Оранжерея

5. Церковь

Сэм берет трубку в холле и просит оператора соединить его с домом Майка. Сидя на верхней ступеньке лестницы, я готовлюсь подслушать их диалог.

Но никакого диалога, собственно, не выходит – какое-то время Сэм пытается, судя по всему, не выйти из себя, а потом просто раздосадованно грохает трубку на рожки и возвращается в гостиную. Остаток вечера я стараюсь избегать его, погружаясь в черную депрессию, размышляя снова и снова, не усугубила ли я положение Касс, втянув в ее дело Сэма.

Балльно-рейтинговая система. Коллективная ответственность. Стабильные пары. Групповое давление. И так – пока голова не закружится. По общему признанию, я привыкла к тому, что в повседневной жизни есть правила – по крайней мере, в мирное время, – но кажется совершенно неприличным, что они настолько буквальны. Общества построены на тихом понимании, подталкивании локтем, подмигивании и – чрезвычайно редко – проверке правовой базы. Я привыкла постоянно разбираться в том, что работает, поэтому нынешний опыт – лобовое столкновение с полностью сформированным набором правил – стал для меня сильным шоком.

Я могла справиться с ним получше, если бы меня не заключили в тело, которое явно не подходит. Обычно я не осознаю собственный рост или силу и меня не интересуют мезоморфные модификации, но я также не стала бы сознательно делать себя маленькой и хрупкой. А еще мой организм балансирует на грани недоедания. Когда я смотрю в зеркало в ванной, почти вижу ребра под подкожным слоем жира. Я не привыкла чувствовать себя такой худой – надо потолковать по душам с тем, кто это со мной вытворил… Ха-ха, но я не смогу с ним ничего сделать, верно?

– Какие придурки, – мрачно бормочу я, затем иду на кухню посмотреть, есть ли там что-нибудь с высоким содержанием белка.

Позже я захожу в подвал. Там стоят какие-то машинки. На планшете написано, что они для домашнего обслуживания. Я размышляю над устройством для чистки одежды. В нем есть что-то примитивное и механическое – жесткая форма, заданная раз и навсегда. Это ведь даже не настоящая машина – пластичная, вариативная, адаптирующаяся к хозяйским потребностям. Она не реагирует, когда я говорю ей начать стирку одежды. Безнадежно глупая вещь.

В глубине подвала нахожу еще кое-что – скамейку с прикрепленными рычагами, для кропотливого наращивания мышечной массы верхних конечностей. Я немного скептически отношусь к ней, но на планшете отмечено, что люди темных веков должны были развивать свои мышцы с помощью регулярных подъемов тяжестей и других упражнений. Я нахожу руководство к этой машине, и через несколько секунд мне удается превратить собственное тело в дрожащее, насквозь пропитанное потом желе. Этакая психологическая пытка – наглядный урок того, как я слаба.

Поднимаюсь наверх, принимаю душ, засыпаю беспокойным сном: меня преследуют сновидения, в которых я тону, и видения Кей, тянущейся ко мне всеми своими руками с мольбой о чем-то непонятном. Уже не говоря об отголосках чего-то ужасного: иммигранты размахивают оружием, кричат и просят, чтобы их протолкнули через врата ада. Я резко просыпаюсь и полчаса лежу в темноте, дрожа от холода. Что со мной творится?

Я – пленник другого мира. Правду говорят: чужое прошлое – потемки. Правда, обычно имеют в виду совсем другое.

Когда я стою утром на кухне и пытаюсь расшифровать инструкцию к кофемашине, звонит телефон. Терминал находится в вестибюле, поэтому я иду туда и отвечаю на звонок, гадая, что случилось.

– Входящий вызов для Сэма, – жужжит искусственный голос. – Сэма Брауна просим к телефону.

Я один миг смотрю на трубку, затем – в сторону лестницы.

– Это тебя! – кричу я.

– Уже иду. – Сэм спускается, минуя разом по две ступеньки.

Я передаю ему трубку.

– Да? – Он прислушивается. – Не понимаю. Можете повторить? А-а-а. Да-да, могу.

Когда слушаешь разговор по одному из этих старых телефонов, возникает жуткое ощущение. Они, эти телефоны, существуют в странном пространстве – полудуплексной информационной среде, лишенной должной конфиденциальности.

Сэм слушает инструкции – сначала удивленный, потом раздраженный. Наконец он вешает трубку.

– Ну, чего ты возишься! – говорит он покровительственно.

– Пытаюсь сварить кофе, – парирую я. – Подойди сюда и покажи мне, что к чему.

– За мной выслали такси. У меня полчаса – это примерно две килосекунды, да?

– Кто выслал? – спрашиваю я. В кишках все сжимается от беспокойства.

– Меня устроили на временную работу, – объясняет Сэм. – Отправляют на тренинг. Я должен узнать, как здесь устроена система труда. Позже мне, вероятно, поручат что-то конкретное.

– Хм. – Поворачиваюсь к кофемашине, чтобы он не заметил, как я хмурюсь. Если это бак гидроокиси, где-то обязательно должен быть инжектор Вентури… Собранные металлические детали этой штуки мне так же непонятны, как и разобранные. – Я должна что-то сделать? Меня тоже позовут?

– Не думаю. – Сэм колеблется. – Ты можешь попросить работу, но никто этого не ждет. И в моем… мануале написано, что это отправная точка. – Он не выглядит как человек с переизбытком счастья на душе. – Нам платят коллективно, – добавляет он через несколько секунд.

– Что? Хочешь сказать, тебя заставляют работать, а мне будет просто так причитаться половина оплаты?

– Да.

Я качаю головой и снова обращаюсь к кофемашине. Через некоторое время довожу ее до того, что она издает булькающе-скулящие звуки и начинает подтекать коричневатой жидкостью. Я смотрю в изумлении. А чашку сначала сделать?

Вот я тупица – здесь же нет ассемблеров. Торопливо роюсь в шкафах, нахожу пару чашек и ставлю одну из них под носик.

– Тупица, тупица, – приговариваю я, не зная, подразумеваю себя или конструктора этой машины, давным-давно умершего.

Вскоре подъезжает такси, и Сэм отправляется на свой тренинг. Я недолго брожу по дому и пытаюсь узнать, что в нем для чего служит. Оказывается, стиральная машина имеет физические переключатели, которые нужно настроить, чтобы она правильно работала. Это сугубо для воды, а еще нужно добавить к одежде так называемый «порошок», вместо того чтобы выставить нужную настройку на ткань. О тканях, созданных для жизни, я уже прочла на планшете, и меня немного мутит после этого – есть что-то потустороннее в ношении одежды из мертвых животных. Существует штука под названием «шелк», которая, по сути, представляет собой рвоту насекомых; от одной мысли о ней у меня мурашек по коже бежит еще больше. В общем, здесь нужно носить только искусственное.

Вскоре мне становится скучно. Дом совершенно некоммуникативный (в реальной жизни я бы назвала его аутичным), а развлекательные ресурсы, мягко говоря, примитивны. Я пытаюсь позвонить, думая, что свяжусь с Касс и посмотрю, как она себя чувствует. Это безопасно – Майк, скорее всего, тоже отбыл на тренинг. Но телефон отвечает лишь идиотским «пип-пип» пару долгих минут (я пытаюсь привыкнуть к странным древним единицам времени). Может, она спит или пошла по магазинам? Или вообще мертва? На мгновение я задумываюсь: вдруг после того, как Сэм позвонил, Майк саданул ее головой о тренажер и разрезал на куски в подвале. Или задушил во сне.

Почему меня преследуют эти ужасные фантазии? Со мной что-то серьезно не так. Во многом потому, что я чувствую себя в ловушке. Изолирована, заперта в загородном доме, а мой муж ушел на работу. Нет, неправда: на самом деле меня ищет злоумышленник или убийца, потому что… что? То, что произошло до операции с памятью? Я застряла в изоляции и борюсь с собственным невежеством – просто смех.

Я должна убраться отсюда.

Через десять минут я стою на крыльце в ботинках и брюках, не соответствующих здешнему дресс-коду. На плече у меня сумка, в которой лежат бумажник и самый острый нож, какой я нашла на кухне. Смехотворное оружие, учитывая состояние мускулов моих рук (они болели так, будто я разрабатывала их молотком), но пока у меня нет ничего лучше. Если повезет, преследователи окажутся в такой же ситуации и я получу время для подготовки, прежде чем они решат сделать свой ход.

Правило первое в списке хорошо подготовленных беглецов – знай отходные пути.

Я не вызываю такси. Вместо этого иду на обочину дороги и оглядываюсь. Район тихий и немного странный. С обеих сторон растут огромные лиственные деревья, а прямо за садом, прилегающим к дому, растительность становится дикой и неухоженной. Незримые беспозвоночные стрекочут там как сломанные механизмы. Силюсь вспомнить, в каком направлении нас увозило такси. Вон в том. Я поворачиваю налево и иду по обочине дороги, готовая отпрыгнуть, если вдруг появится машина.

Вдоль дороги есть другие дома. Они примерно того же размера, что и наш – группы прямоугольных ящиков с отверстиями, закрытыми стеклом в рамах, и странно изогнутыми крышами. Они выкрашены в самые разные цвета, но все равно выглядят блеклыми и дикими, как сброшенные гигантскими моллюсками раковины. Ни в одном из них не наблюдается никаких признаков жизни, так что, думаю, их роль сугубо декоративна. Я понятия не имею, где живет Касс, – досадно. Я могла бы пойти к ней в гости. Может, от меня до нее – рукой подать. К сожалению, каталогизатор – лишь одна из служб, которую убрали из моего модема, и Сэм был однозначно прав, упомянув дикую «территориальность» древних. Если они вызывали стражей порядка лишь за то, что кто-то плохо одет на публике, что у них полагается за вторжение на чужие владения?

Пройдя несколько сотен метров, я достигаю возвышенности. Дорога продолжает идти горизонтально, входит в крутой ров и наконец ныряет в темный тоннель на склоне горы. Взглянув в сторону, я вижу, что с деревьями что-то не так. Вот он, похоже, – край нашей симуляции. С трудом представляю, что у меня под ногами – сложная техника, заключенная в оболочку из строительного алмаза; цилиндр длиной в милю, вращающийся в пустоте, ледяной тьме космоса. Пустота следующие несколько десятков миллионов километров, затем – коричневый карлик, немногим больше газового гиганта, далее – десятки триллионов километров до ближайшей звездной системы. Масштаб – мой первый враг.

Я вхожу в тоннель и вижу перед собой поворот, после которого становится очень темно. Это тревожно: я не заметила несуразности с ним, хотя чутко отслеживала все, что хоть как-то выбивалось. Двигаю правой рукой по изгибу стены тоннеля, ввинчивающегося в темноту; иду медленно; метров через пятьдесят он начинает уходить в другую сторону. Прохожу еще один поворот, уже видя свет в конце, и вскоре бреду по дороге, по обеим сторонам от которой стоят здания, отличающиеся по форме и размеру. Передо мной – табличка со словами ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ДЕРЕВНЮ (деревня – это маленький городок, а центр – деревенский район с магазинами – по крайней мере, я так себе это представляю).

Я много чего успела прочитать как примерная гражданка и знаю: есть несколько магазинов, в которые мне нужно наведаться. Для начала – строительный. Дело в том, что древние люди не могли просто попросить какой-то нужный шаблон у ассемблера, а должны были сами создавать объекты из простых компонентов. Это означает необходимость инструментов для работы. Солидный набор инструментов на удивление легко превратить в хороший арсенал. Пока не раскрою свою личность, вероятно, здесь я в безопасности, но «вероятно» недостаточно, когда альтернатива – смерть. В любом случае я все равно не сплю по ночам, потому что боюсь этого.

В хозяйственном магазине я провожу около получаса, обнаруживая, что продавцы-неписи не запрограммированы запрещать женщинам покупать топоры, ломы, катушки со стальной проволокой, аппараты для дуговой сварки, вспомогательное оборудование для механической обработки и любой другой инструмент, который находится в поле зрения. Набор, который я покупаю, сто́ит дорого, он огромный и очень тяжелый, но мне говорят, что все это привезут сами и установят в нашем гараже – вспомогательном здании, доступном снаружи, где я еще не была. Я благодарю персонал и добавляю к заказу несколько кусков необработанного металла да пару отрезков пружинной стали.

Когда я выхожу из магазина с заказанным для дома основным инструментом и топором, спрятанным под пальто, ближайшее будущее выглядит гораздо более оптимистичным. Утро ясное и теплое: из лиственных деревьев между зданиями доносятся крики маленьких пернатых динозавров. Впервые с тех пор, как я сюда попала, чувствую себя хозяйкой собственной судьбы.

И именно в этот момент я сталкиваюсь с Джен и Энджи, идущими рука об руку по тротуару к деревенскому зданию с вывеской над дверью «РЕТРОКАФЕ».

– О, Рив, привет! – Джен спешит навстречу, широко раскинув руки, чтобы обнять меня, а Энджи с тонкой улыбочкой ловит ее сзади за руку и осаживает.

Крепко обнимаю ее, надеясь, что топор она не почувствует, но – увы.

– Что на тебе надето? И… что это там у тебя?..

– Я ходила в строительный магазин, – объясняю я, принужденно-вежливо улыбаясь. – Раньше я покупала Сэму разные инструменты для этого, как его… для сада, и они не помещались в мою сумочку, поэтому пришлось сунуть топор в чехол, а чехол – за пояс, вот. – Определенно, надо попрактиковаться во вранье. – А что у вас?

– У нас все здорово! – довольно сообщает Джен, отпуская меня.

– Хотели зайти, по кофейку пропустить, – добавляет Энджи. – Пойдешь с нами?

– Конечно, – соглашаюсь я. Нет культурного способа сказать им «нет». Кроме того, я не контактировала ни с одним человеком, кроме Сэма, в течение ста килосекунд и хотела бы узнать, что у них на уме. Поэтому я иду за ними в «Ретрокафе», где мы сидим в боксе, выложенном блестящим красным винилом, за белоснежным полимерным столом, а официанты то и дело спрашивают, чего мы желаем.

– Как идет адаптация? – спрашивает Энджи. – Мы слышали, у тебя вчера были проблемы.

– Слышали-слышали, милая. – Джен улыбается, кивая. На ней – ярко-желтое платье и шляпа на голове, чем-то напоминающая баллистический шаттл. Она нанесла на лицо порошковую краску, чтобы улучшить цвет губ (красные) и ресниц (черные), и на ее коже распылено что-то, пахнущее как взрыв в цветнике. – Больше не повторится?

– Нет, конечно, – фыркая, отвечает за меня Энджи. – Такое бывает лишь поначалу. Пару раз, наверное, со всеми случалось, я ж права? – Она искоса смотрит на официанта. – Мне двойной шоколадный латте со льдом, из натуральных бобов, со взбитыми сливками и без сахара.

– Мне то же самое, – успеваю сказать я, прежде чем Джен начинает перечислять все пункты прейскуранта над прилавком, меняя каждое предложение три раза. Она долго не умолкает, а я тем временем смотрю на Энджи. На ней – пиджак с юбкой. Здесь такая комбинация зовется «костюмом», хотя женский костюм отличается от мужских. Энджи смотрится серьезнее, чем Джен, но блестящие куски металла, прикрепленные к мочкам ее ушей, смазывают впечатление. Полагаю, это должны быть украшения, хотя выглядят эти чужеродные вставки довольно болезненно.

– Что это в ушах? – спрашиваю я.

– Называется «серьги», – объясняет Энджи. – Тут есть салон, где протыкают уши, а потом в них можно вешать разные украшения. Как только дыры заживают, – добавляет она, слегка морщась. – Они пока немного болят.

– Погоди, ты хочешь сказать, что оно не приклеено к коже… и материя уха не наращена поверх него? И еще оно… из металла, да?

– Да, – говорит она, бросая на меня странный взгляд. Я не знаю, что на это ответить, но, к счастью, отвечать не нужно: Джен разбирается со своим многоступенчатым заказом и поворачивается, сосредотачивая все внимание на нас.

– Я так рада, что мы встретили тебя сегодня, дорогая! – щебечет она, подаваясь ко мне вперед. – Я навела кое-какие справки – так вот, мы здесь – далеко не единственная группа испытуемых. Их шесть, и все они завтра соберутся в церкви. Нам не хотелось бы, чтобы кое-кто нас подвел!

– Ты на что намекаешь? – спрашиваю я ошеломленно.

– Она говорит, что придется соблюдать приличия, – сообщает Энджи, одаряя меня еще одним выразительным взглядом, не поддающимся толкованию.

– Не понимаю.

Джен чуть хмурит брови.

– Дело не только в том, что случилось вчера, – подчеркивает она. – Каждый имеет право на маленькую промашку. Но, оказывается, в дополнение к усреднению баллов в группе, каждая группа в приходе может рассказать о том, чего достигла за прошедшую неделю. Другие группы будут оценивать чужие успехи и голосовать за начисление и списание бонусных очков.

– Рекуррентный сценарий дилеммы заключенного с прикрученной коллективной ответственностью, – добавляет Энджи, как раз когда непись-официант крутит кран у одного из полированных стальных резервуаров за барной стойкой, рождая шипение гидравлики. – По мне, весьма элегантное решение.

Дерьмовое, так и вертится на языке, но я лишь сдержанно киваю и говорю:

– О да, оно и видно.

– Придется защищать ваше вчерашнее поведение, а другие группы могут или накинуть нам очков, или вычесть их – в зависимости от того, считают ли они, что мы этого заслуживаем. И от того, думают ли они, что мы затаим обиду, когда наступит их очередь на обсуждение.

– Коварненько.

– О да.

– Именно поэтому, дорогая, – вновь берет слово Джен, – ты не станешь появляться на людях, нарушая дресс-код, и положительно раскаешься во вчерашней глупой ошибке – можно без грязных подробностей. И мы, само собой, внесем свою лепту, поддержав тебя и постаравшись похоронить дело так глубоко, как сможем, под грудой грехов остальных групп. Не так ли? – Она смотрит на Энджи. – Мы – новая группа, и нас, как чую, будут подначивать. Одна Касс уже порядочно набедокурила.

– А что не так с Касс? – настораживаюсь я.

– Она не приживается, – говорит Джен.

Энджи явно хочет что-то добавить, но Джен еле заметным жестом пресекает ее.

– Если она будет тебе названивать и нести чушь – просто игнорируй. Она делает это лишь для того, чтобы привлечь внимание, и скоро прекратит.

– Она сказала мне, что Майк угрожает ей, – говорю я, глядя Джен в глаза. Непись-официант тем временем приносит нам первую кофейную чашку.

– Вот как? – Джен отвечает прямым суровым взглядом, и на ее лице ясно проступает стальная жестокость. – Какое нам до этого дело? Группа пострадает из-за их размолвок. И это еще фигня в плане последствий.

– А что еще не так?

– Социальный рейтинг повышается за занятие сексом, – говорит Энджи застенчиво-нейтральным голосом. – Ты еще не поняла?

– За секс, говоришь. – Я, наверное, кажусь возмущенной или шокированной, или что-то в этом роде, поскольку сталь исчезла из мины Джен, уступив место тупой веселости.

– Только с твоим мужем, дорогая. – Она отпивает кофе и оценивающе смотрит на меня. – Мы заметили еще кое-что. Я не хочу вас с Сэмом торопить, но…

– Кого я трахаю – не твое дело, – прямо говорю я. Мне приносят кофе, но сейчас я не чувствую жажды. Мой рот такой сухой и едкий на вкус, будто я только что прожевала полкило сырых кофейных зерен. – Я подобающе оденусь на церковное собрание и скажу всем присутствующим, что клянусь исполнять правила и следовать обычаю. Но… – Я стучу ладонью по столу перед кофейной чашкой Джен – в опасной близости. – Никто и никогда не станет указывать мне, чем я должна заниматься за опущенными шторками. Идет? Я постараюсь не стоить вам слишком больших штрафов, ребятушки, но и только.

Повисает ледяная пауза. Я делаю неосмотрительно большой глоток горячего кофе и обжигаю нёбо.

– Ну, я понятно выразилась? – уточняю на всякий случай.

– Кристально ясно, дорогая. – Глаза Джен блестят неподдельной злобой.

Я заставляю себя ответить ей улыбкой:

– А теперь, может, найдем, о чем цивилизованно поговорить, пока будем пить кофе и есть пироженки?

– Хорошая идея, – блеет Энджи. Она выглядит слегка потрясенной. – После обеда как насчет того, чтобы купить тебе что-нибудь подходящее для похода в церковь? На всякий случай. Между тем я хотела узнать, пользовались ли вы с Сэмом своей стиральной машиной? У нее есть некоторые интересные особенности… – И вот она уже как ни в чем не бывало обсуждает методы подсчета очков в женском мире, генерируемых теорией игр и контролируемых нелепой групповой порукой.

Когда ланч подходит к концу, мне кажется, я раскусила обеих. Энджи хочет добра, но слишком расчетливо переживает за собственное благо. Боится выйти за рамки, не хочет рисковать рейтингом и беспокоится о том, что о ней подумают люди. Такие черты делают ее легкой мишенью для Джен, которая внешне яркая и агрессивно экстравертная, но внутри скрывает дикую потребность в одобрении, заставляющую ее запугивать людей, покуда те не подстроятся под нее. Джен – такая же безжалостная, как и все, с кем я встречалась после операции на памяти, – таких хирурги-храмовники открыто используют в своих целях. Что еще тревожнее – бледные призраки воспоминаний указывают на то, что я знала подобных людей раньше, но подробностей не дают. Кто они были, что значили для меня – все кануло в бездну амнезии.

Эти цыпы, по молчаливому обоюдному согласию, назначают себя моими личными помощницами в походе по магазинам на послеобеденное время. Они не грубы, но очень уж настойчивы и не скрывают желания скорректировать мое поведение, заправить его в рукав дозволенного, чья длина отмерена кем-то другим – не ими.

После кофе и пирожных (за которые платит Энджи) меня сопровождают в вояже по ряду заведений. В первом из них я подвергаюсь вниманию парикмахера. Энджи сидит со мной и бесконечно болтает о кухонных приборах, в то время как Джен уходит по каким-то своим делам, а здешняя непись хлопочет над моей головной растительностью с помощью устрашающего арсенала лезвийных станков, ножниц, расчесок и химических реактивов. Когда мне разрешают встать с кресла, мои волосы – все еще длинные, но на несколько тонов светлее, и всякий раз, когда я трясу головой, остаются в установленной конфигурации – точно какой-нибудь пенопласт.