалеко от её дома, на западной окраине города песочный пляж, оборудованный барной стойкой и грибками из сухого камыша. Ди-джей Алекс, бывший борец, крупный мясистый весельчак, держа за спиной команду ребят с водными мотоциклами, собирает своими конкурсами множество разбитного люда. По бокам Алекса стоят огромные колонки, и, когда в них смолкает очередная композиция, начинается «порнографическая» потеха.
– Вот этот вот кусочек фигового листа, – кричит Алекс, разрывая бумагу, – я положу одному добровольцу туда, куда захочу… Не, ну нескольким, конечно. А вот вторая группа добровольцев должна будет измять этот листок всем-всем, короче, всем, всем, всем, чем хотите, кроме рук. Ну, под музон, так зажигательно. Поняли? Желающие в центр. А пары им я подберу сам. Пара-победитель – самая сексуальная – круг на банане без-воз-мез-дно! Понеслась…
Начинает темнеть. На набережной застыли в улыбках пальмы. Алой полыньёй заката зевает море. На маленьком пляже стоит гул, смех, из толпы продрогших отдыхающих выходят нескладные юноши, сумасшедшие старики, темпераментные толстухи. Алекс видит Миранду в сторонке.
– Здорово, красавица, – он выходит из-за пульта, расплывается в сальной улыбочке.
– Привет, красавец, – она кокетливо приглашает пальчиком и говорит ему на ухо.
– Крошка сын, кусая палец, Спрашивает скромно: Может, в прятки, дядя Алекс? Надоело порно.
Алекс громко хохочет.
– Аааа, Миранда, молодца! Будешь танцевать?
Миранда томно кивает и остаётся ожидать позади толпы.
После того, как страждущие всласть потёрлись друг об друга, и случайная парочка победителей укатила на банане, народ дружно скандирует. – Ми-ра-нда!
– Опять Миранада? – с шуточным негодованием восклицает Алекс. – Ну, встречайте! Восточная красавица, жгучая, страстная, неповторимая Мииии-рааа-ндааа! – вопит он, как боксёрский рефери и за тем застенчиво бубнит в микрофон, – ну и Панджаби МС, как всегда.
Миранда сбрасывает вьетнамки, повязывает на бёдра порео и выходит в круг. Звучит ситар. Пальцы делают подобие мудр, длинные руки зигзагами взлетают над головой. Босые ноги начинают взбивать песок, бёдра – остывающий воздух. Алекс кивает в такт. Лицо его становится задумчивым. Взгляд застывает на смуглых ногах.
Сложена наша грузинка не идеально. Относительно тела у неё короткие ноги, полноватая попка. Однако мощный низ – противоположность всему остальному. Высокая талия, маленькие груди, озорные плечи и длинная шея. Во всём контрастном облике архаичные росчерки. Руки первобытно цепкие, угловатые, бесконечные. Глаза – нефть. Взмах ресниц, и оттуда, словно ушат блестящей мглы. На резных губах – коварство.
«Common!» – в восьмой раз раздаётся реперский крик из колонок.
Миранда, сочетая хип-хоповские примочки с индийский танцем, делает фляк и в темп выпрыгивает высоко верх. Приземлившись, она застывает под последние аккорды ситара. Народ ликует. Алекс выходит из задумчивости. Миранда вдруг обнаруживает улыбку страшно довольного собой ребенка.
* * *
Утро.
– Теперь я свободна, как птичка! – весело выкрикивает Света, выбегая на террасу. Перед нами дворец. Балкончики на фасаде, готические шпили, просторная площадка-терраса с постриженными кустарниками и мраморными львами. С площадки вид на акваторию города – утром акварельно смазливое море. Это дом Миранды. А Света, пожалуй, единственная её близкая подружка из местных. Пухлая белёсая девчонка с маленькими серыми глазками и косолапыми ножками. Она забежала в туалет и вернулась к Миранде на террасу.
– Так говорит баба Флора с фуникулёра. Ты её знаешь? У неё сын погиб. Разбился с «высокого берега». Она раньше была учительницей, а теперь вот… А ещё говорят, она своего мужа от рака вылечила. Там чё-то – водка с махоркой что ли, не помню. Ежедневно. Теперь он пьёт.
Света звонко смеётся и подсаживается к Миранде на лавочку. Подле них – стол с чаем. Над ними – спящий лев. Они как две футуристические княжны – Миранда в чёрном купальнике, Света в лёгком полынном платьице – чинно пьют чай. Повсюду треск цикад накаляющегося дня.
В этот день отец Миранды улетел в Москву, и она решила покататься на его катамаране. Катамаран моторный, с отцом они не раз кружили на нём по бухте, и Миранда была уверена, что управлять им сущие пустяки. Но, как только джип отца выполз из гаража под террасой, и Миранда осталась одна в доме, она испугалась задуманного. Вспомнила тяжелый двукорпусный катер с мощным мотором и почувствовала себя ребёнком. Для храбрости она вызвонила Свету. Тут же поняла, что это уже не то. Подружку встретила в раздражённом от своей трусости, настроении.
Теперь она задумчиво смотрит на море. В длинных пальцах ключи от эллинга. Ожидает, когда Света закончит свой церемониал утренних посиделок. На вопрос о том, умеет ли она управлять катамараном, злобно отвечает: – Слушай, ну хватит ерунду молоть, Светка! Чего там управлять? Пойдём уже…
В беспорядке, чайный сервиз остаётся на столике.
Утреннее море напоминает больничный покой. Запах йода, расползающиеся в воде бинты. Пена пузырится на гальке, как таблетка аспирина. Настежь открытые окна. – Ух, хорошо! – грубо восклицает Миранда. – Пробороздим, Светка!? Гладь?! Они спускаются к эллингам. – Мирандочка, а я, кстати, плавать не умею, – притворно куксится ей в спину Светка. – И не понадобится!
Вдоль берега, у самой воды расположен ряд одноэтажных зданий, увешанных кондиционерами и спутниковыми антеннами, – безоконные кубики на ржавых сваях. В один из них входят девчонки. Пройдя сквозь гостиничного вида комнату, и захватив с полочки ключи от катера, они выходят к чавкающему причалу. Возле него огромный белоснежный катамаран. Миранда забывает про свою спутницу, распускает волосы, бегает по причалу, ловко присаживается и открывает замки на цепях. – Вон ту верёвку отмотай! – кричит она Свете. – Прыгай! Громкие шаги по металлической обшивке, катамаран медленно дрейфует в сторону. Миранда становится к штурвалу и запускает мотор.
Западный мыс бухты – мимо – бурой стеной. Вдали, как бильярдные шары, на узком берегу чайки. Валуны в море словно сорвались с острия мыса и замерли в пенных брызгах. Девчонки сначала медленно ползли вдоль побережья. Света, втянув голову, сидела на корме и прислушивалась к мощному урчанию под собой. Но затем Миранда освоилась, повернула в море и стала набирать скорость. Сейчас она вытянулась во весь рост, разбросала по ветру волосы, с задорной улыбкой сносит бьющую ей в лицо морскую пыль и обгоняет мыс.
– Мы это куда?! – кричит Света. Она крепко держится за борта осевшего на корму катамарана. Ветер срывает крик с её губ и отбрасывает назад. – Миии – раааа – ндаааа! Кууу-да мыыыы?
Миранда не отвечает. Быстро оглядывается: за спиной город – причалы, крыши и фонтаны кипарисов. По сторонам, всё морское побережье.
– В открытое море! – кричит Миранда и всматривается вдаль словно это «открытое море» стена, в которую она хочет врезаться. – В открытое мооооо-реее!
Света тоже озирается. Берег окончательно теряет очертания.
– Да уже вроде бы приехали, Мирандочка, уже открытое вполне, куда уже? Если мы совсем в открытое попадём, как мы назад дорогу найдём?
– А вот так! – смеётся Миранда и поворачивает штурвал. – Мы закружимся, закружимся и забудем, где берег!
Катамаран врезается в воду так, что борт накрывает волной. Света визжит. Миранда продолжает закладывать катер, уже более плавно, но, по-прежнему не сбрасывая скорость. Проделав вираж, они натыкаются на собственную волну, катамаран встает свечкой и несколько секунд движется почти вертикально. Рифленое днище вспыхивает на солнце. Миранда от испуга тянет ручку на себя, и катер отрывается от поверхности. Они летят.
Собственно, летят они, как открытый чемодан с вещами. Катамаран, переворачиваясь и разбрасывая снасти, Миранда черной кошкой, в раскоряку, Света комочком назад, мелькнув напоследок белыми трусиками. Девчонки попали в воду раньше того, как упал катамаран. Он пролетел ещё немного и плюхнулся кверху днищем в нескольких метрах от них. Моторы заглохли.
Истошный крик Светы: – Тону! Помогите!
– Держись за меня! Греби, греби! Дыши, дыши!
Добравшись до перевернутого катера, они вылезают на днище со стороны раздвоенного носа. Металлический остров покачивается, как ни в чем не бывало. Море до неба искрится и щурится. У борта томная синь толщи.
– Ччччто ммммы бббудем ддделать?
Света сидит на корточках и дрожит.
– Чего ты дрожишь-то?
– Я чччуть ннне уууутонула…
– Ну и что!?
Миранда встает в полный рост. На её длинном остром лице свирепое выражение. Голову обтекает смола волос. Глаза бьют, как гиперболоид, невидимым лучом по едва различимому берегу.
* * *
За час на плавучем острове девчонки успели поругаться и снова помириться. Заодно они пришли к выводу, что катамаран не должен потонуть, так как глухой звук при постукивании – признак того, что два его корпуса наполнены воздухом. На том успокоились.
Миранда от скуки уже в который раз купается. Прыгает высоко вверх, сжимается лягушонком, вытягивается стрелой, входя в воду. Выныривает, прогнувшись. Облизанной головой. Как выдра. Света гремит по обшивке, переходя из конца в конец, и всматривается в берег.
– Помахать, что ли. Увидишь разве. А если какой пароход пойдёт. Ой, Мирандочка, смотри, там рыба, что ли какая? Дельфин, наверное.
Миранда, фыркая и разбрасывая вокруг себя брызги, залезает на борт и замирает в позе сморкающейся купальщицы
– Ух ты, да это плывёт кто-то. Ни фига себе!
На Западе, в металлических перьях солнечного моря, тёмная точка. Брезжит, тает, исчезает в лучах, словно мошка в мириадах свеч. Периодичность нырков и мимолетные взмахи делают её более-менее заметной, и девчонки минут двадцать пристально следят за ней.
– Точно человек
– Ни фига себе! – повторяет Миранда.
Пловец двигается с юго-запада по широкой дуге к берегу. Светка начинает орать:
– Мы здесь, мы здесь! Сюда! Мы тут тонем! – кричит она почти весело.
Миранда смотрит задумчиво: – Чего ты вопишь!? Ну и чего он сделает?
Света не обращает на неё внимания: – Мы потерпели кораблекрууушееениииие!
Мерные взмахи рук прекращаются. Пловец останавливается. Поворачивает. Снова размашисто и неторопливо плывёт. Через какое- то время его выгоревшая на солнце голова покачивается возле катера. Воспалённые от моря глаза, плоские, слезящиеся, в красных прожилках лопнувших капилляров бляшки, скользят по Свете и задумчиво останавливаются на Миранде.
Пловец делает два гребка, хватается за винт. Миранда мрачнеет и даже немного сутулится, словно готовясь к схватке. Света, ничего не замечая, тарахтит как заведённая.
– Здрасте. Мы тут вот. Перевернулись. Уже давно. Вы не могли бы сплавать на берег и позвать, кого-нибудь.
– А где берег-то? – говорит незнакомец и переводит свои рыбьи глаза на Свету. Та теряется. – Вон там. Ещё видать немножко.
Света показывает рукой, и её румяное лицо искажается от страха. Человек хрипло смеётся
– Можно я…
Не дожидаясь ответа, он подтягивается, выпрыгивает на борт и договаривает.
– …отдохну чуток с вашего позволения. Значит, говоришь, плохо видно берег-то?
Загар у пловца красный. Кожа как у индейца. Сухой мускулистый мужчина, он и походил бы, на какого ни будь, апачи или гурона, если бы не выбеленные солнцем волосы. Сидя на краю, он щурится в сторону побережья, затем, о чем-то задумавшись, смотрит на свои руки. Пальцы и ладони изъедены соленой водой. Незнакомец переводит взгляд под ноги, на зелёные волны.
– А вы что, плавать не умеете?
Миранда молчит. Она притаилась сзади и сосредоточенно смотрит ему в спину. Света серьезно отвечает: – Я не умею. А она умеет. А вы откуда плывёте?
Мужчина поднимает голову. Как перед гимнастическим упражнением делает короткую паузу: – Издалека, – говорит он. Резко две его руки вылетают в стороны. Одна хватает Миранду за лодыжку, другая – Свету за ворот платья. Света вскрикивает, а Миранда, как будто ожидая этого, спокойно смотрит себе на ногу.
– Что, что? Отпусти! – пищит Света
Следующим движением незнакомец бросает её в воду. С другой стороны, тут же получает удар коленом в лицо. Смуглое крупное колено. Голова запрокидывается, но рука не отпускает лодыжку, а наоборот, тянет на себя. Миранда с грохотом падает на спину. Пловец прыгает и прижимает её к обшивке.
За бортом крик, хрипение, плеск воды.
Миранда в упор смотрит на чужака и с прежним спокойствием говорит. – Она утонет.
Незнакомец вытирает о своё плечо окровавленный рот, оглядывается, лицо его не меняет выражения. Он не отвечает, а медленно ведёт кисти Миранды к её макушке, и сжимает её запястья одной рукой. По мокрым телам волнами ходят напрягающиеся мышцы. Её, тщетно преодолевающие нападение. Его – создавая оковы. Глаза Миранды ресницами касаются красного лица. Со спокойным упрямством поедают его морщины, разбитые губы, выгоревшие брови и волосы. Мужчина свободной рукой срывает с Миранды купальник.
А в это время Света вопит, и совершает отчаянные рывки. Она чуть ли не по пояс выскакивает из моря. После нескольких взмахов её руки бьются о металл, и она мёртвой хваткой цепляется за винт. Поначалу сопливится, задыхается, кашляет. Затем поднимает глаза и, увидев, что происходит на катере, кричит. – Помогите! Помогите! Не трогай её, скотина! Мамочка! Голос её срывается, и она трясёт катамаран. Выбивается из сил. Уткнувшись себе в руки, плачет. Затихает. Опять смотрит. Лицо её из брезгливой гримасы переходит в выражение новой решимости. – Помогите! Помогите! Что ты делаешь ублюдок! Она придумывает бить по днищу. Громкие удары она перемежает дикими воплями. На опухшем лице яростно трясутся щёки, глаза пялятся с остервенением. Когда она больно отбивает ладошку и снова срывает голос, она пробует залезть. Кряхтит, тужится, соскальзывает, обдирает себе живот и опять плачет в руки. Наконец успокаивается. Слышит стоны Миранды. Где-то высоко – ржавые качели чаек.