Не стихом единым, или Конь в пальто и Пиковая дама

«Не стихом единым…»

«Забыть решительно и смело…»

Единственная моя

Ангел. Хм… Да, собственно, никакой он не ангел в том смысле что огромный, с белоснежными крылами невероятного размаха, взором, поражающим врага в самое сердце. Нет, конечно. Ничего общего. Просто маленькая беленькая пластмассовая фигурка кудрявого ребёночка, сидящего на коленках. С закрытыми глазами и смехотворной пародией на крылышки. Ручки молитвенно сложены, и к ним неловко тоненьким серебристым шнурком прицеплен плоский жестяной крестик. Ширпотребное изделие, подаренное мне, человеку ни разу не верующему моими аналогично атеистическими родителями. Не знаю, чем им приглянулся этот шедевр религиозного экстаза с кургузыми крылышками – куда на таких полетишь?! Да ещё и с крестиком. Масло масляное получается: зачем ангелу крестик?! Ангелы – ого-го! – были воинством Бога-Отца задолго до распятого на кресте Иисуса… Но чем-то эта простенькая статуэточка заинтересовала мою маменьку (нисколько не сомневаюсь, что это был её выбор, у папы такого выбора быть просто не могло: химик-материалист до мозга костей, он не воспринимает потустороннее даже в виде забавной абстракции). Короче, вещица попала в наш дом в качестве родительского сувенира мне на день рождения вместе с компасом (“чтоб в лесу не заблудилась, геолог ты наш”). Меня такой подарочек развеселил, несмотря на напряженное внутреннее состояние – через несколько дней мне предстояла полостная операция в онкологической клинике.

Как сейчас его вижу: маленького, сухонького в нелепых огромных очках в роговой оправе – такие уже давно никто не носит, и, кажется, никто никогда не носил. А глаза под очками чистые и невозможно синие. На тщедушной шейке иногда заметен выбивающийся из-под несвежего воротничка старенькой сорочки маленький жестяной крестик на тоненькой серебристой верёвочке. Он постоянно что-то бормочет. Стоит, глядя куда-то поверх голов, и, вроде ни к кому не обращаясь, говорит, говорит, говорит. Иногда просто повествует, иногда спорит с незримым оппонентом. В такие моменты оказавшийся рядом человек вздрагивает от неожиданности, останавливается, прислушивается или наоборот, старается побыстрее отойти в сторону.

День рождения отмечать не хотелось совсем. Всё как-то быстро закрутилось и повернулось совсем не тем местом, которого ждёшь в преддверии дня рождения. Очередной результат анализа крови не то, чтоб удивил или обескуражил, – он просто поставил волосы дыбом и вызвал какой-то неконтролируемый внутренний озноб. Мой добрейший и дотошнейший эскулап, почесав стильно-куцую причёску, сказала, что руки у неё тоже давно чешутся на определенную часть моего организма. Короче. Для паники повода пока нет, но расслабляться тоже не стоит. А вот проконсультироваться в разнообразных местах с умными людьми на предмет того, где и сколько лишнего откромсать, – это было бы прямо не зря. Поэтому неудивительно, что в день рождения у меня выдалась оригинальная экскурсия в областной онкодиспансер. На стандартный вопрос “сколько вам полных лет” пришлось честно ответить: “Вот как раз сегодня…” Но если такой небанальный выбор места отмечания дня рождения доктора позабавил, то ощупывание моих внутренностей его явно и категорически не порадовало. Ухмыляющаяся хирургическая сущность, распихивая локтями остальных, выкатилась на первый план, раздавив в зародыше все мои тусклые потуги пискнуть что-то в защиту своих оккупированных различными посторонними объектами внутренних органов. На меня смотрели как на умалишённую обречённую. Было понятно, что дальнейшие попытки возражений могут привести к немедленной операции прямо “здесь и сейчас”. Так напугать меня не удавалось раньше никому. Тем более, из врачей. Этот день рождения явно не походил на другие. И так вышло, что, собирая вещи в больницу, я мимоходом прихватила с собой ангела. Потом был наркоз и понеслось…

В тот день он неспешно прогуливался вокруг утиного пруда, изредка поглядывая на то и дело ныряющих уток, и, казалось, был разгорячен подступившими воспоминаниями. Внезапно пошатнулся на какой-то едва заметной неровности тропинки – то ли неловко наступил в ямку, то ли споткнулся о камешек, – и встал как вкопанный. И тут же до меня донеслось:

– Да бросьте! Бросьте, бросьте рассуждать о том, о чем понятия не имеете! Ну что вы можете знать о появлении Человека, грехопадении и Аде?! Ни-че-го вы не можете знать наверняка. Вы можете только повторять с убежденностью барана внушенные вам с детства небылицы, которые уже так затёрты от постоянного пересказывания всеми, кому не лень, что даже не леденят кровь и не будят воображение. Другое дело, хотите ли вы знать, как все было в действительности? Я спрашиваю вас: вы хотите знать правду? Тогда слушайте.

Не был Он падшим. И ничего против Главного не злоумышлял. Ни о каком дворцовом перевороте не думал. Козни не строил. Человека не искушал. Всё это – враньё чистейшей воды! Он Адама этого жалел больше, чем все мы вместе взятые, и уж точно больше, чем тот этого заслуживал. Пакостное было существо, скажу без преувеличения. Никакого уважения к природе: всё, что движется, норовил сожрать, всё, что растёт – растоптать, всё, что торчит – пометить. А Он был самый сердобольный. Трогательный, как ребенок. Возился с этим Человеком без устали. Всё к красоте приобщить пытался. Цветы разноцветные для него выращивал. Ночами звездопады устраивал. После дождя – бонус – радуга. И примерно раз в месяц – полная луна «для вашего для удовольствия». Однажды повел этого убогого на экскурсию в нашу оранжерею чудеса природы показывать: как из косточки дерево вырастает да как из прекрасных цветов спелые плоды формируются. Глазом моргнуть не успел, а паршивец уже все яблоки оприходовал. Причем, вместе с теми косточками, из которых деревья растут. Мы долго потом говорили: “Вот и верь после этого людям!..” Главный к такой выходке отнесся поначалу совершенно индифферентно: он тогда только-только изобрёл Философию и смаковал эту игрушку для ума, призывая нас по достоинству оценить “новизну и прикладное значение”. Главный был Создателем и, как всегда, творил. Рожал теорию Добра и Зла. А теория Грехопадения родилась сама. Одновременно с Евой. Только никто её, теорию эту гадостную, сразу не заметил, потому что все смотрели на Еву. Во все глаза. Вы уже открыли рот, чтобы сказать, что первой была не Ева, а Лилит… Закройте! Закройте свой рот! Вы ровным счётом ничего не знаете! Их было множество до Евы. Сонм неудачных попыток. Целый выводок паразиток, претендующих называться Женщиной. Главный пробовал. Создатель дерзал. Глина была податлива и принимала разные формы. Мы дивились его фантазиям, но всегда были на подхвате. Замысел был грандиозен. Главный делал крупные мазки в нужных ему местах, а выписывание деталей оставалось на нашей совести. Впрочем, понятия Совести еще не существовало. Но от обязанностей нас это не освобождало. И вот, в этой бесконечной, как нам тогда казалось, цепочке появилась Ева – свежая, чуть смущенная, с такой потрясающей улыбкой, что намертво впечаталась в каждую женскую хромосому и не могла уже не передаваться по наследству… Вот вы повторяете с гордостью или горькой иронией “венец творения”, подразумевая Адама, Человека-по-образу-и-подобию, в то время как настоящим Венцом Творения была Ева! АВЕ ЕВА! Вот тогда у нас выросли крылья, и мы воспарили, ибо это было не просто Творение – это было Чудо…

Надо сказать, палату мне отвели, по меркам отделения, люксовую и почти отдельную. Люксовость состояла в наличии вполне приличного телевизора (что, по-моему, является безобразием, если в палате больше одного человека: один непременно хочет посмотреть, скажем, определенное ток-шоу, а у другого именно это вызывает рвотный рефлекс), вместительного холодильника (у меня там после операции как-то полежали пару часов две ложки тёртой варёной свёклы и несколько кружков припущенного кабачка), икон в углу (вот уж воистину: не в коня-атеиста корм), ключа на веревочке от собственной уборной за углом (вещь!) и указанной выше почти-отдельности. Последняя определялась тем, что хотя вторая кровать присутствовала в палате, пациентка на ней возлежала не всегда, а часто отпускалась домой под честное слово, что немедленно приедет, если почувствует себя нехорошо. Она проходила уже четвертый курс химиотерапии. Так мы и встретились: однажды рано утром она буквально вползла в палату. И сразу вокруг засуетились сестрички, её быстро увезли на капельницы. Позже она рассказала, как ей стало плохо к ночи, а к утру она уже мечтала покончить с этим мучительным существованием, но была физически не в состоянии что-то предпринять. У неё адски болело и крутило ВСЁ. Мужа жалела и разбудила только под утро, он сразу же отвез её в клинику. Главный сделал ей очень добрый и очень строгий выговор за то, что не приехала и не позвонила ему “какая разница в какое время”. Пациент не должен страдать. Это непререкаемое убеждение нашего Главного, настоящего Доктора. Поэтому в отделении будут изо всех сил стараться минимизировать тот дисбаланс в организме, который неминуемо несет с собой химиотерапия. Весь персонал ориентирован на это. Кровь берут с первого прокола, легко и непринужденно, из вены, до которой ни в одной лаборатории уже несколько лет никто не может доковыряться – волшебство, да и только. В столовой шутки-прибаутки типа: “каша пшеничная – на вид и вкус приличная” или “сегодня у нас на второе – брехун строганый и картошка депрессивная”. Делается всё, чтоб вызвать улыбку – настроение должно быть хорошим. Приветствуется рукоделие в палатах: дамы вяжут ажурные хлопчатобумажные шляпки одна другой витиеватее. Соседка по палате рассказала, что как раз на четвертой химии волосы начинают покидать голову самым решительным образом, что называется “вдруг”, и она уже купила паричок, подготовилась. Через пару дней уезжала домой в новой прическе. Она работала в прокуратуре и собиралась в командировку в Париж. Да-да, на десять дней, после четвертой химии! Она сомневалась, стоит ли, выдержит ли. Главный настоял: для выздоровления и борьбы с болезнью необходима мотивация. А если по-человечески: ни при каких обстоятельствах нельзя прекращать жить полной жизнью, только так можно выжить.

Ева была Чудо. Божий дар уроду Адаму. Что хотел сказать Создатель? В чём тут был его замысел?! Чего в тот момент в нас было больше: зависти (вот ведь повезло козлине) или сострадания (бедная девочка, за что тебе это)? Они явно были не пара. И им предстояла долгая и счастливая совместная жизнь. Помню, как раз в тот миг, когда Главный нам это объявил и потребовал, чтобы мы придумали широкую гамму противоречивых эмоций для заполнения семейного досуга, у меня под недавно и скоропостижно отросшим крылом засвербил новорождённый Когнитивный Диссонанс. Этакий побочный продукт всеобщей растерянности… Мы были в ступоре. Так и висели на своих только что обретённых крылах между небом и землёй. И дружно пялились на Еву. Вот вы не верите. Я же вижу: вы не верите! Не верите, что ангелы могут ошалеть, онеметь и поплыть. Могут… Ещё как могут! Скажу вам больше: один даже смог влюбиться. И вы догадались, о ком я.

Надо ли говорить, что с тех пор нашим самым желанным местом стала оранжерея, где мы, предвосхищая опыты мичуринцев, страстно упражнялись в растениеводстве, отдавая предпочтение, естественно, цветам самых безумных расцветок и форм с неподражаемыми ароматами. А Он упорно выращивал фрукты. И это было – доложу я вам – очень непросто! Мы тогда знали только яблоки – всё остальное было в проекте или разработке. А, как я говорил, пакостник Адам употребил те яблоки целиком и без остатка. Впрочем, одна косточка умудрилась выскочить из чавкающего рта и затеряться аккурат между грядок с морковью и брюквой. Но этого же никто сразу не заметил! И, забегая вперед, повеселю вас: в соседнем лесочке, у корней красивой раскидистой сосны, там, где паршивец побывал на следующий день после своего святотатственного обжорства, весной проклюнулся росток молоденькой яблони. Вы рассмеялись? От души? Да, именно так: никогда не теряйте надежду – и чудо случится с вами.

Момента своего выхода из наркоза после операции я не помню. Скорее всего, какое-то время я бредила. Сознание было затуманено. Помню, что я громко (и, очень может быть, фальшиво) пела, много пела, похоже, бо́льшую часть своего накопившегося за предыдущую жизнь репертуара. Значит, мне было больно. Несколько раз приходила ночная сестра с уколом. Окончательно очнулась я утром с приходом Доктора. Под его чутким контролем я встала с постели и дошла до раковины. Мне было велено “гулять по возможности”, что я восприняла слишком буквально и немало удивила Главного, встретившего меня после обеда в больничном парке, прогуливающейся под ручку с мужем, приехавшим меня навестить. Такая прыть ему была внове. По-моему, чуть выше я написала “после обеда”? Это очень смелое заявление. Дело в том, что на следующий день после операции пациенту назначают стол № 0. Типа, попей водички, понюхай, что дают другим – и отвали. Но я пребывала в какой-то эйфории и летала (мне так казалось, на самом деле ковыляла нетвёрдой походкой) по аллеям и тропинкам вдоль многочисленных больничных зданий. Они не были подписаны, морг ничем не отличался от лаборатории или очередного лечебного корпуса. Да и ни к чему это: персонал и так знает, а пациенту знать незачем. Раньше времени… Итак, моя пижамка с енотами и новый стёганый халат неутомимо мелькали по всей больничной территории и излучали уверенность в завтрашнем дне. Ещё бы: теперь всё самое страшное позади, вернее, всё самое страшное из меня вырезали. А все перевязки, уколы и отсутствие еды – такие мелочи, что в хороший жизненный микроскоп не разглядеть. Этот вселенский праздник души слегка омрачался неизбежностью предстоящего через пару дней объявления окончательных результатов анализа того, что отрезали и отдали в лабораторию. Конечно, тревога иногда посылала импульсы, вроде “а если найдут…? ой… куда это мурашки побежали?” Но на улице уверенно стоял теплый солнечный сентябрь. Зелень и цветочки разнообразных расцветок и форм радовали глаз. Свежий воздух бодрил. На дикой яблоньке висели маленькие красные ранетки. Сразу вспомнилось детство, как мы по-обезьяньи лазали по таким вот деревьям и с удовольствием ели эти горько-кислые яблочки.

Так что, не мог Он пока выращивать яблоки – не из чего было. А персики мог. К моменту описываемых событий в нашей оранжерее уже вовсю цвело персиковое дерево. Вы когда-нибудь видели, как цветёт персик? Нет? Ну так полезайте! Полезайте в свой этот… тырнэт и посмотрите! Потому что, словами это не передать. Как не передать восхитительный аромат, который кружит голову и заставляет вас самих кружиться от неизъяснимого блаженства. Поэтому – так и знайте, – первый вальс танцевали ангелы, и он реально был персиковый. А как восторженно смотрела на нас Ева! Она быстро уловила суть танца и с удовольствием кружилась с нами. А как она заливисто смеялась, когда кто-нибудь из нас цеплялся крылом за другого, и начиналась форменная куча-мала! Адам танцев под деревом не одобрял. Да он вообще считал танец глупостью, так и говорил: “Глупости всё это! Милая, ты слишком много времени проводишь с обслуживающим персоналом!” Надменный предок Хама. Мы роптали. Мы негодовали. И мы определенно ничего не могли поделать с этим. А Он мог. По крайней мере, пытался. Он говорил: “Послушайте, Адам, вы первый Человек. В вас всё должно быть прекрасно, а не только лицо, дорогой мой! Человек создан, чтобы мыслить и творить. Попробуйте что-нибудь сотворить. На ваше усмотрение. Ну, нарисуйте, к примеру, ангела…” Адам снисходительно хлопал его по плечу и отвечал: “Плёвое дело! Смотри и учись!” Брал уголёк, чертил квадрат, поспешно и неаккуратно его закрашивал и самодовольно констатировал: “Вот.” Наши возмущенные реплики, типа “ну какой же это ангел?! где тут крылья хотя бы? это какой-то чёрный квадрат!..”, он неизменно срезал: “Я вас так вижу! Вы устарели. Вы ни пса не понимаете в современной живописи.” И мы сразу горбились и начинали и вправду чувствовать себя старыми и потерянными. У нас обвисали крылья, и каждый думал: “Зачем мы теперь Создателю? Будущее отдано людям. Наше существование было прекрасно до их появления.” Да что – прекрасно, теперь мы понимали: оно было просто идеальным!

С тех пор прошло четыре года. Опять стоял теплый солнечный сентябрь. Много хороших и разных событий произошло за это время. Жизнь неслась вскачь по нашим судьбам и мечтам, по планете, объятой коронавирусом и политическими дрязгами. Солнце по-прежнему регулярно вставало из-за горизонта. Только мамы больше не было. Она умерла весной, не дождавшись лета, которое так любила. И даже в последние мгновения, когда сознание её было спутанным, и, похоже, не осталось уже никаких чувств, кроме всепоглощающей боли, она хриплым тихим голосом повторяла: “Лето, лето…” И лето очень старалось, очень торопилось прийти пораньше на этот раз. Но смерть торопилась сильнее. Каждый день она вырывала из маминого тела кусочек жизни, и наступил момент, когда не осталось ни кусочка. За четыре часа до этого маму выписали из престижной платной клиники “с улучшением”. Выписку я забирала на следующий день… После маминого ухода папа как-то резко состарился, скособочился и совсем потерялся в себе. Вернее, он стал переселяться в себя, в тот мир, который сам внутри себя построил. Там было счастливое советское прошлое. Там было идеальное сообщество идеальных людей, не знающих сомнений, не совершавших ошибок, справедливо карающих отступников и предателей, которые были подлецами по всей своей сути и другого не заслуживали. Там все были на местах. Там всё было правильно. Там были победы в лыжных соревнованиях и статьи в серьёзных журналах исключительно на русском языке. Там не было ни одной размолвки с мамой, ни одного разговора на повышенных тонах. Она была его единственная женщина – недосягаемая Ева с удивительной улыбкой и потрясающе нежными руками… А берёзы необратимо желтели, и ветер с каждым днем срывал всё больше когда-то живых сочно-зелёных, а теперь золотых умирающих листьев и кружил их в вальсе осени.

Время шло. Возникнув ниоткуда вместе с данной вселенной, оно шло, как и должно идти. Хотя, кто знает, как должно идти время? Вы знаете? Мы не знали, да и не задумывались над этим. Мы просто присутствовали и наблюдали за развитием мира. Персиковое дерево отцвело и начало давать плоды. Изучив проект, мы представляли, как они будут выглядеть, но никто не знал, какие они будут на вкус. По замыслу Главного, приступившего тогда к разработке теории единства противоположностей, после совершенно очаровательных цветов должны были появиться очень непритязательные плоды: не слишком горькие, не слишком кислые и почти не сладкие. С некоторым оттенком тошнотворности и ватной консистенцией. Короче, перед смертью от голода попробовать можно. Курировал проект и отвечал за результат Он. А теперь закройте ваши глаза – нет, вы зажмурились, а я сказал: “закройте глаза”! Закройте основательно и перенеситесь в другой мир, представьте влюблённого по самые уши ангела, создающего… гадость. Ну как, представили? Мы наблюдали за Ним с огромным сочувствием и не меньшим интересом. Самые ушлые быстро придумали тотализатор и предложили делать ставки. И наш ангельский мирок раскололся. Совершенно отпетые романтики ставили на любовь. Другие (и таких было немало!) просто не могли представить себе нарушения дисциплины и были уверены, что Он выберет правила. Несколько моих приятелей рассеяно повторяли: “Не знаю, что и думать…” А я верил в Него. Я уже рассказывал вам, что Он был особенный. Решения Его всегда отличались простотой, изяществом и неординарностью. Конечно, Он не мог подвести Создателя. Но не мог Он и разочаровать Еву. Большинство плодов для отчёта, как и замышлялось, в итоге получили вкус половой тряпки после уборки стрип-бара, но в один самый большой и красивый персик Он вложил всю свою любовь и нежность и преподнес его виновнице этих чувств. Во время созревания чудесный персик невольно дал приют маленькому червячку, привлеченному приятным запахом. Вонзив зубки в мякоть плода, Ева нарушила целостность его жилища и заставила выглянуть наружу. Надо ли говорить, что именно в этот момент мимо проходил Адам (как всегда: не к месту и не ко времени!), вооруженный большим увеличительным стеклом. Дело в том, что не так давно я показал ему экспериментальный вариант подзорной трубы и объяснил, что её изобретут его потомки в будущем для наблюдения за “интересными событиями и природными явлениями, происходящими вдалеке” (на самом деле, я просто хотел отвлечь обалдуя, чтоб свалил подальше и под ногами не болтался со своими модернистскими взглядами на мир вообще и творчество в частности). Гадёныш, не сходя с места, стал подглядывать в трубу за парой кроликов, хихикая и приговаривая “во даёт!”, а потом благополучно потерял замечательный оптический прибор где-то в зарослях терновника. И у него хватило наглости совершенно беззастенчиво явиться ко мне и потребовать замены пропавшего “подарка”. Ну, я и сунул ему лупу: пусть изучит содержимое у себя под ногтями. Не знаю почему, но у меня всегда портилось настроение после встреч с Адамом. Возникало ощущение неотвратимости беды…

Я понимала, что папа провалился в депрессию. После шестидесяти лет жизни с мамой он вдруг оказался один на один с безжалостной реальностью человеческого одиночества. Одиночество давило его и выжимало все жизненные силы. Он пытался окружать себя родными – приходил к нам или звал нас в гости, но боль только усиливалась: мы были сами собой, со своими привычками и образом мыслей, мы никак не могли заменить ту единственную, которая за долгие годы срослась с ним и которую так грубо и беспардонно оторвала от него смерть. Он был подавлен. Он превратился в открытую кровоточащую рану. Любое, вроде бы, ничего не значащее слово могло обратиться солью или битым стеклом. Мама смотрела на него с фотокарточек, расставленных и развешанных в доме, и смотрела, как ему казалось, с укором или грустью. От полного впадения в уныние спасал Кот. Рыжий и толстый. Найденный на стройке десять лет назад маленьким жалким котёнком. Привычка заботиться об этом существе заставляла отвлекаться от мрачных мыслей, а его забавные выходки очень разнообразили потускневшую жизнь. Эта рыжая туша с лёгкостью взлетала на кухонные шкафы под потолком, со всей удалой дури неслась под прикроватный коврик или вальяжно укладывалась на клавиатуру перед монитором, как раз когда хозяин садился править очередную монографию. Разбойнику всё дозволялось, ведь его когда-то любила мама. И с ним в любое время суток можно было о ней поговорить…

Так вот, этот Адам, естествоиспытатель хренов, навёл лупу на персик, который ему протянула Ева со словами: “Как хорошо, дорогой, что ты здесь! Попробуй, какую прелесть мне дал этот милый ангел!” Адам увидел червячка в лупу и от неожиданности заорал так, что услышали на Марсе: ”Змея! Змея! Ева спуталась с полоумным ангелом, который превратился в змею!” Поднялся жуткий переполох: где это видано, чтоб ангелы в змей превращались и Человеков фруктами искушали?! Окружили мы их, стоим, крыльями хлопаем. Червяка к тому времени и след простыл. Позже я узнал, что он до ужаса испугался и зарёкся с персиками дело иметь, шептал знакомой божьей коровке: “Теперь – только яблоки!” Поэтому мы увидели троих: Адама, Еву и Его. Подхалимы тут же донесли Главному. Тот как узнал, что Он посмел, вопреки указаниям, создать съедобный персик, да еще в змею превратился и Еву кормил, разгневался не на шутку. Главный умел праведно гневаться и делал это, что называется, на полную катушку. Поэтому прилетело Ему за ослушание и самодеятельность так, что перья на крыльях обуглились. Нас как ветром сдуло (а может, и правда сдуло, потому что буря бушевала с громом и молниями). И всё же я рискнул выглянуть из-за мшистого валуна, где лежал, вжавшись в землю, вцепившись в густую траву. Я не мог не выглянуть – я считал Его своим другом. И я видел, с каким достоинством и горечью Он уходил. Ураган свирепо бесчинствовал вокруг, но будто не касался Его. Он был безмерно одинок. Он был раздавлен. Он уходил в себя всё глубже и глубже. Таял на глазах… А знаете, как мы Его звали? Конечно, откуда вам знать?! Так вот, Его звали АД: Абсолютное Добро. И первому Человеку, Адаму, дали производное имя, питая самые радужные надежды… Теперь вы видите, что получается, когда добро абсолютно?.. Теперь вы понимаете, что реальная история не имеет ничего общего с той ерундой, которую вы привыкли слушать?