Худший в мире актёр

Иосиф разбавил молчание:

– Что ж, знакомься. Ты, наверное, узнал их. Это Мария, а это Дмитрий.

Джек закивал головой, показывая видом, что услышал старика. Старик Иосиф не понял, почему парень кивает так равнодушно.

– Узнал? – спросил Иосиф по-отцовски.

– Кажется, нет, – ответил Джек.

Иосиф внутренне ликовал: такой ответ осадил этих двух. Он наслаждался их досадой и еле сдерживал ликующую улыбку, маскируя своё чувство обходительностью.

– Это знаменитые артисты, – Иосиф оглядел актёров.

Дмитрий слегка подбросил выщипанную бровь.

«Итальянец» был оскорблён дерзостью Джека: можно ничего не знать о пирамидах и Олимпии и спокойно жить; но не знать Дмитрия – это признак тотального бескультурья. Каким надо быть идиотом, чтобы не знать меня! Но приходилось мириться – не скажешь ведь – какого чёрта ты меня не знаешь, тупица.

Иосиф наградил Джека любезной улыбкой и дружелюбно спросил:

– А почему тебя зовут Джек? Ты же не похож на иностранца.

Джек смутился. Ему было неловко от этого вопроса, хоть тут нечего было стесняться.

– Я не знаю. Не помню, когда мне дали имя.

– Никто не помнит, – сказал Иосиф.

Облака на потолке мира сходились и расходились, точно инфузории под микроскопом. Если в небе больше облаков – значит, на земле осталось меньше воды, – подумалось Джеку. Самолёт остановился и приготовился разгоняться по взлётной полосе. Громче зашумел двигатель. Махина двинулась и набрала скорость света. Шасси оторвались от земли и скрылись в её брюхе.

Обычно аплодисменты звучат только во время приземления; но сейчас, при взлёте, кто-то из пассажиров зааплодировал и остальные присоединились к нему. Здания внизу уменьшились, но всё ещё были отчётливо видны. Вскоре самолёт достигнет седины облаков.

Старик Иосиф призадумался. Джек почуял исходящий от этого старика аромат – такой же, как в погребе дяди, с которым он прожил всю жизнь. По причине его смерти Джек и отправился, наконец, за визой. Ехать раньше, оставив его одного, – этого он себе не мог позволить.

От Иосифа тянуло свежим морозным волшебством и сладостью – душком магазина специй. Сверкающая лысина напоминала румяную верхушку круглого рыбного пирога: воткнуть бы в него ножик, выпустить горячий пар и обжечь им нос, а потом отрезать ломтик. Эта картина вернула Джеку чувство полноты жизни и уюта; вспомнились не только свежие пироги из детства, но и лысина дяди. Он его похоронил на днях. Именно поэтому Джеку захотелось обнять этого старика, прижаться к нему по-собачьи и уснуть. Мягкое кресло впитало Джека. Он сильно устал, но преодолевал сонливость, чтобы насладиться первым в жизни полётом и не пропустить ничего интересного. Уютное сидение победило Джека и стало ему колыбелью. Он уже начинал погружаться в глубокий сон, где видел своего дядю живым – тот рыбачил с лодки.

Пилот что-то невнятное сказал в микрофон, и Джек проснулся. Он навсегда оторвался от восточного края мира, где прожил четверть века, и провожал с высоты эти земли; он никогда больше сюда не вернётся, и этот осколок земли теперь как-то будет жить без него. Джек оглядел соседей по бизнес-классу. Мария, с мотком медных проводов на голове, и ухоженный Дмитрий, завсегдатай салонов красоты, восхищались собою, глядясь во всё, что способно отражать. Старик Иосиф находился справа, и в тихом звучании двигателя был слышен шелест шестерёнок его бурного мышления: что-то он скрывал. На столе между ними истекала в поту холодная бутыль с бело-рисовой мутью и японскими иероглифами на чёрной этикетке. Иосиф взял в руки этот японский снаряд и под углом в сорок пять градусов изящно проворачивал бутылку, удерживая другой рукой пробку. Элегантно, без хлопка, он выпустил пшик. Душок порохового дыма рассеялся из стеклянного жерла. Пробковую гильзу Иосиф положил в карман пиджака – возможно, на память. Он полюбовался цветом напитка несколько секунд и разлил его по наклону стеночек трёх бокалов. На запотевшей бутылке остался призрачный сухой след от его руки. Он вытер ладонь об ладонь и сказал Марии и Дмитрию:

– За взлёт. Пусть гравитация не помешает вдохновению.

Все выпили, кроме Иосифа. Он только смочил губы. Старик неодобрительно смотрел на эти вытянутые фужеры. Невозможно пить – в них упирался нос. Других не было. Мария жадно смотрела на бутылку – там оставалась половина. Она облизала губы, поглядела на Иосифа и налила себе ещё, не спрашивая согласия на это. Причмокивая, залпом выпила бокал. На её зубах отпечатались красные следы помады. Она хотела выпить сразу же ещё, но было как-то неловко. Глаза её расслабились, и она подобрела. Теперь её медная «бабетта» была к лицу, и она уже чуть больше походила на француженку. От её недельной причёски шёл запах цитрусового лака для волос – там скопилась уже пара баллончиков. Чуть задень монолит её «бабетты», и эта половинка круассана на голове осыплется в рыжий песок. Мария неприлично облизала каплю шампанского на пальцах и подтёрла салфеткой чёрные расклёшенные брюки на упитанном бедре с внутренней стороны. Она глубоко вздохнула пышной грудью – ей было тесно в мире обтягивающего декольте – и приняла облик одухотворённого и вдумчивого человека. Но кофточка в области живота уже еле держалась, чтобы не разойтись по швам.

Иосиф, порхая длинными белыми ресницами, сказал:

– Какой необычайный рейс. Какой необычный бизнес-класс. Как необыкновенно во время взлёта звучали громкие аплодисменты. Примите эти овации. Они – дар свыше. Это благодарность зрителя перед открытием занавеса. Мы можем не услышать их во время поклона.

– Какой тост. От него прямо мурашки, – сказала Мария слегка эротично.

Она с той же жадностью поглядывала на обмелевшую бутылку с алкоголем.

– Это не мурашки, – ответил Дмитрий, – это совесть.

Самолёт плыл в пустоте сквозь туман, отделявший высоту мира от низменных глубин.

Дмитрий самодовольно полуулыбнулся. Казалось, он хворал звёздной болезнью, чего не скажешь о Марии – она уже переболела ею. Мария хихикнула, но опомнилась; к ней вернулся светлый взгляд многострадальной души целого женского народа. Как она ни притворялась, её усталая тревога в глазах была более правдива, чем поддельная одухотворённость. Её плачущая душа заморозила слёзы в холоде страданий. Искусственность такого поведения легко разоблачить, если просто наблюдать очевидное. Мужественными пальцами с запущенным маникюром Мария держала бокал, философски всматриваясь в напиток, чтобы было чем заняться и скрыть неловкость от наступившего общего молчания.

Джек смотрел в иллюминатор, как бы отсутствуя в этой компании, чтобы не быть лишним, но с удовольствием слушал их светские беседы. Мария разрушила накопившуюся тишину:

– По вкусу обычное шампанское.

– У тебя нет вкуса, – сказал Дмитрий. – Это игристое вино.

– Это саке, – ответил старик и сказал по-японски твёрдым голосом, – «Йокосо сукхавати».

Его голос прозвучал так, словно божество снизошло к простому смертному. Как это переводилось – никого не волновало.

Неприметный, но приятный на лицо стюард ходил взад-вперёд.

Самолёт – особое место. Здесь человек прощает себе праздность. Люди испытывают от такого безделья огромное удовольствие – они вынырнули из облаков проблем, взлетев на высоту. Дмитрий тоже быстро выпил второй бокал шампанского, и напиток на него подействовал так, словно была выпита вся бутылка. Он провёл двумя пальцами по усам, хоть по ним и не текло.

– Так. Я хочу говорить, – сказал Дмитрий. – Эта вещь быстро даёт в голову. Ха. Говорить я буду много и нагло, уж извините. Мария, кто мы?

– А?

– Что «а»? Кто мы, Мария? «А». Я спрашиваю, кто мы? Да что ты вечно молчишь, как дура, мать твою. Итак, кто мы? Ладно, я сам скажу. Мы скот, песчинки величиной с Полярную звезду. А Иосиф Борисович – Солнце, затмевающее всё остальное. Но Полярная звезда в тысячи раз ярче Солнца. Поэтому Иосиф Борисович – хрен собачий, а не звезда.

Мария, как виноватая собака, уже мысленно была под столом от стыда за Дмитрия. Джек тайно подглядывал за артистами в отражении стола. Марию словно вдавило в спинку кресла на американской горке. Она девчачьими глазками посмотрела на Иосифа и, в попытке замаслить возможный гнев старика, сказала в его стиле:

– Ребята, не надо. Все обиды произошли на земле. Но мы сейчас на небесах.

Иосиф слушал Дмитрия и, чтобы не заржать, как конь, всматривался в свой нетронутый бокал, будто пытался подвигать его по столу силой мысли. В его глазах, окружённых белыми отблесками ресниц, была какая-то примесь упоения от того, что он слышит про себя. Дмитрий продолжил:

– Я буду говорить и делать то, что мне хочется. И плевать мне на ваше святое и нежное мнение. Короче, предлагаю быть искренними.

Глаза Иосифа заблестели от любопытства. Он внимательно слушал Дмитрия, как ребёнка, произнёсшего первое слово. Белые, едва видные брови Иосифа сгустились на лбу. Глаза – как чёрные дыры, втягивали происходящее. Детские розовые губы слегка растянулись и превратились в ироничную ровную линию.

– Я люблю тебя, Мария, – сказал Дмитрий. – Нежно и сильно. Дай я тебя поцелую. А Иосиф Борисович пусть идёт к чёрту. Ненавижу его. Слышишь, ты? Я тебя ненавижу, пошёл ты к чёрту.

– Дмитрий… – шепнула испуганная Мария.

Она покраснела.

– Тебе стыдно за меня? Я и сам не понимаю, что происходит со мной. Я выпил всего пару бокалов. Но в твоём стыде за меня есть нечто прекрасное. Это же испанский стыд. А я люблю всё испанское.

Дмитрий озарился тёмно-табачным взглядом, и его ухоженная эспаньолка стала ещё черней из-за слегка побелевшей кожи. От страстности его высказываний бриолин больше не мог сладить с волосами. Они немного растрепались, и из-за этого оголилась не выкрашенная седина у корней волос.

Иосиф спросил:

– Ты сказал, чтобы я шёл к чёрту?

– Наконец-то дошло. Да, я сказал, чтобы ты шёл к чёрту, – ответил Дмитрий.

Иосиф медленно переваривал эти слова в голове. Он вдумчиво посасывал мятную конфету и сказал:

– Я уже был у чёрта.

– И что же? – сказал Дмитрий. – А? Ну, давай, сумничай! Ты был у чёрта. И что же?

– Да ничего особенного, – ответил Иосиф, – он мне тоже сказал, чтобы я шёл к чёрту.

Джек делал вид, что не обращает на попутчиков внимания, но слушал их внимательнее, чем новогоднее радио. Иосиф, на радость Марии, медленно разливал остатки саке по стеночкам бокалов и приготовился говорить тост:

– Один мудрый человек сказал: «Расцвести – значит пасть». Так вспомним же времена, когда вы умели держаться на грани расцветания, но не цвели, чтоб не сгореть и не угаснуть.

– Всё сказал, старичок? – спросил Дмитрий.

– Абсолютно, солнышко, – ответил Иосиф.

Послышались звуки старого вальса: за шторкой, разделяющей бизнес и эконом классы, среди пассажиров были музыканты из какого-то оркестра, они летели с гастролей. Один из них чуть выпил, достал губную гармошку и тихо наигрывал лёгкую пастушью мелодию. Под эту музыку самолёт светился, разгоняя стада нежных небесных барашков устрашающей тенью своих парящих крыльев.

Иосиф сказал:

– Восприятие мира и сам мир – не одно и то же. Согласны? Отождествление того и другого – самая большая глупость.

– Кто это сказал? – спросила Мария.

– Тот, кто был у чёрта, – ответил Иосиф.

Мария поняла, что Иосиф не будет допивать свой бокал. Она взяла его в руки, как последний глоток в своей жизни, и влила в себя.

Дмитрий начал ёрзать. За несколько секунд его лицо покраснело, потом снова стало бледным. Он будто сходил с ума – вспотел, сжал зубы и застонал. Он схватился за живот своими нежными ручонками с мужским маникюром.

– Ты чего? – спросила Мария.

– Больно, – сказал Дмитрий. – Туалет. Чёрт… Господи.

Он медленным шагом побрёл в уборную, словно боялся расплескать кувшин на голове. Но свободным был только туалет в хвосте самолёта. Дмитрий раздвинул шторки, разделяющие пассажирские классы, точно открыл занавес. Представление началось. Пассажиры рассматривали Дмитрия, и почти все узнали в нём знаменитого артиста театра и кино. При входе люди торопились на места, будто их займёт кто-то другой, и большинство не заметили знаменитостей. Дмитрий сделал не более пяти шагов и вдруг остановился. В самолёте почувствовалось ужасное зловоние. Дмитрий растерялся, но ему иного не оставалось – и он обратил ситуацию в сомнительный юмор. Он сказал пассажирам:

– Как приятно. Как приятно, что вы меня узнали! Всем здравствуйте.

Жидкий стул стекал по его ногам и, просачиваясь сквозь брюки из европейской ткани, добрался до ботинок. Пассажиры наблюдали конфуз известнейшего артиста. Дмитрий подумал о том, как же ему добраться до туалета, но из его штанин снова полилось, как из канализационных труб. От безысходности он расслабился и оставил попытки выглядеть красивым и правильным. Теперь это было тщетным. Он продолжил разговор с пассажирами:

– Что смотрите? Автограф нужен? Давайте мне листок бумаги, я вам оставлю подпись кое-чем. Каллиграфично!

Иосиф встал с кресла, подошёл к Дмитрию, что-то прошептал ему на ухо и вернулся на место. Теперь, после слов старика, на лице Дмитрия изобразился ужас от новой, более серьёзной проблемы.

– Что ты ему сказал? – спросила Мария, когда Иосиф вернулся на место.

Как это ни странно, но Марию одолел интерес. Возможно, из-за скрытой радости за чужой конфуз. Она расцвела. Дмитрий сказал:

– Он отравил меня.

Голоса этой троицы были хорошо поставлены, они были слышны на весь салон; даже шум двигателей их не заглушал.

Иосиф резко встал, бросил на Дмитрия сверкающий взгляд и, никого не стесняясь, сказал сквозь разделительную шторку:

– Щенок. Да как ты смеешь!

– Он сказал, что подсыпал в мой бокал смертельный яд, – громко повторил Дмитрий.

Пассажирам было трудно поверить в реальность происходящего: во-первых, это знаменитости, во-вторых, они ведут себя хуже коров на ферме. Но это даже интереснее. Сплетни и чужие конфузы вызывают у людей любопытства больше, чем скучные новости о чьих-либо успехах.

– Ты, сосунок сорокалетний. Как ты смеешь! Господа, – обратился Иосиф к пассажирам, – я сказал Дмитрию, что он выглядит, как вишенка в фекалиях. Всё. Больше я ему ничего не говорил. Это комплимент. Если бы я сказал, что он как фекалия в вишенках, тогда это было бы другое дело.

Где-то на земле, внизу, есть статуя писающего мальчика; но теперь этот мальчик перестал быть великим – его переплюнул сорокалетний мужчина в самолёте. Мария тоже съёжилась от колющей боли. В её глазах потемнело: теперь они были не цвета жёлтой листвы, но уже карими. Она встала и мелкими шагами направилась в сторону уборной. Мария доковыляла до Дмитрия в своих чёрных брюках, обтягивающих рельефные ноги, точно плёнка на колбасках. Прямо под ней на красном ковре разлилось пятно цвета её глаз. Пассажиры узнали знаменитую актрису и еле сдерживали смех и ликующее удивление. Мария, сгорая от стыда, сумела промямлить:

– Я… обделалась.

– Мы. Мы обделались, – сказал Дмитрий.

– Ты отравил нас? Иосиф, мы будем жить? – Мария словно умоляла о пощаде, как бездомная кошка.

Старик подошёл к актёрам и обратился к пассажирам:

– Господа, они устраивают шоу, понимаете? Пиар-ход. Идиоты. Разве это так делают?

– Мы в дерьме, – сказал Дмитрий. – Я же говорил, что ты старый вонючий ублюдок.

Пассажиры были счастливы: зрелище захватывало дух. Стюардессы не знали, что делать и решили растеряться. С Дмитрием и Марией снова случился физический катарсис: остатки вытекали из брюк на ботинки Дмитрия, а под знаменитой актрисой пятно на ковре растеклось ещё шире. Самые бессовестные, то есть все, аккуратно снимали актёров на телефоны. Дмитрий решил, что стесняться в этой жизни ему больше нечего. И в уборную идти уже нет никакого смысла – он просто расслабился.

Кто-то из пассажиров помог с одеждой. Через полчаса Мария и Дмитрий вышли чистенькими из туалета: Мария была в домашних мужских трико с висячими коленями; Дмитрий обернулся большим полотенцем. Его мохнатые ноги в перфорированных ботинках скромно вышли к людям.

Дмитрий сказал:

– Господа, мы присядем на место. Благодарим вас за внимание.

Они прошлись по ковровой дорожке, отводя взгляды от пятен, зашли за шторку и заняли свои места. Джек затаил дыхание. Пассажиры деликатно сплетничали, и кто-то уже отправил эксклюзивные фото и видео своим друзьям. На борту можно было подключить платный интернет. Теперь эта услуга пользовалась особым спросом. Через несколько часов Дмитрий и Мария снова станут самыми знаменитыми и обсуждаемыми актёрами страны. Никто не предложил им лекарств от несварения. Лишь стюардесса проявила профессионализм, сообразив дать актёрам активированный уголь. Но, подойдя к Дмитрию с этим предложением, она не смогла сдержать истерический смех и вернулась на место. Дмитрий откланялся и зашторил занавеску. В бизнес-классе они были единственными пассажирами. Он спросил Иосифа:

– Надеюсь, это неправда? Ты не отравил нас?

Иосиф промолчал.

– Это правда или ты пошутил? Отвечай, – спросила Мария.

– Да, – ответил Иосиф.

– Что «да»? Сука. Правда? Или пошутил? – сказал Дмитрий.

– Не пошутил, – ответил Иосиф. – Через четыре часа вы сдохнете.

Снова послышалась музыка. Прервав паузу, гармонист снова выдувал губами мелодию, и к нему присоединялись другие выпившие музыканты: когда люди наблюдают чужой конфуз, это часто спасает от скуки. Самолёт пролетал над восточной Азией. Дмитрий не мог трезво оценить ситуацию; Мария была уверена, что Иосиф не травил их. Она восприняла это как злую шутку. Джек сидел у своего иллюминатора, и смыться было некуда. Бизнес-класс оказался экстремальным. Он никогда не слышал о своих знаменитых попутчиках – телевизор сломался в детстве, и дядя принципиально больше никогда не покупал новый.

Четвёрка сидела на местах. Теперь на лысине Иосифа нимбом светилось отражение кольцеобразной потолочной лампы. Благодаря этому было немного больше света. Все четверо будто собрались за уютным домашним столом в ожидании рождественской индейки. Дмитрий сказал:

– Что ж. Если нам и вправду осталось всего четыре часа, то можно быть самим собой. Иными словами, можно быть полным дерьмом.

Мария успокоилась и, немного искусственно, с умилением вздохнула. Потом не сдержалась и залилась хохотом, и это длилось несколько минут. Музыка прекратилась. Дмитрий встал, снова раздвинул «занавес», и начался второй акт. Он сказал на весь самолёт:

– Хотите анекдот?

Все зааплодировали ему.

– Я так и знал! Нужно обделаться, чтобы начался новый виток твоей славы.

Дмитрий прогуливался между рядами по запятнанной ковровой дорожке и рассказывал публике историю. Пассажиры снимали его на телефоны. Мария смеялась.

Дмитрий достал из сумки рубашку и подарил её пассажиру в обмен на полотенце, которым он был укрыт.

– Жил на свете самый знаменитый и богатый актёр. Однажды, в день его столетия, журналисты задали ему вопрос: «Что вы хотели бы сделать в последний час своей жизни?» Знаете, что он ответил? Знаете, что он ответил? – повторил он в другую сторону. – Он сказал журналисту, что в свой последний час ему хотелось бы нагадить на всё вокруг и чтобы всё это сняли на кинокамеру.

– Ха! – Иосифу понравилось.

– Ещё он сказал, – страстно продолжил Дмитрий, – что хочет это сделать прямо сейчас, во время своего юбилейного торжества, где собралось множество приглашённых журналистов и знаменитостей. Что вы думаете? Словно молния грянула и разразился гром. Вжух! Из него полилось дерьмо на всё и на всех. На знаменитостей, журналистов, лобстеры, стены, люстры… на чёртову рояль. Он словно тушил дорогостоящий пожар из пламени дешёвого пафоса. И знаете что? Этот старик был так счастлив. Ведь он был честен. Он был настолько честен впервые за сто лет. Музыканты, сыграйте ещё!

Пассажиры восхищённо слушали оратора. Он отчётливо доносил каждое слово своего рассказа до слушателей. Дмитрий был обаятельным и органичным как никогда за всю творческую карьеру. Он наслаждался своим выступлением и, наконец, обрёл собственный неподражаемый стиль. Дмитрий продолжил:

– Итак, этот старик был счастлив от честности. Он лежал в своём дерьме и улыбался от великой радости свободы, как дитя. И через минуту умер. А его улыбка не сходила с лица даже во время похорон. Его забрасывали землёй, а его труп улыбался. Это был самый счастливый труп.

– Ха! – посмеялся Иосиф.

– Однажды мародёры раскопали его старую могилу, и даже тогда его череп весело улыбался.

Пауза. Полная тишина. Иосиф сказал:

– Улыбался. Лежал мёртвый в своём дерьме и улыбался от счастья.

Дмитрий заканчивал свою проповедь:

– И это был самый яркий момент в его жизни. Человек живёт и думает лишь о ерунде. Он шире всего того, о чём может подумать. Он более велик, чем только могут представить самые великие умы! Всё, что занимает человеческие мысли – это ерунда. Знаете, о чём думает сейчас Иосиф? Пассажиры! Вы знаете, о чём думает грешный Иосиф Борисович Шахов? О дерьме он думает. Человек свободен, когда не думает. Понимаете? Вот я сейчас уже ни о чём не думаю и больше ничего не опасаюсь. Я знаю. Я не думаю, но знаю, что я великий артист. Не думайте ни о чём, господа! И желательно – с самого момента вашего зачатия.

Ожидаемый праздный полёт оказался для Джека аномальным, как на истребителе. Ему нравилось всё, что здесь происходит. Мария просто улыбалась от совершеннейшего непонимания, как ей себя вести.

– Знаете что, господа! – продолжал Дмитрий свой бенефис. – Я сейчас сделаю такое, что у вас глаза появятся на ягодицах. Что бы такого сделать? Ага! Я сейчас открою дверь и спрыгну с самолёта. Я, нахрен, спрыгну с самолёта и покину эту жизнь в небе. И навеки останусь великим. Мария, зачем ждать, когда мы сдохнем не по своей воле от ядовитого шампанского? Давай сделаем это сами. Вот это жизнь!

Дмитрий потянул Марию за руку, и сказал:

– Сделаем это вместе, дорогая! Я всегда мечтал быть великим артистом, но что-то мне мешало. Мария, ты меня любишь? Мы можем прославиться на весь свет. Пойдём. Иначе я спрыгну один. Не хочешь? Тогда тем более – зачем мне жить на свете? Я побежал. Стюардесса, боже мой, уйди к чёрту! Дура.

Дмитрий подошёл к эвакуационному выходу, и в салоне начались истерические крики женщин и женственных мужчин. Остальные просто сидели, скрывая эмоции.

– Стоять! – задержал его Иосиф. – Спрыгнув в небо, ты всё равно упадёшь вниз и найдёшь смерть на земле. Слишком прозаично.

Дмитрий задумался.

– Это мысль. Да, для такого, как я – лучше дождаться действия яда и оставить бренное тело на высоте полёта. Вот это мысль!

Он подбежал к стюарду, сообщавшему в микрофон информацию. Дмитрий отобрал трубку и официально объявил на весь самолёт:

– Дорогая Мария, я был облит чёртовым соком. Похоже, скоро нам придётся сдохнуть. Я не сомневаюсь, что это произойдёт. Сейчас я, наверное, скажу ерунду: все эти годы я боялся сделать тебе предложение потому как был уверен, что Иосиф убьёт меня. Двадцать пять лет я боялся его, и у меня не было подходящего момента спросить тебя об этом. Согласна ли ты выйти за меня?

Мария впервые не побоялась выглядеть глупо и смешно.

– Да! – заорала она, изображая раскрепощение и непосредственность.

Мария была счастлива, как девчонка, ибо была уверена, что Иосиф не добавлял в напиток яд. Она засияла и была на седьмом небе от счастья. И – просто в небе. Ей самой было неловко от странных перепадов настроения от стыдливой скованности до лихорадочного веселья.

Самолёт пролетал над рекой Амур, что в переводе с французского означает любовь. Пассажирам неожиданно выпала честь быть приглашёнными на свадьбу знаменитых артистов. Теперь к играющим музыкантам присоединился весь оркестр из тридцати человек.

– Мне ещё никогда так оригинально не делали предложение! – улыбалась Мария.

Иосиф был не рад этим словам. Двадцать лет назад он тоже сделал Марии оригинальное предложение: то было на сцене театра, в присутствии тысячи зрителей. Тогда она согласилась выйти за Иосифа, но их отношения были недолгими.

– Прости меня, Йосечка! – протянула Мария.

– Прощаю, – ответил старик. – И прощаюсь. Но я не Йосечка. Я Йосенька, если быть точным.

Дмитрий и Мария закружились в свадебном танце, как двадцатилетние молодожёны. Они танцевали и пели красиво как никогда в жизни. Даже если Иосиф действительно отравил их, то он воскресил их души: из унылых, вечно депрессивных и искусственных людей Мария и Дмитрий превратились в счастливую пару. Пассажиры, как и прежде, снимали всё на видео.

Внизу от края до края расстилались белые облака, точно перина супружеского ложа. Лучшей и более торжественной свадьбы не вообразить. Иосиф подошёл к актёрам и тихо сказал:

– С праздником, ребята. Должен признаться: я не добавлял яд. Это было слабительное. Много слабительного. И сыворотка правды. Вы извините, если что.