И. П. Павлов – первый нобелевский лауреат России. Том 2. Павлов без ретуши

Ну что же следует из сопоставления первой и второй половины характеристики? Следует ли то, что обыкновенно следует. Действительно ли, раз прошла пора молодого возбуждения, разум бедного проскочил мимо сокровищ человеческой мысли, убедился в страшном труде, потребном для философского взгляда; действительно ли естественно, необходимо возвратиться к умственной деятельности человека: конец радостям и горю ума, интересу предмета человеческой мысли, философским стремлениям.

О, конечно нет. Все образумливающее время вовсе не требует этого. Объективно надобно помирить первую половину характеристики со второй. Это и есть – решить наши задачи о «критическом периоде» в умственной жизни человека. Пойдем дальше медленно, не спеша, потому что здесь главная важность.

Молодое возбуждение – возбуждение непременно временное, особенность только известного физиологического периода. По одному этому оно не может быть рекомендовано как нормальное состояние на всю жизнь. Вот что скажет прежде всего в свое утешение и защиту всякий, расквитавшийся с молодостью, практик. Иза него, по-видимому, говорит так много. Действительно, нужно согласиться, что часть энергии, живости, молодости – неизбежно временна.

На это указывает, во-первых, что подобное явление наблюдается и у животных. Этот занятный теперь медвежонок – любопытный, веселый, подвижный – со временем обращается в ленивого, равнодушного, неподвижного медведя. И нельзя же думать, что и у медведя это вышло вследствие каких-нибудь ошибок молодости, каких-нибудь несовершенств медвежьей цивилизации.

Это доказывают, во-вторых, постоянные завистливые взгляды на молодость, которые бросают на нее люди, кажется бы и не имеющие основания быть недовольными и своими поздними годами – всевозможные поэты и философы. Мне представляется, что здесь мы, действительно, имеем дело с одним из трагических моментов человеческой жизни. Я думаю, что многим эта тоска по необходимо временным радостям молодости стоит счастия всей остальной жизни. Интересно бы с этой целью перерыть повнимательнее поэтов и философов.

В этом отношении давно обратило на себя мое внимание одно из парижских писем Золя в «Вестнике Европы»33, где он пишет об Альфреде Мюссе34. Если не ошибаюсь, он приходит к такому заключению. Мюссе, как известно, обладавший большим поэтическим талантом, с годами почувствовал упадок его. Ему так трудно было расставаться с этим даром богов, что он стал употреблять разные искусственные средства для возбуждения: вино и т. д. – и кончил тем, что сгубил себя. Не происходит ли эта история в более обширных размерах? Не сюда ли хоть отчасти относятся Помяловские, Никитины35 и т. д.? А может быть и некоторые из окружающих нас?

Где-то, у кого-то из поэтов или философов мне припоминается следующая фантазия. Какую-то душу, по приказанию бога, ангел привел к дверям рая, приотворил их – ив щелку дал этой Душе несколько полюбоваться тем, что делается в раю. А потом дверь захлопнулась – и Душа возвращена на землю. Но вид в щелку так запал в Душу, что она осталась с вечной тоской по раю – и все земное было бессильно развлечь, утешить ее. Не про рай ли молодости рассказана эта сказка?

(Продолжение в следующем нумере).

Фельетон

ЛЮБОВЬ ИНВАЛИДОВ

Беллетристический опыт

Глава I

Два приятеля: Помело и Дубина

Первым делом, наша Читательница, позвольте представить вам моих героев: Помело и Дубина. Как водится, сначала о наружности. О внутренних качествах теперь скажу только мельком. Надеюсь, что мои герои не преминут сами развернуть перед вами свои внутренние миры, показать свои духовные сокровища.

У Помело и Дубины большею частью все врозь. У Дубины лицо моложавое с неизменным оттенком похмельности: «хватили, мол, жизни на наш пай порядочно». У Помела лицо старообразное, с выражением бессмысленной задумчивости, как будто бы говорит: «покопаемся, покопаемся в нашей милой грязи» (т. е. в душе, Читательница!). Слушаешь Помело – как будто часы ходят: так долго и так однотонно. Дубина говорит, что ворона каркает, также отрывисто и музыкально. Помело несет большей частью околесицы. Дубина предлагает слушателю только серьезное. В жизни Помело кисельно-раздумчив: на него требуются шпоры. Дубина топорно решителен: к нему надо мундштук.

Я понимаю, что Читательницу начинает интересовать вопрос: что же связывает моих героев, каким образом они оказались вместе, рядом? О, это совершенно просто. Да вполне так же, как в лавке старьевщика лежат одна около другой полинявшие испачканные ленты от головного убора и изношенные дырявые резиновые калоши. Но мои герои, однако, одушевленные предметы, одаренные умом и сердцем, и потому не только помещаются один около другого, но и развлекают друг друга по силе возможности, делают жизнь друг другу.

Вспомните, как развлекались в «Старосветских помещиках» Гоголя. Возьмет, бывало, Афанасия Ивановича с Пульхерией Ивановной духота семейного однообразия, так сейчас Афанасий Иванович и начинает освежащие облака на горизонт наводить. То нарочно пирожки забракует, то какой-нибудь страшный сон выдумает. Пульхерия Ивановна в слезы. Афанасий Иванович за ней. Затем взаимные утешения, смех, радость. Духота сменилась свежестью после дождя. Так ведь и у моих героев: Дубины с Помелом. Как сойдутся, так и устраивают тучку. Помело начинает несть, как будто задирающую Дубину, чепуху: Дубина нравственно удивляется и бьет Помело по шее и т. д. Оба чувствуют: один горечь оскорбления и сладость отомщения, другой – самолюбивую радость подсмеивания и боль пинков. Оба взаимно благодарны за доставленные ощущения и дружелюбно расстаются до следующей тучки. И, таким образом, они жили припеваючи…

Но с некоторого времени и над ними все чаще и чаще начинает парить злой гений земли, как ястреб над цыплятами. В их мирные души он напускает по временам какие-то странные, новые желания. Мне становится искренне страшно, Читательница, за моих милых героев. Мало ли что может случиться с ними на новой, им совсем незнакомой дороге.

Не знаю, насколько Вам, моя благосклонная Читательница, симпатичны мои Помело и Дубина, но я их люблю, как любит мать своих детей, все равно, уроды ли они или красавцы, как Шекспир, вероятно, любил своих и Дездемону, и Макбета, и Офелию, и Ричарда III.

Что это за беда сторожит моих героев – узнаете из следующей главы.

Глава II

Сборы к любви

Ночь. Неприветливое петербургское небо и мокрые панели. Помело поздно возвращается с приятельской пирушки и на ходу разговаривает про себя. Но романистам дано искусство подслушивать эти никому неслышные разговоры – и потому, Читательница, вы узнаете о них.

Помелу что-то тяжело. Отчего? Этого, однако, не знает ни ветер, ни сам Помело. Мало ли отчего! Душа человека так безмерно сложна и тонка. Может быть, немножко гам утомил, может, желудок в претензии:

– Э, черт побери! Тоска какая!

– Ну что там? Какой-то обязательный шум, какое-то странное взаимное наливание вином – без радости, без приятности, без искренности. И эта болтовня! Диво бы трогающая, задирающая, а то говорит, как макака, выбирает всякую чепуху, лишь бы не молчать! Эх! Что бы такое поинтереснее, посерьезнее, поживей!

Длинный ряд точек во внутреннем разговоре. Затем как молния пролетает в голове фраза: «не влюбиться ли уж?», и Помело душевно расхохотался среди ночной тишины, так что дворник, мимо которого он в то время проходил, проснулся и заругался:

– Эк его занимает нелегкая!

Чудак! Ему и в голову не могло придти, что в этот момент в душе Помела впервые раздался голос могучей человеческой страсти.

_____________

Метель. Пять часов пополудни. По Дворцовой набережной плетется Помело восвояси. Очевидно, он устал и не в духе! И еще бы не устать! С шести часов утра он встал, бегал туда и сюда, перебывал во всяческих активных и пассивных ролях. Как обезьяна в известной басне Крылова он все более и более запутывался в разных делах.

И еще бы быть в духе? Что ни мечталось сначала: глубокая добросовестность, страстное увлечение и т. д. А выходит один шиш; как-то и времени нет серьезно позаняться.

Помело слазил в карман за духовной плетью и начинает легонько себя подстегивать.

– Скверно! Дела кажется порядочно, а радости – маловато. Как-то все пресно… Экий дуралей! Разве маловато? Погуще, что требуется! Подвига, сильного чувства надо. Это верно. Да. Надобно влюбиться. Ведь все, что в романе описывают – все те дела делаются. Подвиги отламываются! Может быть, и мы что-нибудь отломаем. Плеть убирается снова в карман. И милая улыбка успокоено разливается по образу Помела.

Вечер. Комната Помела, заваленная книгами. На столе расположены всевозможные орудия умственного труда: чернила, костяной нож и т. д. Помело – дома. На лице выражение какого-то ни того, ни сего. Не то ему скучно, не то хорошо. Начинается обычный разговор про себя. Только заниматься! Ни тебе – никуда, никто – к тебе. Заниматься, черт побери! Нередко заниматься – так даже приятно. Какой-то аппетит! Но что же взять? С чего начать?

Помело отправляется к книгам и долго роется. Наконец отбирает пять и кладет на стол. Энергически несколько раз прогуливается по комнате и садится за стол, перед книгами. Берет верхнюю.

– Начнем с этой!

Задумчиво перевертывает листья.

– Или ту?

Берет другую. Ладно. Читает. Напряженно ведет глазами по первой странице.

– Что-то не интересно! Лучше, не эту ли?

Берет третью и так до последней книги. Помело с сердцем бросает последнюю и сердито ходит по комнате.

– Что же это такое? Выходит дурак дураком! И время есть удобное, а дело не идет. Нет, это недаром. Это, вероятно, от каких-нибудь неудовлетворенных потребностей. Нет, видно с толком сказано, больше себя не будешь. Хоть и не любил, и не хотел любить, а без того не должно обойтись! Влюбиться! Непременно влюбиться!

Лицо Помела горит огнем решимости.

Читательница! Разве вам не ясно, что Помело изображает теперь кучу горючего материала. Одна искра и он запылает.

Не менее тревожный период переживает и приятель Помела – Дубина. К нему и отправляемся теперь, Читательница (продолжение в следующем нумере)

Письмо в редакцию[6]

г. редактор!

В нумере 2 Вашей уважаемой газеты в отделе хроники появилось известие, что я сожалею о рюмках перед обедом, которые я теперь не могу испивать вследствие обета любви. Такого сожаления я не обнаруживал, вероятно, поводом к этому слуху послужила моя фраза, что мне всего труднее стоило отвыкать от этих рюмок, моих хороших знакомых еще с 14-летнего возраста.

Однако Вашему, хоть и неверному, известию очень много и много одолжен, потому что оно дало слухи Вашей глубокоуважаемой Читательнице выразить в бесконечно дорогую для меня веру в мою решимость пережить себя.

Примите истинные уверения и т. д.

С. X.

Многое бы могла Редакция «Чудны и т. д.» сказать по поводу последнего Вашего письма, Читательница, но, усталая, оставляет до следующего нумера. Однако, не может умолчать: пусть ваши письма, Читательница, [кажутся вам] достойными смеха, но нам присылайте их чаще. Без них «Чудны и т. д.» неминуемо перестанут существовать.

Единственной Читательнице, Саре Васильевне, привет от редактора Ив. Павлова

В виде приложения пусть идут изделия от нашего ветреного сотрудника.

Кое о чем

(написано не Иваном Петровичем)

пустой лист

21 августа №№ 7, 8, 9

«ЧУДНЫ ДЕЛА ТВОИ, ГОСПОДИ» бывшее «Попался»

Еженедельное издание случайного происхождения и т. д. Объяснение Редакции с публикой

Ура! Ура! Читательница. Мы можем, как и вы, начать нумер победным криком, только с большим правом. В тот момент, как вы потешаетесь над последним усилием якобы истощенной редакции, она делает на самом деле чудеса энергии. Двойной предыдущий нумер, тройной нынешний! Это ли не деятельность. Дело ведь в том, что вы уже давно должны получить 5 и 6 нумер. Целых десять листов. Отчего произошло запаздывание в получении? Получили ли его, наконец, редакция, к сожалению, не ведает. Да послужит вам после этого, дорогая Читательница, достойным наказанием за горькое для нас сомнение мука чтения произведений нашего почтенного сотрудника Н. С. Т. и затем, определивши меру заслуженного наказания, редакция спешит обрадовать вас известием, что ее состав неожиданно пополнился, в чем, надеется, убедитесь и вы сами.

Критический период в жизни разумного человека

Вот, наконец, давно обещанная суть. В прошлом нумере дело стало на мнении о поре возвышенного молодого возбуждения, как поре проходящей по самой своей природе.

Мне кажется, что отсюда в отношении к этому мнению начинаются опасности критического периода. Раз это действительно представляется временным, многие будут стремиться скорее пережить этот переходный период, возраст. Конец умственных и всяких других волнений будут приветствовать как начало трезвой настоящей жизни. Потерю интереса к разным книгам, всякого рода теоретическим вопросам – как желанное обращение к действительной жизни. Сколько, вероятно, лиц благодаря этому мнению о молодой поре лишились навсегда возможности иметь хоть смутное представление об истинно человеческом существовании! Сколько, и это уж, наверное, утешая себя таким взглядом, способствовали скорому и полному забвению возвышенных потребностей и ощущений этой поры!

Но, помимо значения теоретического взгляда на дело, едва ли не большую роль играют и действительные изменения ощущений при переходе из периода молодого возбуждения в следующий. Вы знаете, какими редкими ощущениями полна умственная жизнь молодости, какое страстное искание интересных книг, какое невыносимое, почти до слез, ощущение пустоты, раз долго остался без умственной работы! Вас, Ваше умственное достоинство сторожит, можно сказать, строгий взыскательный надсмотрщик, проходит эта пора возбуждений, ваши чувства несколько тупеют – и вот бессознательный присмотр естественно, но незаметно, делается слабее и совсем немудрено, что эта слабость сплошь и рядом перейдет границы и выразится в непоправимых упущениях. Иначе сказать можно и так: с годами ваше умственное достоинство должно перейти из поведения непосредственных ощущений в область сознательного систематизированного поведения; а вы и теперь все еще полагаетесь на старые порядки. Не естественно ли, что так можно в конце концов остаться и на бобах!

Что же сказать о приведенном злокозненном взгляде на пору всяческих возвышенных порывов? Конечно, здесь нечего и думать исчерпать предмет вполне. Можно сказать только кое-что. Это еще вопрос, насколько в вышеизображенном общем плаче по молодости, хотя бы даже и самих поэтов и философов, не замешано известное человеческое свойство – приукрашивать все прошлое, что несколько действительно есть – едва ли может подлежать сомнению. Но мало ли или много – вот этого-то скоро и не определишь.

Ну пусть, в самом деле человек с летами неизбежно теряет часть умственных радостей. Зачем же отсюда будет следовать – побросаем в таком случае и все остальное? Кто потерял часть своих денег, поправляет ли свои дела тем, что бросает и остальные? А ясно, что человеку и после молодости остается или должно оставаться весьма и весьма много. Не говоря о выдающихся людях, сколько совершенно ординарных, сумевших за всей их жизнью удержать разумный смысл.

С другой стороны, не трудно видеть и те ошибки, которые делаются людьми массой при переходе из молодого в так называемый трезвый возраст. Я сказал уже об одном подводном камне молодости – постепенном падении возбудимости. Пойдем дальше.

В горячую пору молодости чего-чего не касался ум! В каких он не перебывал областях человеческой мысли. С гордостью он может спросить: о чем он не имеет понятия? И после годов такой беготни по полкам общечеловеческой библиотеки все чаще и чаще начинает слышаться жалоба: что ни читаешь, – черт знает, ничего нового! И это как будто верно. Сравни себя, пережившего эту пору, с только начинающим ее. Он то и дело сует тебе то то, то другое, смотри, мол, какие новые взгляды такой-то текущей статьи или только что появившейся книги, интересные неожиданные факты ит.д. А ты уж читал это давно-давно и не один раз. Новые, мол, погудки на старый лад. И такое обстоятельство важно. С ним (раз в самом деле ничего не встречается нового) выпадает один из важных рычагов умственной энергии, умственного интереса.

Идем еще дальше! Что делается с молодым философствованием? Люди суетятся, спорят, общие взгляды строят, но чем дальше идет дело, тем яснее становится, как фантастична почва этих взглядов, каждый спор кончается убеждением, что при настоящем запасе и сведениях спорящих – спорить нечего, что нужно в подробности изучить предмет; ты сдерживаешь себя этим в споре, ты запрещаешь читать себе то и другое, ты обрекаешь себя на основательное изучение чего-нибудь. Будешь или нет чем заниматься основательно – это вопрос, но позабыть существование всех других областей, кроме той, которую избрал, наконец, удается.

А сначала происходит борьба и борьба тяжелая: с одной стороны, – естественное философское стремление ко всем предметам человеческой мысли сразу, с другой – убеждение, что желать сразу все – значит ничего не знать. Кто думал в молодости, тот никогда не позабудет массы и комических, и горьких эпизодов этой борьбы.

Что же выходит из этой борьбы на деле. Разное и большей частью не особенно утешительное. Кто забирается в науку, в ту или другую, и на всю жизнь уже более не выходит из своего тесного уголка. Кто ревностно обратится к заучиванию всевозможных учебников, а кто – имя их легион – убедится вышеупомянутым способом в суетности философствования, всяких споров, постороннего чтения и с легкой совестью пойдет по части безделья.

Читательница! Вероятно, вы уже держите против меня обвинительную речь?

«Что же это такое? С одной стороны, у вас (т. е. у меня) молодые люди все знают. Жалуются, что ничего нового не встречают. С другой – признаются, что ничего не знают, что им изучать да изучать, чтобы иметь право рассуждать».

И это, однако, так. Дело в том, что в одном и другом случае принимаются разные вещи. Когда говорится: «ничего нового», разумеются различные общие взгляды, как о них излагается в разных журналах, газетах, обращающихся к общей публике книгах. Когда признается невежество, имеют в виду научное изучение предмета, научные данные. И таким-то процессом из человека, как он описан в предшествующих частях статьи, выходит то, над чем вы плачетесь, чем вы воюете там у себя: в Орехове, Мариуполе и т. д.

Что же делать? Как бы могло быть иначе? Скажу, что думается мне на этот счет, не претендуя, конечно, на полное разрешение вопроса.

Мне кажется, что основной целью молодости должно было приучить себя думать. Вы возмущены, Читательница? – «Экое диво! – говорите вы, – мы все думаем. Что же и делает молодежь, как не думает!»

О нет! В том-то, по-моему, и дело, что думают мало. Думать – это упорно исследовать предмет, иметь его в виду и ныне, и завтра, писать, говорить, спорить о нем, подходить к нему с одной и другой стороны, собрать все доводы в пользу того или другого мнения о нем, устранить все возражения, признать пробелы там, где они есть, короче – испытать и радость, и горе серьезного умственного напряжения, умственного труда. Только так действуют теперь в молодости, и никогда впоследствии не согласишься расстаться с этими ощущениями, променять их на что-нибудь, только тогда умственная потребность окажется действительно неистребимой потребностью.

Ведь то, что наблюдается в первой молодости, есть главным образом собирание фактов, работа фантазии, удовлетворение любопытства, короче – легкое, поверхностное знание предмета. Работа собственного логического элемента незначительна. И не мудрено, что ощущения от упражнения низших элементов жизни не будут достаточны и скоро позабудутся. Только человек, действительно развивший в себе логическую силу, будет всегда неудержимо влечься в область мысли. Итакой переход к периоду логической работы от периода фантазии неизбежен, если человек не хочет разорвать с умственной жизнью. Потому что это и есть естественный переход, потому что это и есть умственный рост. Суть неудачи переходного периода в том и заключается, что низшая умственная работа, как она представляется первой молодости, является теперь анахронизмом, отжившею стадией, а народившейся логической силе не дают настоящего дела.

С умственным организмом та же история, что и с физическим. Молоко, в свое время вполне удовлетворительная еда, с ростом тела оказывается недостаточною, даже противною, раз употребляется исключительно. Чтобы организм развивался и крепчал, необходима впоследствии замена ее более сложною пищевою смесью. Итак, период естественной пищи – молока – пережит, но зато период искусственной сложной пищевой смеси требует для себя большего внимания, если желают вести организм по нормальному пути.

Как же должен осуществляться этот естественный разумный переход от поры молодости в фазу полного умственного развития, переход, обычно так несчастливо исполняемый? Вообще сказать кратко, это должно выразиться в специальном научном изучении чего-нибудь. И это, конечно, возможно для вообще учащихся лиц, к какому бы заведению (включая сюда и домашнее образование) они ни принадлежали. Все они – кто в химии, кто в юридических науках, кто в педагогике – между предметами общего образования должны обдумать, изучить отдельные предметы так, как это изучение представлено впереди, то есть давши надлежащую серьезную трудную работу логической силе, давши ей вполне развернуться. Раз это сделано, раз логическая сила забрала верх, окрепла, смотрите, как естественно переходит период молодого умственного возбуждения в период трезвой мысли!

Мы допустили, что в переходное время падает возбудимость, но при естественном рациональном переходе это не кончается полным незаменимым ущербом. Если взрослый ум не имеет столь частых случаев восторгаться, разочаровываться и т. д., зато, конечно, его более редкие ощущения, наверное, глубже. Новое не только не исчезает, напротив, открывается бесконечная область нового. Где конец человеческой науке? Не на каждом ли шагу вы встречаетесь с новыми соображениями, раз приучили себя думать? Не бойтесь распрощаться и с философией. Ваша деятельная мысль раздражается всем попадающимся под глаза, ставит вопросы за вопросами – и скоро опять дойдет до неотложной надобности общих всеобъемлющих принципов, но пойдет серьезно, твердою ногою, от честных вопросов.

Итак, думать, творить в умственной области – вот конечная цель умственной силы.

Приучить себя думать, поставить в надлежащие условия деятельности логическую силу – вот конечная задача эпохи развития человека. И истинное человеческое счастье гарантировано только тому, кто вовремя понял эту задачу и все свое время и труд отдает ей. В пору молодости природа как бы дразнит, возбуждает вкус к радостям умственной жизни, как бы в дверь показывает интересное привлекающее царство мысли. Но войдет в него только тот, кто, очарованный его видом, предпримет серьезную и трудную работу, чтобы сделать себя достойным его.

Dixi![7]

Хроника

16 августа прибыл в Петербург с остановкой в собственной квартире коллежский секретарь Д. И. Павлов.

_____________

Нас просят известить, что предполагавшийся брак профессора и лаборанта А. Л. Потылицина36 с одною из слушательниц Высших женских курсов по странным обстоятельствам (к сожалению, ближе неизвестным Редакции) внезапно расстроился.

_____________

Доктор С. А. X.[8] получил назначение в Кронштадт, в местный батальон, и 20 августа должен отбыть к месту своего служения. В настоящее время он находится в очень тяжелом положении, изыскивая средства на проезд из Петербурга в Кронштадт.

_____________

Товарищ делопроизводителя в Департаменте необложных сборов Н. С. Т в первых числах августа с.г. после долгих поисков и бесконечных колебаний решился приобрести в магазине Целибеева (что в Гостином дворе) новые ботинки за 6 р. 15 к. Ботинки так понравились почтеннейшему бумагомараке и рифмоплету, что еще и теперь было, около 20 августа, он не перестает ими любоваться и даже гораздо в большей степени, чем знаменитой пиджачной парой. Кстати, о последней. Не прошло и двух месяцев со дня приобретения, а уж университетский портной, сторож минералогического кабинета Кириллов, зашибает порядочные деньги, замаскировывая, по возможности, часто обнаруживающиеся разложения на составные элементы.