Россия и США: познавая друг друга. Сборник памяти академика Александра Александровича Фурсенко / Russia and the United States: perceiving each other. In Memory of the Academician Alexander A. Fursenko

Р. Ш. Ганелин, Б. В. Ананьич. Один из лидеров американистов России об ее исторической судьбе после распада СССР

А. А. Фурсенко в 1994 г. был вице-президентом С.-Петербургского научного центра РАН, как обозначено в материалах состоявшегося тогда симпозиума в южно-африканском Центре российских исследований Кейптаунского университета. В тот момент сотрудничество между двумя научно-организационными структурами в разных частях света не сводилось к одному только официальному или даже официозному подходу к делу. Поэтому выступление А. А. в Кейптауне носило характер свободного изложения его взглядов по коренному вопросу российской и всемирной действительности тех лет с явными следами опыта многолетней исследовательской работы в области историографии США, мировой добычи и рынка нефти, а также общих вопросов экономической истории дореволюционной и советской России.

Тем не менее авторы настоящих строк рассматривают эту малоизвестную работу А. А. как явление, выпадающее из общего хронологически-тематического и жанрового строя его творчества, поскольку анализом текущих событий и явлений современности он до того почти не занимался и, как представляется, даже избегал его (самыми поздними хронологически предметами его занятий были Кубинский кризис и «Америка 70-х»). Впрочем, может быть, именно этим и определяется целесообразность рассмотрения доклада с представлением читателю возможности ознакомиться с ним. Доклад на Кейптаунском симпозиуме, озаглавленный «Мечты и действительность в современной России», начинался словами: «Нации склонны иметь мечты, свои собственные верования и вдохновенные ожидания лучшего будущего». «Наиболее известна, – продолжал А. А., – американская мечта о личном преуспеянии в каждой сфере жизни – экономической, социальной, политической и культурной. В американской народной культуре эта мечта связана с движением к обществу изобилия, прав человека и достижений личности».

«Какова же та национальная мечта, – ставил он вопрос, – которая существует в сегодняшней России, проходящей через тяжелые испытания глубокого социально-экономического и политического кризиса?» Ответ на этот вопрос, который он дает после некоторых о нем рассуждений, таков: «Русские сейчас видят свою национальную мечту скорее не в лучшем будущем, а в предотвращении дальнейшего ухудшения жизни». А рассуждения А. А. состояли в том, что «роль Горбачева в изменении курса истории невозможно переоценить», хотя «русские не умели по достоинству признать того, что он сделал для их общества». «Ему пришлось уйти в отставку с поста президента, оставив разрушенными Советский Союз и всю систему, созданную поколениями его предшественников», – отмечал А. А. Он считал в тот момент, что Ельцин «действовал более решительно». Имелось в виду намерение президента России осуществить ее переход «от традиционной коммунистической к современной западной модели развития». Но сопоставление двух президентов-реформаторов делалось все же в пользу первого из них. «Рассматривая их курс с точки зрения исторической перспективы, я думаю, – говорил А. А. о деятельности администрации Ельцина, – что ее члены в известном смысле продолжали, хотя и непоследовательно, политику Горбачева: Ельцин не предложил никакой новой мечты, а шаги на его пути отмечены многими ошибками, особенно в глазах русского народа».[26]

Вместе с тем на вопрос: «В какое время российской истории вы предпочли бы жить?» А. А. отвечал: «Сейчас» и пояснял: «Несмотря на все трудности, мы видим громадные перемены в политической жизни страны – отход от полицейского государства и тоталитарной власти с появлением ранее не существовавших свобод. Эти события так важны, что никто не может их игнорировать. Однако экономическая и политическая система России находится в связанном с переворотом беспорядке».

В этом, одном из ранних исследовательских очерков российских событий 1990-х гг. нельзя не отметить отсутствия поисков злонамеренных зарубежных сил, ссылок на «вашингтонский обком» и его влияние в Москве как причину наших трудностей. Между тем этот сюжет не только был развит впоследствии, но и часто появляется в современной печати, в том числе академической.[27] Исследовательский профессионализм и разносторонняя глубокая осведомленность А. А. в побудительных мотивах политики США и ее приемах были с этим несовместимы. Они, наоборот, давали ему основания предлагать использование американского опыта для выработки пути развития новой России. «По моему мнению, – заявлял он, – чтобы добиться прогресса в избавлении от старой социалистической централизованной системы, России нужна своего рода современная форма регулирования и управления при полномасштабной рыночной экономике наподобие “Нового курса” или “Великого общества” в Америке». Американский опыт привлекал внимание А. А. не только своим содержанием, но и своей максимальной новизной. Если рузвельтовский «Новый курс» относился к 30-м гг., то продолжавший его план «Великого общества» Л. Джонсона, предусматривавший роль государства в развитии образования, медицины и транспорта, был провозглашен в середине 1960-х гг. и продолжен Р. Никсоном и Дж. Фордом в 1970-х. «Имею в виду нечто вроде советской “новой экономической политики”, – продолжал он, – испробованной в 1920-х гг., но сейчас, в конце XX в., реальное продвижение может быть достигнуто лишь с помощью сложных способов перестройки хозяйства и общества».[28]

Он усматривал причины этого в «существовании крайне противоречивой ситуации, при которой значительное число пережитков старого режима сочетается с определенным общим направлением к модернизации». Вот как описывал он эту ситуацию на ее «человеческом уровне»: «Прежняя номенклатура в правительственных центральных и местных организациях, как и в различных хозяйственных структурах, государственных, полугосударственных и частных, была удачно интегрирована в новую систему, принявшую более либеральное управление. Она получила также новую силу, а это открыло путь для массовой коррупции».[29]

Падение Берлинской стены в 1989 г. и последовавшие за этим перемены в Центральной и Восточной Европе представлялись А. А. драматическими, но в отличие от знаменитого Фукуямы он видел в этом конец не истории, а старого мирового порядка. Порядок этот был разрушен распадом Советского Союза. «Империя, создававшаяся веками, перестала существовать», – таков был один из вердиктов истории. «Политическое окружение России весьма нестабильно, – продолжал А. А. – В каком государстве мы живем? Оно называется “Содружеством независимых государств”. Россия только одно из них». Роль «Содружества» была для него «не совсем ясна», и «предсказывать, сколько оно просуществует», он не считал возможным. «Тенденции к распаду очень сильны, – подчеркивал А. А. – Тенденции к разъединению очень сильны, они существуют даже внутри Российской Федерации в различных ее регионах – Татарстане, Чечне, Якутии и т. д.».[30] Как показало последовавшее двадцатилетие, это тревожное профессиональное предвидение оказалось оправданным.

«Развод» между Россией и тремя прибалтийскими республиками не был «дружественным», – констатировал А. А., подробно разбирая в качестве «примера» этого положение, сложившееся в Эстонии. 40 % населения Эстонии составляли русские, указывал он. Большинство их было сосредоточено в северо-восточной части страны, граничащей с Россией, и не хотело покидать независимую Эстонию с ее более высоким жизненным уровнем. Поэтому многие русские в Эстонии, как и в Латвии, Литве, на Украине, проголосовали за независимость республик, в которых они жили. Но их права стали предметом разногласий между этими республиками и правительством Российской Федерации. В экономике Эстонии А. А. усматривал вызванные этими разногласиями и ее независимым существованием трудности. В советской Эстонии летом отдыхало много ленинградцев. Объявление самостоятельности воспрепятствовало этому, и 90 % эстонских курортов пустуют, отмечал А. А., сам многолетний завсегдатай Усть-Нарвы. С помощью иностранных займов и инвестиций Эстонии удавалось сохранить экономический баланс, однако это происходило при драматическом падении общего национального продукта и значительном увеличении безработицы, особенно в населенных русскими районах с более развитой промышленностью. В Нарве со стотысячным населением потеряло, по его сведениям, работу десять тысяч человек. А. А. видел причины внутриполитических трудностей в независимой Эстонии и ее неминуемого конфликта с Россией в том, что по новым эстонским законам лица, не знавшие эстонского языка (это относилось в первую очередь к многочисленным переселенцам в Эстонию после войны), не получали прав гражданства. Он ссылался на то, что ельцинская администрация испытывает сильное давление в поддержку компатриотов со стороны русских национально-патриотических сил. К этому следует добавить, что в 1994 г., по всей вероятности, еще не получили известности решительные шаги Ельцина, предпринятые им во имя независимости прибалтийских республик в 1990 г., а во второй половине 1990-х и в 2000-х гг. оправившаяся экономически Эстония вела себя по отношению к России без особенной учтивости.[31]

Исторический момент, который отражал в своем докладе А. А., характеризовался конфликтами в бывших союзных республиках вокруг их русского населения, а также межу ними самими. Идентичным эстонскому он считал молдавский сценарий. Однако до таких трагических событий, как в Молдавии, в Эстонии дело не дошло. Сбылось его тревожное предсказание и о том, что «наиболее опасно развитие военных действий в Чечне, которое серьезно угрожает общественной устойчивости в России».[32] Нельзя не отметить реалистического подхода А. А. к использованию национального вопроса в республиках распавшегося Союза зарубежными странами в своих интересах. Он имел в виду не США, как это стало общепринятым, а Турцию, Румынию и Иран. «Российская Федерация – конгломерат наций, и мир внутри и на ее границах – необходимое условие сáмого ее существования. Добиться мира – это, вероятно, наиболее трудная и решающе важная проблема сегодняшней России». Эти слова А. А. приобрели еще большее значение двадцать лет спустя.

«Однако, – продолжает он, – перед Россией стоят и другие проблемы. Стоит задуматься о том, какие из них раннего происхождения, а какие появились только после распада Советского Союза. Я думаю, что нынешние проблемы уходят своими корнями в старую советскую систему и даже в дореволюционную российскую действительность. Кризис в России имеет многостороннюю природу. Одна из его сторон – экономическая несостоятельность. Важнейшее свидетельство критического состояния экономики – драматическое падение ее показателей». Использованные А. А. работы показывали падение российского общего национального продукта между 1989 и 1993 гг. более чем вдвое против 20 % в Польше или Венгрии и 40 % в Словакии, Болгарии и Румынии. В течение первых трех месяцев 1994 г. он констатировал беспрецедентное для всего периода реформ падение промышленного производства на 25 %. Самые оптимистические сценарии выхода из кризиса предусматривали для этого от двух до пяти лет.

А. А. предпринял попытку аналитической оценки сложившейся в стране экономической ситуации. «Одной из самых сложных сегодняшних российских проблем» он считал «решительную реструктуризацию обрабатывающей промышленности». Несколько десятилетий гонки вооружений привели к тому, что в распоряжении военных предприятий оказалась главная часть государственных доходов, редких металлов, самых светлых умов и рабочей силы. Не менее трех четвертей населения С.-Петербурга, Москвы, Екатеринбурга и других промышленных центров работало на снаряжение крупнейшей армии мира. В течение нескольких предшествовавших лет, отмечал он, неоднократно делались заявления о переходе военных заводов к выпуску потребительских товаров. Некоторые из них были закрыты, только немногие приблизились к действительной конверсии. Несмотря на это, военные заводы продолжали добиваться правительственной поддержки, и иногда им удавалось получить ее в Государственном банке. А. А. усматривал в этом российскую традицию столетней давности, связанную с государственным кредитованием безнадежных предприятий тяжелой промышленности, прикрывавшимся царским министром финансов С. Ю. Витте, которого А. А. представлял как наиболее значительного из числа государственных деятелей дореволюционной России.

Наряду с «обвалом» военного производства причину кризиса он видел в прекращении кооперации с бывшими союзными республиками, которые снабжали Россию (имелась в виду РСФСР) сырьем, инструментарием и получали от нее машины и другие товары. Еще одну причину происходившего в области экономики А. А. видел в хаосе в банковском деле и финансовой системе в целом. «Нормальное функционирование финансовой системы – основа любой успешной рыночной экономики. Но в России оно далеко от нормального, – считал А. А. – В стране создано 30 000 частных и получастных (выразительный термин, примененный автором. – Р. Г.) коммерческих банков и бирж. Они действуют бок о бок с Государственным Центральным банком. Но нет ни новой денежной системы, ни регулируемого валютного курса рубля. Самая опасная черта нынешнего финансового кризиса – галопирующая инфляция. В близком будущем она может превратиться, по мнению экспертов, в гиперинфляцию. В феврале 1992 г. американский доллар можно было обменять на 120 руб., в 1993 г. – на 700, в феврале 1994 – на 1700. В середине 1994 валютный курс был около 2000 руб. за доллар, а в феврале 1995 г. – 5000 руб.».[33]

А. А. предвидел «в близком будущем массовую безработицу, которая могла, в свою очередь, угрожать демократическим реформам в стране». Согласно расчетам, которыми он пользовался, в обозримом будущем инфляция, включая скрытую, могла достичь 10–20 %, составляя по официальным данным 1 %, а по оценке Международной организации труда – 6–8 %. Хотя предвидение А. А. относительно безработицы оказалось далеким от полного осуществления, причины сохранения занятости были тоже неутешительны и заключались в низком уровне производительности труда и недостаточной эффективности производства в целом.

Что касается добычи и экспорта нефти и газа, то А. А. вопреки мнению ведущих российских экономистов не видел в этом опору для экономики России ввиду падения добычи нефти с 1991 г. примерно на две трети. Он не считал ее надежным источником твердой валюты для казны не только по этой причине, но и потому, что нефтяная промышленность постепенно становилась независимой от государственного контроля. Это относилось не только к новым корпорациям, таким как «Тюмень-нефть» и «Газпром», но и к сотням (!) частных компаний, покупавших правительственные лицензии на экспорт нефти. Механизм дела, в изложении А. А., состоял в том, что эти компании главную часть своей нефти продавали за границу странам Балтии или через их посредство, а выручку инвестировали в зарубежные банки или компании. По российским сведениям, только 25 % доходов от нефтяного экспорта поступали в Россию, налогообложение остальных нефтяных доходов было для России невозможно. Нефтяные доходы шли на оплату импорта продовольствия. Его производство внутри страны А. А. считал задачей, важной для «политического положения в стране и самой судьбы русской нации».[34]

Опираясь на источники, которые представлялись ему надежными, А. А. считал, не скрывая своего к этому отношения, что Россия ежемесячно теряла от 1,5 до 9 млрд долларов, нелегально или полулегально оказывавшихся за границей в то время, когда правительство настойчиво добивалось предоставления России Международным валютным фондом 1,5 млрд долларов для стабилизации ее финансовой системы. Ссылка А. А. на полулегальность означала указание на несовершенство российского законодательства. А. А. считал отсутствие мер для привлечения капитала в российскую экономику и его защиты одной из причин сложившейся ситуации. Другой причиной был политический строй новой российской государственности, не вызывавший у инвесторов доверия.

Экономический кризис вел к растущему несоответствию между заработками и ценами. В течение предшествовавших докладу А. А. двух лет заработная плата увеличилась в 109, а товарные цены – в 245 раз. Официальная статистика показывала сокращение реальных доходов вдвое, а опросы – втрое. В апреле и мае 1994 г. средний месячный заработок в Петербурге составлял около 160 000 рублей, в промышленности города – 140 000, в науке – 120 000, в культуре и искусстве – 106 000, в администрации – 190 000, в банках – 350 000. Летом 1994 г. машинисты метро угрожали забастовкой, требуя 600 000 руб. в месяц, в то время как высшего уровня профессор университета или научный сотрудник Академии наук получал лишь половину этой суммы.