Гнев Бога

– Покаяние хорошо, но разве только это может приблизить Царствие Божие?

Иоанн услышал странные слова юноши и вперил в него быстрый, удивлённый взгляд.

– Что ты хочешь сказать?

– Ну, вот кто-то покаялся. И перестал грешить. Но вот на дороге увидел, что люди избивали человека, и прошёл мимо. Неужели такой человек может приблизить Царствие Божие?

Изумлённый Иоанн наклонился к Иешуа, внешне ничем не примечательному юноше, но говорившему смело и разумно. Его восторженный вид говорил, что он верил в то, что Иоанн Мессия. Только слова Иешуа доказывали обратное.

Креститель ниже наклонился к юноше, раздражённый тем, что тот беседовал с ним, как с равным. Зло крикнул:

– А что же ещё нужно для тех, кто покаялся?!

– Я думаю, что нужно жалеть обиженных и слабых людей , – кротко ответил Иешуа и указал на калек.

Иоанн ещё более придя в ярость от этих глупых слов, воскликнул:

– Да разве ты не знаешь, что они прокляты Богом за свои грехи! И кто ты такой, чтобы судить так?

– Я из Назарета. Иешуа сын Иосифа.

– Ну и иди, Иешуа из Назарета, пожалей грешников. Они тебе руки – ноги поломают! Сразу видно по тебе: блаженный и расслабленный!

Иоанн с презрением отвернулся от юноши. А кто-то из калек, обиженный равнодушием Иоанна, обратив свой взгляд на маленького Иешуа, возопил, показывая на него пальцем:

– Вот Мессия! Вижу над ним руку Бога!

Растерянный Иешуа метнулся в гущу толпы и долго не мог отдышаться. Он знал, что всегда был последним из последних и равным по духу этим убогим людям, потому и понимал их.

В это время наверху, перед жертвенником происходила обязательная предпраздничная церемония: проклятие и изгнание из земли израильской козла отпущения.

Два тщательно вымытых белых козла были подведены к первосвященнику Анне. Тот с помощью простого жребия выбрал одного из них в жертву за весь иудейский народ и, возложив на его голову руки, обратил взгляд в сторону блистающих золотом ворот Храма.

Левиты быстро зарезали и ободрали козла, разрубили его на части и положили куски мяса на жертвенный огонь для всесожжения. Только после этого Анна с лицом торжественным повернулся ко второму животному и сильным жестом простёр к нему свои руки, грозно крикнул:

– Вот тварь, которую я проклинаю от имени всего народа Израиля!

Козёл мелко жуя жвачку, обратил маленькие фиолетового цвета глазки на первосвященника и чуть качнул рогатой головой. В этом жесте козла в сочетании с его неторопливым жеванием жвачки было столько разумной иронии и даже насмешливости, что Анна в изумлении замолчал и, подавшись вперёд, настороженно всмотрелся в рогатую морду. А потом, в явном замешательстве, сделал вокруг себя загребающий жест руками, а потом сильно толкнул их в сторону козла.

– Все грехи народа я бросаю тебе на рога твои, тварь проклятая! Неси их в пустыню и издохни там вместе с грехами народа.

Он начал перечислять виды грехов, тяжесть каковых ничуть не пугала козла, который по-прежнему в упор глядел на первосвященника и тем смущал Анну. И, кажется, козёл был доволен своей участью, потому что он видел, что произошло с его товарищем, всё слышал и многое понимал. Его насмешливый, умный взгляд путал мысли Анны. «Почему он так смотрит на меня? Или он отказывается принять грехи народа?»

Внизу закричали: «Мессия! Мессия!» И вскоре на верхней площади перед жертвенником появился Иоанн, держа в руках маленького овна. Люди заполнили собой всё пространство вокруг жертвенника, и левиты, не в силах пройти с козлом вниз, остановились.

Все смотрели на Иоанна, ждали…

Когда Креститель принёс в жертву овна и уже готов был направиться в Храм, то к нему подступили книжники и фарисеи, с трудом удерживая расслабленного. Тот порывался из стороны в сторону, дрыгал ногами, хрипел и яростно поводил налитыми кровью глазами.

Фарисей Зосима с явной насмешкой в голосе сказал Иоанну, указывая на расслабленного:

– Царь иудейский от семени царя Давида, яви чудо народу: изгони из него бесов, чтобы он тоже, как и ты принёс жертву Отцу Твоему и вечером отпраздновал бы Пасху.

Зосима ожидал увидеть тень растерянности на лице Крестителя, услышать отказ, но Креститель верил в себя, искренне верил в то, что он Сын Человеческий. И, досадуя в душе, что люди сомневались в нём, уверенно шагнул к расслабленному, поднял над ним свой крест и громовым голосом закричал:

– Приказываю вам, порождение Вельзевула, именем Отца Моего, пойдите вон!

Люди затихли, приставляя к ушам ладони, чтобы услышать спор бесов, которые сейчас столпились внутри расслабленного и посматривали в страхе изнутри на грозного Мессию, и упрямились, не хотели выйти вон.

Иные люди, боясь, что бесы, покинув расслабленного, могли кинуться к ним, зажимали ладонями свои рты и делали перед собой святые знамения. И полные любопытства, не спускали взглядов с разъятого рта расслабленного: уж так хотелось посмотреть на бесов…какие они на вид?

Больной перестал вырываться, остановил свой безумный взор на Крестителе и закрыл слюнявый рот. Люди восхищённо заохали и начали опускаться на колени. Креститель подступил к больному человеку ближе и вновь закричал, потрясая крестом. А расслабленный вдруг плюнул ему в лицо и дико рассмеялся.

Иоанн вздрогнул.

В те давние времена необычайно высоко ценилась красота лица. Ударить по такому лицу или плюнуть в него означало: совершить великую подлость и даже богохульство. Даже раба нельзя было бить по красивому лицу. А Иоанн был замечательно красивым юношей.

Он поник головой, задыхаясь от унижения. Слёзы наполнили его глаза. И все люди, которые плотно стояли вокруг Иоанна, вдруг увидели, что перед ними обыкновенный человек и озлобились на него. Сотни рук потянулись к Крестителю. Он вскинул голову и с презрением оглядел озлобленные лица.

– Вы сами назвали меня Мессией и уверили меня в этом!

Но те, кто только что преклонялся перед Иоанном, кто считал себя его рабом, увидев его равным себе, люто возненавидели Крестителя, потому что неосознанно ощущали стыд за то, что поклонялись равному себе.

С глазами полными гнева Иоанн отступил к жертвеннику и припал к его длинному рогу, который давал всякому человеку, совершившему любое преступление право убежища.

В этот момент один из тех солдат, которые стояли цепочкой на галерее и смотрели на то, что происходило перед Храмом у жертвенника, поднялся на барьер и поддерживаемый своими товарищами, повернулся спиной к иудеям, присел и, подняв на заду плащ, сделал громкий неприличный звук.

Потрясённые этим глумлением, люди замерли. Потом с плачем простёрли свои руки в сторону Панферы…он стоял над ними на смотровой площадке. Люди с дрожью в голосе начали просить:

– Панфера, пощади нас: накажи солдата!

Но тот неподвижно взирал на десятки тысяч иудеев, которые заполнили собой дворы храмового комплекса, и молчал.

Люди всё более и более плакали и умоляли Панферу их перед Богом.

Иоанн Креститель быстро покинул своё убежище и вскоре вернулся с десятью такими же, как он, юношами. В их руках были корзины с камнями.

Молодые люди обрушили град камней на солдат. Те прикрылись щитами.

Грозное лицо Панферы тронула улыбка, он глубоко вдохнул в себя воздух и, сделав знак трубачу, крикнул:

– Все наверх! На галерею, к лестницам!

Протяжно заревела труба. Иудеи в ужасе отхлынули назад во всех трёх дворах комплекса. Крепость Антония наполнилась громким шумом, бежавших из казармы солдат. Они выскочили на галерею и помчались в сторону лестниц. И остановились там.

Мирные богомольцы в страхе попятились, а потом, давя друг друга, бросились вниз, к воротам. Десятки тысяч людей, обезумев, растаптывали тех, кто запинался, падал.

Панфера подавшись вперёд, жадно смотрел на бегство иудеев и, потрясая кулаком, с хохотом кричал:

– Я вас заставлю приносить свиней в жертву! Ха-ха-ха!

Насладившись видом бегущих толпы людей, он приказал солдатам поднять на боевые площадки орудия: катапульты, баллисты, скорпионы. И направил гонцов в Кесарию Приморскую, к прокуратору с требованием прислать подкрепление.

В то время, когда громада людей ринулась к воротам, маленький Иешуа находился наверху перед жертвенником. Юноша, движимый чувством самосохранения, отпрянул к высокой стене жертвенника и сжал руками священный рог. Люди с воплями, сбивая друг друга с ног, проносились мимо юного иудея, падали сотнями, тысячами с крутых ступеней лестниц вниз.

Забытый всеми козёл отпущения грехов прижимался к Иешуа и равнодушно из-под полу – прикрытых век смотрел на бегущих людей, неторопливо жуя жвачку.

Вот проскочила толпа. И от неё отстал, словно выпал из толпы подросток лет восьми. Он торопливо упёрся руками в золотые узоры мозаичного пола и встал, было, на колено, но когда увидел набегавшую на него вторую толпу, покорно опустил голову и молитвенно сложил на груди руки.

Иешуа метнулся к ребёнку и рывком поднял его на ноги.

Козёл раскрыл глаза и стал быстро жевать свою жвачку, внимательно следя за юными иудеями. Иешуа потянул ослабевшего мальчика в сторону жертвенника, прочь от бегущих людей, но они были уже рядом, в каких-то десяти локтях и должны были неминуемо растоптать Иешуа и ребёнка.

Козёл перестал жевать жвачку, опустил голову, выставил вперёд свои острые рога и с громким рёвом помчался навстречу обезумевшей толпе. Ударил одного, другого, остановил на две-три секунды людей и упал сбитый ими с ног и был раздавлен толпою насмерть. Но этих секунд хватило Иешуа, чтобы оттащить потерявшего сознание мальчика к спасительной стене и забросить его наверх жертвенника.

Десять тысяч иудеев погибло в этот день в храмовом комплексе. Все дворы, ступени были залиты кровью.

Пронзительные вопли стенаний огласили город. Люди разрывали на себе одежды, посыпали головы землёй, а иные, не в силах перенести горе от смерти единоверцев, бросались вниз на дорогу с высоких крыш или с крепостных стен в пропасть.

Народ со всех сторон прихлынул к Храмовому комплексу, разыскивая родных, близких людей, перевязывая раненых, унося мёртвых.

По лестнице среди трупов, оглядывая их, поднимался пожилой иудей. Он разрывал на себе одежду, плакал и кричал:

– Лазарь! Лазарь!

– Я здесь! – откликнулся с жертвенника мальчик и спрыгнул на пол, помчался к отцу.

Иудей охнул и, плача ещё сильнее, протянув руки вперёд, бросился наверх и в исступлении сжал своё чадо.

– Боже мой, не сон ли это? Не во сне вижу тебя! – возопил он, то отодвигая от себя мальчика, то прижимая и целуя ребёнка.

Обезумевший от счастья, он смеялся и приплясывал, и вдруг затянул громовым голосом хвалебный псалом Богу.

Заласканный отцом Лазарь указал на Иешуа:

– Отец, вот добрый человек, который спас меня от смерти..

Отец подошёл к юноше, и как сына обнял и расцеловал его. Эта ласка смутила Иешуа, потому что он никогда не знал подобного проявления чувств к нему. Между тем, мужчина, уже придя в себя и счастливыми глазами глядя в лицо юноши, сказал:

– Позволь, добрый человек, назвать тебя моим сыном, позволь пригласить тебя в мой дом. Он теперь и твой дом.

По приказу первосвященника Анны Иоанн Креститель был найден, закован в кандалы и приведён во дворец Анны и брошен в подвал.

Дворец Анны находился по другую сторону долины Тирапионь, на горе Сион. Из окон дворца хорошо был виден Храм, откуда доносился протяжный, горестный вопль народа. Только левиты не прекращали приносить жертвы Богу.

Члены синедриона, основную массу которых составляли саддукеи – партия аристократов и священников – быстро собрались в круглом зале второго этажа дворца Анны.

Когда высокая дверь от сильного толчка распахнулась, и в зал вошёл с гордо поднятой головой Иоанн Креститель с цепями на руках и ногах, сжимая в правой руке крест, члены синедреона пришли в ярость от вида Крестителя. Они вскочили с лавок.

– Предатель! Погубитель народа! Выдать его римлянам на крест!

Пророк я презрением оглядел вопящих людей и крикнул в ответ:

– Я вижу перед собой сброд трусов и негодяев!

Садукеи на мгновенье опешили от этих слов. Ведь они – саддукеи – всегда восхваляли присутствие римских войск на территории Палестины, видя в них залог не только мирной жизни иудеев, но и великое благо.

Аристократы с поднятыми кулаками бросились на Иоанна, но их придержали и опередили фарисеи.

Первосвященник вырвал из руки пророка крест, с яростью переломил его о колено и метнул обломки под ноги Крестителя.

– Ты лжемессия, и знамя твоё языческое от вавилонской блудницы!

Он замахнулся, чтобы ударить по лицу, но оно в это время было так прекрасно, что первосвященник не осмелился нанести ему позорящий удар и отступил. Но Зосима, дрожа от ярости толстыми щеками, пребольно ткнул Иоанна в грудь кулаком.

– Проклятый! И ты возомнил себя Мессией!?

На это Иоанн, с трудом удерживая хладнокровный вид, хотя колени его заметно дрожали, сильно сказал, протянув руки в сторону фарисея:

– Я несу свет народу. Вы же блуждаете во тьме и тянете народ в грех.

Зосима в изумлении всплеснул руками.

– Каков наглец!

– Я пророк, и если вам угодно будет слушать меня, то я стану пророчествовать.

Зосима, торопливыми жестами сдерживал натиск саддукеев, которые поедали Крестителя глазами, оскорблённые до глубины души тем, что какой-то пастух, свинопас, ничтожество посмел их – соль земли – назвать трусами.

Зосима вновь подступил к Иоанну и. глубоко вздыхая, чтобы успокоить себя, насмешливо обратился к юноше:

– Сказано в Писании – разве ты не знаешь? – что лжемессия тот, кто не может изгонять бесов И разве ты не доказал сегодня…– Зосима обратил увлажненные глаза в сторону Храма – …что ты обычный мужик.

– Так было угодно Богу.

– А разве ты не знаешь, что Бог уже сотни лет перестал говорить через пророков. Он изрекает свою волю через нас, фарисеев!

Матафей метнул угрюмый взгляд на фарисея и с досадой в голосе пробормотал:

– Опять он ищет место прославить себя…

Зосима, потрясая над своей головой пальцем, продолжал:

– Да как ты смеешь объявлять себя пророком, если Бог не говорит через тебя. Ты богохульник! Пророков нет, и не может быть!

На это Иоанн хладнокровно ответил:

– Так считаешь ты, фарисей Зосима.

– Значит, ты по-прежнему говоришь: пророк?

– Да!

Садукеи затопали ногами.

– На Голгофу! На римский крест!

Первосвященник поднял руки и жестами попросил всех вернуться на свои места и в состоянии озлобления на Иоанна подошёл к нему и крикнул:

– Богохульник!

В те годы это было страшное обвинение, за которым следовало побитие камнями…смерть.

Анна обернулся к Зосиме, который задумчиво смотрел в пол и сказал:

– Зосима, говори, что с ним делать?

– Надо отпустить его.

Первосвященник в полной растерянности охнул. В зале наступила тишина. Анна кашлянул в кулак и тихо заговорил:

– Римляне потребуют зачинщика. А если мы отпустим его, то этим навлечём на себя гнев Рима.

Зосима продолжал смотреть в пол, не решаясь сказать, что Анна боится за свой священнический сан, а не ради иудеев. Он обратился к книжнику Матафею:

– Говори.

– Надо отпустить его. Он брат наш. И нельзя отдавать его на распятие Риму.

– Так ты признаёшь его за пророка?

– Нет. Но он брат наш.

– А что скажут саддукеи?

– Отдать! Отдать на распятие!

В зал осторожно вошёл начальник храмовой стражи и, испросив разрешения у Анны, сказал синедреону:

– Манасия, сын Александра хочет обратиться к вам.

При имени главы секариев людей охватил страх, а едва Манасия появился в зале со смиренным видом, как все опустили взоры вниз, стараясь быть малозаметными. Секарий исподлобья оглядел членов синедриона и негромко буркнул:

– Нет на нём греха…– и вышел вон.

Спустя час, Иоанн глубоко погружённый в свои мысли, выехал на осле из ворот Иерусалима, держа направление в сторону Иордана. Там, за святой рекою в земле Колена Гадова он должен был по решению синедриона жить, не покидая места.

А спустя два дня, горожане увидели с крепостных стен римский легион, что быстро двигался в клубах пыли к городу. Люди разбежались по домам и затихли.

Легион вошёл в крепость Антония, куда вскоре был приглашён первосвященник Анна с мешками золота.

В дни Пасхи и опресноков иудеи ели свои горькие лепёшки пополам со слезами.

Иешуа все эти дни провёл в доме отца Лазаря Илии. Илия был купцом и очаровал юношу своими рассказами о дальних странах на Востоке, куда он вновь после праздника Пасхи и опресноков должен был направиться в караване с другими купцами. Пылкое воображение юноши разгорелось картинами сказочного мира. И Иешуа попросил Илию взять его с собой, и немедленно получил согласие.

Итак, обретя новую семью, в которой его любили, Иешуа редко вспоминал Марию и Иосифа. Он на долгие годы покинул Палестину.

Дети всегда неблагодарны к тем, кто относится к ним равнодушно, а если они благодарны, то это лицемерная благодарность.

Глава пятнадцатая

РИМ

На следующий день после избрания Цезаря Правительство в полном составе собралось ранним утром в Храме Юпитера и затихло в ожидании Тиберия, его многолюдной охраны, которая сопровождала в прошлый день полководца с обнажёнными мечами, готовая в любой момент наброситься на сенаторов и изрубить их в куски. Все сидели в трепетном, напряжённом ожидании, не глядя друг на друга, готовые немедленно вскочить при звуке грохота шагов преторианцев.

Но вот осторожно, стараясь не шуметь, в зал вошёл Цезарь. Он сел за боковой столик. И так как Цезаря никто не замечал, он вынул из-под мышки свитки документов и углубился в их чтение. Он словно бы в рассеянности откинул на груди тогу, под которой была кожа, не прикрытая панцирем. Наконец сенаторы увидели Цезаря – без охраны, одного – который сидел в скромной, рабочей позе просматривая свитки и делая них ногтём отметки.

При виде грозного Тиберия, сидевшего в позе смиренного мелкого чиновника, в углу – сенаторы опешили. А когда полководец поднял голову и тихо сказал мягким голосом: «Отцы-сенаторы, позвольте мне присутствовать на вашем заседании».– Люди в умилении вскочили с мест и разразились рукоплесканиями и криками приветствия. Некий консуляр бросился в ноги Цезарю, ловя край его тоги для поцелуя, но тот с гневной гримасой на лице закрылся рукой и так отпрянул назад, что упал на спину. Вскочил на ноги и слыша вокруг слова «Государь! Государь!» он жестами попросил замолчать всех и, с укором обведя сенаторов взглядом, воскликнул:

– Вы меня оскорбляете таким поведением! Я ваш ученик. Пришёл слушать, а не приказывать и не управлять вами!

Это необычное самоуничижение грозного полководца вызвало ещё больший прилив умиления в душах перепуганных людей, любовь и обожание.

А когда Цезарь в конце рабочего дня начал покашливать и кутаться в тогу, говоря, что он от переутомления чувствовал приближение смерти, умоляя не вставать с ложа до полного выздоровления. Он же, с трудом ворочая языком, обращался к Геманику, который должен был отправиться на север и возглавить легионы, стоявшие в Галлии и Германии: