Авва. Очерки о святых и подвижниках благочестия

– Ведь я пришёл продать рукоделие моё.

Она сказала на это:

– Хотя ты и пришёл для продажи рукоделия, но не должен был оставаться в селении до глубокой ночи.

– Да, да!.. Но скажи мне, мать, нет ли в этом селении кого-либо, боящегося Бога и принимающего странников?

– О, владыка! Имели мы здесь каменотёса, очень милостивого к странным. Но Бог, видя его добродетель, наградил его: теперь он в Константинополе, и стал знатным человеком.

Услышав это, я сказал себе: «Я сделал это убийство». Пошёл в Александрию, сел на корабль и прибыл в Константинополь. Разыскав египетские палаты, я сел у ворот дома Евлогия, ожидая его выхода. Вышел он с великою гордостью, и я воззвал к нему: «Помилуй меня, имею нечто сказать тебе!»

Он не только не захотел взглянуть на меня, но приказал рабам своим бить меня. Я поспешно перешёл на другое место, мимо которого должно было идти ему, и опять воззвал к нему. И опять он приказал бить меня больше прежнего. Таким образом, под дождём и снегом я провёл четыре недели у ворот дома его и не мог побеседовать с ним.

Изнемогши, я ушёл оттуда, повергся перед образом Господа нашего Иисуса Христа и молился со слезами: «Господи, разреши меня от поруки за этого человека! Иначе я оставлю монашество и пойду в мир». Когда я говорил это мысленно, вздремнулось мне, и вот слышу необыкновенное смятение и голос: «Идёт Царица!» Пред Нею шли полки – тысячи тысяч и тьмы тем народа. Я воззвал к ней:

– Помилуй меня, Владычица!

Она остановилась и спросила:

– Чего ты хочешь?

– Я поручился за епарха Евлогия. Повели, чтобы я был уволен от этой поруки.

– Я не вхожу в это дело; удовлетвори, как хочешь, своему поручительству.

Проснувшись, я сказал себе: «Если мне и умереть придётся, не отступлю от врат Евлогия, пока не улучу возможности побеседовать с ним».

И опять пошёл я ко вратам его и, дождавшись, воззвал к нему, но подбежал раб его и нанёс мне столько ударов, что сокрушил всё тело моё.

Придя в совершенное уныние, я сказал себе: «Возвращусь в Скит, и если угодно Богу, он Своим способом спасёт Евлогия. Я пошёл искать корабль, которому надлежало плыть в Александрию. Войдя на этот корабль, я упал от скорби как мёртвый. В этом положении я задремал и в полусне опять увидел себя в храме Святого Воскресения, увидел и священнолепного Отрока, который сидел на камне честного гроба. Отрок воззрел на меня гневно, и от этого окаменело сердце моё, и не в силах я был сказать хотя бы одно слово. «Что ж ты не действуешь по поручительству твоему?» – спросил Отрок и велел повесить меня и бить двум предстоящим Ему. И били они меня довольно долго, приговаривая: «Не начинай дела, превышающего твои меры, не препирайся с Богом, не стужай Божеству».

От страха я не мог отворить уст моих, и, будучи ещё подвешенным, услышал голос: «Царица идёт!» Увидев её, я несколько ободрился и сказал тихим голосом:

– Владычица мира, помилуй меня.

– Чего ты хочешь? – спросила она, как и в первый раз.

– Я повешен здесь за поручительство моё за Евлогия.

– Я умолю за тебя, – сказала она мне.

И я увидел, как она подошла к Отроку и начала целовать ноги Его. Отрок сказал мне:

– Впредь не будешь делать этого?

– Не буду, Владыка! – отвечал я. – Молился я о Евлогии, желая лучшего. Согрешил я, Владыка, прости меня и повели разрешить.

– Иди в келью твою и больше не заботься о Евлогии. Я возвращу его к прежнему добродетельному жительству известным Мне способом.

Я проснулся неизреченно радостным, благодарил Бога и Пресвятую Владычицу.

По прошествии трёх месяцев дошёл до меня слух, что царь Иустин умер, вместо него стал новый царь, который поднял гонение на вельмож умершего царя, в том числе и на епарха Евлогия. Двое вельмож были убиты, имение их разграблено. Было разграблено и богатство Евлогия, а самого его царь повелел найти и убить на месте, Евлогий облёкся в прежнюю одежду, какую носил в дни убожества своего, и ночью бежал из Константинополя. Он возвратился на прежнее место жительства. Собрались к нему поселяне и говорили ему:

– Мы слышали, что ты сделался вельможею.

Он отвечал им:

– Если бы я был вельможей, вы не увидели бы меня здесь, о ком-то о другом вы слышали, я же ходил на поклонение святым местам.

Опомнившись от упоения суетою мира, Евлогий сказал сам себе: «Смирись, Евлогий! Встань, возьми свои орудия и иди на прежнюю работу. Здесь не Константинополь! Иначе, пожалуй, снимут с тебя голову». Он взял орудия ремесла своего и пришёл к камню, в котором однажды нашёл золото. Он надеялся найти его и сейчас. До полудня ударял он в камень и не нашёл ничего. И вспомнились ему обилие яств и наслаждений, которые были прежде, роскошные палаты, обольщения и гордость мира сего… Но он настойчиво говорил себе: «Встань и иди работай: здесь – Египет».

Мало-помалу святой Отрок и святая Владычица привели его в прежнее благочестивое состояние. Бог не забыл прежнего добродетельного жительства его.

«По прошествии нескольких лет, – продолжал рассказывать авва Даниил ученику своему, – оба мы и пришли в это селение. И ты помнишь, как он нас встретил вместе с другими бездомными. А я, как увидел его, вздохнул из глубины сердца и прослезился: «Как велики дела твои, Господи, всё премудро сотворил Ты! Кто чудеса Твои и судьбы, Владыка, может исповедать? Я, грешник, начал уже погибать: едва не вселилась в ад душа моя!..»

Когда Евлогий умыл мои ноги, мы сели за трапезу, а потом я спросил его:

– Как поживаешь, брат?

Он отвечал:

– Молись за меня, отец, потому что я человек грешный, и у меня нет никакого имущества.

– О, если бы ты не имел и того, которое имел!

Евлогий насторожился:

– Почему так, владыка? Разве я чем-нибудь соблазнил тебя? Тогда я поведал ему всё случившееся, и мы плакали вместе. Потом он сказал:

– Молись о мне, чтоб я исправился хотя бы отныне.

И сказал я ему:

– Истинно говорю тебе, брат, не ожидай получить имение, большее того, которое имеешь: будешь получать по одной золотой монете в день. Это даровал тебе Бог на дневное содержание.

«Вот, чадо, – обратился авва Даниил к своему ученику, – я сказал тебе всё об этом человеке, а ты не пересказывай этого никому».

И ученик хранил этот рассказ в тайне до самой смерти святого старца Даниила.

Преподобный Антоний Новый, сын славных и богатых родителей, оставив богатство и славу и возлюбив иноческое житие, поселился в некоторой горе. Там провёл он много лет в безмолвии, удручая себя многими трудами и подвигами. После этого случилось ему однажды читать Лествицу Божественных добродетелей. В конце статьи о послушании он нашёл следующие слова: если жительствующий в безмолвии познает свою немощь и, оставив безмолвие, предаст себя в обучение послушанию, то он, будучи слеп, без труда прозрел о Христе. Обращая непрестанно в уме эти слова, Антоний говорил себе: «После стольких трудов и подвигов иноческих я ещё слеп? Хочу прозреть».

И, оставив пустынное житие, пришёл в общежительный монастырь в Вифинию, расположенный в горах, славившийся жительством иноков.

Он остановился в гостинице у ворот монастыря под видом прохожего.

Несколько дней пробыл тут с прочими странниками. Не желая употреблять монастырскую пищу за просто так, Антоний ходил в ближнюю гору, собирал дрова, носил на плечах и складывал у монастырских ворот. Заведовавший гостиницею монах, увидев это, сказал ему:

– Что делаешь ты, авва? Монастырь не нуждается в твоей помощи. Приходящие к нам употребляют монастырскую пищу как милостыню.

Антоний ответил – Отец, и мне известен этот обычай, но, не желая оставаться праздным, я делаю это по своей доброй воле.

И продолжал жить и трудиться при монастыре, никому ничего не говоря о своём намерении.

Заведовавший странноприимством брат пошёл к игумену и сказал ему об Антонии. Игуменом был блаженный Игнатий, с Божией помощью построивший монастырь своими трудами. Он велел заведующему гостиницей спросить Антония, чего он хочет, так долго пребывая у ворот монастыря. Антоний ответил:

– Если будет на то воля Божия, ради душевной пользы хочу жить с вами.

Тогда игумен велел привести Антония. Он слышал о его высоком подвижничестве. И потому спросил, ради чего тот пришёл к ним. Антоний ответил:

– Хочу стать вам подобным по добродетели.

Игумен возразил:

– Прожив столько лет самочинно, ты не сможешь жить в послушании. Многие, жившие самочинно и стяжавшие некоторые добродетели (воздержание, пост, нестяжание, телесное зло-страдание), подвергшись испытанию общежития, оказались недостаточными даже в тех добродетелях, которыми они прежде, по мнению их, обиловали.

Антоний ответил:

– Об этом и я узнал из учения боговдохновенных отцов и поэтому пришёл к вам, чтоб жить в послушании и получить от вас наставление добродетельного жития.

После этих слов игумен принял его и дал послушание при церкви, довольно тяжёлое и для многих невыносимое. Пробыв некоторое время в этом послушании, Антоний не удовлетворился им, а потому пришёл к игумену и сказал ему:

– Авва, я пришёл сюда для подвига, а данное мне послушание слишком легко.

Тогда игумен отдал его в помощники монаху, заведовавшему виноградником.

Будучи несведущим в возделывании виноградника Антоний постоянно обрезал себе пальцы, но терпеливо занимался возложенным послушанием.

Когда виноград начал созревать, ему было поручено его стеречь. Некоторые из братии, проводившие невнимательную жизнь, просили у него винограда. Он отвечал:

– Мне не позволено делать этого. Виноградник перед вами. Если хотите, берите. Но если возьмёте, мне надо будет сказать об этом игумену, поскольку я ежедневно исповедую ему свои помышления.

Выслушав это, монахи уходили.

Когда собран был виноград, Антонию дали послушание в трапезной. Ежедневно до трёх часов ночи приходилось ему проводить в ней, поскольку на трапезу приходили в разное время да ещё выговаривали ему за плохо приготовленную пищу. За это время износились его одежда и обувь. Антоний стал бедствовать от мороза. Игумен видел это, но одежды не давал, желая доставить духовную пользу. Особенно ноги Антония страдали от мороза. Видя его в такой нужде и в таком страдании, братья соболезновали ему: один подстилал овечью кожу под ноги; другой давал сандалии. Но страдалец ничего не принимал, говоря братии:

– Я точно знаю, что отец наш видит мою нужду, и на него возлагаю всё попечение: когда Бог велит ему, тогда он даст мне нужное за моё смирение.

Миновали зима, лето и осень – Антоний по-прежнему оставался полуобнажённым. Не выдержав, Антоний пришёл однажды к игумену и сказал:

– Владыка! Если монастырь не может снабдить меня необходимым, позволь мне попросить всё это у моих знакомых?

Игумен ответил:

– Мой монастырь питает всю братию и тебя ли одного не может пропитать и одеть? Сначала мы слышали о тебе, что ты подвижник и терпеливо переносишь телесные страдания; теперь же я не вижу в тебе ничего того, что слышал о тебе. Подвергшись ничтожным лишениям для своего же духовного образования, ты оказался малодушен и нетерпелив.

Антоний молчал. Осыпав его всевозможными укоризнами, игумен прогнал его.

Выйдя от игумена, Антоний, ежедневно проливая слёзы о своём окаянстве, стал удручать тело различными образами подвига – спал, сидя на стуле; прежде звона вставал к утрени и занимался псалмопением. Видя его способность ко всякой работе, братья, дав ему в руки лопату, заставляли копать землю. И он смиренно трудился до кровавого пота.

По прошествии длительного времени игумен призвал его к себе и сказал ему наедине:

– Отец! Бог да воздаст тебе мзду за душевную пользу, принесённую братству твоим пришествием к нам и жительством твоим по Боге. Братия мои никогда не получали такого назидания, какое получили твоим богоподражательным послушанием.

И, сказав это, выдал ему одежду, обувь и прочие потребности, наравне с прочею братиею. И с тех пор, когда замечал, что Антоний нуждается в чём-либо, сам тайно приносил нужное к нему в келью. Антоний, приходя к себе, неожиданно находил у себя вещь, в которой нуждался. Пожив богоугодно, он скончался о Господе и приял венец послушания (стр. 71–76).

«В юности моей случилась мне болезнь, от которой я был при смерти, – рассказывал авва Елисей. – Отец мой, прилагая особое старание о моём излечении, ежедневно приглашал врачей. Но они ничего не смогли сделать и сказали отцу, что я через три дня умру. Услышав это, отец был поражён. Обливаясь слезами, он поспешил в церковь святого евангелиста Марка и нашёл там, как сказывал, престарелого монаха. Увидев отца печальным, монах спросил: «Что с тобою, Прокопий? О чём скорбишь?» Отец ответил: «Тот, кто открыл тебе моё имя, откроет и причину моей печали». Старец сказал: «Пошли в дом твой». Увидев меня, старец сказал отцу: «Позови супругу». Мать моя была христолюбива и монахолюбива; отец же ненавидел монахов. И старец сказал ему: «Бог ищет от тебя исполнения трёх заповедей: если сохранишь – дарует жизнь сыну». «Свидетельствуюсь святым евангелистом Марком исполнить всё, что скажешь», – пообещал отец. Тогда старец сказал: «Вот уже пятнадцать лет, как ты прелюбодействуешь, скверня ложе жены твоей; за это Бог посёк преждевременной смертью пятерых детей твоих. Оставь это. Второе: юношу этого не сочетай браком, но предоставь возможность вступить в монашество. Третье: прекрати общение с арианами и феодосианами». Отец сказал: «Сохраню слова твои во все дни жизни моей». Старец помолился, и я выздоровел на третий день. После этого я прожил в доме отца ещё три года. По истечении их отец обручил меня с племянницею жены игемона. Когда же приготовлял всё необходимое к браку, лютый бес привязался к обручённой отроковице и начал мучить её. И её, и мои родители в продолжение семнадцати месяцев водили несчастную по церквам, подавали милостыню, даже водили к волхвам и чародеям, но нисколько не успели – девица пришла ещё в худшее состояние. С общего согласия и совета привели её к отцу Макарию. Туда пришёл и я с нею, и отец мой. Старец, взяв елей и сотворив молитву над ним, повелел матери девицы омыть её и потом помазать елеем от главы до ног. Когда она была помазана, бес начал взывать: горе, горе! И, выйдя из неё, напал на меня и в семь крат сильнее стал мучить. И мучил тридцать дней, пока не пришёл тот старец, который прежде исцелил меня от болезни. Увидев его, отец скрылся. А старец, взяв меня, привёл в свою келью. Проведя ночь в молитве и земных поклонах, он отогнал от меня беса, затем постриг в монахи и вручил авве Исайи, имевшему ещё одного ученика по имени Пётр.

Прожил я у аввы Исайи девять месяцев. Услышав о случившемся со мною, отец послал ко мне четырёх слуг с семью верблюдами, навьюченными всякого рода съестными припасами и овощами, а также письмо. Прочтя письмо, я заплакал. Отец Исайя, увидев в руках моих письмо, отнял его и изорвал. Когда же я вознегодовал за это, он стал меня укорять в присутствии слуг отца.

С этого часа объял меня бес ненависти. Я не мог видеть старца, слышать его голоса. Я смотрел на него, как на скомороха; слова его казались мне стрелами, мечом обоюдоострым. Стоя с ним на молитвах и бдениях, я проклинал его. От великой ненависти и омерзения, которые я испытывал к нему, несколько раз вставал ночью, чтоб убить его, но останавливался, опасаясь жившего с нами Петра. Старец не переставал наставлять меня, иногда увещевая, иногда угрожая. Когда я подходил к Чаше, старец отгонял меня с укоризнами; отлучал от трапезы, говоря: не дам тебе пищи, пока не скажешь: согрешил, прости. Но я делал всё напротив: крал и ел тайно. Когда старец стоял на молитве, я сидел; когда он упражнялся в бдениях, я спал, когда он плакал, я смеялся. Затем бес стал представлять неподобные мечтания о старце в сновидениях. И я, несчастный, верил этим снам. А потом и наяву стал часто видеть то, что прежде видел во сне. Таким образом, вкралась в меня доверенность к скверным и нечистым помыслам на старца. Сидя, говорил я себе в горести о старце: «Ну кто есть этот льстец и лицемер? Он же низкого происхождения! И я, будучи сыном благородных родителей, кипящих богатством, сделался учеником или, в сущности, рабом! Предстою ему как слуга: подаю воду на руки, приготовляю трапезу, ношу воду, собираю дрова, работаю ему как раб! Он бы должен мне работать и повиноваться, а не я ему! Сколько неприятностей, огорчений, скорби и печали, укоризн и бед я потерпел от него! Сколько он принуждал меня алкать, жаждать, бдеть и лежать на голой земле! Сколько он меня унижал! Сколько причинил зла!» Когда бес внушал это, я предавался гневу, почитая себя обиженным, пострадавшим. Помысл внушал: уйди от проклятого и пребывай наедине в келье, подобно всем отцам: он не монах и не христианин. От таких помыслов я начал снова видеть сны о старце, будто он играет с женщиной и скачет пред кумирами; вверившись снам, я утвердился в мысли, что старец – враг Божий и друг бесам.

Вдали от Скита было эллинское капище, среди которого стоял мраморный кумир. Старец имел обычаи каждую субботу выходить из Скита и, сидя в капище, предаваться плачу; были там и гробы язычников. И несколько раз видел я во сне, что старец приносит жертвы и поклоняется идолам, а я считал сны эти истинными. Однажды в час, в который старец обыкновенно уходил в капище, опередив его, я вышел из кельи и спрятался внутри капища в кустарнике. Гляжу, идёт старец, а впереди него – женщина. Оба по очереди вошли в капище, помолились и поклонились идолу и впали в блуд. Затем старец возвратился в Скит, а жена скрылась в кустах. Это я видел семь раз ясно и, твёрдо уверившись в этом, стал садиться у входа в келью и говорить братьям, приходившим к старцу для совета, что авва – блудник и идолослужитель. И говорил это в течение четырёх месяцев. Но сколько бы ни старался, братья, руководимые благодатью, продолжали ходить. Видя это, я сокрушался и, воздевая руки к небу, восклицал: «Господи! Даруй мне терпение!» Я, несчастный, думал, что терплю за правду, и, как творящий добродетель, говорил, воздыхая: «Слава Тебе, Боже!»

Старец, видя меня в таком положении, говорил:

– Чадо доброе! Очисти сердце, смири помыслы, возлюби смирение.

Но я гневался на его слова. Когда сидел с ним за трапезою, пища казалась мне смрадом. И я несколько раз даже не хотел вкушать её. Помыслы внушали: рядом с этим старцем ты не спасёшься. И тогда я сказал себе: «За что терплю такие страдания? В мире я не впал ни в блуд, ни в прелюбодеяние, ни в воровство, ни в убийство». Когда я находился в такой буре от помыслов, отец мой известил меня письмом, что мать умирает; приди, писал, перед смертью повидаться с нею.

По прочтении письма, я сказал отцу Петру, что мне необходимо уйти, чтобы повидаться с умирающей матерью. Брат сказал об этом старцу. Старец стал отговаривать меня, говорить, что, если не послушаюсь, впоследствии буду очень раскаиваться в этом, но будет поздно. Я сказал в ответ:

– Не хочешь ли ты и меня сделать подобным себе идолослужителем и блудником?

Старец ответил:

– Благодать Божия в устах твоих, чадо!

Я же продолжал кричать:

– Обманщик! Идолослужитель!

И многие из отцов стеклись на мой крик, и стали укорять меня и даже проклинать. Я же, водимый бесом, разодрал одежду свою в гневе сверху донизу и, бросив в лицо старцу, вышел из кельи.

Войдя в келью одного из старцев, я украл у него праздничную одежду и отправился в Александрию. Однако нашёл мать умершею, а через три дня скончался и отец. В заботах о богатом наследстве, я раскаивался в том, что принял монашество. Однажды вечером, когда я сказал: «Слава Тебе, Христе Боже мой! Ты избавил меня от обманщика, лживого старца», – я услышал голос, подобный грому: «Пагуба дому Прокопиеву!» Поднялся ветер, дом загорелся с четырёх углов. Мы едва успели выбежать из него. Сбежались жители Александрии, но не смогли помочь. Пламя пожирало даже камни. Я стоял посрамлённый. От великой печали и уныния пошёл я в церковь святого Мины и повергся на помост церковный. Бес, приняв подобие мученика, сказал мне: «Виной всего случившегося с тобой – отец Исайя». И я сказал: «Точно! Этот обманщик – чародей и послал бесов спалить дом мой».

Наутро я пошёл к патриарху и сказал ему:

– Владыко! Отмсти за меня идолослужителю, отцу Исайи: он своим волхвованием сжёг мой дом.

Патриарх сказал на это:

– Немы да будут уста льстивые, глаголющие на праведного беззаконие (Пс. 30, 19).

И только произнёс это, как я увидел мурина, который стал бить меня огненным жезлом и облёк в броню железную. Я упал к ногам патриарха и стал биться. Тогда патриарх простёр ко мне руку, и узы языка моего разрешились. Семь месяцев провёл я, мучимый лютым бесом, представляя собой для всех зрелище, достойное сожаления. Нужно было связывать меня железными цепями. Я бил себя и всех меня окружавших, ел извержения человеческие. Христолюбивые люди одевали меня, потому что я скитался нагой, терзал плоть мою и одежду, муча себя и толкая встречающихся. От недостатка в пище, от грязи и нечистоты, в которых я лежал и валялся, тело моё покрылось струпами, подобно чешуе. Христолюбцы города Александрии, увидев некоторых отцов Скитских, привели их ко мне, но отцы, увидев меня, не узнавали. Тогда христолюбцы сказали:

– Это сын Прокопиев, принявший монашество у аввы Исайи.

Отцы сказали:

– Окажите любовь, доставьте его в Скит.

Христолюбцы приискали проводника с верблюдом, дали ему золотую монету и, связав мне руки и ноги, отправили в Скит. Скитские отцы собрались в церковь, совершили всенощное бдение, помолились обо мне и, помазав всё тело моё елеем, отогнали беса. Однако раны и струпы продолжали мучить меня. Тогда я, недостойный и грешный, рассказал им подробно о случившемся со мною и умолял, чтоб явили мне милость: умолили старца принять меня на покаяние и не допустить ко мне нового искушения от беса.

Старцы пошли и привели отца Петра. Увидев меня лежащего и тело моё, сгнившее от ран и струпьев (отцы, желая преклонить старца к милости и сожалению, сняли с меня одежду, в которой я был, и нагого положили на рогоже), он повергся на меня, и не было конца его слезам. Я лежал в трепете, не смея на него взглянуть. Затем отец Пётр встал, взял некоторых из отцов, пошёл за отцом Исайей.

Когда я увидел идущего ко мне старца, воззвал:

– Раб Божий, помилуй меня, прельщённого бесом! Не оставь меня губительному врагу! По справедливости я наказан!

Пролив слёзы, старец сказал:

– Чадо, понял ли, что падение бывает наказанием для гордых?

– Да, отче!

Тогда старец, перекрестив меня, сказал:

– Господь да простит мимошедшее и да исправит будущее.

Положили меня на носилки и отнесли в келью. Чрез несколько дней я исцелился благодатью Христовой и молитвами старца. После этого я уже пребывал с отцом моим Исайею, во всём ему повинуясь (стр. 155–163).

Рассказывал о себе фиваидский авва, имя которого осталось неизвестным, что был он сыном идольского жреца. Будучи ребёнком, он часто бывал в храме и видел отца своего, приносящего жертвы идолам. Однажды, после того как отец вышел из храма, он проник туда тайно и увидел сатану.

Сатана сидел на троне; многочисленное воинство предстояло ему.

И вот пришёл один из князей его с поклоном. И спросил его Сатана: откуда ты? Отвечал князь: я был в такой-то стране, возбудил в ней войну и большое смятение, произвёл кровопролитие и пришёл возвестить тебе. «Только-то сделал ты в такое продолжительное время?» И велел бить его бичами.

И вот другой приходит поклониться ему. «А ты откуда?» «Был я на море, поднял бурю, утопил корабли вместе с народом». «И сколько времени понадобилось на это?» – «Двадцать дней». И этого повелел бить Сатана.

И третий пришёл поклониться ему. И этого спросил он: откуда ты? «Был, – отвечает, – я в таком-то городе; там праздновалась свадьба: я возбудил ссоры и произвёл большое кровопролитие; сверх того убил жениха и пришёл сказать об этом». «И сколько дней тебе потребовалось на это?» – «Десять». И его приказано было бить.

И ещё один демон пришёл поклониться ему. И когда был спрошен, откуда, ответил: «Из пустыни. Вот уже исполнилось сорок лет, как борюсь я с одним из монахов и едва-едва одержал над ним победу: вверг-таки его этою ночью в блудодеяние.

Услышав это, сатана встал с трона, поцеловал демона, снял с себя царский венец, возложил тому на голову, посадил подле себя на престоле и сказал: «Ты совершил великое и славное дело».

Увидев и услышав это, сын жреца сказал себе: чин монашеский, должно быть, имеет великое значение. И, приняв христианство, вступил в монастырь (стр. 490–491).