Сладкие разборки

– Еще одну минуту внимания. Эфир у нас в половине седьмого, но я вас жду в телецентре ровно в пять часов. Это понятно? Пожалуйста, не перепутайте время. Мы в студии с вами еще немного побеседуем, обсудим эти вопросы. Платье наденьте самое яркое, какое лучше всего смотрится. А вот с лицом ничего не делайте – для телевидения нужен совсем особый макияж, самой вам такого не сделать. У нас великолепный визажист, Елена Викторовна, она вас сделает еще красивее. Все запомнили? Ну вот и отлично, а мне пора бежать. Встречаемся в пять на телецентре, не забудьте!

И я поспешила к выходу.

Я выскочила на улицу, и калитка гостеприимного особняка с грохотом захлопнулась за моей спиной. В этот момент маршрутка со счастливым номером тринадцать как раз отъезжала от остановки, и мне ничего не оставалось, как помахать ей вслед. Я грустно вздохнула: вечно мне не везет с этим транспортом! Какая-то серебристо-серая «девятка», скрипя колесами об асфальт, сорвалась с места и промчалась куда-то у меня перед носом. Я пожала плечами, глядя ей вслед: вот, делать людям нечего, гоняют как полоумные…

Я вздохнула: эти маршрутки ходят крайне редко, следующую надо ждать минут двадцать. А тут, я знала, недалеко ходит трамвай в центр города. Поэтому, посетовав на судьбу, я покорно потащилась пешком к трамвайной остановке по неширокой тихой улочке без тротуара, зажатой между крохотными деревянными домиками с такими же крохотными участками-садиками вокруг них.

«Ну что ж, прогуляемся!» – решила я. Надо же хотя бы изредка вспоминать, например, что теперь весна на дворе, холодный и ветреный март месяц подходит к концу. День сегодня хоть и солнечный, но холодный, ветер налетает порывами, пронизывая насквозь. Низко над головой висят белые, точно из снега, облака, солнце то и дело скрывается за них. Но когда ветер стихает и солнышко, выглянув из-за облака, пригревает, ощущение весны полное. Под влиянием света и тепла пробуждается природа, мой нечуткий нос городского жителя и тот ощущает своеобразный, терпкий запах – внутри могучих стволов деревьев началось сокодвижение. И это так блаженно приятно – среди забот и нерешенных проблем текущей жизни вдруг найти островок тихой солнечной природы и ощутить, что, несмотря ни на что, на дворе весна.

От моих лирических размышлений меня отвлек шум приближающейся сзади машины. Мне посигналили, и, обернувшись, я увидела зеленую «Газель»-полуфургон и Игоря Горелова за рулем. Я махнула ему рукой, видела, как он улыбнулся мне в ответ, но «Газель» быстро, не останавливаясь, промчалась мимо меня, обдав холодным, вперемежку с пылью и выхлопными газами воздухом.

Вот, подумала я, уже помчался куда-то по своим делам. Мог бы, между прочим, и остановиться и подбросить меня до трамвая. А, ну да бог с ним! Дойду и сама пешком, тут недалеко. Лишние десять минут на свежем воздухе никому не навредят. Тем более что на дворе весна, а весной – неважно, сколько тебе лет, – подступает к груди странное, непонятное чувство, нападает необычное, одновременно радостное и тоскливо-печальное настроение. Хочется послать куда-нибудь подальше все свои дела, выкинуть из головы заботы, проблемы, бесцельно бродить по залитым солнечным светом улицам и прислушиваться к рождающимся, точно всплывающим из подсознания неясным мыслям и образам, желаниям и стремлениям, часто совершенно невероятным и фантастическим.

Весной вдруг начинает казаться, что все твои будничные дела – чепуха и бред, никому не нужное пустое времяпрепровождение. Возникает непонятная, неясная тоска по чему-то несбывающемуся, но необыкновенно прекрасному, чего никогда не случится в твоей серой, тусклой, обыденной жизни. Хочется вдруг великой, всепоглощающей страсти, и становится грустно оттого, что знаешь: ничего такого никогда с тобой не произойдет. Или какой-нибудь страшной и опасной, но невероятно прекрасной авантюры… И с тоской вздыхаешь, потому что знаешь, что приключения и авантюры перешли теперь в виртуальный мир фильмов и романов, создаются фантазией их авторов, а в реальной жизни ничего подобного не имеет места. Все это весна, конечно, я знаю. Весна на всех людей действует подобным образом. И странные мысли в голову лезут, и чудные желания возникают. Ну и что теперь делать, если это весна? Ехать срочно в Австралию, где сейчас как раз осень, и все подобные мысли забыть до сентября месяца?

О весне я думала и сев в полупустой трамвай, который не спеша, но с невероятным грохотом катился по пыльным городским улицам. Держась за поручень, я изредка осторожно косилась по сторонам, замечая устремленные на меня взгляды мужчин. Вот это тоже весна – когда вторая половина на тебя так заглядывается…

Из задумчивости меня вывел страшный рев моторов нескольких легковых автомашин, стремительно приближавшихся к нам.

Прежде чем я успела удивиться, кто это среди бела дня так по-сумасшедшему гоняет по улицам, оглушительно заскрипели колеса об асфальт, и послышался странный, резкий, трескучий звук, словно взорвалась целая пачка петард – удивительно, что я в первую очередь подумала тогда о петардах: ведь звуки выстрелов, пусть и одиночных, пистолетных, уже приходилось мне слышать в своей жизни.

И вдруг откуда-то сверху посыпались осколки стекла. И раздался страшный, душераздирающий вопль всеобщего ужаса. И где-то сзади меня завопил мужчина:

– Ложись! Все – ложись! На пол!

Трамвай рывком остановился, и мы все рухнули прямо на усыпанный битым стеклом пол. Как я не поранилась тогда, при падении, ума не приложу. Какой-то мужчина навалился на меня сверху. В ужасе я попыталась выбраться из-под него, но он отчаянно хрипел:

– Лежите! Не вставайте! Иначе убьют! Это разборка…

И, оглянувшись, я увидела бледное усатое лицо с широко открытыми от ужаса глазами. А треск автоматных очередей снаружи продолжался, и осколки стекла сыпались на пол. Потом раздался страшный, будто пушечный выстрел, удар прикладом в жестяной борт трамвая снаружи. И нечеловеческой силы голос потребовал:

– А ну, двери открывай!

Двери тут же поехали в стороны. Машинально подняв голову, я увидела кричавшего. Высокий, под два метра детина, в зеленой, пятнистой, военного образца куртке, на голове черный женский чулок с прорезями для глаз и рта. Он стоял с автоматом в руках и смотрел прямо на меня. А мимо него по серому, пыльному, усеянному битым стеклом и автоматными гильзами асфальту медленно, торжественно, как на параде, двигался огромный черный автомобиль. Это была явно какая-то иномарка из самых крутейших, на каких ездят самые солидные люди в нашем городе. Вот показался передний капот, вот место водителя. За рулем сидел детина с таким же, как у стоящего на дороге, чулком на голове. Вот показалось заднее сиденье, и сердце мое замерло, а потом застучало часто-часто, как у загнанного, пойманного в ловушку зверя. Потому что на заднем сиденье, крепко, аж ногти побелели, сжимая в руках автомат, сидел Игорь Горелов, тот самый, с кем каких-то полчаса назад мы пили чай и кто двадцать минут назад проехал мимо меня на своей зеленой «Газели». Так вот куда он так спешил!

Лицо Игоря было бледно, губы растянуты в странную, обнажающую зубы улыбку, более похожую на звериный оскал. Его довольно бессмысленный взгляд широко раскрытых глаз встретился с моим, и оскал стал еще шире. Мне казалось, мы бесконечно долго смотрели в глаза друг другу, пока шикарный черный лимузин медленно проезжал мимо открытых настежь дверей трамвая.

Но вот он скрылся из виду. Дикие, хриплые возгласы. Хлопнула дверь, взревели моторы, заскрипели шины об асфальт. И слышно было, как рев моторов удаляется, возникшая вдруг тишина показалась гробовой.

Лежащие на полу трамвая люди зашевелились, стали подниматься на ноги, осторожно стряхивать с одежды осколки стекла. Затем выбираться из неподвижно стоящего посреди улицы вагона – ни одного целого стекла не осталось в его окнах. Затем послышались возгласы и плач снаружи. И, выбравшись из трамвая, я тоже тихо ахнула: на пыльной, усыпанной битым стеклом дороге, скрючившись, лежало то, что только что было живым человеческим телом. Теперь же оно было больше похоже на бесформенную кучу тряпья. Я, глянув мельком, увидела изодранные и окровавленные серый пиджак с брюками, уткнувшееся в асфальт лицо, черноволосую голову, белую, как лист бумаги, шею, обращенную к небу. И посреди этой шеи чернела запекшейся кровью крохотная дырочка, а на спине, на серой ткани пиджака, – другая. Все это я успела разглядеть, пробираясь в толпе людей по битому стеклу и автоматным гильзам на тротуар. Я заспешила прочь от этого страшного места, стараясь не думать об остававшемся на дороге мертвом теле, одиноко лежащем и никому не нужном посреди моря человеческого равнодушия…

Вернувшись в телецентр, я не застала там никого из своих. Пустая комната, на подоконнике бутылки минеральной воды, рядом пакетик с урюком – хозяйство Леры Казариновой… Ну да, у них же у всех обеденный перерыв, отдыхают и готовятся к вечернему эфиру. А Костя Шилов вместе со съемочной группой в совхозе «Маяк» – помогает снимать репортаж о наших доблестных полеводах. Даже моего бородавчатого поклонника нигде не видно – впрочем, его-то мне меньше всего и хотелось бы сейчас лицезреть. Вот так всегда – в трудную минуту никого из друзей нет поблизости.

Я без сил плюхнулась в свое кресло за столом, выплеснула в кружку и залпом выпила остатки Лериной минералки – совершенно фантастическая дрянь, но у меня в горле пересохло. Потом стала машинально жевать урюк. Я знала, что Лера взъярится, но в тот момент мне было на все наплевать. Так я просидела до половины пятого, когда начали прибывать наши.

Прибежала, стуча каблучками по паркету, Галина Сергеевна, пропела: «Ну, как дела, Ирочка? Все в порядке?» – и тут же, не дожидаясь ответа, упорхнула, наверное, к шефу. Потом пришел Павлик, ухмыльнулся, увидев пустую бутылку и пакет из-под урюка, но ничего не сказал и отправился готовить студию к эфиру. Потом мне позвонили с проходной, сказали, что меня спрашивают. И, вздохнув, я поднялась с кресла и потащилась вниз встретить Наташу и провести ее в телецентр.

Наташа, едва увидев меня, приветливо улыбнулась, и я невольно пристально взглянула ей в глаза. Она выглядела озабоченной, чуть усталой, но спокойной. Да, не так представляла я себе жену мафиози! Или что, она о бандитской стороне деятельности своего мужа ничего не знает? Это было бы странно: у них такие доверительные отношения… Или она все знает и ничего не имеет против?

Я решила не ломать голову над вопросом, до которого лично мне не было никакого дела, и повела Наташу наверх, в кабинет визажиста. На ходу она стала проговаривать ответы на вопросы с моего листа. Я слушала рассеянно и отвечала односложно. То же продолжалось и в кресле визажиста. Так что Елена Викторовна, пожилая, но очень опрятная дама с мягкими, добрыми руками, заметила мне:

– Вы что-то сегодня молчаливы, Ирочка!

Я не стала с ней спорить.

Эфир прошел нормально, я бы даже сказала – хорошо. Наташа уверенно и спокойно держалась перед телекамерами, отвечала на сыпавшиеся со всех сторон вопросы, выглядела при этом чрезвычайно обаятельной, умной, интеллигентной. А у меня в это время стояла перед глазами точно сфотографированная картина: лежащее на пыльном асфальте мертвое тело с двумя сочащимися кровью дырочками на шее и на спине, – и меня мороз пробирал по коже. Но я человек опытный, не первый год на телевидении, давно уже научилась скрывать свое душевное состояние. Я тоже была на высоте в тот вечер – так мне, во всяком случае, показалось, – опытной уверенной рукой направляла беседу в нужное русло, акцентируя умные вопросы и пресекая глупые или совсем неуместные. Но зато потом, когда все было кончено, почувствовала себя совершенно без сил, как выжатый лимон.

Провожая Наташу в кабинет визажиста – смыть всю эту красоту, чтобы люди на улице нас за выходцев с того света не приняли, – столкнулась в коридоре с Валерием Гурьевым, нашим криминальным репортером. Он стремительно шел, почти бежал по коридору, за ним по пятам следовал какой-то милицейский чин.

– Привет, Иришка! – крикнул он мне уже издали радостно и весело. – Слышала? У завода «Корпус» бандитская разборка, один труп…

Нашел чему радоваться! Однако я не удержалась и глянула на Наташу: та реагировала спокойно, с холодным, не без примеси страха сожалением, именно так, как обычно реагируют на чужое несчастье.

Когда мы обе выходили от визажиста, милицейский чин был как раз в эфире, на множестве стеной установленных телеэкранов в нашей студии мы с Наташей смотрели на его говорящую там милицейскую физиономию…

«УВД области сообщает, – голос у него был глухой, невыразительный, бесстрастный, как почти у всех чиновников нашего города, – что сегодня в четырнадцать часов сорок минут недалеко от проходной завода «Корпус» произошла бандитская разборка, в результате которой погиб один человек. Личность погибшего установлена: это Сучков Дмитрий Геннадьевич, тысяча девятьсот шестьдесят пятого года рождения, предприниматель, занимавшийся производством продуктов питания».

Мы в один голос ахнули. Снова это имя, сам звук его кольнул меня в самое сердце. Я оглянулась на Наташу и увидела ее смертельно побледневшее от ужаса и скорби лицо – искренней скорби, я готова была поклясться. Широко открыв глаза, она смотрела на телеэкран, где теперь возникла фотография Сучкова, разумеется, еще живого, взятая, очевидно, откуда-то из его документов.

– Димку Сучкова убили, боже мой! – прошептала Наташа в полном смятении.

Я тоже посмотрела на телеэкран, снова почувствовала: совершенно точно, этот Дмитрий Сучков однажды пересекся с моей личной жизнью. Очень ненадолго, но глубоко затронув мое существование. Но где, когда – я, как ни старалась, не могла вспомнить.

Милицейский чин на экране между тем продолжал:

«Руководство УВД области обращается ко всем свидетелям этой разборки с просьбой: прийти в органы внутренних дел и дать свои показания, рассказать все, что вы видели. Поверьте, ваши показания могут оказать неоценимую помощь при раскрытии этого преступления».

Сзади меня кашлянули:

– Ирина Анатольевна!

Вздрогнув, я оглянулась: это был мой бородавчатый поклонник.

– Видите, – сказал он, улыбаясь, и бородавка поползла по его щеке, – ищут свидетелей разборки.

– Ну и что? – не поняла я.

– Да вот, я подумал: зачем вам откладывать визит в милицию на завтра? Следователь, который ведет дело, вон он. – Бородавчатый кивнул в сторону экрана. – Расскажите ему все, что увидели, прямо здесь и прямо сейчас. Ведь вы же были там, в этом трамвае, правда?

Я нервно вздохнула: так, этот тип уже все знает… Впрочем, какое мне до этого дело?

– Да ну, – сказала я, пожимая плечами, – много я там видела! Я там на полу в трамвае лежала, голову боялась поднять…

И вдруг почувствовала, как усталость с невероятной силой навалилась на меня, еще чуть-чуть – и я рухну без сил на пол. Поэтому я повернулась и, не слушая, что там дальше говорил бородавчатый, пошла прочь, оставив его вместе с Наташей стоять посреди коридора. Побежала вниз по лестнице вон из студии, вон из телецентра. Все! На сегодня я была сыта по горло предпринимателями и их конкурентами, бандитскими разборками и милицейскими сообщениями, бородавчатыми поклонниками и замершими от страха и горя женщинами! Пусть катятся ко всем чертям все телепрограммы, телеведущие, все милицейские расследования и их участники! На сегодня я иду наконец домой – к мужу, которого, между прочим, я уже не видела двенадцать часов. Имею, наконец, я право на личную жизнь или нет?

Прибежав домой, я рухнула на диван. Тупо уставилась на занавешенное окно, ощутила наконец всем телом долгожданную тишину и покой. Так я пролежала некоторое время, пока Володька не подошел ко мне и не сел рядом на диван.

– Ириша, а ты что, есть не хочешь? – спросил он, озабоченно заглядывая мне в глаза. – Ты выглядишь усталой – что, был очень трудный день?

Я молча кивнула. Есть мне и вправду не хотелось: сырки в обед, Лерин урюк вечером… Дрянь еда, если честно, недостаточно, чтобы дать человеку сил, только аппетит перебить. И потом еще эта разборка… Но чтобы поесть, надо вставать с дивана, а мне так приятно было на нем лежать и ни о чем не думать… Поэтому я взяла мужа за руки, чувствуя, как от этого прикосновения уходит усталость, светлее становится на душе. И мы на некоторое время замерли в молчании, держа друг друга за руки и глядя в глаза один другому.

Из счастливого забытья нас вывел телефонный звонок. Я вздрогнула, приподнялась на диване. Володя, вздохнув, встал и пошел к нему. Я слышала, как он говорит «да», потом, через некоторое время, «хорошо», потом – громче, обращаясь ко мне:

– Это тебя – Валера Гурьев…

Вздохнув, я поднялась с дивана и потащилась к телефону.

Голос Гурьева, обычно веселый, живой, звучал теперь серьезно и даже мрачно:

– Ирина, нам необходимо встретиться…

– Я очень устала сегодня…

– Мы к тебе подъедем домой…

– Мы?

– С Наташей Гореловой…

Я удивилась? Ничуть. Напротив, я вдруг поняла, что с самого начала ждала этого звонка, правда, не так скоро – быть может, завтра с утра…

– Жду, – коротко сказала я и положила трубку. – Сейчас Валера Гурьев приедет вместе с одной женщиной, – сказала я Володьке, – будем беседовать… – После чего снова повалилась на диван, еще хоть пять минут полежать до их прихода.

Едва завидев меня, Наташа с рыданиями бросилась мне на шею. Но я застыла неподвижно, точно изваяние, – а как еще я должна была вести себя с женой бандита? Кажется, Наташа почувствовала мою отстраненность, отодвинулась от меня и посмотрела удивленно.

– Присаживайтесь, – сказала я довольно сухо, пригласив гостей все на тот же диван. И мы уселись на него все четверо, Володька с нами за компанию.

Обычно живой, веселый, даже чуточку ехидный, Валера Гурьев теперь смотрел на нас необычно внимательно и серьезно.

– Ее мужа, – сказал он наконец, кивнув на Наташу, – Игоря Горелова, сегодня вечером арестовала милиция по подозрению в убийстве Дмитрия Сучкова.

Я нервно вздохнула. Ничуть не удивилась. Если чему и стоило удивляться, так это неожиданной оперативности нашей милиции: днем – преступление, вечером – преступник уже за решеткой.

Наташа Горелова тихо плакала, то и дело вытирая платочком и без того уже красные, воспаленные от слез глаза. Валера Гурьев смотрел на меня с недоумением, разочарованно, видно, поразившись моему спокойному, равнодушному виду.

– А ты что, правда там была и все видела? – спросил он наконец.

– Да, видела…

Мы замолчали, Наташа продолжала плакать.

– Ну что именно ты видела, – снова заговорил Гурьев, – ты расскажешь завтра адвокату. Завтра в восемь утра ты вместе с Наташей едешь к нему в офис на Советскую…

Подумалось, а на хрена мне это надо? Но вместо этого я спросила:

– А что, он уже в курсе?

Наташа кивнула, сквозь слезы сказав:

– Сергей Маркович уже звонил мне, назначил встречу на завтра. Игорь, наверное, разговаривал с ним сразу после ареста…

После этого опять последовал взрыв отчаяния.

– Володя, – тихо сказала я, – там в шкафу у нас капли Зеленина есть.

Володя отправился за каплями, принес их Наташе, накапал в стакан, налил воды, и та послушно выпила.

– Понимаете, – заговорила Наташа, – я вернулась с передачи, а Игоря дома нет. Я удивилась, куда это он мог уйти на ночь глядя. Потом смотрю, на столе вот эта записка.

Она подала мне смятый, сложенный вчетверо листок бумаги, развернув который я прочла: «Наташа, меня забрали в милицию, Пацевичу я уже звонил, он с тобой свяжется. Что бы про меня ни говорили, не верь; знай, меня подставили. Игорь».

– Это его почерк? – спросила я.

– Конечно. – Наташа удивленно посмотрела на меня. Мы опять замолчали. Потом Наташа заговорила робко и неуверенно: – Я вас хочу попросить об одном… одолжении… Ведь мы почти все утро сидели вместе, и эта разборка произошла буквально через полчаса после вашего ухода. Так вот: не могли бы вы завтра адвокату, а потом милиции заявить, что во время разборки мы все втроем сидели у нас дома и пили чай?

Так, очень интересно! Если я правильно поняла, от меня просят ни много ни мало, а лжесвидетельствования. А так как обвинение против Игоря очень серьезно – убийство, – то за лжесвидетельство в его пользу можно очень здорово получить по шапке.

– Ничего не выйдет! – сказала я сухо. – Есть человек, который во время этой разборки видел меня в этом трамвае. И этот человек уже всем все разболтал.

– Ах да! – воскликнул Валера. – Твой бородавчатый ухажер! Он сегодня весь вечер, как ты ушла, по студии ходил и всем подряд рассказывал, какая ты мужественная: днем попала в разборку, а вечером ведешь как ни в чем не бывало эфир.

Я пожала плечами.

– Собственно говоря, понятно, почему милиция арестовала Игоря, – сказала я. – Ведь Сучков был его конкурентом. Удивительно другое: что они так быстро на него вышли.

Наташа посмотрела на меня глазами робкой лесной лани:

– Да неужели вы думаете, Игорь был способен на такое?!

– Ну а почему нет? – сказала я, в душе удивляясь собственной жестокости. – Ради денег люди готовы на что угодно. Куда он, собственно, поехал сразу, едва я ушла от вас? Он промчался мимо меня на своей «Газели» и чуть было не сшиб.

Наташа смотрела на меня растерянно, беспомощно. Валера, напротив, оживился.

– А он куда-то ездил? – спросил он Наташу. – Вы знаете, куда?

– Нет, не знаю, – прошептала та едва слышно, опуская глаза. – Он ничего не сказал мне. Кто-то позвонил ему, попросил срочно приехать, и он уехал. А вернулся как раз перед тем, как мне на передачу уходить. Бледный как смерть, лег на диван, лежит, ничего не говорит. Я сразу почувствовала недоброе, но расспрашивать времени не было. Я решила после передачи с ним поговорить. А после передачи вернулась – его нет. И вот эта записка…

У меня сжалось в груди от боли и сострадания, когда я дослушала до конца эту историю, но Валерий воспринял услышанное иначе.

– Но это еще не так плохо, – сказал он почти весело. – Там, куда Игорь поехал, он с кем-то встречался, верно? С кем, для чего – это все адвокат у него завтра спросит и найдет тех, с кем он встречался. И те подтвердят его алиби.

На лицах присутствующих затеплилась надежда, но в моей душе был мрак.

– А если они не подтвердят? – спросила я саркастически. – Или мы их не найдем? Или мы их найдем, а они заявят, что никакого Игоря Горелова не знают? Или Игорь сам откажется их нам назвать? Или те, кого он назовет, и окажутся теми самыми бандитами, которые убили Дмитрия Сучкова?

Все смотрели на меня удивленно, не понимая смысла сказанного мною.

– Подожди, Ирина! – сказал Володя, мой самый главный психолог, лучше всех понимавший меня. – Ты что-то знаешь? Ты что-то видела там во время разборки? Так говори! Говори, что ты видела!

Сегодня у меня был очень тяжелый день. Трагические впечатления, накладываясь одно на другое, тяжким бременем камнем навалились на душу. И только усилием воли – потому что надо – удерживала я себя от срыва. Вообще-то я не истеричка, но в тот момент меня словно прорвало, плечи мои затряслись, в груди что-то заклокотало, горло сдавило комом, а из глаз сами собой брызнули слезы. Я истерически разрыдалась и сквозь рыдания стала выкрикивать, словно выталкивать из сдавленного горла, слова:

– Все я видела!.. Все!.. И как стреляют!.. И как в трамвае стекла сыплются!.. И как люди на полу лежали и боялись подняться. И мертвого Сучкова видела, и вашего Игоря тоже видела, как он с автоматом в руках в машине сидел. А вокруг него эти ужасные бандиты в черных чулках на голове. Все я видела!..

Володя с Валерием засуетились вокруг меня, стали наливать все те же капли Зеленина, уговаривая меня выпить их. И я выпила – какой только дряни не пила я сегодня! – и зубы мои стучали о край стакана. Потом Володька сел рядом, обнял меня за плечи, взял за руки, и это подействовало удивительно: я почувствовала, что меня теперь трясет все меньше и меньше. И я даже слышала, как задумчиво, будто самому себе под нос, говорит Валера Гурьев:

– Да… Только этого еще не хватало…

Придя в себя, я решилась взглянуть на Наташу, оставленную во время моей истерики без внимания. Она сидела неподвижно, точно оцепенев. Лицо ее было белым, словно бумага, а широко раскрытые глаза глядели в пустоту. Губы ее едва слышно что-то шептали, словно заклинание. Я не сразу поняла их смысл:

– Он не мог сделать этого!.. Вы слышите?.. Он не мог…

И мы все трое, казалось, готовы были поверить ей. Я взяла ее за руку – они были холодны как лед – и говорила, что, конечно, не мог Игорь совершить всего этого. А что еще оставалось мне делать перед лицом такого человеческого горя? Потом мы долго молчали, беспомощно глядя друг на друга. И молчание это нарушил Валерий Гурьев, наверное, самый умный из нас.

– Ну что ж, – сказал он авторитетно, – что ты видела там Игоря, еще не доказывает его участия в преступлении. Он мог быть простым свидетелем, как и ты, случайно оказавшимся на месте разборки. Заложником, наконец, в руках бандитов.