Диагноз: любовь

*

Несколько лет назад Татьяна не уследила, и Даша, разумеется, ушла гулять в тонкой куртке и без шарфа. «Ох уж эти подростки! Относятся к своему здоровью совершенно безалаберно, все боятся перед приятелями показаться не такими крутыми. А потом болеют! Вот и сейчас, на улице холод, а Дашка в осенней курточке. Ну разве ее убедишь в том, что это опасно?» – думала женщина. У Татьяны не всегда было время следить за Дашкой, но ее дочь была уже достаточно взрослой девочкой, и женщина надеялась на ее сознательность. Тем более Даша всегда была не по годам развитой и хлопот особенно не доставляла. Бывало, конечно, что и капризничала, и не слушалась, но случалось такое редко.

Даша вернулась с прогулки замерзшая, шмыгающая носом.

– Вот видишь, – поучала Татьяна, – я говорила тебе одеваться теплее. Теперь еще заболеешь, будет тебе врач уколы делать.

– Не заболею, мам, ты со мной прям совсем как с маленькой.

– А какая же ты есть? Ты для меня всегда маленькой будешь. Даже в сорок.

Однако опасения Татьяны подтвердились. На следующий день Даше стало хуже, появились кашель, боли. Татьяна списала это на обычную простуду и не придала особого значения. Лечила дочь народными средствами – чаем с малиной, молоком с медом. Но лучше Даше не становилось, а когда у девочки поднялась температура под сорок, Татьяна всерьез перепугалась, вызвала врача, и дочку увезли в больницу с подозрением на пневмонию.

На следующий день подозрения не подтвердились, оказалось, что у Даши обычное ОРВИ. Однако отпускать девочку домой врачи не решились и оставили ее в больнице. С одной стороны, Татьяна почувствовала облегчение – у нее сейчас совершенно не было времени ухаживать за больной дочерью. По работе горела очень сложная сделка сразу с семью квартирами, и Татьяна была занята практически круглосуточно. Бросить такой серьезный проект она не могла – прибыль обещала быть весьма ощутимой. А потому новость о том, что девочка побудет какое-то время в больнице, пришлась даже кстати. Конечно, Татьяну мучила совесть: что за мать обрадуется госпитализации ребенка, – но женщина успокаивала себя: с девочкой ничего серьезного не приключилось, зато она будет находиться под наблюдением профессионалов, которые отлично о ней позаботятся.

В первый день Татьяна примчалась к дочери, когда часы посещения практически закончились. Медсестра на проходной проводила женщину неодобрительным взглядом, но вслух ничего не сказала. Девочка лежала на кровати и читала книгу. Выглядела дочка очень бледной и несчастной. У Татьяны сжалось сердце.

– Дашенька, ну как ты, очень плохо себя чувствуешь? – участливо спросила женщина.

– Да нет, нормально.

– Скучно тебе здесь, наверное? Я привезла тебе книги, чтобы не так тоскливо было.

– Спасибо. У нас тут есть несколько книжек от выписавшихся пациентов.

– Ну не скучай, скоро тебя выпишут, а я буду каждый-каждый день тебя навещать.

– Да не волнуйся, мам. У меня все нормально.

Татьяна провела с дочерью каких-то десять минут, после чего медсестра строго объявила часы посещения оконченными и попросила женщину удалиться из палаты.

На следующий день и во все последующие дни Татьяне так и не удалось вырваться с работы, чтобы навестить дочь. Проект оказался гораздо более сложным, чем представляла себе женщина, и отнимал практически все время. Татьяна успевала только поспать, да и то часов шесть. Она очень переживала, что не приходит к Даше, хотя и обещала, и постоянно звонила дочери по телефону, справлялась о здоровье, просила прощение за свое отсутствие. Даша неизменно отвечала, что все в порядке и Татьяне не следует волноваться. Конечно, женщина не могла не волноваться, не могла и не чувствовать свою вину, но изменить обстоятельства ей было не под силу.

Когда спустя семь дней Дашу выписали, Татьяну не покидало чувство того, что девочка затаила на нее обиду. И хотя она объяснила дочери ситуацию и тысячу раз извинилась, женщине все равно казалось, что в их отношениях что-то неуловимо изменилось, как будто надломилось. Даша неизменно утверждала, что все в порядке, но Татьяна не переставала чувствовать вину.

*

Татьяна рассказала мне об эпизоде с больницей, который, как ей казалось, объяснял происходящее с дочерью в настоящее время. Она утверждала, что, бросив дочь в больнице, такую одинокую и несчастную, без родительского внимания, нанесла ей непоправимую травму. Я попробовал логически обговорить это с Татьяной. Спросил ее, много ли времени они с дочерью разговаривали в обычной жизни. Высказал свое предположение, что, раз Даша любит читать, то наверняка в больнице ей не было так уж плохо. Она проводила время за своим любимым занятием в тишине и покое.

Татьяна истово спорила со мной, но на ее лице читалось скорее недоумение, нежели злость. Она не понимала, как вообще можно спорить о том, что она считала истиной в последней инстанции. Нам еще предстояло разобраться – откуда оно, это чувство вины, вдолблено ли оно родителями или мужем, или это личная инициатива Татьяны – брать на себя ответственность за все, что происходит вокруг.

Мы договорились встречаться раз в неделю.

*

Накануне второй сессии Татьяна позвонила мне, долго извинялась и предупредила что, возможно, на сессию опоздает. К сожалению, после нее у меня была назначена встреча с другим клиентом, поэтому я был готов принять Татьяну, сократив сессию на время ее опоздания. Она еще раз извинилась, поблагодарила меня и попрощалась.

На следующий день она снова позвонила мне примерно за час до сессии, опять извинилась, сказала, что может опоздать, заверила меня, что не собирается уходить из терапии, просто так складываются обстоятельства. Сказала, что оплатит полную сессию и даже спросила, не нужно ли будет заплатить неустойку за опоздание. Я напомнил ей, что она уже звонила накануне, и что этот вопрос уже решен, и ничего страшного не случилось.

В итоге опоздала Татьяна ровно на две минуты.

Войдя в кабинет, она снова несколько раз извинилась и рассказала о причинах, заставивших ее задержаться. Посетовала на свою слабохарактерность: не смогла раньше уйти от мамы.

Я был немало удивлен такому поведению Татьяны: на первой сессии она произвела на меня впечатление довольно уверенного человека, а сейчас она просто источала неуверенность. Может быть, ее ранее демонстрируемое поведение было просто привычной маской? А теперь она стала воспринимать меня как относительно важного и нужного человека и начала показывать свое истинное отношение. В первую очередь – конечно же, к себе. Если так, то проблема даже глубже, чем я предположил сначала.

Пользуясь тем, что Татьяна заговорила о матери, я поддержал эту тему. Информация об отношениях с родителями очень важна для психотерапевта. Родители – те люди, которые воспитывали человека, от которых он перенял основные модели поведения. Всю последующую жизнь человек бессознательно копирует эти модели. Если, конечно, не происходит каких-то потрясений, которые заставляют его переосмыслить свои жизненные устои. Именно на родителей каждый человек будет ориентироваться до конца своих дней, только родителей он никогда не сможет подвергнуть более или менее серьезной критике.

*

Таня всегда очень любила маму. Папу она, конечно, тоже любила, но только на расстоянии. Папа часто уезжал в командировки, и это время было самым счастливым для Тани и мамы. Они всегда устраивали себе маленькие праздники, готовили что-нибудь вкусненькое, ходили гулять, часами болтали и наслаждались жизнью.

Когда папа был дома, все обстояло иначе. Мама не решалась куда-то отлучиться, старалась быть постоянно при нем, во всем ему угождать. Они могли ни о чем не разговаривать, но мама считала своим долгом неизменно быть рядом с мужем.

Когда Таня была совсем маленькой, она любила проводить время с отцом, но со временем они стали отдаляться друг от друга, и постепенно девочка начала избегать его общества. С ним было тяжело общаться, его поведение было совершенно непредсказуемым. Часто он кричал на маму из-за каких-то нелепых мелочей. На Таню он тоже кричал.

Однажды они собрались поужинать за общим столом. Отец, казалось, пребывал в хорошем настроении, даже шутил о чем-то; ничего не предвещало беды. А потом Таня взяла кусочек с маминой тарелки, и отец, заметив это, моментально поменялся в лице:

– Что ты делаешь? У тебя есть своя тарелка! Как ты ведешь себя за столом? Почему ты лезешь в тарелку к матери? Сколько раз можно тебе говорить, чтобы ты так не делала! Учишь тебя учишь, а у тебя все как об стенку горох!

Отец орал и не успокаивался минут десять. В него как будто демон вселился. Таня не могла понять, что такое она сделала, чем заслужила этот крик. Почему нельзя было спокойно сделать замечание и продолжить ужин. Что это за ужасная провинность, требующая длительной отповеди в такой манере?

Подобные сцены не были редкостью в их семье. Бывало, что, разойдясь, отец кричал так громко, так нависал над дочерью, что Тане думалось: «Лучше бы он меня стукнул, а лучше бы вообще убил. Потому что невыносимо же так бояться!»

Таня старались избегать общих семейных сборов, есть она предпочитала в одиночестве в своей комнате, считала, что лучше не рисковать и не попадаться отцу на глаза, чтобы лишний раз не навлечь на себя его необъяснимый гнев. Очень часто Таня слышала, как отец орет на мать из-за какой-то мелочи. То она неправильно постирала его вещь, то поставила что-то в неположенное место. Мать никогда не спорила с ним, никогда не кричала в ответ, она молча терпела все его выходки. Таня никак не могла понять, почему мама не защищает себя: она же тоже взрослая, имеет право.

Если Таня на первых порах пыталась возразить отцу, он неизменно отвечал: «Молчи, когда старшие разговаривают!» или «Я сколько лет прожил, и ты кто такая, чтобы со мной спорить?». Тане казалось ужасно несправедливым то, что папа никому не позволял противоречить себе. Однажды Таня спросила маму, почему та терпит, почему не спорит с ним, не отстаивает свои интересы, на что мать ответила:

– Мне так легче. Зачем спорить? Ему же ничего не докажешь, а провоцировать и злить его еще больше я не хочу. Он поорет и перестанет, а если с ним конфликтовать, то это может и на неделю затянуться. Зачем нам это нужно, правда же?

Таня категорически не была согласна с таким положением дел, но права голоса она не имела. А потому девочка каждый раз очень ждала папиного отъезда в командировку. Как только он уезжал, в доме воцарялась атмосфера спокойствия и уюта. Мама проводила все время с Таней, баловала ее, и девочка совершенно не хотела, чтобы папа возвращался обратно. Однако он всегда приезжал домой. К его возвращению мама готовилась особенно тщательно, стряпала какой-нибудь сложный ужин, идеально убирала всю квартиру. Однако отец никогда особенно не ценил этих стараний, он вообще был скуп на похвалу.

Иногда мама просила отца сходить куда-нибудь с Таней – погулять или в кино. Но Тане с отцом было скучно и как-то неудобно. Папа то заговаривал на какие-то странные темы, совсем Тане непонятные, то неожиданно замолкал на полуслове. Таня даже не знала, что делать. Пыталась заговорить, и всегда получалось невпопад, тогда отец презрительно смотрел на нее и отворачивался: «Ты маленькая еще, не понимаешь ничего, что с тебя взять». И тогда Татьяна зарекалась заговаривать с отцом без его прямого вопроса. И молчала, когда он замолкал посреди монолога. Повисала гнетущая тишина, от которой хотелось сбежать куда-нибудь или спрятаться, только бы не находиться рядом с отцом. Таня чувствовала свою неуместность, какую-то угловатость, глупость рядом с ним.