Виндера. Однажды будет ветер

© Ибрагимова Д., 2023

© Morgenmuffel, иллюстрации, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Посвящается детям, которые ищут свой путь, и взрослым, которые его потеряли

Пролог

Вот уже два века дома делились на мертвые, спящие и живые. И все они были опасны. Мертвые грозили рухнуть и похоронить Аделину под обломками, спящие могли проснуться и стать живыми, а живые не раз пытались ее убить.

Странница давно находила нужные дома с первого взгляда. Еще издали она угадывала мертвые, где не было ни одной духовной искры. Ни в кирпичах, которые крошились, как сухари на терке, ни в дырявом полу, ни в кровле, что лежала на стропилах, точно сбитая птица, медленно теряя перья, – обломки глиняных или цементных пластинок.

В развалинах никто не жил, не считая пауков и гадов, мышей да голубиных стай. Мертвые дома были пусты, когда принц Аскар запустил Ветродуй и запечатал всех людей в их жилищах. Без хозяев они рушились и плохо спасали от непогоды, но все же Аделина много раз предпочитала делить кров с дождем и снегом, потому что мертвые дома казались ей самыми безопасными.

Вторые на очереди – колыбели сновидцев – были тихими, пыльными и темными. Их окна изнутри закрывали шторы, а снаружи – занавеси плюща. Такие дома походили на склепы, окруженные баррикадами глухих садов, стенами крапивы и путами дикого винограда. Хозяева спящих находились внутри, но проводили заточение во сне, надеясь проснуться уже людьми. Энергия их душ питала стены и колонны, словно кровь – человеческое тело, поэтому такие дома погибали медленней. Странница редко в них ночевала, а если и ночевала, то старалась ничего не трогать и ложилась спать прямо на голый пол, избегая даже ковров. Здесь не стоило тревожить вещи, потому что любая могла быть сосудом души. Прикоснись к ней – и разбудишь хозяина. Однажды в молодости Аделина забрела в такой дом и решила затопить камин, чтобы согреться. Кто же знал, что там сидит вздорная старуха, которой вечно холодно! Она проснулась, полная негодования, вселилась в пламя и обожгла протянутые к нему руки Странницы. Шрамы остались до сих пор.

Но даже это было безобиднее коварства живых домов. Их Аделина легко узнавала по дыму из труб, по крепким заборам и ухоженным садам. По тряпицам, что сами собой сновали по окнам, стирая с них дождевые разводы. По перчаткам, которые деловито доили забредшую во двор корову, а потом выливали молоко в миску кота, чтобы он почаще приходил гонять в сарае мышей.

Хозяева живых домов были сильны духом. Заточенные в четырех стенах, они не пустили все на самотек и как могли старались поддерживать свои каменные тела: заботились о них, чинили, охраняли от диких зверей и вели, насколько это было возможно, обычную мирскую жизнь. Таких домов осталось совсем немного. Одни привечали Странницу как дорогую гостью, а другие были смертельными ловушками, и не угадаешь заранее, кто есть кто.

Аделина избегала заходить в живые дома, если того не требовала работа, но все-таки нашла среди них верных друзей. Этим утром она торопилась к старине Грегору, в деревеньку под названием Вишневый лог. Натруженные ноги давно гудели и просили пощады, но останавливаться было нельзя. Стоит только присесть на минутку и снова встать, как стопы вспыхнут нестерпимой болью, все натертые места заноют одновременно, а колени перестанут разгибаться. Пока расходишься, уйма времени пройдет.

– Ничего-ничего, – задыхаясь, говорила себе Аделина. – Я ужасно крепкая старушка. Я еще даже взбираюсь на холм без палок! Всего один бугорок, и я на месте. А если отдохну и опять наберусь сил, то ни за что не смогу с этим покончить и так и буду ходить по миру, пока не замрет мое сердце. Но даже тогда, я уверена, мои ноги пройдут еще добрую сотню шагов сами по себе.

Наверху она застыла на секунду, наметанным глазом высматривая в округе признаки ветра. Он больше не был ей нужен, но привычка осталась.

Долину внизу обнесло туманом, как это часто бывает в ту пору, когда лето плавно перетекает в осень. Деревню будто накрыло лебединое крыло, но Аделина сразу увидела домик вдовца Грегора. Его выдавала чудесная персиковая крыша, будто кусочек рассветного неба выглянул из облаков. Даже спустя столько лет черепица не выцвела и не потеряла блеска, потому что ее сделали кудесники, способные придавать вещам долговечность и другие удобные свойства. Такие изделия стоили дорого, и в свое время Грегор смог позволить себе только одну эту крышу, посчитав ее самой важной частью дома после фундамента. И он не ошибся – оранжевая черепица служила ему верой и правдой еще со времен молодости Грегора, истекшей задолго до запуска Ветродуя. Благодаря крепкой кровле дом был защищен от плесени и гнили и сохранился не хуже богатых особняков. Разве что местами виднелись щели в деревянных рамах, заботливо забитые сухой травой и замазанные глиной, да облупленная краска, которую хозяин не обновлял с тех пор, как Аделина принесла ему последнее ведерко два года назад.

– Здравствуй, Грегор! Здравствуй, мой дорогой!

Странница погладила старенькую калитку. Она выглядела куда хуже самого дома. Верхняя петля проржавела и почти рассыпалась трухой, а нижняя держалась на добром слове. Металлической сетки на заборе не было и в помине: дождь с травой давно загнали ее остатки под землю. Аделина могла бы войти прямо через сад, но это было как-то невежливо.

От ее прикосновения калитка сама собой качнулась вовнутрь, да так сильно и резко, что окончательно слетела с петель и упала плашмя на терновый куст. Ягоды посыпались на дорожку сизым градом. Сам терн спружинил под дубовым полотном, но вроде бы не сломался. Невидимый Грегор тут же поднял калитку и попробовал приладить ее обратно, да только прилаживать было не на что.

– Вот беда! – всплеснула руками Странница. – А я как раз принесла тебе смазку для петель… Похоже, теперь придется заменять тебе их скрип своим голосом. Только послушай, как я говорю!

В последний раз Аделина пила вчера днем, и с тех пор у нее во рту совсем пересохло. Можно было сделать крюк по пути сюда, чтобы набрать воды, но она не стала, потому что приняла важное решение и боялась передумать. Странница шла к дому Грегора всю ночь, пока могла видеть в свете луны торговый тракт, и вот наконец впереди знакомая дорожка и кусты шиповника с еще незрелыми, но уже красными ягодами; дощатое крыльцо, где на ступенях свернулись похожие на бабочек-голубянок лепестки старой краски; натертая уксусом до обманно-золотого блеска медная ручка, веер чистых стекол в полукруге окошка над ней.

Из открытой двери повеяло теплом, слабым запахом дыма и мыла. Аделина вошла в прихожую, где умещались только вешалка и тумба для обуви, и стала раздеваться. Не успела она расстегнуть куртку-непромокашку, как мужское пальто из добротного твида слетело с крючка и помогло ее снять. Тут же из глубины дома притопали одна за другой мягкие тапки, и Аделина с наслаждением погрузила в них ноги. Но куда большей негой оказался таз горячей воды, который поджидал ее перед креслом у камина, где уютно потрескивал огонь.

– В самом деле, Грегор! – изумилась Аделина, зайдя в гостиную. – Как ты опять подгадал мой приход? Сомневаюсь, что ты топишь регулярно. Еще не так холодно, чтобы беспокоиться за трубы, да и у тебя вряд ли неиссякаемый запас дров. Разве что старые ветки, которые ты спилил по весне, когда делал обрезку сада. Неужели тебе видно отсюда, как я спускаюсь с холма? Или это Проводник тебя предупредил?

Она не ждала ответа, по крайней мере, прямо сейчас. Грегор все-таки был домом и, хотя мог в его пределах довольно многое – например, вселяться в любую вещь и использовать ее – к сожалению, не обладал голосом. Так что он молча подоткнул под поясницу гостьи мягкую подушку и подкатил к ней круглый столик на колесах с фарфоровым кофейником, чашкой на блюдечке и связкой каменно-жестких сушек со сроком годности лучше-не-спрашивать.

В этом доме давно не было обычной заварки, поэтому чай оказался с малиной, судя по цвету и вкусу, и с листьями смородины, судя по запаху.

– О-о-о, – протянула Аделина, сделав глоток и закрыв глаза от удовольствия. – Я мечтала об этом целых два года, мой дорогой. У тебя самый вкусный чай из всех, что я пила! Благодаря тебе я почти не тоскую по кофе… Хотя, судя по твоей коллекции кофейников, ты бы многое за него отдал. Ей-богу, я гостила у тебя столько раз, но не увидела на кухне ни одного заварочного чайника, зато кофейников сколько угодно. Ты, наверное, был знатный кофеман…

С правой стороны к Аделине подлетел табурет, на него опустилась печатная машинка с глянцевым синим корпусом. Грегор заправил в нее лист пожелтевшей бумаги и ответил:

«Но я всегда думал, что это чайники!»

Странница расхохоталась, да так сильно, что чуть не расплескала на себя чай, а на пол – горячую воду, в которой грела ноги.

– Ну ты даешь! – воскликнула она, утерев слезы с морщинок вокруг глаз. – Ты всегда такой честный! Это я люблю в тебе больше всего после твоей доброты. Слишком много я повидала людей, готовых завернуть гостя в целый кокон вранья, лишь бы не оконфузиться перед ним. А ты, значит, думал, что это чайники…

«Я не люблю кофе, – честно признался Грегор, – но для тебя варил бы его с удовольствием каждый день. Надо только найти где-нибудь зерен и смолоть…»

– Увы-увы, – меланхолично улыбнулась Аделина. – Теперь нам не видать зерен до тех пор, пока мы не запустим Ветродуй и не возобновим торговлю с южными островами. Если честно, я уже не помню вкус кофе. Когда я очнулась полвека назад, весь кофе в Хайзе был давно уже выпит предыдущими Странниками или испортился. Даже тот, что хранили в кудесничьих банках… И какао давно пропало, так что это грустный мир без горячего шоколада со сливками. Я стала капризной в старости, не правда ли?

«Ты выглядишь расстроенной, – заметил Грегор. – И не торопишься с новостями. Должно быть, хороших нет?»

Аделина вздохнула, разглядывая его портрет на каминной полке. Когда она впервые попала сюда, ей было только семнадцать, и Грегор казался ей стариком, а сейчас у нее на голове седины было куда больше, чем у него. И чувств к нему тоже было намного больше, поэтому так не хотелось его разочаровывать.

– Ты угадал, хороших новостей у меня нет… Я говорю о ерунде, потому что боюсь заговорить о главном… Какие, в самом деле, кофейники и зерна, когда проклятье вот-вот станет необратимым… Осталось всего три месяца, мой дорогой. А я так и не нашла последнюю кнопку Ветродуя…

Аделина помассировала опухшие колени и помяла лодыжки. Ее ступни, распаренные водой, были розовыми, жилистыми и тонкими. Словно бы стоптанные годами путешествий, они напоминали плавники морского окуня.

– У тебя так уютно, – тихо сказала она. – Тут я чувствую себя как дома. Вот бы остаться здесь с тобой и подождать, когда придет Великий ветер и все снова станут свободными.

«Мой дом – это твой дом, – простучала печатная машинка. – Ты можешь остаться здесь, когда только захочешь».

Они повторяли этот диалог уже много раз, но сегодняшний был особенным. Потому что сегодня Аделина не собиралась уходить.

– Не мог бы ты подать мою сумку? – попросила она, чувствуя, что никакая сила сейчас не способна оторвать ее ноги от целебного тепла воды.

Грегор не мог вселиться в чужую вещь, поэтому сумку принесло его пальто, которое недавно помогало гостье снять верхнюю одежду. Сумка была сшита вручную из брезента и не слишком ловко – разновеликими частыми стежками. Но зато отличалась крепостью, имела уйму карманов, надежно закрывалась и не промокала. А еще у нее был удобный широкий ремень для носки через плечо и две лямки сзади, чтобы превращаться в рюкзак, если нужно.

Странница откинула клапан сумки, расстегнула ее и аккуратно извлекла из недр небольшую книгу в красивом, словно бы посеребренном переплете. Она выглядела совсем новой, но лет ей было в два раза больше, чем самой Аделине. Этот дневник изготовил один из первых Странников – кудесник Высшего круга. Созданная им бумага не поддавалась порче, не выцветала, не горела в огне и не впитывала влагу, а обложка не трескалась ни от сильной жары, ни от лютого мороза.

Аделина положила дневник себе на колени и произнесла:

– Натан, будьте так добры, уделите мне минуту.

Книга щелкнула серебряной застежкой. Это означало, что Натан слушает. Странница убрала седую прядь с обветренного лба, пожевала губу и еще долго собиралась с духом, глядя на то, как солнечный свет проникает в гостиную. За панорамными окнами стояли позолоченные им кусты физалиса с алыми фонариками плодов. Таяли бриллианты росы на траве. Блестели гладкие, сочные листья хост, что сбились пестрым стадом у развалин сарайчика, где днем царила безопасная для них тень. Солнце добралось до камина, рассыпалось искрами отражений в подсвечниках, упало в таз, где грелись ноги-плавники, пробежалось блестящей дорожкой по струе кипятка, который Грегор аккуратно лил из самого большого в коллекции кофейника, чтобы подогреть воду. Дом все еще был холодным, и она мгновенно остывала.

– Нам придется выбрать нового Странника, – наконец произнесла Аделина, перемешивая воду ногами. – Я уже чересчур стара для этой работы. Как бы я ни была опытна, мое тело сильно ослабло, а времени почти нет… Мои стопы так мозжат по ночам, что я не могу спать, а от холода у меня вступает в спину, и я порой неделями не могу разогнуться. Боюсь, к середине осени я стану совсем бесполезна. Если я буду тянуть до последнего, у нового Странника не останется времени на подготовку, поэтому я должна отступить сейчас.

Она вздохнула и погладила птицу на обложке книги.

– Мне повезло найти целых две кнопки, и я была уверена, что смогу отыскать последнюю.

Это долгие годы гнало меня вперед, но теперь я понимаю, что износила себя. Такой дряхлой развалине больше нечего дать миру. Мне пора уйти на покой. Что вы думаете об этом, дорогой Натан?

Книга вздрогнула, и Аделина убрала с нее руку. Взметнулся белый веер страниц и распался на две части. В середине чистого листа проступила одна-единственная темно-серая надпись:

«Время прощаться».

– Вы как всегда лаконичны, мой друг, – грустно улыбнулась Аделина, но это было не все, что книга хотела ей сказать.

Страницы стали быстро перелистываться, и на них то там, то тут в разных местах возникали отдельные слова или целые фразы.

«Мы провели… много времени… вместе… Аделина… Бесценный опыт, который… ты… собрала для будущих Странников… я бережно сохраню и передам в целости и сохранности… Не нужно… бояться… будущего. Затишье длится уже долго, но… Я верю – однажды будет Ветер… Мы еще увидимся… когда снова станем людьми… Я хотел бы… тебя обнять… на прощание. Но я… пока еще… просто книга».

Аделина беззвучно заплакала, прижав серебристый том к груди.

– Вы всегда были прекрасным другом и советчиком, Натан. И не только для меня. Для многих Странников. Я бесконечно вам благодарна, но у меня совсем нет подходящих слов на прощание. Это так глупо после всего, через что мы прошли. Я чувствую себя такой старой и бесполезной…

Она отняла книгу от груди, и страницы снова замелькали.

«Не время плакать… Пора… отправлять письма».

Бумажные половинки сомкнулись и всей стопкой бухнулись на левую сторону. Стало видно, что из конца книги вырезано несколько листов.

– Я очень надеюсь, что вам от этого не больно, – вздохнула Аделина. – Все же это кощунство, как ни погляди…

Внимательный Грегор замаячил перед ней чистым желтоватым листком.

– Спасибо, мой дорогой, – улыбнулась Странница, – но это очень важное письмо, и я отправлю его прямо по воздуху, так что обычная бумага тут не подойдет. Она может размокнуть от дождя или порваться. Вот почему мне приходится просить Натана.

Она аккуратно взяла последний лист книги, чуть-чуть потянула, и он отделился так легко и ровно, словно к нему приложили невидимую линейку и провели по ней лезвием. Аделина заправила бумагу в печатную машинку и продиктовала Грегору небольшое послание, а еще одно написала внутри самой книги специальным карандашом и убрала ее обратно в сумку. Когда первое послание было сложено в дельтаплан, Странница обратилась к хозяину дома:

– Ты не мог бы позвать Проводника? Возможно, кто-то из них сейчас рядом.

Дымоход запыхтел: это Грегор выпускал из трубы сигнальные кольца. Почти тут же распахнулось окно в гостиную, и внутрь влетел, разметав рыхлый тюль, Проводник. Это был ветер, хорошо видимый из-за мельчайшей серебряной пыли. Он выхватил дельтаплан из рук Странницы и увлек за собой сначала в окно, а потом высоко в ясное небо.

– Спасибо за помощь! – крикнула Аделина ему вдогонку.

Она неохотно вынула ноги из таза и подержала над ним, чтобы стекла вода.

– Новый Странник проснется недели через две, но мне лучше подготовить посылку заранее.

«Тебе нужно отдохнуть, – возразил Грегор. – Позволь, я упакую все за тебя».

Аделина шкодливо плюхнула ноги-ласты обратно в воду, взметнув фонтан брызг и заставив солнечных зайчиков бегать по потолку. Она словно стала русалкой и ни за что не хотела покидать свой маленький водоем.

– Ты уверен, что я могу остаться здесь? Если Ветродуй так и не запустят, тебе придется провести остаток жизни со мной…

«Я давно этого жду, – заметил Грегор. – Я хочу быть с тобой не до прихода Великого ветра, а до тех пор, пока мы не станем прахом хоть в твоем, хоть в моем обличье. И еще бесконечность после этого».

Странница рассмеялась, и то ли полная любви улыбка, то ли солнце осветило ее лицо, и оно вдруг стало сияюще-молодым.

– Я до последнего тащила бы вперед свои старые кости, но меня одолел страх, – призналась она. – Я не знаю, сколько времени мне отведено. Пока ты здесь не меняешься, я старею с каждым годом, а мне так хочется побыть с тобой подольше… Наверное, я мыслю, как эгоистка, но я думаю, что все время быть дома – не так уж плохо. В конце концов, где бы мы ни были, мы всегда ищем дом. В своей душе и в других людях. В родном городе и в чужой стране. Мы всегда и везде хотим просто чувствовать себя дома. Можно сидеть посреди пустыни и быть дома. Можно ютиться в хлипкой хибаре и быть дома. А можно жить в дорогом особняке, но дома не быть. Быть дома – это не место, а состояние души, вот что я поняла за годы скитаний. Мой дом – это ты, Грегор. Я всюду носила тебя с собой, и мне было уютно даже зимой в голом поле.

Аделина прикрыла глаза и совсем обмякла в кресле. Ее худые руки лежали на подлокотниках, почти сливаясь с ними. Или взаправду сливаясь? Ей почти не было страшно. Она много раз представляла себе этот момент и достаточно устала ради такого покоя.

«Только не бойся, – расплывались под прищуром черные буквы на желтой бумаге. – Дыши глубоко. Это совсем не больно. Это похоже на то, как засыпаешь».

Аделина вздрогнула, ощутив на руке что-то колючее: на ладони лежал рукав твидового пальто. Оно стояло рядом, согнувшись в такой позе, словно в него был одет невидимый человек. Этот шерстяной жест успокоил Аделину окончательно. Она закрыла глаза и стала дышать животом, медленно втягивая нагретый воздух. И с каждым выдохом она словно бы опускалась. Проникала в мягкую пустоту под собой все глубже и глубже. И вдруг поняла, что не слышит своего дыхания, не чувствует боли в ногах и тепла на лице от каминного пламени…

В комнате стало тихо.

Над тазом все еще поднимался пар, но розовых ног-плавников там уже не было. Пальто стояло в прежней позе, положив рукав на подлокотник. Кисточка кресельной накидки вдруг поднялась и погладила твидовый обшлаг.

Глава 1

Безветрие

С Букашкой что-то случилось.

Еще вчера это был ярко-желтый фургон, обитый металлом и отделанный внутри красным деревом. Он крепился к полумобилю, на котором, как усы на голове жука, торчали две антенны, и всем своим видом напоминал ильмового листоеда.

Семейное прозвище дом на колесах получил от брата Рины, когда тот был еще совсем маленьким. Папа тогда покрасил фургон в алый цвет, и он стал точь-в-точь божья коровка, только без черных крапин. Увидев это, Альберт радостно заявил: «Букафка!», и с тех пор Букашка оставалась Букашкой, даже если ее бока отражали звездное небо. А перекрашивали их частенько. Свежие слои эмали ложились на не до конца зашлифованные старые, создавая поверхность с зернистыми бугорками – шагрень, к тому же фамилия семьи была Шегри, поэтому Букашку называли еще Шагреневым домом.

Папа купил его незадолго до свадьбы, чтобы исполнить свою мечту – стать кочевым художником. С тех пор он постоянно путешествовал, рисуя крупные города и крохотные фермы, оживленные пристани и мертвые деревушки. Все королевство Хайзе от края до края раскинулось на его холстах.

Папа любил работать быстро и воздушно, поэтому чаще всего писал полотна акварелью и был невероятно плодовит. Раз в два или три месяца мама устраивала выставку, где все его этюды скупали в тот же вечер. Иметь в своем доме пейзаж Алана Шегри считалось признаком хорошего вкуса.

Ближе к зиме папа брал отпуск, и семья заселялась в лучший отель крупного города. Чтобы не скучать, родители постоянно выходили в свет, а детей вполне устраивало объедаться сластями, которые присылала родня, и читать книги возле камина или играть с ребятами во дворе. Если быть точнее, книгами увлекалась тихая нелюдимая Рина, а в это время под окнами кидался снежками до обледенелых рукавиц и хохотал так, что уши закладывало, Альберт, который легко заводил дружбу даже с теми, с кем познакомился в драке. Они были очень разные, но оба терпеть не могли званые ужины, театры и музеи. Там родителей вечно окружала толпа поклонников, и все считали своим долгом пощебетать над «юными ангелочками Шегри». На Рину и Альберта это нагоняло смертную тоску. Как и те зимние дни перед праздниками, когда мама приглашала учителей, чтобы узнать, справляются ли дети с планом домашнего обучения. Хорошо хоть потом их никто не трогал весь год.

В апреле, едва подсыхали дороги, папу переполняло вдохновение. Он забирал Букашку из мастерской, и они с Альбертом шлифовали и красили ее, а мама с Риной наводили внутри уют. Когда все было готово, мама зажигала свечи с запахом бергамота и говорила загробным голосом:

– Готовы ли вы совершить обряд?

Это, конечно же, было поздно вечером, в темноте. Все, хихикая, садились за стол и соединяли указательные пальцы левой руки, а папа связывал их бечевкой. При этом вид у него был такой притворно суровый, что Альберт начинал похрюкивать.

– Да окружит нас священная тьма неизвестности! – завывала мама.

В блестящем бархатном платье и с высокой прической она была прямо как ведьма из театральных постановок. В актерские годы ей попадалось много таких ролей, так что играла она великолепно. Но настоящая мама была совсем другой. И от этого контраста становилось еще смешнее.

По ее команде все закрывали глаза и водили туда-сюда связанными пальцами, повторяя хором: «Крутись-крутись! Судьба – свершись!» – а потом тыкали наугад в разложенную на столе карту.

– Озеро Фалькост! – радостно объявлял папа. – Тут мы еще ни разу не были. Завтра же отправляемся!

И Фургон-хамелеон вез их к новой цели, оставляя позади сотни и сотни дорог. Он был уже стареньким и часто ломался, но никогда еще Рина не видела его в таком плачевном состоянии. Бедная Букашка напоминала свалку. От полумобиля остались только три сдутых колеса, битые стекла и остов кабины, оплетенный вьюнками. Прицеп вообще был сплошной грудой мусора. Под тонкими от ржавчины эмалированными листами виднелась труха и ветошь, осколки зеркал и посуды, сломанные приборы. И все это ощетинилось густой крапивой, а в голове Букашки царствовали муравьи.

Рина стояла посреди развалин испуганная и растерянная, как цыпленок, который только что вылупился из яйца и увидел обломки скорлупы, недавно служившие ему домом. Еще минуту назад все было в порядке. Минуту назад Рина спала в своей кровати на втором ярусе, а потом что-то выдернуло ее сюда – босую, в одних шортах и майке – и она упала, ударившись коленкой о камень. Было так больно, что аж в глазах побелело. Рина обернулась посмотреть, кто это ее толкнул, и увидела мертвую Букашку. Изъеденную солью, покрытую птичьим пометом, паутиной и мхом. Ни дать ни взять картина из кошмаров, но во сне не бывает так больно, даже если стукнешься о бортик кровати. Да и подобное наверняка разбудит: Рина просыпалась и от укуса комара.

– Мама! Па-ап? Альберт!

Тонкий голос полетел вместе с чайками над обрывом. С юга он резко уходил в воду, но назвать его утесом было бы преувеличением. Это был просто высокий берег, откуда открывался живописный вид на деревеньку Рыбоводье под холмом. Сверху видны были все ее бухточки, лодочные сараи и единственная улица, по которой проходил торговый тракт. Выглядел он непривычно пустынно. Дорога из светлых камней лежала среди холмов зигзагами, как не пойманная гимнасткой лента, и ее пыльную белизну не нарушали ни повозки, ни люди, ни козы. И ведь не скажешь, что ранний час. Солнце поднялось над водой уже на две ладони.