Занимательное артуроведение

Роман в двух (пока) книгах

Все персонажи данной книги не вымышлены. Любое совпадение с реальными событиями абсолютно неслучайно. За действия героев книги авторы ответственности не несут.

Книга первая

Часть первая

ГЛАВА 1

«Фазаны есть птицы загадочные и непонятные…»

(Из «Жизнеописания фазанов»)

Неприятности настигли меня за обедом. Точнее, еще до обеда – в виде обормота слуги, опрокинувшего на меня блюдо с фазанами в подливке. Как ни странно, я на него не обиделся, не стал волочь слугу за руку по замку, подвывая под каждой статуей: «Покалечили! Изуродовали! Мама!», как это сделал бы мой младший брат Леопольд. Вовсе нет. Я молча похлопал оробевшего слугу по лысине, после чего пошел отмываться. Ну а затем, как вы уже поняли, и начался обед.

За столом нашим царила непривычная тишина. Никто не скандалил по поводу разлитого супа, не чавкал, отправляя в рот сочные куски оленьего мяса, не производил ужасные звуки, обсасывая кости и собственные пальцы. Объяснялась подобная тишина простой причиной: все собравшиеся за столом грустили.

Я переживал свой позор – вспомнить только, как хохотали слуги, застав меня в коридоре с блюдом на голове, его содержимым на моем любимом голубом жилете, и фазаньими перьями, облепившими все остальные, необработанные доселе участки тела.

Моя матушка, которую при рождении нарекли не очень-то благозвучным именем Геранья, оплакивала безвременно ушедшего мужа Фенриха Маститого. Мало того, что Фенрих ушел в последний поход, не взяв с собой талисман (песочные часы весом в триста фунтов), так еще и пал в бою с ледяными великанами (хотя великаны считали ледяным самого Фенриха по причине его склочности, неуживчивости и привычки чуть что – кидаться камнями) год тому назад. Матушка же до сих пор обреталась в состоянии глубочайшего траура, что не мешало ей, впрочем, находиться в весьма деликатном положении. Геранья у нас мама дородная, могучая, так что рождение пятого ребенка, думается, не представит для нее особого труда.

Кроме меня, в число детей матушки входят, уже упоминавшийся, Леопольд, грустящий сейчас по закончившему свое бренное существование цыпленку, Хрунгильда – дева-воительница – отправилась выручать отца несколько месяцев назад. Да еще Матильда… О ней бы мне вообще не хотелось писать, но так уж случилось, что именно она стала одной из главных персонажей этой удивительной истории. Матильда – старшая сестра мне и Леопольду, но младшая – Хрунгильде, что не мешает ей быть почти такой же могучей и объемистой. Вообще, все женщины в нашем роду худобой и хилостью никак не отличаются. К тому же Тильда – рыжая! Ха! Нет лучшего повода для насмешек, чем огненная копна волос на голове у любезной сестрицы. А вот, скажем, я – не рыжий, довольно стройный… Но расхваливать себя неприлично, хотя и очень хочется. Лучше продолжить описание обеда.

Тильда, уперев полные руки в пухлые щеки, испытывала сейчас вполне объяснимую тоску, сходную с Леопольдовой, но не по каким-то там жалким цыпляткам, а по своему любимому блюду – фазанам. Изредка она кидала на меня такие душещипательные взгляды, что от этих щипков мне ужасно хотелось залезть в супницу и просидеть там до конца обеда.

Однако все эти мелкие печали были ничем по сравнению с тем, что обрушилось на нас в следующий момент. Матильда, уплетавшая третью порцию мяса по-франкски (еще одно любимое лакомство, для приготовления коего специально из Франкии были выписаны: специальный мясник, специальный повар и специальные франкские коровы) внезапно наклонила голову и прислушалась:

– Фто это фа вук? – спросила она с набитым мясом ртом. – Флыфыте?

– Ветер, – успокоила ее матушка, прихлебывая сок из громадного кубка. – Так воет только ветер.

– А еще волки, – добавил я.

– Средь бела дня, – кивнула Тильда. – Не смеши народ.

Леопольд, как по команде, хлюпнул в свой стакан.

– А еще, – не унимался я, – так воет наш старый слуга Никроскоп, когда у него забирают увеличивающие стекла, и пытаются из них сделать зажигатель для дров. А, Матильда?

– Я вот сейчас тебе такой зажигатель покажу, – пообещала, было, моя дорогая сестричка, но тут…

– Фаза-аны для ле-еди Ма… – начал объявлять слуга с блюдом в руках, возникший в проеме двери, как вдруг состроил весьма удивленную мину и полетел с ног. Фазаны шмякнулись на стол прямо передо мной – ну конечно! – окатив меня с ног до головы подливой и перьями. Матильда издала мощный крик. Но еще мощнее прозвучал вопль, который вырывался из глотки человека, сбившего с ног несчастного слугу и раскинувшегося сейчас на полу во фривольной позе.

Это был главный конюший – щуплый мужичонка с неожиданно луженой глоткой. До того, как стать конюшим, он исполнял обязанности главного овечьего, то бишь, чабана, и голос его, натренированный и зычный, мог соперничать с трубой глашатая (чьи обязанности он тоже исполнял в случаях болезни последнего, прекрасно обходясь безо всякой там трубы).

– Что за шум? – недовольно поинтересовалась матушка. – Ты испугал Матильду!

– Не говоря уже обо мне, – сквозь зубы заметил я.

– Горе! – крикнул конюший с пола. Со стоящих возле стены рыцарских доспехов звонко ахнулся шлем.

– Перестань вопить! – грохнула кулаком по столу матушка. – Докладывай!

– Ээх! – горестно сказал конюший, попытавшись одновременно подняться по стене и вытянуться во фрунт. Давалось ему это с трудом, но постепенно он воздвигся перед вопрошавшими, пошатываясь и поскрипывая, как одинокая сосна на скалистом брегу… – Извините, отвлекся… Конь светлоокой девы-воительницы Хрунгильды вернулся нынче утром в конюшню родного замка без своей прекрасной всадницы!

Геранья от неожиданности подавилась ногой оленя, которую в данный момент ретиво обгладывала. Мы бросились спасать матушку. Конюший терпеливо ждал, переминаясь с ноги на ногу.

– Болван! – крикнула мама, еле отдышавшись. – Разве можно так пугать? Какая всадница? Какой конь?

– Кстати, я сомневаюсь, чтобы это был тот самый конь, – хладнокровно заявила Матильда, с ненавистью поглядывая на губителя фазанов. – У сестрицы Хрун был Бозо – самый глупый конь на всем диком Западе, не говоря уже о нашей родной Британии. Он бы, вряд ли, даже вспомнил, как его зовут, не говоря уже о далекой Великании, откуда он, якобы, добрался до дому один.

– Это же был любимый конь моего муженька! – зашмыгала носом матушка. – Как мой Фенрих славно возил его метлой по бокам! Ведь недаром предание гласит: «Бьет – значит, любит!». А уж как я любила моего Фенрюшечку! А Бозик! О! Он ведь был под вашим отцом в тот злосчастный день… Мы так надеялись, что он приведет… Привезет… Найдет убийцу отца!

– Да он не способен найти даже кормушку овса, не то, что убийцу отца!

– Тилли, не смей!

– Не называй меня «Тилли»!

– Мам, ну что ты, в самом деле, – вмешался я. – Ты же знаешь, как Матильда…

– И ты туда же? Тилли, Герми, разве вам не дорога память об отце?

– Мама!

– Мама!

– Тилли! Герми! Тилли! Герми! – по-обезьяньи скакал за столом Леопольд.

– Конь прибыл на рассвете, – начал конюший, – и они…

– Как – на рассвете? – повернулась к нему матушка, шелк ее платья угрожающе зашелестел.

– Дак – как? – стал оправдываться конюх. – Ну, так вот – на рассвете!

– Где ты шлялся все это время? Сейчас же уже обед! – пророкотала Геранья.

– Выпори его, мам, – попросил Леопольд. – Он все врет.

– Заткни фонтан! – рявкнула матушка. Лео покорно выполз из-за стола и поплелся в сад: требовавший починки фонтан уже давно грозил затопить наши георгины.

– И ничего наш дорогой Тристан не врет, – глядя на конюшего, сказала матушка самым ласковым голосом, от которого у того подкосились ноги. – Правда, ведь?

– У-э-ппп, – кивнул Тристан.

– Врет, – поддержала наказанного Лео Тильда. – И не краснеет. Выпороть и немедленно.

– Порют-то на конюшне, – возразил я. – А он – конюх. Сам себя он выпорет, что ли? Как вдова оруженосца?

– Рот закрой, – велела милая мама. – Не то пойдешь Леопольду помогать.

Тут появился Лео – мокрый, грязный, но веселый.

– Заткнул! – гордо сказал он, усаживаясь за стол.

– Рада за тебя, – кисло сказала матушка. – Ответствуй! – Бросила она слуге.

– Ага, – кивнул конюх. – Вернулся на рассвете. Весь в сбруе, со всем мылом. То-ись со всей всб.. сбвре.. Под седлом. И мыльный.

Его качнуло, но он продолжал:

– К седлу был приторочен верный оруженосец леди Хрунгильды, Причард Калидомский!

Матильда полыхнула пожаром. Она всегда так полыхала даже при упоминании, так называемого, друга детства, с которым они вместе росли – болвана-переростка Прича, самым главным достоинством которого были непомерной величины уши. Единственный сын многодетного семейства (как уже понятно, все остальные дети – девочки) из соседнего Калидома был давнишним воздыхателем Хрунгильды, готовый броситься за нее в огонь и в воду (скорее всего не бросился бы, так как огня он боялся до безумия, а плавать не умел, но всячески показывал, что всегда готов). Дабы жениться на Хрун, Причард увязался за сэром Фенрихом в качестве – кого бы вы думали? – оруженосца. Через месяц он вернулся, притороченным к седлу коня хозяина замка, но без последнего. Возвещая гибель отважного рыцаря, он так орал и бросал пламенные взоры на Хрунгильду, что та загорелась, прыгнула в доспехи и отправилась отмстить, а заодно и поискать по дороге Святой Грааль. Немудрено, что калидомец увязался за ней. «Дабы для женитьбы на наследнице Фенриха Маститого, заслужить гордое звание «Рыцаря», – как прокричал он с осла, уносящего его вслед за отважной девой. И вот этот липовый оруженосец вновь вернулся вместе с собратом по разуму – глупым конем Бозо. И, что всего обиднее – без осла. Ну, и без сестрицы, конечно.

ГЛАВА 2

«В дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю… Куда?»

(Из старинной баллады)

Матушка Геранья ждала продолжения. Слуга молчал. Я кашлянул. Матильда полыхала. Леопольд засвистел носом, уснув прямо на стуле. Неожиданно конюх с грохотом рухнул на пол. Лео проснулся и заверещал.

– На конюшню! – скомандовала матушка, вылезая из-за стола. Она величественно подобрала юбки и затопала к выходу из обеденной залы, сметая по дороге кресла, слуг и попадавшихся под ноги собак. Мы все поспешили за ней, причем я тащил за ноги потерявшего дух Тристана.

Внизу, в сарае, было довольно темно, так что оруженосца удалось разглядеть не сразу. Развалясь, он расположился на тюках с сеном и гулко сопел. Его уши тихонько трепетали.

– Он ранен! – взвизгнула Тильда.

– Вот еще, – сухо отозвался я. – Пьяный, как свинья.

– А я говорю – ранен! – и я охнул: локоть сестрицы вьехал мне в бок.

Матушка затрясла Прича за плечо. Тот повозил ногами по сену и что-то нечленораздельно промычал. Пришлось вмешаться и вылить на голову отважного оруженосца ведро воды. Раздался громкий фырк и вой, а затем Причард воздвигся, тряся головой, как конь.

– Жалко, – заметил я. – Долго сохнуть будет.

– Причард? – уточнила Матильда с томной нежностью в голосе.

– Сено, – ответил я. – Да и этот – тоже.

– Куда ты подевал мою дочь? – ревела на ухо оруженосцу матушка. – Отвечай, пьянь!

– Беда, – бормотал Причард, тщетно стараясь сфокусировать на ней размытый взгляд своих маленьких кроличьих глазок. – Горе нам. Много подвигов свершила отважная дева и вот! – он хлопнул себя по толстым бедрам. – Попала в плен к великанам! Наверное… А я предупреждал! – И он свернулся калачиком, улегшись у ног разьяренной мамочки.

– Почему же ты ее не спас, лживый пень! – гремела Геранья, хватая его за шкирку и тряся, как нашкодившего кота. Причард зевнул.

– Отстаньте от меня, люди, – сказал он уныло. – Спать хочется.

Но матушка была начеку: влепила ему такую затрещину – аж звон пошел.

– Как ты здесь оказался! – крикнула она. – И не смей засыпать, когда я с тобой разговариваю! Герман, держи его!

Я, со вздохом, схватил Причарда за ремень.

– Вынес меня верный конь, – бормотал оруженосец, раскачиваясь на ремне. – Весть я принес в дом родной. Дам я ему и овса, где-то была колбаса… – и полез по карманам, время от времени, встряхивая кудлатой головой.

– Вот он какой, отважный герой! – прошептала Тильда. Я поморщился. Над моими стихами смеются даже кошки, а эти негодяи болтают себе, как ни в чем ни бывало!

– Я вот все думаю тож, – начал было я, но матушка перебила:

– У, завел свою трепотню! Хватит уже. Уши вянут. И вообще – пошли отсюда, от этого бурдюка с вином сейчас многого не допросишься.

Я с облегчением выпустил из рук ремень, и Прич, квакнув, хлопнулся на сено.

– Колбасы нету, – сказал он уже во сне. Я с чувством сплюнул.

Оставив храпящего «героя», все разбрелись по замку переваривать новость. Матушка понесла отдыхать свой живот. Матильда отдавала дань грибам в обеденной. Я же поспешил в свою излюбленную «ума палату» – так я назвал небольшую нишу в одном из многочисленных коридоров замка, где уединялся на предмет думания, размышления и сочинительства. Там я достал блокнотик, карандаш и стал писать. А записываю я все умные мысли, часто приходящие мне в голову: колкости в адрес Матильды, которые лучше не применять на практике; рецепты приготовления пирогов из глины… Но больше всего в блокноте стихов. Да, я люблю стихи! И не считаю это зазорным. В отличие от моих домашних.

Вот, к примеру, только что мне на ум пришли строки: «Хрунгильда, незабвенная сестрица, окрестностей прекрасная царица!». Выходило неплохо, хотя и абсолютно неверно. Никакая Хрун не царица, да и далеко не прекрасная. О ее комплекции я уже упоминал. А характер! Хотя, прямо скажем, общаться с ней было довольно интересно, но вот вмешиваться в чужие дела – этого у нее было не отнять!

К примеру: однажды я пошел прогуляться в лес. Тишина, красота, птички поют – заслушаешься! Открываю это я свой блокнотик, начинаю писать мгновенно пришедшие в голову строчки: «Унылая пора, очей очарованье…". Как вдруг, ломая кусты, ко мне подлетает какой-то взмыленный человек и со всей дури трубит в рог. За ним прямо по мне летит целая свора собак, и, наконец, я едва не оказываюсь под копытами Громобоя, лучшего коня в замке (а каждое копыто – с хорошую сковородку!). На коне восседает Хрунгильда и, премило улыбаясь, щебечет что-то о каком-то олене, который, видимо, должен был где-то тут пробегать… Ну не подло ли? Какое после этого очей очарованье? Стих я, кстати, так и не дописал…

За написанием «Саги об отважной Хрунгильде» меня и застала вездесущая Матильда.

– Слышь, принц датский, – сказала она Самым Противным Голосом На Земле. – Тебя мать ищет. Ты вообще собираешься или нет?

– Куда? – удивился я. – На ужин? Рано еще!

– Иди, говорю! – раздраженно отозвалась сестричка. – А то еще достанется! Ногами работай!

– Все на меня выступают, – разозлился я. – Никуда не пойду!

– Чеши! – прикрикнула Матильда. – Или тебя понесут.

– Кто понесет?

– Я понесу. Ты же щуплый.

– Вот вернусь от мамы – таких тебе наваляю! – и я, хлопнув дверью, зашагал в спальню к матушке, мимоходом обсуждая со статуями в коридорных нишах планы мести.

Судя по маминой позе, она явно упивалась собственными горем:

– Сын мой! – патетически воскликнула она. – Мы приняли решение!

Она выдержала паузу, потирая живот, в течение чего я размышлял: кого она имеет в виду, говоря «мы» – ее с Матильдой, или же с тем, кто у нее в животе?

– Во-первых, потому что ты доблестный муж, достигший совершеннолетия и готовый к ратным подвигам; во-вторых, потому что ты безутешный сын и брат (я сделал скорбное лицо); и в-третьих, потому, что нам так хочется, – ты садишься на стремительного Бозо и мчишься, как ураган, спасать свою сестру! – закончила матушка Геранья.

Безутешный сын и брат схватился за кресло, чтобы не грохнуться в обморок.

ГЛАВА 3

«Павлуша, иди, чё Саныч даст…»

(Из народного театра)

Ничего себе заявочки! Я чуть не упал!

– Спасибо, мама! – горько сказал я. – Без меня меня женили.

– Я вижу, что ты счастлив, – сурово пробасила матушка. – Это приятно. Много тебе предстоит совершить достославных и славных деяний, прежде чем выручишь ты родную сестру из полона. Ну и, по дороге, можешь Грааль поискать.

– А я м-м-м, ну, как его, – в моей голове шумело, язык же нагло отказывался слушаться.

– И это приятно. Слуги! – рявкнула мама. – Доспехи для наследника Фараморского, будущего рыцаря, сэра и пэра, сына Фенриха Маститого! Приготовить ему коня и назначить оруженосца! Разбудите его, кстати.

– Причард?!! – возопил я. – Не поеду с этим пьяницей! Послушайте, ведь он…

– Верой и правдой служил твоему отцу и твоей сестре. Любимым, – угрожающе сказала матушка. – Протестовать поздно и глупо. Иди и соберись в дорогу!

– Блокнотик не забудь, – пустила шпильку Матильда, до того смирно стоявшая у меня за спиной. Я только вздохнул и плотно закрыл за собой дверь.

– Нет, подумать только! – бузил я, швыряя в котомку запасное белье и носки. – Меня на ратные подвиги! Меня! Я и на коне-то плохо держусь, а мне мало того, что дают этого паскудного Бозо, так еще наверняка и копье с мечом будут совать. А я в жизни оружия в руках не держал… Ну, не совсем не держал, но владею – как собака палкой! Да, дела…

Во дворе замка меня уже ожидала целая толпа провожающих. Мамаша утирала фиолетовые слезы кончиком платочка, Леопольд мрачно ковырялся в корзине с лепестками роз. Одна Матильда выбивалась из общего настроя: хохотала, как сумасшедшая. И все из-за доспехов! Я же не успел глазом моргнуть, как огромная куча железа была напялена на меня расторопными слугами. Для этих доспехов идеально подошел бы здоровяк Причард, но он даже в своей обычной одежде качался из стороны в сторону, к тому же оруженосцам доспехи не полагались. Я же болтался в грохочущем рыцарском одеянии, как пестик в колоколе. К тому же проклятый шлем все время съезжал на плечи. Кое-как справившись с этим неудобством, я торжественно принял из рук матушки отцовский меч… и чуть не надорвался. Зато упал. Проклятая стальная дубина весила не меньше всего этого рыцарского барахла. Ко всем неприятностям надо прибавить и солнце, которое нещадно накалило доспехи. Даже слуги, которые меня поддерживали, получили ожоги различной степени тяжести. А когда сзади неслышно подошел Бозо и оглушительно заржал мне в ухо, Матильда перестала хохотать и заикала от смеха.

– Хватит ржать, – прогудел я из шлема.

– Прости-ик! Не могу удер-ик! -жаться! – Тильда вытерла глаза и протянула мне какую-то бутылочку.

– О, нет! Только не это! – я застонал и притворился слепым и глухим.

– На, бери, – настаивала сестра. – Это же панацея от всех болезней!

Да, о маниакальном увлечении Матильдой облепихой по всему Фарамору ходили легенды. Сотни раз из уст в уста передавалось предание о том, как Матильда, переодевшись старухой, и нарисовав себе безобразный шрам через все лицо, сбежала из дома в поисках загадочной облепихи. Лазать по долинам и по взгорьям разрешалось лишь лекарям замка, а остальных ведунов и знахарей нещадно отстреливали из луков наши лесничие. Неизвестно как сестре удалось ускользнуть от суровой правды жизни, но вернулась она спустя месяц в изодранном плаще, с исколотыми и стертыми в кровь ногами, зато с радостной ухмылкой на лице и веткой облепихи в лапах. С этого дня я разгадал секрет таинственного названия: проклятая облепиха облепила весь наш сад, а расторопная Тильда ухитрилась привить растение даже к яблоням и вишням. В результате, яблоки росли ужасно мелкие и гроздьями, а вишня поменяла свой величественный бордовый на вульгарный оранжевый цвет. Но самый смак настал, когда облепиха созрела! Матильда носилась по саду с ведром, насыпая целебную ягоду в безразмерный бак для кипячения простынь, потом влезла сверху и, сняв туфли, весело топталась по облепихе, получая, в конце концов, сок и масло, но вместе с тем – и огромную порцию насмешек от вашего покорного слуги…

– Нет, правда! – протягивала мне бутылочку Тильда. – Это панацея!

– Что – грязища с твоих ног? – саркастически переспросил я. – Никогда бы не подумал!

– Да нет же, балда! Облепиховый сок! Заживляет всякие гадости внутри. И тебя заодно залечит – ты же тоже внутри.

И в доказательство любимая сестричка постучала по доспехам палкой.

– Э! Э! Прекрати! – издал я тоскующий крик. – Так и быть, возьму твою лечебную грязь.

Матильда показала мне язык.

– Подразнись мне еще!

Матильда опять высунула язык. И завизжала – моя рука, окованная железом, ухватила ее за косу. Так бы и повыворачивал, и повыкручивал в свое удовольствие…

– Дети! Дети! Перестаньте! – гаркнула матушка. – Лучше восславим Господа нашего за что, чтобы он вернул назад наших дорогих Германа и Хрунгильду живыми и невредимыми!

– Ага, – проворчал я. – Невредимыми. Конечно. Да с этаким славным конем и невыразимым оруженосцем я мигом всех завоюю и стану королем. И всех остальных гадов разобью! А хвалить опять будут мою бестолочь – сестрицу и этого недоразвитого…

БАБАХ! Рука у матушки была тяжелая, и я катился футов десять, гремя доспехами и прося пощады. Благополучно застряв в свиной поилке, я услышал, как регочут слуги, и как один из них пробормотал: «Ну и цирк! Почище, чем на ярмарке! А медведя плясать не приведут?». Ничего не скажешь – авторитет у будущего наследника поместья еще тот.

Меня, наконец, усадили на старину Бозо. В это время появился конюший, ведущий под узцы Громобоя. Следом за ним двое слуг несли спящего Причарда.

– Ой! – сказал я сладким голосом. – Неужели это мой оруженосец? Как хорошо! Не будем же его будить, и я отправлюсь сам. Счастливо! И, кстати, раз уж вы все здесь, подсадите меня на Громобоя.

– Причард Калидомский еще недостаточно оправился от ран. На Бозо его растрясет! – пристыдила меня матушка. – Ничего, на свежем воздухе полегчает, будет как новенький…

– Ну, так куда же нам ехать? – спросил я тоскливо. – Припекает!

– Езжай в Камелот, – приказала матушка. – Найдешь там сэра Ланселота. Только тебе его не надо. Нужен тебе его начальник, король Артур. Может, слышал? Артур – друг Ланселоту, а Ланселот был другом твоего отца, он как раз собирается на поиски святого Грааля. С королевского разрешения, может, и тебя возьмет. Если найдешь чашу – немедленно вези домой, нигде не задерживайся, никогда не разговаривай с незнакомцами, никогда не говори «никогда», к драконам не приставай и к волшебникам не лезь. Если получится – освободишь Хрунгильду. Прекрасную Даму заводить не смей – шкуру спущу! Ясно?

– Так точ`c! – рявкнул я. Голос гулким эхом отозвался в шлеме, и я с тоской пожалел о том, что до сих пор не изобретут чудодейственные лекарства от боли в голове, желательно, чтобы их можно было не разжевывать, а просто глотать – вся эта лечебная пакость такая горькая!

Затрубили трубы, забили барабаны, завопил Леопольд, швыряя в меня корзинкой. Полетели лепестки, и я, отплевываясь и сражаясь с зацепившейся за шлем корзинкой, выехал на подъемный мост. Следом мирно топал Громобой, с висящим через седло Причардом. Обернувшись напоследок, я увидел утирающую глаза матушку, скалящего молочные клыки Лео и провожающую меня завистливым взглядом Тильду. Я не удержался и показал ей язык. Вспомнив, однако, что в шлеме этого никто не увидит, я сердито пришпорил Бозо (что, впрочем, никак не отразилось на его скорости), и вскоре – через какой-то час – замок скрылся из виду.

Доехав до ближайшего леска, я не без труда спешился (попросту вывалился из седла), стащил храпящего Причарда и попытался занять его место. Согласитесь, что рыцарю более пристало скакать на роскошной лошади. Впрочем, попытка стала настоящей пыткой: Громобой с маниакальным упорством сбрасывал меня на землю. Промучившись некое время, я с помощью ножа и ловкости рук избавился от доспехов, спрятал их в кустах и, закинув обратно Прича и усевшись на Бозо, двинулся дальше. Хотя эта бестолочь – я имею в виду Бозо – и славилась непроходимой тупостью, ехать на нем легкой рысью было одно удовольствие! На более же сложный для его разумения аллюр Бозо уже не хватало, он нервничал и начинал спотыкаться на каждом шагу.

Пересекая границу Фарамора, я уже был в прекрасном расположении духа. Никто не издевается, не смеется, не мешает читать стихи и петь песни! Все это хотелось выразить одним словом, но я его пока не находил.