Судьба Лондона: катастрофы

Повесть о Лондоне в тисках арктической зимы, показывающая опасность, которую может принести любая зима – голод, холод и пожар.

I

Редактор газеты "Дейли Чат" немного смутно понимал, зачем он вообще спустился в офис. Термометр опустился до 11°, и есть все шансы, что до рассвета температура упадет до нуля, а утреннюю газету нельзя заполнить сводками погоды. Кроме того, с севера от Трента ничего не поступало, кроме краткой информации о том, что телеграфная и телефонная связь там невозможна. Была сильная метель, выпал обильный снег, усиленный страшным морозом, и наступило безмолвие.

Завтра, 25 января, выйдет довольно скудная газета, если только Америка не воспрянет духом и не пришлет что-нибудь горячее. Газета "Лендс-Энд" часто оказывала такую помощь. Например, очередной статьей о "Тресте говядины и хлеба". Окажется ли Сайлас X. Бретт успешным в своей попытке перехватить мировые поставки? То, что год назад Бретт был помощником ломбардного маклера, не имело большого значения. То, что в любой момент он мог превратиться в авантюриста без гроша в кармане, имело еще меньшее значение. С точки зрения прессы он был хорош для трех колонок.

Пришел главный "подменыш", дуя на пальцы. Его замечание, что он промерз до мозга костей, не вызвало особого сочувствия.

– К завтрашнему дню мы станем похоронной газетенкой, – отрывисто сказал редактор.

– Так и есть, – бодро признал Гоф. – Мы нарисовали захватывающую картину непроходимой для судов Темзы – и хорошо, если так и будет после недели такой арктической погоды. В течение нескольких дней не было доставлено ни одной туши или мешка муки. В сложившихся обстоятельствах мы с полным основанием предсказываем хлебный и мясной голод. И мы, как обычно, высмеяли Сайласа X. Бретта. Но все равно, это плохая новость.

Редактор подумал, что ему пора идти домой. Но все же он задержался, надеясь на то, что что-нибудь да подвернется. Было уже немного за полночь, когда он начал улавливать признаки волнения, которое, казалось, кипело в комнате заместителя редактора. Снаружи послышался стук шагов. Как по волшебству, помещение стало гудеть, как улей.

– Что ты нашел, Гоф? – крикнул редактор.

Гоф ворвался в комнату с охапкой листков в руках.

– Бретт лопнул, – задыхался он. – Это настоящая находка, мистер Фишер. У меня здесь достаточно материала, чтобы сделать три колонки. Бретт покончил жизнь самоубийством.

Фишер выскользнул из своего пальто. Все приходит к тому, кто ждет. Он пробежался своим натренированным взглядом по разрозненным фрагментам, он уже видел путь к красивой проработке.

– Опасность из-за угла миновала, – сказал он позже, – но факт остается фактом – нам все еще не хватает припасов; в морях мало судов с провизией, и если бы они были рядом, то не смогли бы войти в порт, когда кругом лед. Не надо говорить, что Лондон на грани голода, но намекнуть на это можно.

Гоф подмигнул и удалился. Час спустя прессы уже вовсю лязгали и пыхтели. Последовали горячие сообщения о содержимом, и Фишер сонно пошел по снежной дороге Бедфорд-Сквер с ощущением, что в мире, в конце концов, не все в порядке.

Было пронзительно холодно, ветер поднялся с востока, голубое небо последних дней исчезло.

Фишер пошатнулся от ветра, который, казалось, вцепился в самую его душу. Добравшись до дома, он вздрогнул, свесившись над печью в холле.

– Боже мой, – пробормотал он, взглянув на барометр. – С обеда опустился на полдюйма. А на крыше такая глубина снега, что можно было бы лежать. Никогда не припомню, чтобы Лондон был под ударом настоящей метели, но сейчас она пришла.

Пока он говорил, порыв ветра, сотряс дом, словно от беспричинной ярости.

II

Вечером 24 января на Лондон обрушилась мощная снежная буря. Не было никаких признаков ослабления лютого мороза, но ветер внезапно переменился на восточный, и почти сразу же начался снегопад. Но пока не было и намека на грядущее бедствие.

Чуть позже полуночи подул штормовой ветер во всю силу. Снег падал в виде порошка, настолько мелкого, что его почти не было видно, но постепенно его масса становилась все глубже, пока к рассвету на улицах не образовался слой в восемнадцать дюймов. Некоторые магистрали, идущие против ветра, были выметены, как свежескошенное поле, в других сугробы достигали четырех-пяти футов в высоту.

Рвущий, ревущий, пронизывающий ветер все еще дул, когда наступил серый день. Мелкий снег по-прежнему звенел о стекло и кирпич. К девяти часам были оборваны сотни телефонных проводов. Снег и сила ветра рвали их на части. Насколько можно было выяснить на данный момент, то же самое произошло и с телеграфными линиями. К одиннадцати часам не было доставлено ничего, кроме местных писем, и почтовые власти уведомили, что ни одна телеграмма не может быть гарантирована в любом направлении за пределами радиуса. С континента вообще ничего не поступало.

Тем не менее, казалось, что причин для беспокойства нет. Снег должен был скоро прекратиться. В Сити не было абсолютно никаких дел, поскольку три четверти жителей пригородов не успели добраться до Лондона до двух часов дня. Час спустя стало известно, что с полудня ни на одной лондонской конечной станции не было запланировано ни одного поезда.

Глубокие разрезы и тоннели были одинаково непроходимы из-за снежных заносов.

Но снег должен был скоро прекратиться, так больше продолжаться не могло. И все же с наступлением сумерек снег продолжал падать все той же серой кружащейся пудрой.

В ту ночь Лондон был похож на город мертвых. За исключением тех мест, где сила шторма вымела целые участки, сугробы были высокими, в некоторых случаях они достигали окон второго этажа. В начале дня была предпринята слабая попытка расчистить дороги, но только две или три главные дороги, идущие на север и юг, а также на восток и запад, стали пригодны для проезда.

Тем временем мороз не ослабевал ни на йоту. Даже днем термометр устойчиво держался на отметке 15° ниже нуля, обычная твидовая одежда среднестатистического британца была не слишком подходящим материалом для защиты от такого ветра. Если бы не пронизывающий ветер, состояние вещей могло бы быть терпимым. В Лондоне бывали и более холодные погоды, если судить по градусам, но никогда не было ничего такого, что бы так трепало и сковывало. И все же мелкий белый порошок падал.

После наступления темноты переход с одной главной дороги на другую представлял собой настоящую опасность. Опоздавшие пробирались по своим улицам, не имея ни малейшего представления о местности, снежный покров был совершенно ослепительным. В укрытых уголках власти развели пылающие костры для безопасности полиции и населения. В течение нескольких часов на улицах не было видно ни одного автомобиля.

К концу первых 24 часов среднее количество выпавшего снега составило четыре фута. Узкие улицы были завалены белым порошком. Большинство улиц на южной стороне Стрэнда представляли собой просто серые крепостные валы. То тут, то там из верхних окон выглядывали люди и тревожно звали на помощь. Таково было зрелище, которое Лондон представлял на рассвете второго дня.

Лишь почти к полудню 26 января снегопад прекратился. В течение тридцати шести часов шторм безжалостно обрушивал свою силу на Лондон. Ничего подобного не было на памяти человечества, ничего подобного не было зафиксировано. Тонкая пелена облаков рассеялась, и солнце осветило сверкающую сцену.

Странный, неподвижный, причудливый Лондон. Белый безлюдный город с одинокими пешеходами, которые выглядели как-то неуместно в городе, где ожидаешь увидеть миллионы тружеников. И все же те немногие люди, что были здесь, казалось, не вписывались в эту картину. Скрип их ног по хрустящему снегу был оскорбительным, приглушенная хрипота их голосов раздражала.

Лондон проснулся в тревожном предчувствии грядущей катастрофы. К полудню из-за непрекращающегося мороза снег стал достаточно твердым для движения транспорта. Любопытное зрелище людей, вылезающих из окон своих спален и скатывающихся со снежных гор на улицы, не вызывало удивления. Что касается рабочих будней, то о них совершенно забыли. На время лондонцы превратились в лапландцев, первой и главной мыслью которых были еда и тепло.

Насколько можно было судить, полоса бурана шла с востока по прямой линии шириной около тридцати миль. За Сент-Олбансом снега было очень мало, то же самое можно сказать и о юге от Редхилла. Но сам Лондон находился в центре арктической, скованной льдом страны и был почти так же недоступен для внешнего мира, как и Северный полюс.

Практически не было никакой движущей силы, кроме подземных железных дорог, и большинство осветительных приборов было повреждено штормом; и последнее несчастье – мороз повлиял на газ, так что вечером Лондон практически погрузился во тьму.

Но главной нуждой многих тысяч людей было топливо. Уголь был на пристанях, но доставить его до места назначения было совсем не просто. Легкие сани и лошадь могли проскользнуть по замерзшему снегу, но тяжело нагруженная телега оказалась бы абсолютно не в состоянии двигаться вперед. Можно было бы что-то сделать с электрическими трамваями, но все подвесные провода были отключены.

Кроме того, большие зерновые причалы вдоль Темзы были очень низкими. Местных подрядчиков и торговцев нисколько не пугали капризы мистера Сайласа X. Бретта; они покупали впрок, будучи совершенно уверены, что рано или поздно их предусмотрительность будет вознаграждена.

Поэтому они торговали из рук в руки. Такой же политики придерживались и мелкие звенья оптовых торговцев мясом, которые снабжали мясом практически весь Лондон. Подавляющее большинство представителей трудящихся классов платят по американским ценам и получают американскую продукцию, огромное количество которой пользуется ежедневным спросом.

Здесь снова возник Сайлас X. Бретт. Опять оптовики отказались заключать контракты, кроме как на день.

И последнее и самое худшее: Темза – главная магистраль для поставок – единственный раз на памяти живых людей была скована льдом ниже Гринвича.

Лондон находился на осадном положении, таком же плотном и тяжелом, как если бы у его ворот стояла иностранная армия. Снабжение было прекращено и, вероятно, будет оставаться таковым еще несколько дней.

Цена на хлеб быстро выросла до девяти пенсов за буханку, а самое дешевое мясо невозможно было купить дешевле двух шиллингов за фунт. Бекон, мука и тому подобные продукты подорожали в соответствующем соотношении; уголь предлагался по 2 фунта за тонну, с условием, что покупатель должен доставить его сам.

Тем временем извне не поступало никаких радостных новостей – Лондон казался отрезанным от всего мира. Все было настолько плохо, насколько может быть плохо, но более рассудительные люди понимали, что дальше будет еще хуже.

III

Вид фигуры, ковыляющей по сугробам к окну спальни на Кеппел-стрит, не вызвал никакого удивления в груди непоколебимого полицейского. Это был единственный способ проникнуть в некоторые дома в этом районе. Однако чуть дальше тротуары были чистыми и твердыми.

Кроме того, фигура стучала в окно, а грабители обычно так не поступают. Вскоре спящий внутри проснулся. По отблескам масляной лампы он понял, что уже двенадцать.

– Что-то случилось в офисе? – пробормотал Фишер. – К черту газету! Зачем беспокоиться о публикации "Чат" в такую погоду?

Он скатился с кровати и распахнул окно, сквозняк ледяного воздуха на мгновение стиснул его сердце в смертельной хватке. Гоф вскочил в комнату и поспешил закрыть окно от ледяного воздуха.

– Почти пять ниже нуля, – сказал он. – Вы должны прийти в офис, мистер Фишер.

Фишер зажег газ. На мгновение он залюбовался фигурой Гофа. Его голова была замотана в тряпку, оторванную от старой куртки из тюленьей шкуры. С головы до ног он был закутан в овчину, снятую с туши животного.

– Эта шкура досталась мне от старого арктического путешественника, – объяснил Гоф. – Внутри она довольно засаленная, но не пропускает этот гибельный холод.

– Я же сказал, что не стоит возвращаться в офис сегодня вечером, – пробормотал Фишер. – Это единственное место, где я могу нормально согреться. Хорошая газета нам ни к чему – завтра мы не продадим и пяти тысяч экземпляров.

– Продадим и еще как, – нетерпеливо вставил Гоф, – Хэмпден, член от Восточного Бэттерси, ждет вас. Одна из ловких городских группировок зажала в уголь. В Лондоне около полумиллиона тонн, но в ближайшие дни ожидать новых поставок не приходится. Вчера вся партия была скуплена небольшим синдикатом, и цена на завтрашний день установлена на уровне трех фунтов за тонну – для начала. Хэмпден в ярости.

Фишер поспешно натянул одежду. Журналистский инстинкт пробудился.

У двери Фишер попятился назад, так как его обдало холодом. В двух пальто и с шарфом на голове холод, казалось, вытягивал из него жизнь. Луна сияла на стальном небе, в воздухе висели мелкие иголочки мороза, а на ворсистой груди Гофа лежал густой иней. Сады на Рассел-сквер были одним сплошным курганом, Саутгемптон-роу – одной белой трубой. Гофу и Фишеру казалось, что Лондон принадлежит только им.

Они не разговаривали, говорить было практически невозможно. Фишер, пошатываясь, прошел в свой кабинет и, запыхавшись, выпил бренди. Он заявил, что у него нет никакого настроения. Его усы болезненно свисали, как будто на их концах висели два тяжелых бриллианта. Прекрасная атлетическая фигура Джона Хэмпдена, члена парламента, яростно ходила взад и вперед по кабинету. Физическая слабость или страдания казались ему чуждыми.

– Я хочу, чтобы вы хорошенько это втерли, – кричал он. – Напечатайте об этом в завтрашнем "Чат". Это эксклюзивная информация, которую я вам даю. При правильном подходе в Лондоне достаточно угля, чтобы преодолеть этот кризис. Если с ним не обращаться должным образом, то несколько сотен семей погибнут от холода и голода. Государство должно иметь право конфисковать уголь в условиях такого кризиса и продавать его по справедливой цене, а при необходимости – раздавать. А сейчас у нас есть горстка богачей, которые хотят нажиться на великом народном бедствии. Я имею в виду Хейса, Рис-Смита и прочих. Вы уже сталкивались с ними раньше. Я хочу, чтобы вы призвали малоимущие слои населения не терпеть это отвратительное безобразие. Я хочу пойти завтра днем в Палату общин с тысячами честных рабочих людей за моей спиной, чтобы потребовать прекращения этого преступления. Никаких беспорядков, никакого насилия. Рабочий, который покупает уголь по центнеру, пострадает больше всех. Если же я добьюсь своего, он вообще не пострадает – он просто возьмет то, что ему нужно.

Глаза Фишера блестели в огне битвы. Он уже согрелся, и большая доза бренди сделала свое дело. В его руках была отличная и популярная партия. Беды от вьюги, снега и мороза было достаточно, но беда от нехватки угля была бы просто ужасной. С юридической точки зрения, не было никакой возможности помешать бандитам из Сити извлечь максимальную выгоду из своей добычи. Но если несколько тысяч рабочих в Лондоне решат, что им нужен уголь, ничто не сможет им помешать.

– Я сделаю все, что в моих силах, – воскликнул Фишер. – Я сниму пальто, чтобы работать – образно, конечно. Завтра в Палате представителей должно состояться увлекательное послеобеденное заседание. В целом я рад, что Гоф вытащил меня.

Газета "Чат" немного запоздала с выходом в печать, но, учитывая, что выпустить что-либо подобное в стране было невозможно, это не имело большого значения. Фишер и Гоф использовали свою возможность по максимуму. Уши господ Хейса и Ко, вероятно, будут трепетать от "Чат" уже утром.

Фишер закончил со вздохом глубокого удовлетворения. Закутавшись в шинель и шарф, он спустился на улицу. Холод ударил как никогда пронзительно. Запоздалый полицейский, настолько оголодавший, что почти лишившийся чувств, попросил бренди – чего угодно, лишь бы поддержать замерзшие тело и душу. Гоф, надежно укрытый своей гротескной дубленкой, уже исчез на улице.

– Заходите, – простонал Фишер. – Это ужасно. Я собирался домой, но, клянусь, я не могу даже смотреть на это. Сегодня ночью я буду спать у камина в своем кабинете.

Человек в синем медленно оттаивал. Его зубы стучали, лицо было жутко синим.

– И я тоже вынужден просить приюта, сэр, – сказал он. – Меня выгонят из полиции. Я потеряю свою пенсию. Но что толку от пенсии офицеру, которого подобрали замерзшим в Стрэнде?

– Это логично, – сонно сказал Фишер. – А что касается грабителей…

– Грабители! В такую ночь! Я бы хотел, чтобы улицы Лондона всегда были такими же безопасными. Если бы мне позволили развести огонь, сэр…

Но Фишер уже спал, пристроившись рядом с камином.

IV

Тревожное впечатление, произведенное специальным сообщением из "Чат", вскоре подтвердилось на следующее утро. На пристанях не было угля дешевле трех шиллингов за центнер. Некоторые из бедняков купили его по этой цене, но большинство отвернулось, бормоча о мести и глубоко разочарованное.

Куда бы они ни пошли, их ждала одна и та же история. Такой же стереотипный ответ был дан на Кингс-Кросс, Юстоне, Сент-Панкрасе и на Каледонской дороге. Ситуация внезапно стала опасной и критической. Угрюмый, мрачный, злобный поток хлынул обратно на запад и устремился к Трафальгарской площади. Было надето много овечьих шкур, так как идея Гофа стала популярной.

Каким-то таинственным образом стало известно, что Джон Хэмпден собирается выступить на массовом собрании. К половине второго Трафальгарская площадь и подходы к ней были заполнены. Немного позже появился Хэмпден. Было очень мало радостных возгласов и энтузиазма, так как было слишком холодно. Толпа не была склонна к беспорядкам, все, чего они хотели, это чтобы народный трибун указал им способ достать уголь – их единственную необходимость – по разумной цене.

Хэмпден тоже был необычайно тих и сдержан. В его речах не было той необузданной ярости, которая обычно сопровождала его выступления. Он призывал к спокойствию и благоразумию. Он пообещал огромному собранию, что до ночи он покажет способ достать уголь. Все, что ему требовалось, – это огромная организованная толпа у собора Святого Стефана, где он собирался практически сразу же начать задавать вопросы министрам о нынешнем кризисе. В газете был один вопрос, о котором он в частном порядке уведомил президента Торгового совета. Если из этого ничего не выйдет, он будет знать, как действовать.

Больше ничего не было сказано, но и этого было достаточно. Час спустя вокруг собора Святого Стефана собралась плотная масса людей. Но они были мрачны, молчаливы и организованны.

Для обычного дневного заседания Палата была заполнена до отказа. Когда свет упал на квадратное жесткое лицо Джона Хэмпдена, заунывный зануда, рассуждающий на какую-то банальную тему, разразился воем. Через минуту Хэмпден поднялся.

Он четко и ясно сформулировал свой вопрос. Затем он повернулся лицом к скромно удаляющимся мистеру Джону Хейсу и его коллеге Рис-Смиту, и в течение десяти минут они терзались под ударами его горькой язвительности. Насколько он смог понять из весьма туманного ответа представителя Совета по торговле, правительство было бессильно что-либо предпринять в этом вопросе. Кучка финансистов сознательно решила положить деньги в свой карман за счет большого несчастья, постигшего Лондон. Если только новый синдикат не сочтет нужным склониться перед общественным мнением…

– Это деловая сделка, – заикаясь, произнес Хейс. – Мы не уступим. Если правительство захочет выделить грант бедным классам…

Гневный крик заглушил это предложение. Все члены палаты приняли участие в горячей манифестации. Единственными двумя спокойными головами там были спикер и Джон Хэмпден. Первый лорд поднялся, чтобы плеснуть масла в мутные воды.

– Есть выход, – сказал он. – Мы можем принять небольшой законопроект, дающий парламенту полномочия приобретать все топливо и провизию для общественного благосостояния в условиях подобных кризисов. Это можно сделать по аналогии с законопроектом о динамите. Через два дня законопроект будет в своде законов…

– А в это время бедные слои населения окажутся замороженными, – воскликнул Хэмпден. – Лидер Палаты сделал все возможное, он позаботится о том, чтобы законопроект стал законом. После сегодняшней ночи рабочие Лондона будут готовы ждать, пока закон не даст им право забирать припасы без страха наказания. Но вы не можете наказать толпу, подобную той, что собралась на улице. Я собираюсь показать всему миру, чего могут добиться несколько тысяч решительных людей. Если два почтенных члена напротив хотят посмотреть, как это делается, пусть сопровождают меня, и я дам им личную гарантию безопасности.

Он махнул рукой в сторону Палаты представителей; он покинул свое место и вышел. Хейс поднялся, чтобы выступить, но его никто не слушал. Драматический эпизод подошел к завершению, а Хэмпден обещал еще один. Через несколько минут палата опустела. Снаружи стояла плотная масса молчаливого, терпеливого, дрожащего человечества.

– Чудесный человек, этот Хэмпден, – прошептал первый лорд президенту Торгового совета, – интересно, что он сейчас замышляет. Если бы эти люди там, снаружи, только знали о своей силе! Тогда у меня было бы больше свободного времени.

V

Снаружи дома огромная толпа людей, молчаливых, мрачных и решительных, ждала Хэмпдена. По толпе пронесся глубокий ропот, когда те, кто стоял впереди, прочитали по лицу Хэмпдена, что его дипломатия потерпела неудачу.

Его упрямая челюсть стала более твердой, если это было возможно, в глубоко посаженных глазах появился блеск. Значит, жадные капиталисты собирались получить свой фунт плоти, они не постеснялись разжиреть на общественном несчастье.

Хэмпден стоял у перил Палас-Ярда и в короткой, отрывистой речи все объяснил.

Присутствовали только те, кто нуждался в угле. Но завтра, послезавтра и так далее придут другие. Тогда пусть идут и берут. Все должно быть сделано в идеальном порядке. На Кингс-Кросс, Юстоне, Сент-Панкрасе, на Каледониан-роуд были огромные запасы, достаточные, чтобы дать пару или около того центнеров на голову и оставить достаточно для нужд других. Пусть идут и берут. Пусть каждый настаивает на том, чтобы оставить после себя ваучер, подтверждающий, что он взял столько-то, или, если у него есть деньги, внести их там и сразу по обычной зимней ставке за центнер. Этот метод был бы грубым, напоминающим правило большого пальца, но он был бы гарантией честности и респектабельности. Военных в Лондоне было совсем немного, и против такой силы полиция была бы совершенно бессильна. Это должна была быть бескровная революция и защита прав человека.

Констебль шагнул вперед и тронул Хэмпдена за плечо. Большинство из тех, кто находился поблизости, знали, что произошло. Хэмпден был арестован за подстрекательство толпы к незаконным действиям. Он мрачно улыбнулся. В конце концов, закон нужно уважать. Без малейшего признака враждебности огромная масса людей начала расходиться. Они дружно повернулись лицом к северу. Северо-Западный район должен был быть захвачен.

– Полагаю, это дело может решиться залогом? – отрывисто спросил Хэмпден.

– При определенных условиях, сэр, – сказал инспектор. – Я должен буду предъявить вам официальное обвинение, а вы должны будете пообещать, что больше не будете принимать никакого участия в этом преступлении.

Хэмпден с готовностью пообещал это. Он выполнил свою часть работы так, что остальное не имело значения. Сейчас он выглядел усталым и изможденным, что и следовало ожидать, ведь он просидел всю ночь с несколькими десятками представителей трудового коллектива, планируя это мероприятие. Он сделал по этому поводу ремарку Фишеру, который стоял рядом, мысленно фотографируя великое событие.

Затем он нетерпеливо подошел к Хэмпдену.

– Мне нужны все подробности, – сказал он. – Я не был настолько глуп, чтобы считать, что все произошло спонтанно. Вы, должно быть, работали как лошадь.

– Так и есть, – признал Хэмпден. – Дело в том, что опасности, которые могут подстерегать лондонцев, давно стали моим любимым предметом исследования. И когда наступает такая вещь, будь то голод, наводнение или арктическая зима, мы непременно оказываемся под прицелом жадного капиталиста. И я знал, что правительство будет бессильно. Топливо, или его нехватка, было одной из самых первых идей, которые пришли мне в голову. Я выяснил, где хранятся большие запасы, и довольно точно определил, каковы нормальные складские резервы. Я закрепил эти цифры в памяти. Вы можете себе представить, насколько они были полезны прошлой ночью. В этой организованной толпе около двухсот представителей профсоюзов, и каждый из них точно знает, куда идти. Не будет ни толчеи, ни беспорядков, ни путаницы. И до наступления темноты каждый получит свой уголь.