Сердце волка
Я догнал ее и схватил за руку.
– Ты куда?
– В церковь, – ответила девушки и потупила взор. – Поставлю свечу Чудотворцу за упокой душ усопших…
– Вот что, Маринка, – сказал я, обнимая девушку за плечи и подводя к лодке. – Ты мне ямку не рой, по-хорошему прошу тебя. Пока что еще ничего страшного не случилось. Мы с тобой утопленников не видели. У Ольги с Олегом была веская причина таким подлым способом удрать от меня. Можешь быть уверена, что они успели вынести из своей комнаты вещи.
– Отпустите меня! – крикнула Марина. – Вы не имеете права прикасаться ко мне!
– Не надо привлекать внимание и делать вид, что я держу тебя силой, – сказал я, еще сильнее прижимая девушку к себе. – Но раз ты стала свидетелем, то должна пойти со мной и осмотреть комнату Олега и Ольги.
Она притихла, раздумывая над моими словами. Я отпустил ее. Марина сделала несколько шагов и села на песок, загребла горсть, выпустила тонкую струйку через пальцы. Я задал ей серьезную задачку.
– Я не свидетель, – сказала она и тотчас скривилась.
– А кто ты?
Марина пожала плечами.
– Я ничего не видела.
– А разве господь бог разрешает лжесвидетельствовать?
– Сначала мне казалось, что я видела, как Ольга срывает загубник, – поспешила исправиться Марина. – А сейчас мне кажется, что этого, вроде бы, и не было.
– Ты лукавишь, девочка.
Марина никак не отреагировала. Задумавшись, она нервно перебирала песок. Она не могла решить, какую позицию занять по отношению ко мне. Слово "свидетель" ее пугало, похоже, в ней сидел врожденный страх перед следователями и допросами. К тому же, если она согласится осмотреть комнату молодоженов и убедится, что вещей Олега и Ольги нет, то ей придется принять мою версию и признать, что мы имеем дело с ловкими мошенниками. А вдруг потом выяснится, что ни в чем не повинная пара погибла из-за моей халатности?
– Вы идите первый, а я за вами, – медленно произнесла Марина.
– Хорошо.
Я слишком легко и без всяких предварительных условий согласился, и это, как мне показалось, несколько озадачило Марину. Доверие привязывает человека надежнее поводка и наручников. Не оборачиваясь, я пошел на набережную, зная, что Марина проследует за мной. На лестнице, ведущей в Уютное, она догнала меня и пошла, едва не касаясь меня плечом. Я почувствовал, что она стала мне доверять.
– Что теперь будет? – спросила она, пропуская необходимое в этой фразе "с вами".
– Все обойдется, – ответил я.
– Вам страшно?
Она пытливо заглядывала мне в глаза. Я стал перешагивать через ступени, чтобы девушка отстала и не видела моего лица. От мощных каменных стен струилась прохлада.
– Молитесь богу, – посоветовала она.
– Это что-нибудь даст?
– Обязательно даст. Научить вас молитве?
– Научишь, когда мне уже ничего другого не останется. А сейчас скажи: ты видела, куда я вчера вечером сложил акваланги?
– Акваланги? – переспросила Марина, оттягивая время и, вопросительно взглянув на меня, предположила: – В коридоре?
– Правильно, – ответил я тоном нетерпеливого учителя, которому хочется, чтобы ученица отвечала решительнее и быстрее. – Акваланги стояли в конце коридора, у торцевого окна, то есть, рядом с твоей комнатой. Еще не было девяти часов, когда я вместе с Сашей затащил их наверх. Ты это хорошо помнишь?
– Вроде да.
– Акваланги стояли там весь вечер и всю ночь. Именно в эти часы какой-то хулиган развинтил легочники и порезал мембраны. Чужой в гостиницу не зайдет, значит, это сделал кто-то из моих постояльцев.
– Что вы говорите! – с деланным изумлением ответила Марина, внимательно глядя на ступени. – Кто же это мог сделать? Ведь это большой грех!
– Большой, – согласился я. – А потому я прошу тебя, как человека честного, почитающего божьи заповеди, припомнить, не видела ли ты кого-нибудь рядом с аквалангами.
– Рядом? – Марина наморщила конопатую переносицу и даже приставила пальчик ко лбу. – Отец Агап стоял у окна… Да, он стоял у окна и читал Новый завет. Уже было темно, но напротив окна большой ночной фонарь, как луна… Отец Агап всегда в это время читает Евангелие.
– Что-то раньше я не замечал за ним такой привычки. Что ж ему мешает читать Евангелие во дворе, за столом?
Марина пожала плечами.
– Не знаю. Может быть, ему нравится читать и смотреть на море и лунную дорожку. Из двора ведь ничего не видно, и музыка очень громко играет.
– Разве вчера в пансионате были танцы?
– Да, там по нечетным числам танцы. А вчера как раз девятнадцатое число было.
– А что ты делала в это время? Ходила на танцы?
– Что вы! – на этот раз искренне возмутилась Марина. – Я на танцы не хожу.
– Это почему же так? Отец Агап не разрешает?
– При чем здесь отец Агап? – Марина искоса взглянула на меня. Взгляд был неприятным. – Священник всего лишь мой духовный наставник. Он мне не начальник.
– А кто же таком случае не разрешает?
Было заметно, как Марина покраснела.
– Вы, знаете, такие вопросы задаете, что даже неудобно как-то… С чего вы взяли, что мне кто-то запрещает?
– По глазам видно, – ответил я, глядя куда-то в сторону.
– По глазам? – переспросила Марина и натянуто улыбнулась. – Вы, конечно, человек опытный, частным детективом работали, и все же не думаю, что самое сокровенное можете прочесть по моим глазам.
– И самое сокровенное можно. Глаза – зеркало души, так ведь?
– И что, интересно, вы еще прочитали в моих глазах? – осторожно поинтересовалась Марина, неожиданно открыто посмотрев на меня.
Мы остановились. Я тронул подбородок девушки, слегка приподняв лицо.
Мастерство цыганского мошенничества нарабатывается годами. Я так не умею – полным экспромтом и скороговоркой нести ахинею про дальние дороги, болезни, недавние беды и радости, случайные знакомства и влюбленности, по глазам угадывая попадания в цель, и ловко разворачивая верные темы. Но кое-что выпытать у Марины можно было.
– Во-первых, ты со мной не до конца откровенна, – сказал я, пристально глядя в глаза Марине и не позволяя ей опустить лицо.
– Ну и что? – тотчас ответила она. – Девушка имеет право иметь тайны от мужчины.
– И даже во время исповеди?
– Но вы же не священник, чтобы я перед вами исповедалась!
– Исповедь сыщику иногда бывает намного полезнее, чем исповедь священнику.
– Ну, ладно! – Марина усмехнулась и отвела мою руку в сторону. – Телепата из вас не получилось. Не старайтесь вытянуть из меня то, что вам не положено знать.
– Значит, ты не хочешь помочь ближнему?
– Я была бы рада, да не в силах этого сделать. Если вы чувствуете на душе тяжесть греха, то, в самом деле, лучше исповедуйтесь у батюшки.
Это был ответный удар. Ей был неприятен мой случайный вопрос о танцах, может быть, я невольно затронул ее чувства, и теперь Марина мстила мне.
– Так я и сделаю, – спокойно ответил я к неудовольствию девушки, которой явно хотелось увидеть в моих глазах страх. – Завтра же исповедуюсь.
– А почему завтра?
– Потому что сегодня я хочу убедиться в том, что это не глупый розыгрыш, а несчастный случай.
Оставшуюся часть пути мы шли молча. Я пытался логически разобраться в том, что случилось и понять, кому надо было совершать пакость с дырками в мембранах, и чего пакостник добился этим негуманным актом, но ни к какому разумному выводу так и не пришел. Выходило, что это было делом рук какого-то дебильного маньяка, который навредил без всякой меркантильной цели.
Когда мы зашли во дворик кафе, то первое, что я увидел, было перекошенное от гнева лицо Валерия Петровича. Он стоял на мокром, еще не высохшем после поливки бетонном полу, подбоченив руки, и смотрел на нас с Мариной затуманенными глазами.
– Наконец-то! – едва разжимая зубы, процедил он. – Босс, собственной персоной! Хозяин! Так сказать, генеральный президент нашей вшивой гостиницы! Новый русский крымско-украинской закваски, черт вас всех подери!
Я успел привыкнуть к хамоватой манере разговора Валерия Петровича и, не проявляя никакого интереса к потоку плоского остроумия, прошел мимо, даже не удостоив постояльца взглядом. Сашка суетился за стойкой, делая массу беспорядочных движений, и с испугом поглядывал на меня из-под выцветших белесых бровей.
– Где Анна? – негромко спросил я, опираясь на стойку.
– Утром куда-то ушла. На море, может… До сих пор не было… Я не видел ее.
– А что с этим? – Я кивнул в сторону Валерия Петровича.
– Обокрали… два номера, – с трудом ворочая языком, произнес Сашка. – Его и еще один, напротив.
Мне показалось, что он заработает грыжу, если попытается поднять на меня глаза.
4
Валерий Петрович поселился у меня дней десять назад. Оформлял его Сашка, определив в самый дорогой двухкомнатный номер. Я в то утро сжигал нервы после очередной ссоры с Анной, гоняя по феодосийскому шоссе, как ненормальный, на своем "опеле сенаторе", стараясь выветрить из головы грустные мысли. В километрах тридцати от Судака у меня закончился бензин, как, собственно, и дурь, и я, бросив машину, вернулся домой на попутке.
– Люкс заняли, – сказал Сашка с плохо замаскированным восторгом, ожидая похвалы.
Я громыхнул дверью калитки, кинул в ладонь официанту связку ключей от машины и жестко сказал:
– Перед Щебетовкой у ларька валяется мой "опель". Заправишь бензином и пригонишь.
– Понял, – упавшим голосом ответил Сашка, глядя на ключи, как на скупые чаевые.
– И сними свои дурацкие очки. Официант должен смотреть на клиентов открытыми и честными глазами.
И за что на парня набросился? – тотчас подумал я, поднимаясь по лестнице наверх. За инициативу поощрять надо, а не наказывать. Что-то совсем я плох стал. Старею, наверное.
У дверей кабинета, за журнальным столиком, сидел немолодой мужчина. Он без интереса листал старый номер "Огонька". Несмотря на жару, он был в костюме, белой рубашке, и его строгий деловой "прикид" был нарушен лишь ослабленным галстуком. Залысина подчеркивала высокий лоб, гладкий и блестящий, как у юноши. Крепкий, подвижный, он производил впечатление перезревшего донжуана, который никак не желает смириться со своим возрастом.
Незнакомец откинул журнал в сторону, энергично поднялся и сунул руки в карманы брюк.
– Этот милый мальчик, – сказал он громко, отчетливо выговаривая каждое слово, – сделал все, кроме главного – не дал мне ключей, чего я, собственно, и дожидаюсь уже битых два часа. Вы, кажется, директор этой, так сказать, гостиницы, я не ошибся?
В его интонации сквозило легкое пренебрежение, но меня это не задело – сейчас я был настроен самокритично и чувствовал легкий упрек совести за то, что грубо говорил с официантом.
– Вы заплатили за номер? – спросил я, открывая дверь кабинета и заходя внутрь.
– Не успел. Как-то, понимаете, не успел. Этот милый юноша выписал мне чек, а деньги, насколько я понял, самолично принимает директор.
Я прошел в кабинет, который последние полгода больше напоминал мастерскую по ремонту видаков и компьютеров, чем рабочее место директора. В межсезонье кафе и гостиница пустовали, и чтобы не умереть от скуки, я брался за ремонт электроники, убивая время до появления на берегу первых клиентов. Я сел за стол и взял чек. На руке незнакомца блеснули дорогие часы в золотой оправе. Говорят, теперь модно демонстрировать свою состоятельность дорогими часами, зажигалкой или мундштуком.
– Садитесь, – сказал я, кивая на кресло.
– Благодарю, насиделся, ожидая явление вашего, так сказать, появления. – Подбоченив руки, он принялся расхаживать по кабинету и остановился у витража. – Научились делать, да? Теперь в каждом вшивом городишке можно найти весьма привлекательные штамповки, которые в средние века расценивались бы как шедевры искусства… И что, народу много в этом году?
– Пока нет, – односложно отвечал я, не испытывая никакого желания вести беседу.
Чек был выписан на десять суток в двухкомнатный номер с кондиционером, телевизором и холодильником.
– Отдельного телефона нет, – сказал я, – но я дам вам парную радиотрубку.
– Телефон мне не нужен. Мне надоели телефоны! Я буду наслаждаться убогой жизнью провинциального городишки… Так сколько я вам должен?
– Сорок долларов в сутки плюс пансион.
– Сорок баксов?! – неприятно удивился мужчина. – Цены у вас, однако, очень смелые. Храбрые цены! Прямо-таки многообещающие, пятизвездочные цены. Что ж, посмотрим, посмотрим. Вот только завтрак мне не нужен.
– Хорошо, я выпишу вам обед и ужин.
– Отлично! Превосходно! – проговорил незнакомец таким тоном, словно хотел сказать: "Отвратительно! Омерзительно!" – Это все отлично, только меня интересует одна немаловажная деталь. Скажите, а по вашей, значит, гостинице посторонние болтаются? Я что-то не видел здесь горничной или дежурной по этажу.
– Нет, посторонние сюда не заходят.
– Значит, вы можете гарантировать мне сохранность моих личных вещей?
– Я могу вам гарантировать, что никто без вашего разрешения к вам в номер не войдет.
– Вот это хорошо, – удовлетворенно кивнул мужчина. – Это очень важно. Настоящий отдых – это прежде всего гарантия того, что никто не будет навязывать свое общество и покушаться на уединение.
– В этом отношении можете быть совершенно спокойны.
– А какие у вас отношения, если не секрет, с милицией, налоговой инспекцией и, выражаясь современным опоганенным языком, так сказать, с "наездами"?
– И это пусть вас не беспокоит, – заверил я.
– Как? Неужели есть надежная "крыша"?
– Весьма надежная, – кивнул я.
– Ну что ж, – произнес он, – поверим. Будем надеяться, что вы деловой человек и отвечаете за свои слова. Впрочем, про "крышу", милицию и прочее я спросил просто так. Попытался оценить, так сказать, уровень современного крымского сервиса. Не подумайте, ради бога, что я скрываюсь от милиции.
– Меня совершенно не интересует, от кого вы скрываетесь. Вы платите деньги, а я предоставляю вам надежное жилье. На этом наши отношения исчерпываются.
– Прекрасно! Превосходно! Пока я доволен. – Он с прищуром глянул на меня и выразительно помахал пальцем. – Пока!
– Обед в два, ужин в семь. Вам будут накрывать во дворе кафе.
– Где? – незнакомец повернулся на каблуках. – В этом вшивом тюремном дворике? Я прошу вас избавить меня от столь почетной миссии и по возможности приносить еду в номер.
– Хорошо, – ответил я. В моей гостинице можно было все. По желанию клиента я мог доставлять пищу даже в сортир.
– Вам как платить? Баксами или фантиками, именуемыми национальной валютой?
– Как хотите, мне все равно.
Мужчина вынул из кармана бумажник, отсчитал четыреста шестьдесят долларов, а взамен положил туда квитанцию с печатью "Оплачено".
– К вам как обращаться? – спросил я.
– Прекрасный вопрос! – оценил незнакомец. – Так сказать, новое веяние, перечеркнувшее жандармские правила совковых гостиниц! Чем мне и приглянулись ваши, значит, апартаменты, так это тем, что здесь вовсе не обязательно показывать свой паспорт, светить, так сказать, своими автобиографическими данными… Называйте меня… м-м-м… Валерием Петровичем.
– Хорошо, Валерий Петрович. А меня зовут Кирилл. Вот ваши ключи. На обед вы уже опоздали, а ужин подадут вовремя. Приятного вам отдыха.
Мы раскланялись. Валерий Петрович вышел. Я позвонил в бар Рите и сказал, чтобы ужин новому клиенту Сашка доставил в номер. Потом вышел в гостиничный коридор, прошел по ковровой дорожке, проверяя, насколько чисто она подметена.
За моей спиной раздался тихий скрип. Я обернулся и успел заметить в узкой щели между дверью и косяком настороженное лицо нового постояльца. Затем дверь с силой захлопнулась, и в замке дважды провернулся ключ.
Странный дядя, подумал я, возвращаясь к лестнице.
* * *"Странный дядя" требовал сатисфакции, но чем сильнее распалялся его гнев, тем круче он витийствовал, тем выше была степень его самолюбования, однако говорил он негромко, даже тихо.
– Я же вас спрашивал о посторонних, – плохо проговаривая слова, произнес он. – Вы же давали мне гарантии. Где они, эти ваши хваленые гарантии? Ну, ответьте мне, где они? Где эти вшивые словишки про высокий уровень обслуживания и полную, так сказать, безопасность?
– Что случилось? – спросила его Марина. Голос ее был сухим, глуховатым. Она подошла к Валерию Петровичу почти вплотную.
– Ничего, моя дорогая, ничего такого, что могло бы встревожить твою ублаженную молитвами душу, – ответил Валерий Петрович, избегая смотреть в глаза Марине. – Тем не менее, все чрезвычайно грустно. Чудес не бывает! Как воровали в совковых гостиницах, так воруют и в частных! – Он снова переключил внимание на меня. – Грустно, господин директор! Мне ничего не остается, как заявить о случившемся в милицию. Это, безусловно, скажется на репутации вашего заведеньица, но другого выхода я не вижу.
– Если поедете автобусом, то выходить надо на третьей остановке, – сказал я. – Если пешком, то по набережной до "пятачка", а там вверх, за санаторий.
– Вы о чем? Я не пойму, о чем вы?
– О милиции, – объяснил я и стал подниматься по лестнице наверх.
– Нет, вы посмотрите на него! – возмутился за моей спиной Валерий Петрович. – Он говорит со мной таким тоном, словно я сам виноват в том, что мой номер взломали!
– Не волнуйтесь, ради бога! – с родственной заботой успокаивала Валерия Петровича Марина. – Вам нельзя волноваться, может подскочить давление.
– Я не волнуюсь, милая, – с ядовитым смешком ответил Валерий Петрович. – Я спокоен, как Гагарин перед стартом, как молодогвардеец перед расстрелом! Все прекрасно! Более высокого уровня сервиса я не встречал даже в США! Не успели обчистить номер, как мне сразу подробно объяснили, как добраться до милиции. А можно было бы на входе повесить огромный плакат с адресами милиции, прокуратуры, морга и кладбища…
Не замолкая ни на минуту, соблюдая дистанцию, за мной поднимался Валерий Петрович. За ним – Марина. Замыкал Сашка, которого на второй этаж никто не приглашал. Я с удивлением заметил, что уже не волнуюсь, что стал безразличен ко всему, как приговоренный. Пошла черная полоса, и я уже вляпался в нее, как в горячую смолу, и накрепко прихватило подошвы, и не было смысла дергаться и звать на помощь.
Я сначала подошел к распахнутой настежь двери номера люкс. Ожидая увидеть совсем другое, я едва не вскрикнул. Обокрали – это было сказано слишком мягко. Номер Валерия Петровича обыскали, перевернув все вверх дном, и теперь комнаты напоминали картину Репина "Арест пропагандиста". Створки шифоньера были открыты, рубашки, майки, носки валялись на полу. Журнальный столик, словно скатертью, был накрыт полотенцем, и поверх него лежала груда осколков керамической вазы – злоумышленнику зачем-то понадобилось ее разбить, и разбивал он вазу, по-видимому, завернув в полотенце, чтобы не создавать лишнего шума. Сухая можжевеловая ветка валялась на полу, и ее иголки усеяли ковровое покрытие. Телевизор вместе с тумбой был выдвинут на средину комнаты. Холодильник раскрыт, и пустая морозильная камера зияла черной пустотой.
В спальне царил не меньший погром. Матрацы кровати валялись на полу, а сверху них – книги и тетради.
Валерий Петрович, слегка потеснив меня, зашел в номер, повернулся ко мне лицом и, широко расставив ноги, сунул руки в карманы.
– Ну? – спросил он таким голосом, словно торговец предлагал хороший товар. – Как вам это нравится? Впечатляюще смотрится, не правда ли?
Он поддел ногой ветку можжевельника. Ветка взлетела и повисла на шторах.
Я молча повернулся и подошел к двери номера молодоженов. Здесь сработали грубее: замок был выбит вместе с большой щепкой, оторвавшейся от косяка. Зайдя в комнату, я увидел то, что, в общем-то, ожидал увидеть – ни на полках, ни в шкафу, ни в умывальнике не осталось ни одной вещи, принадлежавший постояльцам. Настроение стремительно пошел вверх. Я почувствовал себя почти счастливым.
Многозначительно глянув в глаза Марины, я снова повернулся к Валерию Петровичу.
– Что у вас украли? – спросил я.
Валерий Петрович, словно забыв, что именно у него украли, обвел взглядом комнату.
– Этого я еще окончательно не выяснил.
– Деньги на месте?
– К счастью.
– Где вы их хранили?
Я все еще не мог избавиться от этой скверной привычки – в первую очередь выяснять мотивы поступка. Это осталось от прежнего занятия частным сыском.
– Где я хранил деньги? – переспросил Валерий Петрович, попутно раздумывая, раскрывать мне эту тайну или нет. – Я хранил их в одном из ящиков стола. В бумажнике.
– Стол тоже обыскали?
– Да, все ящики выдвинуты.
– Но деньги, тем не менее, остались целы?
– Представьте себе, да!
– Значит, вор действовал целенаправленно, но искал не деньги, – произнес я, вздохнул и, поворачиваясь, чтобы уйти, добавил: – Пишите заявление в милицию, освобождайте номер. Я готов вернуть вам все по квитанции.
– О! Какое благородство! Господин директор готов вернуть мне вшивые четыреста долларов и торопит с написанием заявления. Железная выдержка! Знаете… э-э-э, забыл, как вас звать… меня просто бесит, с какой покорностью вы ставите крест на своем бизнесе. Вы хоть бы для приличия посочувствовали мне и попросили тихо замять дело.
Вот чего ему не хватало! Его раздражало мое равнодушие. Он ожидал увидеть, как я буду слезно умолять его не поднимать шум, как я кинусь собирать раскиданные по полу вещи, как громогласно объявлю выговоры и лишу премий всех своих сотрудников, и моя индифферентность возмутила его больше, чем сам факт обыска в номере.
Я пожал плечами, мол, ничем не могу помочь, и прошел между Мариной и Сашкой, стоящих по разные стороны коридора с тревожными, как у пограничных собак, глазами.
5
Не успел я закрыть за собой дверь кабинета и рухнуть на кресло, как ко мне постучались.
– Меня нет! – рявкнул я, прикрывая глаза ладонью, словно дверь должна была разорваться ослепительным пламенем.
Тот, кто стучался, не поверил, тихо приоткрыл дверь, и в образовавшейся щели я увидел конопатый нос Марины.
– Что тебе? – спросил я более сдержанно, и только сейчас понял, что готов портить отношения с кем угодно, но только не с ней. С этого едва намечающегося угодничества, должно быть, и начинается рождаться страх.
– Вы позволите мне зайти? – спросила она, сверкая глазками и сдерживая проблеск улыбки. По ее лицу я понял, что она намерена вить из меня веревки.
Я промолчал. Марина кошкой скользнула в кабинет и тихо прикрыла за собой дверь.
– Лучше будет, если отчим не узнает, что я была у вас, – сказала она, подошла к окну и посмотрела вниз.
– Кто не узнает? – не понял я.
Марина рассматривала груды старой радиоаппаратуры, запыленные поделки из ракушек рапанов, стоящие на полках, акварели с причудливыми морскими пейзажами и безобразных чудовищ, сплетенных из пеньковой веревки.
– Это вы все сами сделали? – спросила она, снимая с полки отполированную корягу из можжевельника, напоминающую подсвечник.
Я терпел. Марина вовсе не интересовалась игрушками, она хотела показать, что хозяйка положения – она, и потому может вести себя так, как ей хочется.
– Мне вас жалко, – произнесла она, возвращая подсвечник на место и поворачиваясь лицом ко мне. – Такие неприятности в один день! Бог, должно быть, решил испытать вас… А это правда, что если Валерий Петрович напишет заявление в милицию, то вашу гостиницу могут закрыть?
Я смотрел в глаза Марины. Это были тяжелые от раскаяний, с блуждающим взглядом, безликие глаза верующей молодки.
– Ты видела, что вещей в номере молодоженов нет?! – взорвался я. – Видела?! Еще вопросы есть?! Что ты от меня еще хочешь?
– Я? – переспросила она, разыгрывая удивление. – От вас ничего не хочу. Напротив, я хотела бы вам помочь.
– Ты полагаешь, что я нуждаюсь в помощи?
– Конечно! Вы должны вымолить прощение и покровительство господа.
– Молитвами?
– Не только. Надо совершить богоугодные дела.
– А какие же дела, к примеру, можно считать богоугодными?
– Помощь ближнему, к примеру. Вы помогаете своему ближнему, а господь помогает вам.
– Значит, ты все-таки что-то хочешь от меня?
– Не я! – Марина отрицательно покачала головой и закатила вверх глазки. – Господь хочет! И он хочет, чтобы вы помогли моему отчиму.
– А кто твой отчим?
– Профессор Курахов.
– Не знаю такого.
Марина усмехнулась и снова покачала рыжей головкой.
– Неправда! Вы его хорошо знаете. Валерий Петрович и есть профессор Курахов, мой отчим.
Марина полусидела на моем столе и, заведя белые руки за голову, плела косу. Черное резиновое кольцо она держала в зубах, и оттого ее речь была невнятной.
– Не знал, что вы состоите в родственных отношениях, – сказал я. – Во всяком случае, со стороны это не заметно. А почему ты живешь от него отдельно?