Гнев Бога
Август посмотрел на песочные часы. Оставалось тридцать минут до заседания Правительства, которое Август назначил в храме Юпитера Благого. Потом он сильно хлопнул в ладоши. Вошёл секретарь.
– Как только Гортензий Флакк появится в Правительстве, то пускай мои ликторы немедленно окружат его и не позволят ему что-либо говорить или делать. Иди.
Август подошёл к Ливии, взял её за руку.
– Передай сыну, чтобы он шёл в храм Юпитера не по улицам крепости, а по подземному переходу. Я знаю, что против него существует составленный заговор. Тиберия могут убить в любое время.
Озабоченно морщась, он проводил супругу до коридора, а потом вновь хлопнул в ладоши. И едва секретарь появился в комнате, который, зная всё, и не думал выполнять приказ Августа, приказал:
– Префекта претория ко мне. Бегом!
Тиберий с факелом в руке торопливо спустился по осклизлым каменным ступеням в прохладное подземелье, которое он хорошо знал. И теперь, едва ли не бегом помчался по широкому коридору, считая повороты и ответвления ходов, взволнованный от предстоявшей встречи с Правительством.
Впереди звякнул металл. Полководец замедлил шаги, прислушался, но звук не повторился. И Тиберий, осторожно переводя дыхание и поглядывая в боковые коридоры, заспешил дальше. Едва он выскочил на подземную площадь, как увидел в свете факела стоявших полукругом преторианцев с обнажёнными мечами. За его спиной загрохотали шаги многих людей. Он обернулся. Преторианцы молча замкнули круг. Центурион с факелом вышел вперёд. Тиберий, с горечью говоря: «Отец, отец, ты всё-таки убил меня…» отбросил свой факел и выхватил из-под тоги два меча. Приготовился к последней своей битве.
Преторианцы робели, зная Тиберия, как одного из сильнейших фехтовальщиков республики и человека безумной отваги.
Тиберий яростно скользнул взглядом по подступающим к нему гвардейцам и поднял мечи.
– Нет же! Я не позволю вам зарезать меня, как последнюю крысу в этой норе. Не позволю!
Он резким движением ноги затушил горевший на полу свой факел. А потом с рёвом дикого зверя метнулся к центуриону, пронзил его мечом, выбил из его руки второй факел и, схватив слабеющее тело преторианца за ноги, в полной темноте, размахнулся им, как палицей, ударил по стене солдат. И тут же бросился вперёд, нанося вокруг мечами молниеносные удары, давя врагов туловищем, ногами. Он, как смерч прошёл через толпу, чувствуя холод преторианских мечей, что били ему в грудь, в спину, со всех сторон. Залитый кровью с головы до ног, рычащий, как зверь, полководец разорвал плотный круг врагов и помчался по коридору.
Когда он выскочил из подземелья в храм Юпитера и увидел рядом у входа нетерпеливо ждущих сенаторов, которые при виде Тиберия не смогли скрыть разочарованных лиц и жестов, он задрожал: все против него! «А разве раньше было иначе?»– подумал он, с трудом сдерживая хриплое дыхание и неловким движением пряча мечи под тогу.
Навстречу Тиберию вышел Август, схватил его за руки.
– Милый Тиберий, скажи: кто пытался убить тебя?
– Не знаю, отец. Они напали на меня в полной темноте.
– Но ты хоть догадался, кто это был?
– Нет, отец.
Август закусил губу и сделал кому-то знак рукой.
– Дайте моему сыну тогу.
Когда Тиберий переоделся и вступил в зал, где на длинных скамьях восседали сенаторы, а на сцене находились ещё две «ветви» Правительства, то по рядам сенаторов прокатился разочарованный вздох и прозвучал громко голос:
– Он ещё жив. И это как всегда странно.
Гортензий Флакк сидел в первом ряду и нервным движением руки постукивал свитком пергамента по ладони. Тиберий приветственно поднял руку в направлении Гортензия и, подойдя к нему, громовым голосом сказал:
– Прости меня, Гортензий. Я всю ночь ругал себя за вчерашнюю грубость. Прости.
После этого полководец ушёл в конец зала, сел на последнюю скамью, хотя был народным трибуном и должен был находиться на сцене, замер, глядя прямо перед собой.
Август медленно взошёл на сцену, где находились две «ветви» власти: цензор и два консула. Он был смущён.
Все уже знали, что принцепс написал новое завещание и что оно сейчас находится в руках Гортензия. В зале раздались нетерпеливые крики:
– Цезарь, прикажи Гортензию прочитать твоё новое завещание или ты уже передумал!?
– Цезарь, тебе ли быть нерешительным?
Август поднялся из-за стола и глубоко вздохнул. В зале наступила тишина. И в этой тишине все услышали далёкий топот скакавших коней, крики и звон оружия. Весь этот шум быстро приближался к храму Юпитера.
Принцепс нахмурился и сурово глянул в сторону входа. Преторианцы, послушные молчаливому приказу, выскочили на улицу крепости. Но шум нарастал. И вот уже крики и стоны раздались в храме. Все четыре «ветви» Правительства вскочили на ноги и обратили тревожные взгляды на вход. В зал вбежали растерянные преторианцы, держа под руки покрытого пылью и грязью с головы до ног, Понтия Пилата.
Военный трибун шагнул вперёд и, найдя взглядом Августа, хрипло сказал:
– Цезарь, и вы, консулы, цензор, народный трибун, отцы-сенаторы, слушайте: батавы разгромили все три легиона Квинктилия Вара. Мне удалось спасти пятьсот человек…
Ужас охватил всех, кто присутствовал в храме Юпитера. В римскую республику входили десятки царств, сотни различных народов, покорность которых хранили десять легионов. Но в случае бунта или поражения римских легионов в какой-либо провинции слухи об этом разбежались бы по окраинам республики. Слухи неверные, преувеличенные убеждали бы народы мира в слабости Рима, заставляли бы их браться за оружие. И чем длиннее становилась граница республики, тем больше требовалось легионов и тем больше римляне боялись своей армии, а так же провинций, которые всегда могли поглотить легионы и наслать на Рим орды варваров. Но особый страх у граждан Рима вызывали победы непокорных воинственных германских племён, которые из года в год переходили пограничный Рейн и нападали на города Западной Германии. Эти мощные быстрые рейды варваров, словно испытывали на прочность силу римского оружия, хотя, в конечном счёте, они всегда терпели пораженья. Но именно из их страны, с Востока, пришли 400 лет назад кельты, которые легко уничтожили все легионы римлян и заполнили собой весь италийский полуостров. И не есть ли это разгром легионов Квинктилия Вара предвестником нашествия новых многомиллионных, неведомых народов Востока? И не восстанут ли провинции, узнав о победном движении северных народов?
Государственные мужи сразу поняли силу того хаоса в денежном обращении, в подвозе сырья, продуктов питания, что мог захлестнуть италийский полуостров, который давно и полностью зависел от провинций. Это была горькая истина оборотной стороны блестящих побед римского оружия.
Кое-кто из сенаторов в ужасе перед нашествием варваров, мысленно видя их уже вблизи города, закричали, что нужно немедленно вооружить народ, рабов. Другие, испуская вопли, помчались вниз из храма, чтобы собрать свои семьи и отправиться в тихие южные провинции и там отсидеться. Однако основная масса мужей склонялась к мысли, что необходимо призвать распущенных ветеранов, сформировать из них 10– 15 легионов и как можно быстрей направить их на Север.
В момент этих криков и стонов Август, чувствуя сильное стеснение в груди и слабость в ногах, приказал своим ликторам поддержать себя. А потом, собрав силы и стараясь выглядеть спокойным, властным голосом заставил всех замолчать. И в полной тишине приказал ввести в город преторианцев для предотвращения беспорядков. Дал указания консулам текущего года сексту Помпею и Сексту Апулею послать тайный приказ наместникам провинций о приведении всех легионов в боевую готовность, а так же начать набор новых легионов.
После этого усталый и разбитый Август в плотном окружении ликторов отправился во дворец к Ливии. И едва увидел жену, как тотчас кинулся к ней со словами:
– Ливия, моя драгоценность, помни, как жили мы. И живи, и прощай.
Она подхватила его, уже падающего на пол с улыбкой на лице: ведь о такой внезапной и лёгкой смерти он мечтал все последние годы. Ливия отнесла принцепса на ложе. Рядом с нею были только ликторы и Тиберий. Все были потрясены неожиданной смертью Августа. Ливия наклонилась над ним и долго смотрела в его лицо. Он был для неё всегда любимым супругом. Слёзы застилали её глаза. Но вскоре она опомнилась и обратилась к ликторам:
– Никто не должен знать, что Цезарь умер. Встаньте у дверей и никого не впускайте сюда. Говорите всем, что он заболел и вскоре поправится.
Ликторы с заплаканными лицами вышли в коридоры, а Ливия, дрожа от волнения, увела Тиберия в дальний конец комнаты и, словно боясь, что Август мог услышать их голоса, тихо сказала:
– Ну вот, мой сын, сбылось предсказание: пришёл твой черёд занять место Цезаря.
Тиберий, не отрывая взгляда от Августа, который лежал на спине с улыбкой на лице, словно смеялся над ними, громко воскликнул:
– Нет, Ливия, я не имею права даже помышлять об этом, когда есть более достойный, чем я!
– Ты имеешь в виду Агриппу Постума?
– Да.
Ливия с презрением посмотрела на сына и властно сказала:
– Август умер и никогда не вернётся в этот мир.
– А если боги оживят его…
– Прекрати! Нам нужно, как можно быстрей отправить Постума вслед за отцом.
Тиберий испуганно глянул в сторону Августа и замер в ожидании саркастического смеха принцепса. Ливия, меж тем, сжимая перед собой руки, начала торопливо ходить по комнате, а её слова звучали, как приказ:
– Сенаторы пока растеряны, но пройдёт время, и они вспомнят о Постуме. Ты должен их опередить.
– Но что я должен сделать?
– Немедленно убить мальчишку!
– Но как это сделать?
– Пошли к нему того человека, которому ты веришь.
– У меня нет такого человека.
– А этот трибун, который прибыл из Германии…
– Понтий Пилат.
– Да…Он мне показался туповатым служакой. Пошли его.
Тиберий помчался было к выходу, но Ливия остановила его нетерпеливым жестом руки.
– С этой минуты постарайся быть среди сенаторов. И не играй пальцами! Это всех раздражает. Будь мягким, покладистым. Предложат власть – не отказывайся, но и не принимай ей. Убеди всех, что ты не созрел для неё. Этим ты успокоишь врагов, которые будут ждать от тебя стремления к власти. Помни: за что был убит первый Цезарь и как умно правил твой отец Август.
Сказав это, Ливия стремительно ушла к столу и, взяв из стопки два пергаментных листа, быстро заполнила их кисточкой. На один она положила комок расплавленного на светильнике воска, придавила его массивной печатью Цезаря.
– Этот документ я написала от имени Цезаря. Дашь прочесть его Понтию Пилату. И уничтожь его. А этот я направлю в храм Весты, чтобы жрицы вернули мне завещание супруга. Ты объявишь о смерти отца только после того, как будет убит Постум. Он твоя смерть.
Глава восьмая
Отцы-сенаторы, два консула, цензор перешли в храм Марса, в котором они начали обсуждать: сколько и где взять денег для финансирования новой и, возможно, затяжной войны с германскими племенами. Все уже знали, что Август тяжело болен, и едва народный трибун Тиберий, как четвёртая «ветвь» власти, вступил с опущенной головой в храм, тотчас к нему стали подходить сенаторы с изъявлением дружбы и сочувствия. Кто-то предложил полководцу занять место председателя собрания Правительства, учитывая, что он был народным трибуном, однако Тиберий, перемежая свои слова тяжёлыми вздохами, наотрез отказался и сел сбоку в зале. Его сопровождали «друзья», число которых с каждой минутой быстро увеличивалось. Он замер на лавке, то и дело, бросая взгляд на песочные часы и ожидая появления Понтия Пилата. Когда же юный военный трибун вошёл в зал, счастливый тем, что он выполнил приказ будущего Цезаря и, бесцеремонно расталкивая сенаторов, приблизился к полководцу, и громко объявил: «Тиберий, я исполнил твой приказ!» в этот момент шум в зале вдруг затих. И фраза Пилата прозвучала в тишине. Она была услышана всеми, кто находился в курии. Тиберий задрожал от страха, что всё открылось и ему придётся держать ответ перед врагами, которые ненавидели его.
Сенаторы ждали ответ Тиберия. Он медленно поднялся со скамьи и, лихорадочно подыскивая слова, спокойным взором обвёл зал, показал рукой на вскочившего с места Гортензия Флакка и заговорил громовым голосом:
– У меня нет тайн от Правительства и от тебя, Гортензий. Я всегда чист перед вами, поэтому я с позволения Правительства спрашиваю Понтия Пилата: какой приказ я тебе дал. Отвечай!
– Ты, Тиберий, послал меня в сады Мецената…
Полководец нахмурился и, сжав кулаки, шагнул к растерянному офицеру.
– Я послал тебя в сады Мецената? Говори же дальше! Хотя видят боги, я никогда не имел беседы с этим человеком.
Гортензий стремительно пробивался сквозь растерянную толпу. Он уже всё понял. Тиберий следил за ним боковым зрением. И, стараясь, как можно быстрей закончить допрос, а потом выслать под охраной Понтия Пилата вон, чтобы не допустить Гортензия до трибуна, схватил юношу за плечи и сильно тряхнул.
– Отвечай!
– Ты послал меня убить Постума.
– И ты убил его?
– Да, Тиберий, – с удовольствием ответил Понтий.
Полководец сильным движением толкнул военного трибуна в сторону своих ликторов и с искренним негодованием, веря своим словам, с яростью сказал:
– Ложь! Я не давал такого приказа. Отведите его в Мамертирнскую тюрьму. И пускай он под пыткой, под огнём назовёт имя того, кто заставил этого негодяя убить сына Цезаря и моего любимого брата!
Ликторы подхватили Понтия Пилата, который безумными глазами смотрел на Тиберия, и вывели вон из храма. За ними немедленно вышел и сам полководец и бросился к Ливии. Ему нужны были советы матери.
В зале раздался возмущённый шум голосов: никто не поверил словам Тиберия. Гортензий, изрыгая проклятья, наконец, пробился к выходу, но тут на его пути встал Меценат.
– Остановись, Гортензий. Что ты придумал?
– Я убью его так же, как он убил Постума!
– Безумец, посмотри: он увёл с собой всех преторианцев. Пока мы здесь болтали, Ливия подкупила их. И теперь его не достать. Тиберий загородится преторианцами, как частоколом.
– Всё равно. Я иду к Цезарю и всё расскажу ему.
Гортензий вырвался из рук приятеля и выскочил на улицу. А Меценат с меланхолической улыбкой обернулся к подростку-клиенту:
– Ну, вот, мой маленький Иуда, ты увидел начало спектакля под названием «Как человек становится Цезарем».
– Но ведь Август ещё жив?
– Думаю, что он уже отравлен. Впрочем, мы сейчас узнаем правду.
Они вышли на лестницу храма. Но Меценат не спешил. Он вдохнул воздух и начал нарочито зевать, поглядывать по сторонам. Мальчик стоял рядом и с укором смотрел на патрона.
– Ты что-то хочешь сказать мне, Иуда?
– Ну, конечно. Кого ты решил поддерживать: Гортензия или Тиберия?
– Я принимаю сторону сильного.
– Значит, Тиберия. А я люблю Гортензия. Он честный.
– Но и я, мой маленький, благородный Иуда, люблю честных людей, однако в мире всегда торжествует зло. Потому что оно коварное, двуликое, мускулистое. Оно заставляет людей уважать себя, так как люди боятся его. А то, что они не боятся….например: добро…и не уважают, зато всегда любят пользоваться им.
Меценат с отеческой улыбкой на добродушном лице погладил Иуду по голове и наставительно сказал:
– Перемени свой характер, мой маленький друг, иначе тебя в жизни ожидать будут только шишки.
– Не буду. Я не раб.
– А вот за такой ответ – люблю.
Когда Гортензий, уже зная, что Август умер, подошёл к спальне, то его бесцеремонно остановили преторианцы, торопливо обыскали и, ничего не найдя, расступились перед ним. В комнате звучали громкие вопли Тиберия и плач друзей Цезаря.
Гортензий протиснулся вперёд, увидел блаженную улыбку принцепса и облегчённо перевёл дух. Август умер так, как и мечтал: легко и быстро.
Тиберий с безумным воплем бросился к мёртвому телу.
– Отец, отец, зачем ты меня оставил?!
Обливаясь слезами, он начал целовать его ноги, потом, заметя Гортензия, метнулся к нему, крепко обнял сенатора.
– Гортензий, отец перед смертью завещал мне любить тебя.
Гортензий с трудом освободился из крепких объятий Тиберия и, качаясь словно пьяный, вышел в коридор.
– О, боги, что будет с нами со всеми?
Тиберий, между тем, объявил, что все те сенаторы, которые в своё время поставили подписи и печати под завещанием Цезаря, должны собраться в храме Юпитера, где будет оглашена последняя воля принцепса.
Сам Тиберий в окружении ликторов и преторианцев встал у входа в храм, внимательно следил за обыском сенаторов, а потом, перемежая слова стонами, всхлипывая, требовал показывать печати. Зорко и придирчиво осматривал их и пропускал людей в зал.
Когда пятьдесят сенаторов, кто именовался «друзьями» Цезаря, отдельной толпой вошли в зал, то за ними последовали сотни две преторианцев и встали вдоль стен.
Тиберий с лицом, искажённым страданиями, медленно поднялся на председательское место и обратился с речью к Правительству, но тут же, ломая могучие руки над головой, воскликнул осипшим голосом:
– Нет! Мне было бы лучше потерять не только свой голос, но и жизнь!
И он предложил выступить с похвальным словом в адрес Августа своему сыну Друзу. Второй его сын – приёмный – Германик сидел рядом с Меценатом. Благородная внешность Германика, спокойный и умный взор, неторопливая речь, вызывали у всех, кто с ним беседовал, большую симпатию. Сейчас он внимательно следил за отцом, и его изящное лицо с чеканным профилем часто покрывалось краской стыда.
Пока юный Друз довольно складно говорил об Августе, в зале царило нервное напряжение.
Появился астролог Тиберия Фрасилл. Он осторожно ппршёл к своему патрону и, став рядом с ним, почти не разжимая губы, тихо сказал:
– Тиберий, я только что узнал, что Климент, раб Постума бегает по городу и набирает себе отряд из черни, чтобы мстить тебе за смерть своего господина.
Тиберий так же тихо спросил:
– А что народ?
– Народ возмущён тобой. А многие говорят, что Цезарем хотят видеть твоего сына Германика.
Полководец из-под ресниц бросил острый взгляд на своего старшего сына, с досадой отметил его благородную внешность и скрипнул зубами.
– Был ли ты в лагере претория, Фрасилл?
– Да, Тиберий. Две из четырёх когорт на сходке постановили: не поддерживать тебя.
– Обещал ли ты им тройное увеличение жалования и подарки офицерам?
– Да.
– И что они ответили?
– Они начали спорить: одни за тебя, другие – против. Схватились в мечи. Мне пришлось бежать.
Тиберий застонал. Власть уходила из его рук! Он дрожащими пальцами прикрыл лицо и умоляюще прошептал:
– Фрасилл, раздай деньги народу…подкупи офицеров подарками. Обещай им от меня повышения по службе. Но спеши – я держу волка за уши!
А между тем, двое вольноотпущенников Августа внесли в зал небольшой сундучок и поставили на стол председателя, торопливо взломали печати и вынули из глубины его две тетради. Вольноотпущенник Полибий открыл первую страницу и громко прочитал:
– «Так как жестокая судьба лишила меня моих сыновей Гая и Луция, пусть моим наследником в размере двух третей будет Тиберий Цезарь…»
Полибий умолк, ожидая аплодисментов новому Цезарю, но в зале было тихо. Страх поразил сердца мужей. Полибий, выждав несколько секунд, вновь обратился к завещанию. Римскому народу Август отказал сорок миллионов сестерциев – по тысяче каждому, легионерам – по триста. Остальные подарки, назначенные разным лицам, должны были быть выплачены через год. В извинении Август ссылался на то, что состояние его не велико. Правда, за последние годы он получил от друзей по завещаниям около тысячи четыреста миллионов сестерциев. Но почти все эти деньги с двумя отцовскими имениями он израсходовал на благо государства и народа…
Сенаторы плакали.
Когда Полибий умолк, Тиберий выждал несколько минут, а потом, подозвав к себе консулов текущего года Помпея и Аппулея, начал быстро раздавать им приказы, которые касались провинций и набора новых легионов. Зычным голосом он отдал распоряжение начальнику городской стражи поймать раба Климента, успокоить народ.
– Скажи этому презренному рабу, что Постум жив и просит его прийти сюда и дать ответ перед Правительством за подстрекательство народа к бунту.
Однако, едва консулы, а так же друзья подступили к Тиберию с просьбой разрешить им присягнуть ему на верность и возложить ему на голову венец Цезаря, как тот испуганно отшатнулся от них и, закрываясь руками, с дрожью в голосе закричал:
– Нет – нет, я не могу решиться! Передайте народу, что я отказываюсь от звания Цезаря и никогда не приму его!
И напряжённо следил за тем, как люди воспринимали его отказ. И чувствовал страх, что кто – нибудь мог заговорить о кандидатуре Германика и тем погубить его, Тиберия. От великого напряжения он обливался потом и неподдельно трясся телом, боялся переиграть.
Оторопевшие сенаторы опустились на колени и вновь стали умолять Тиберия. Он, облегчённо переводя дух, не слушая их, бросился бежать в глубину храма и, заскочив в одну из комнат, забился было в угол. Сенаторы взяли его под руки, повели назад, а он протестующее тряс головой. Тиберий вырывался, возмущённый их поведением и, обведя взглядом мужей, сказал им с упрёком в голосе:
– Да вы и знать не знаете, что за чудовище – власть. А если б знали, то пощадили бы меня и выбрали бы другого.
Гортензий с презрением глядя на Тиберия, крикнул во всё горло так, что многие сенаторы вздрогнули:
– Ну, раз Тиберий отказывается от власти, то не лучше ли нам подумать о другом кандидате?!
Все посмотрели на Германика. У Тиберия подкосились ноги.
Иуде казалось, что сейчас раздастся громкий смех, и Тиберия, как плохого актёра, все погонят из храма, улюлюкая и свистя ему в след.
Это был особый театр, где зрители были тоже актёры, и они знали, что за плохую игру им придётся однажды отвечать перед Цезарем.
Тиберий осторожно опустился в кресло нервно напряжённый от той молчаливой паузы, что наступила в храме. Полководца колотил страх, но и сенаторов тоже бил страх. Взволнованные люди вновь наперебой стали упрашивать Тиберия, которого ненавидели, принять верховную власть. Тот молчал, закрыв лицо руками и глядя меж пальцев на мужей. И они знали, что он следил за ними. И это ещё больше пугало сенаторов, и они ещё сильней кричали. Сквозь этот непрерывный, нервный шум пробились два голоса. Раздражённый голос Гортензия: «Пускай он правит или уходит вон!» И голос Мецената: «Тиберий иные медлят делать то, что обещали, а ты медлишь обещать то, что уже делаешь!» И тогда Тиберий заговорил странно и загадочно:
– Вы, отцы-сенаторы, хотите, чтобы я принял власть?
– Да.
– Но зачем вы это хотите?
Растерянные люди замерли, а Тиберий продолжал:
– Будете ли вы хулить меня за то, что я окажусь негодным правителем?
Тиберий говорил глупости, но глупость, сказанная тем, кого люди боялись, всегда признавалась людьми за перл ума. Эта комедия, столь необычная для прямодушных, бесхитростных римлян продолжалась до самого вечера, пока раб Климент не был схвачен и не заключён в Мамертинскую тюрьму, а горожане, узнав, что Тиберий отказывался принять власть Цезаря, не притихли.
Наконец, словно уступая просьбам охрипших сенаторов, перемежая свои слова жалобами на рабскую долю Цезаря, Тиберий согласился принять власть. И, как будто пугая, добавил:
– Я немедленно сложу с себя звание Цезаря, если вы сочтёте меня недостойным этого венца.
Измученные сенаторы, в страхе за своё будущее разошлись по домам, хватая себя за головы и тяжело вздыхая: кого они избрали себе на шею? Но вслух остерегались выражать свои мысли.
Меценат, Германик в окружении клиентов шли по пустынной улице притихшего города. У Германика на душе было тревожно. Он не мог забыть свирепый взгляд своего отца, который глянул на него в тот момент, когда беседовал с Фрасиллом. Германика оскорбляло и обижало то, что отец подозревал его в отсутствии к нему уважения и сыновних чувств. Меценат, вспоминая, как все его товарищи, и он в том числе, двулично вели себя в храме, саркастически рассмеялся.
– Ну, теперь надо ждать мести Цезаря. Я не удивлюсь, если завтра он возведёт в сенаторское достоинство рабов, пролетариев и гладиаторов, чтобы оскорбить Правительство, как это делали Антоний и Август.
Германик с досадой поморщился. Ему всегда было неприятно слышать, когда его отца упрекали в жестокости.
– Нет, Меценат, ты не знаешь Тиберия Цезаря. Он достоин сочувствия и жалости. А сейчас, придя к власти, мой отец – и я уверен в этом – ещё более изменится.
–Да, станет хуже, чем был.
– Меценат, в твоих словах звучит ненависть к Цезарю.
– Увы, мой дорогой Германик, история, к сожалению, не знает примера, когда бы человек – тиран характером – становился честным правителем. Если человек лжив, то честным он никогда не станет. Ему проще спускаться вниз, а вверх – ворочать душевные камни! – вряд ли заставишь. Он тебя вперёд переделает на свой лад.