Спасатель (сборник)
По тому, как наш Грег начал сосредоточенно протирать свою лысину носовым платком, размазывая по ней пятна грязи, я поняла, что он засомневался.
– Поймите наконец, что это человек, на которого ложится вся ответственность за случившееся. Он может быть деморализован, может находиться в аффективном состоянии. Он вполне способен сейчас на неадекватные поступки. Что если в этот момент он разбивает себе голову о какую-нибудь железяку?
Глухие удары, раздающиеся откуда-то снизу, сопровождали весь мой монолог. Конечно, ударами головы о корпус судна такого звука достичь было нельзя, разве только голова была металлической. Скорее всего кто-то из спасателей орудовал кувалдой, пробираясь в недоступное место. Но на Грега, похоже, эти звуки больше всего и подействовали…
– Пошли! – коротко приказал он. – В конце концов никто не может запретить нам увеличить свою смену на лишний час…
Ни Кавээн, ни Игорек не стали возражать против такого решения. После получасовых поисков, во время которых облазили все машинное отделение, кубрик, мы остановились в некотором недоумении. Обследовали, дай Бог, пятую часть помещений, находящихся ниже ватерлинии, а затратили на это полчаса. Если подходить к решению задачи фронтально, мы явно не успеем довести работу до конца, потому что физические силы, у меня, например, были на исходе. У мужчин моих, наверное, тоже состояние было далеко не бодрое. Григорий Абрамович выглядел озабоченным и, по-моему, уже жалел, что ввязался в эту авантюру… Кавээн хмурился и поглядывал в сторону, пытаясь не встречаться со мной взглядом. Игорек тоже сначала помалкивал, а потом взял меня за плечо и сказал с предельной откровенностью.
– Так, Оля… Твоя была идея, ты и принимай решение. Искать нужно избирательно. Все подряд мы за неделю не осмотрим – столько здесь разных закоулков… Ты давай-ка напрягись, спроецируй на себя все, что о нем знаешь, и попытайся представить – куда бы ты пошла на его месте…
Игорька послушать – прямо-таки знаток метода психомоделирования поведения. Беда только в том, что информационно-топографическая база у нас с капитаном разная. Проще говоря, одни и те же вещи на корабле мы называем по-разному. Для меня, например, корабельный колокол – он и есть колокол. А для него – рында… То же самое и с названиями помещений. Как же мы поймем друг друга, вернее, как я пойму его намерение, если не смогу объяснить, даже если и соображу что-то…
Впрочем… Стоит все же попробовать.
Я вспомнила все, что сказал мне о капитане Васильев, заставила себя мысленно повторить все его действия, учла, что он должен был хорошо представлять себе последствия столкновения теплохода с мостом, и внутри меня начала подниматься паника… Я стояла с закрытыми глазами, а ноги поневоле стали дрожать от нетерпения бежать куда-то, скрыться от… От чего? От надвигающейся опасности? Нет! Нет… Об опасности я знаю, знала и раньше… Убежать! Спрятаться. Забиться в темный угол и сидеть там, сжавшись в комок, исчезнув, растворившись во мраке… Спрятаться! Вот главное чувство. От людей – от своего экипажа, от товарищей, от подчиненных, от пассажиров, которые на моих глазах становятся жертвами…
– Он хочет спрятаться от людей… – сказала я вслух. – Одиночество и темнота. Где может быть на теплоходе такое место?
– Трюм! – тут же выпалил Игорек. – Где же еще? Туда неделями никто из экипажа не заглядывает, только случайно. Там самое безлюдное место на судне. И помещение темное, если свет не включать…
Трюм не пострадал от столкновения ни в малейшей степени, он был закрыт на ключ и, наверное, еще и поэтому никому в голову не пришло искать кого-нибудь там…
Не сомневаюсь, впрочем, что как только чуть-чуть спадет первый угар спасательных работ, как только вытащат всех людей и начнется разборка завалов для контрольного поиска, часть спасателей, особенно из числа волонтеров, непременно отправится на поиски этого самого трюма… Мы их обычно называем мародерами, морды им бьем, когда ловим, увольняем, но толку никакого. Искоренить это явление невозможно. Пока есть общая беда – будет и мародерство… Я знаю, о чем говорю. Не найдя ничего стоящего в трюме, подобные «спасатели» пройдутся по каютам в поисках вещей пассажиров. А кое-кто из наиболее ловких успел, наверняка, обшарить карманы у всех, кого отправлял на берег, и столь же внимательно следил за чемоданами пассажиров, как и за их растерзанными телами…
Но в трюме, похоже, никто еще не побывал. Может быть, тому способствовало отсутствие обычной пломбы на двери и таблички, удостоверяющей, что это именно вход в трюм. На двери был написан только номер «54». Игорек легко вычислил, что за этим номером, поскольку пару раз плавал по Волге на подобных теплоходах и в силу своей вечной любознательности облазил, конечно, все судно. Теперь ему легко было сообразить – расположение-то специализированных помещений на судах однотипное.
Едва мы срезали, не заботясь о последствиях, замок с двери, вернее, вырезали его аккуратным полукругом, как где-то вдалеке тесно заставленного, но довольно обширного помещения что-то загремело, зашуршало… Словно огромная крыса пробежала и забилась куда-то в угол…
– Самойлов! – крикнула я в темноту. – Выходите! Не бойтесь… Вы же мужчина… Вы даже не знаете толком, что случилось там, наверху… Вы боитесь только своих мыслей об этом… А от мыслей не спрячешься даже здесь, в темноте. Вы же сами уже убедились в этом… Выходите… Не заставляйте нас искать вас и ловить, как нашкодившего мальчишку… Вы – капитан. Ваше судно еще на плаву и вы должны за него отвечать…
Нет, мне не удалось его уговорить, и сам он к нам не вышел, но он слушал, что я говорю… Григорий Абрамович почти наткнулся на него, когда, повернувшись, выхватил лучом фонарика покато опущенные плечи и запрокинутую назад голову. Самойлов сидел у стены, прижавшись к ней затылком и закрыв глаза… Он был бледен, словно покойник…
– Здесь он! – крикнул нам Грег, и через несколько секунд Самойлов попал в перекрестье четырех фонарных лучей…
Он открыл глаза и дико заозирался по сторонам. Тело его напряглось, руки задрожали. Капитан был очень сильно напуган…
– Уберите свет! – сказала я резким тоном, и сразу же три луча метнулись в стороны, а мой сполз немного вниз, не ослепляя сидящего на полу капитана.
– Вы Самойлов? – спросила я его, хотя почти не сомневалась, что это он и есть.
– Я был капитаном… – пробормотал он. – Я почему-то не умер вместе со всеми… Никого не осталось… Все умерли… А я решил остаться в живых… Я не понимаю, как я посмел… Это недоразумение… Все сложилось так неудачно… Это бесполезно…
– Успокойтесь, Самойлов, умерли не все, – перебила я его, сама недоумевая, как могло случившееся так сильно подействовать на человека, что привело его психику в нерабочее состояние. – Вы же не видели еще того, что наверху произошло…
– Нет! Нет! – закричал он вдруг. – Я не хочу этого видеть! Я знаю, что там! Я не хочу… Я долго об этом думал… Я не могу этого видеть… На борту оказалось слишком много пассажиров… Я все видел уже – только что, когда сидел с закрытыми глазами…
Вряд ли я стала бы его утешать, в конце концов его жизни опасность больше не угрожала, самоубийство мы ему теперь совершить не дадим, а сидеть рядом и гладить его по головке – с трудом представляю, чтобы такое входило в обязанности психолога…
Я не успела до конца сформулировать свое решение в отношении найденного нами капитана, как нас всех пятерых ослепил мощный луч переносного прожектора, и стало светло, как на пляже в солнечную погоду. У входа стояли пятеро автоматчиков в защитного цвета форме, а в нашу сторону кто-то направлялся. Прожектор слепил глаза и заставлял прикрывать их рукой, видно было плохо, но я не сомневалась, что это тот самый эфэсбэшный полковник с плохо скрытым комплексом неполноценности…
– Почему я второй раз сегодня застаю вас за деятельностью, которая является нарушением межведомственных соглашений о компетенции силовых структур? – резко начал он опять что-то вроде лекции о правах и обязанностях, а я подумала, что, наверное, только автоматчики сдерживают сейчас нашего Кавээна…
– Вы обнаружили виновника происшедшей трагедии… – продолжал Краевский спокойно, но вдруг перешел почти на визг. – Так какого черта вы расспрашиваете его неизвестно о чем вместо того, чтобы…
Он так же внезапно прекратил визжать и продолжал дальше опять спокойно.
– …Вместо того, чтобы передать его в руки соответствующих органов, то есть в наши руки?
– Ты знаешь, какой ты орган, полковник? – не выдержал Кавээн. – Вот-вот, тот самый, о котором ты подумал… Забирай своего дристуна и вали отсюда подобру-поздорову вместе с автоматами своими… Ты ведь здесь не на Лубянке. Там наверху – сотни три спасателей, они твои автоматы на части разберут. Вместе с тобой…
– Саша! Саша, спокойнее, пожалуйста, – убеждающе произнес Григорий Абрамович. – Полковник просто очень хочет быть генералом и иногда забывается… Ведь правда, Краевский?
Тот молчал, насмешливо глядя на нас в отблесках прожектора.
– Все, ребята! – сказал Григорий Абрамович, обращаясь к нам. – На этот раз – на берег! И без всяких там посторонних разговоров!
И первым пошел к выходу. Мы двинулись за ним. Замыкающим шел Игорек…
…Всю дорогу до берега я не могла сообразить, что же в словах капитана так меня то ли задело, то ли насторожило?.. Ярко выраженное чувство вины? Но это нормально для такой ситуации… Что же еще? Вот, например, почти все его фразы начинались с «Я…» Это – как?.. Да тоже, в общем-то, нормально, если учесть, что вину он полностью принимает на себя, и даже какие-то явные нарушения в психике у него есть…
Так и не придя ни к какому выводу, я свалилась спать, едва только нас привезли на булгаковский берег в разбитые прямо на набережной палатки…
Глава третья
Майор МЧС Григорий Абрамович Воротников, наш командир и «мать родная», ожидающий нас, в силу своих возможностей, от неприятностей и проблем, связанных, главным образом с начальством, сформировался как руководитель в те времена, когда ни одно воинское подразделение, ни один гражданский коллектив не обходились без замполитов или парторгов. В своих политических симпатиях он отнюдь не был близок к коммунистическим идеалам, скорее – наоборот, но методы работы того времени въелись в него неистребимо. Поэтому частенько он устраивал нашему маленькому коллективу какие-то непонятные мероприятия, по форме не то политинформации, не то партсобрания – откровенные разговоры о внутренних проблемах нашей группы, о наших общих заботах. А их у нас, как и в любом коллективе, бывает немало.
Вот и теперь Грег дал нам поспать только полтора часа, а потом устроил свою «политбеседу». На повестке дня у него стояло два вопроса: первый – как бы «внешнеполитический», второй – «внутриполитический».
Он собрал нас в своей палатке, которую на правах командира группы занимал один (впрочем, я тоже занимала палатку одна – на правах женщины, а Кавээн с Игорьком поселились вместе, но исключительно по собственному желанию, каждый из них мог занять отдельную палатку, уж на это-то булгаковские власти не поскупились), и я хотела еще полчасика подремать под его монотонное бормотание… Но хитрый Абрамыч преподнес нам такое сообщение, что сон мой как рукой сняло…
Оказывается, местная газета, в прежние времена называвшаяся «Булгаковская правда», а теперь получившая «сверхоригинальное» название «Булгаковские вести» (в Поволжье половина губернских газет носит название – «… вести», у нас в Тарасове, например, свои «вести» – «Тарасовские») и поменявшая прежний по-партийному выдержанный тон на ошалелую от избытка свободы разухабистость, разразилась сенсационной статьей по поводу катастрофы у булгаковского железнодорожного моста…
Мы втроем расположились на двух спальниках Грега и откровенно зевали, сонно поглядывая на нашего начальника, сидящего в центре палатки на стуле. В руках он держал газету и ждал, когда мы устроимся, чтобы потом никто не отвлекал его своей возней.
– Ну вот, коллеги…
Григорий Абрамович всегда называл нас коллегами на таких «политбеседах», это было его традиционное обращение…
– …Пришло время посмотреть вокруг и подумать, что же происходит… Не буду говорить много, вы сами все поймете… – и показал нам первую полосу. По самому верху страницы шла надпись красными буквами – «Экстренный выпуск!» Ниже крупным шрифтом набран был заголовок: «Катастрофа на Волге – акт терроризма! «Внуки Разина» требуют отставки губернатора!». И снимки: общий план – ярко освещенные, искореженные мост и теплоход, крупным планом – длинный ряд изуродованных трупов в булгаковском городском морге… – Едрена-матрена! – подал голос Кавээн. – Какие еще, в задницу, внуки?
– Вот это, ни хрена себе, заявочки! – согласился с ним Игорек.
– Читайте, Григорий Абрамович! – подала я дельное предложение.
Сон с меня, как я уже сказала, слетел моментально. С остальных «коллег» – тоже. Абрамыч удовлетворенно хмыкнул и начал читать:
– «Сегодняшним утром, через семь часов после катастрофы, в редакцию позвонил неизвестный и заявил, что народно-освободительная экстремистская подпольная группа коренных волжан «Внуки Разина» берет на себя ответственность за организацию катастрофы у железнодорожного моста». Далее следовала фраза: «Террористические акты будут продолжаться до тех пор, пока булгаковский губернатор Федор Губенко не выполнит требования прогрессивной общественности Булгаковской губернии: 1 – добровольно уйдет со своего поста; 2 – публично, принародно покается в своих преступлениях – взятках, воровстве, заказах убийств своих политических противников»…
Я взглянула на Игорька, увидела, что он слушает, раскрыв рот, и тут же поняла, что и у меня челюсть отвисла… Я толкнула Игорька локтем в бок, и он захлопнул рот, щелкнув зубами. Григорий Абрамыч посмотрел на него поверх очков, ничего не понял, и продолжил:
– «В утреннем выпуске наша газета дала лаконичное сообщение о просшедшей накануне ужасной катастрофе на Волге. Наш корреспондент разыскал очевидцев этого страшного несчастья и подробно их расспросил. Из их показаний и фактов, ставших известными редакции позднее, складывается следующая картина, разыгравшаяся напротив мирно спящей Центральной набережной Булгакова».
Абрамыч оглядел нас, проверяя, слушаем мы его или нет… Конечно, мы слушали! Еще бы! Даже если там откровенная ложь написана (газеты этим часто страдают), мы выслушаем, а уж потом – скептически хмыкнем… А вдруг не ложь? Чем черт не шутит… Грег удостоверился, что слушать мы будем и дальше очень внимательно, и вновь углубился в чтение…
– «В тот вечер у «разинских» боевиков работы было много. Их командир только что получил приказ – террористический акт должен быть произведен нынешней ночью. Теперь или никогда – такое решение принял руководитель «Внуков Разина»…
Главный компьютер, год обрабатывающий информацию о движении поездов по булгаковскому мосту и прохождении под ним теплоходов класса «река-море», выдал уникальную комбинацию – сегодня ночью два таких события совпадут в два пятьдесят восемь утра…
Отряд боевиков должен был успеть за оставшееся до этого момента темное время суток переставить береговые знаки, чтобы направить теплоход по тому из боковых фарватеров, который определил ему сам Тимофей Степанович Разин, подлинный потомок знаменитого волжского злодея-разбойника, Степана Тимофеевича…
Береговые знаки, собственно, и не переставлялись. Заранее на нужных местах были подготовлены их дубликаты, замаскированные до поры до времени в густых волжских прибрежных зарослях орешника и ивняка. Теперь нужно было только установить их на протяжении пяти-шести фарватерных ходов перед мостом, чтобы увести теплоход с истинного фарватера. Сбить с курса…
О том, что капитан может оказаться слишком опытным и заметит изменение фарватера, Тимофей Степанович тоже позаботился. На приближающийся к месту своей гибели теплоход еще во время вечерней «зеленой стоянки» в расположенном выше по течению селенье Старая Майна была заброшена контрольная группа, которая в случае обнаружения капитаном изменения фарватера должна была взять управление теплоходом в свои руки и не дать ему уйти с пути, который определил для него Тимофей Степанович…
Наползающий из прибрежных болот предутренний туман покрывал действия злодеев надежной маскировочной сетью…
Близился час катастрофы. «Час возмездия», как назвал его считающий себя борцом за историческую справедливость Тимофей Степанович Разин. «Час кровавой мести» выжившего из ума политического маньяка, не сумевшего удовлетворить свои амбиции, как назовем его все мы, свидетели ужасной катастрофы, родственники и друзья погибших и раненных во время нее людей…»
– Ну, дальше тут какой-то бред о благодеяниях, которые совершил для Булгаковской губернии Федор Губенко за год своего губернаторства… – Григорий Абрамович сложил газету и посмотрел на нас внимательно – проверял, совпадает ли наша реакция на то, что мы услышали, с его отношением к прочитанному.
У нашего майора есть особый пунктик – он считает совершенно необходимым абсолютное единомыслие по принципиально важным вопросам. Например, по отношению к смерти человека. Смерть – это всегда трагедия. Так считает наш командир. Так считаем мы все. Наверное, это одна из причин, по которой все мы оказались в спасателях…
Столь же серьезное отношение у него и к своей работе. Он спасает людей, помогает им сохранить жизнь. И все мы разделяем это его отношение…
Я хорошо поняла, зачем он прочитал нам эту странную статью… Слишком отдает от нее опереттой, фарсом каким-то… Григорий Абрамович категорически против своего участия в фарсе. И если мы сейчас примем решение, что все написанное в статье – правда, через два часа мы уже будем на пути в Тарасов. Даже если это будет грозить ему разжалованием и увольнением из рядов спасателей МЧС. Поэтому и смотрел он на нас так внимательно… Он мог работать только с единомышленниками.
Первым нарушил молчание Кавээн. Это было традицией, отражающей разность наших трех темпераментов, или нашей психической организации. Александр Васильевич Маслюков, самый опытный среди нас после командира, мыслит прямо, но поверхностно, не анализируя внутренней связи фактов, а просто оценивая их по внешнему ряду – правдоподобны или нет? Именно поэтому его легче всего обмануть… И, наверное, поэтому женщины около него не задерживаются… Женщина всегда ищет глубины и внутренней связи…
– Ну нет, – сказал он, – за пару часов поменять фарватер – это фантастика. Я как-то у нас в Тарасове пил с одним дружбаном у такого берегового знака. Там без крана не обойтись… Махина такая из полосатых досок на металлическом основании…
Кавээн вроде бы и возражал против только что услышанной версии, но в голосе его слышалось какое-то сомнение. Поэтому Григорий Абрамович повернулся всем корпусом в Игорьку, давая понять Кавээну, что с его позицией он разобрался и она ему не очень понравилась. Кавээн задумчиво выпятил нижнюю губу, замолчал и уставился в угол палатки. Это означало, что он пытается найти еще какое-то несоответствие в газетном рассказе.
– Первое, – уверенно заявил Игорек – и главное. Все это чушь. Бред сивой редакционной кобылы… Взять хотя бы этого Тимофея Степановича Разина – явно вымышленная фигура…
– Поставь любое другое имя, – перебил его майор и вновь внимательно на него уставился.
Игорек слегка смутился, но продолжал столь же уверенно.
– Согласен, это-то как раз может быть и псевдоним, рассчитанный на возрождение народного самосознания… Но тут же есть и явные логические несуразицы… Например, эта компьютерная координация графиков прохождения поездов и судов. С точки зрения логистики – абсолютно невозможная задача…
Наш Абрамыч не страдал комплексом неполноценности, поэтому всегда сразу же спрашивал о том, чего он не знает, без малейшего смущения.
– Так, – снова перебил он Игорька. – сначала объясни, что такое логистика, потом аргументируй, почему это невозможно…
– Логистика – это то же, что математическая логика, – Игорек объяснял без малейшего превосходства над Грегом, наоборот – сам был смущен от того, что знает больше своего командира. Умел-таки наш Грег себя поставить в группе. – С помощью этого осуществляются организация и расчет транспортных потоков. Поиск, так сказать, наиболее оптимального варианта… А невозможно потому, что на речном транспорте нет такого точного графика прохождения контрольных точек. Не говоря уже о том, что и на железной дороге такой график никогда не соблюдается. В результате у нас возникает система из двух неизвестных со случайными коэффициентами, имеющая бесконечное множество решений…
– Мудрено, но не убедительно… – вновь перебил его Абрамыч. – И знаешь, почему? Потому, что из бесконечного множества твоих решений на деле осуществилось самое невозможное – они-таки встретились… Теплоход с поездом… И изуродовались оба.
Игорек прикусил губу, но Григорий Абрамыч смотрел на него, давая еще один шанс. Он знал, что потенциал у Игорька достаточно большой, и хотел использовать его полностью.
– Ну хорошо… – уже менее уверенно сказал Игорек, – а реально ли вообще существование довольно мощной боевой организации с каким-то дурацким названием? С узкопровинциальными целями? Реально ли использование терроризма в разрешении вопросов провинциальной политики? Ведь этого нет фактически в столь развитой форме даже на федеральном уровне. По-моему, никаких «Внуков Разина» не существует. Обычная газетная «утка»… Чтобы тираж повысить… Кустарная, в принципе, работа…
Ясно было, что Игорек выдохся, но Григория Абрамовича не убедил. Грег полез в карман своего спецкомбинезона и достал еще одну газету. Развернул ее и показал Игорьку, а потом нам с Кавээном. Это оказался свежий, сегодняшний номер «Известий». Статья из «Булгаковских вестей» оказалась перепечатанной в «Известиях», правда, с сокращениями и комментариями… Что-то там насчет национально-освободительных движений в Среднем Поволжье, о пробуждении национального самосознания в поволжских автономных республиках и усилении, в связи с этим, левоэкстремистских настроений… Больше я уцепить из текста не успела, но и этого было достаточно для того, чтобы понять – многие поверили в эту версию, уточнили и нашли для ее обоснования новые аргументы. И это уже не провинциальная стряпня левой ногой, а высококвалифицированная работа столичных «акул пера».
Григорий Абрамович повернулся ко мне в последней надежде, что хоть я сумею развенчать эту сказку о террористическом акте…
А я решила вообще не говорить о том, что услышала. Зачем опровергать искусственно сконструированную версию, когда гораздо проще начать анализировать факты, которые известны тебе достоверно… Факты сами разрушат эту явную ложь…
– У меня есть несколько принципиально важных наблюдений, которым пока не нахожу объяснения, – начала я и заметила в глазах у Абрамыча некоторое недоумение, он еще не понял, к чему я веду этот разговор. – Первое: странное внимание полковника ФСБ Краевского к работе нашей группы. Оно может быть связано с его социально-психологическими проблемами, с давно укоренившейся неприязнью к конкурентной силовой структуре, то есть МЧС, с какими-то неизвестными мне личными счетами с ним у командира нашей группы…
Григорий Абрамович в этот момент задумчиво покачал головой.
– Наконец, – продолжала я, – повышенное внимание ФСБ к тем людям, с которыми мы входили в контакт. Я имею в виду помощника капитана Васильева и самого капитана судна – Самойлова…
Я сделала короткую паузу, но Григорий Абрамович ничего не сказал. Ни за, ни против. Я продолжила.
– Второе наблюдение, требующее объяснения… Странное поведение капитана судна во время катастрофы, известное нам со слов его помощника, и после аварии, до того момента, как его отобрал у нас Краевский. Можно, конечно, объяснить это патологической трусостью капитана, но я сомневаюсь, что такой человек мог долгое время работать капитаном. Васильева поразило поведение капитана во время столкновения теплохода с мостом. Если люди долго работают вместе, трудно скрыть свою трусость. Вспомните, наконец, что говорил капитан, когда мы его обнаружили… Да, это был страх. Но не страх смерти… Скорее страх перед жизнью… Перед людьми. Он боялся выйти наверх и посмотреть на то, что осталось от его теплохода и что стало с несколькими сотнями его пассажиров… Поведение до и после аварии странным образом согласуется с пассивностью в момент аварии, то есть с бездействием. Помощник сказал, что можно было избежать аварии непосредственно перед самым столкновением – стоило только развернуть теплоход. Не мог капитан не сообразить столь простой вещи. Но он стоял и только смотрел, когда помощник пытался действовать… Первая реакция человека на опасность именно такая, какая была у помощника.
Я вновь посмотрела на Абрамыча. Он, как мне показалось, очень заинтересовался моим «докладом» и слушал с напряженным вниманием.
– Вывод, который я вынуждена сделать, однозначен: реакция капитана свидетельствует о том, что он знал о предстоящей аварии.