Те, что придут

– Да. Ты не смотри, что все выглядит так по-неандертальски, на самом деле у нас тут оборудование по последнему слову техники. Например, звукозаписывающие микрофоны почти в каждой стене. Здесь раньше были помещения для обвиняемых в колдовстве и ереси – ведьмы там всякие, чернокнижники и все такое. Двери отсутствовали, в те благословенные времена обходились без глупостей, просто приковывали их цепями к стене и дело с концом. Мы же, как видишь, – он подошел к одной из дверей и принялся возиться с замком, – Привнесли в эту суровую обитель современную цивилизацию и гуманизм! – Коротко рассмеявшись, Штосс с усилием налег на дверь и та с мерзким скрипом распахнулась.

За ней скрывалась достаточно просторная комната неправильной формы, стены конусовидно сходились по направлению к узкому потолку, где едва тлела слабая лампочка. Оберхайзер вдруг подумал, что только сейчас по настоящему начал осознавать смысл избитого выражения «каменный мешок».

Из открывшегося помещения дохнуло застарелой прогорклой сыростью смешанной с острым запахом давно немытого тела и застарелых фекалий. Штосс нажал на какой-то переключатель с наружной стороне двери, света в камере немного прибавилось, так, что стало возможно видеть лежащую у противоположной стены груду грязного тряпья, формой и размерами отдаленно напоминающую нечто человекоподобное. Махнув Оберхайзеру, Штосс переступил порог, приблизился к этой куче и несильно ткнул её носком сапога.

– Подъем, Уилл, – провозгласил он по-английски, – Посмотри, к тебе гости пришли, а ты валяешься, как последняя свинья. Ну разве можно так себя вести?!

Куча несколько раз содрогнулась и медленно приподнялась. Тряпки расползлись в стороны, и стало понятно, что у кучи имеются голова и четыре конечности и она значительно больше похожа на человека, чем могло показаться на первый взгляд. Потом, скрывающемуся под тряпками, наконец, удалось кое-как прислониться спиной к каменной стене и утвердиться в сидячем положении, после чего он поднял, то, что когда-то, наверное, могло называться его лицом, а сейчас представляло собой невообразимо- безобразную и грязную маску из спекшейся крови, желчи и чего-то настолько отвратительного, что о нем даже думать не хотелось. Тряпки окончательно размотались и исходившая от человека поносная вонь сделалась совершенно непереносимой.

– Варвар ты, все-таки, Штосс, – вздохнул Оберхайзер, – Варвар, не знающий меры. Это называется, пальцем он его не трогал. Могу себе представить, чтобы было бы, дай тебе полную свободу. Он у тебя говорить-то, вообще, может?

Штосс только ухмыльнулся, – Он еще и кричать может, да так что только позавидуешь. Ему бы в опере петь с такими вокальными данными, я несколько раз чуть не оглох – Он еще раз ухмыльнулся, наклонился к куче, которая уже успела принять полусидячее положение, и опять заговорил по-английски, – Как я и обещал вчера, Уилл, у нас появилось еще одно очень интересное предложение. Настолько интересное, что, уверен, оно тебе понравится.

Уилл немного наклонил голову, сквозь корку запекшийся крови блеснули глаза и Оберхайзер понял, что воли в этом существе еще остается значительно больше, чем могло показаться на первый взгляд. Может он и походил на мешок с навозом, тело было искалечено, но дух пока оставался достаточно крепок.

Оберхайзер поймал его взгляд и какое-то время они, застыв, смотрели друг на друга. Потом Уилл прошипел:

– Да пошел ты. И через секунду добавил, – Идите на хер оба.

Оберхайзер кивнул – ничего другого он и не ждал. Потом сделал рукой знак Штоссу, уже раскрывшему рот для ответа, чтобы тот заткнулся, выждал небольшую паузу, затем произнес:

– Прекрасно понимаю ваши чувства и ваше негодование, мистер МакГилти, не могу сказать, что разделяю, но понимаю, поверьте. Знаю, что вы изначально не поверите не одному моему слову, я бы, кстати, будь на вашем месте, тоже не поверил, но, все-таки, прошу дать мне шанс. Обещаю вам, даже нет, клянусь всем, что для меня дорого, что буду говорить с вами откровенно.

– Иди на хер, – прошептал МакГилти все с тем же выражением.

– В первую очередь, – продолжил Оберхайзер, не обратив на эту реплику ни малейшего внимания, – Мы должны с вами договориться, чего же хотим друг от друга. Что мы хотим от вас, вам уже хорошо известно – всего лишь навсего несколько ответов на вполне определенные вопросы, не более того. Что же мы в ответ можем предложить вам?

Некоторое МакГилти сидел молча, только глаза яростно сверкали сквозь узкие заплывшие щелки, но потом, все-таки, просипел:

– Думаешь это смешно, тварь фашистская? Решил так тонко поиздеваться? Тебе прекрасно известно чего я могу хотеть – я хочу выйти отсюда!

– Понимаю, МакГилти, – Оберхайзер скорбно склонил голову, всем своим видом показывая, что безумно рад был бы помочь, но ничего не может сделать, – Но, насчет выйти, с этим пока все довольно сложно. Впрочем, если вы в корне пересмотрите ваше поведение и пойдете навстречу… – он опустил глаза и изо всех сил постарался изобразить христианское раскаяние, – Вы же самое понимаете, что…

– Что я понимаю?! Что?! – голос американца сорвался на визг, он всем телом подался вперед, – Что вы забывшие все святое мерзкие свиньи?! Что вы похитили американского гражданина на американской территории и теперь требуете, чтобы он предал собственную страну? Это я замечательно понял, можете не сомневаться!

Резко втянув в себя воздух, он плюнул в Оберхайзера, попав на сапог. Тот не сделал не малейшей попытки отстраниться, несколько секунд изучал блестевший в скудном свете плевок, потом покачал головой:

– Зря вы так радикально. Он некоторое время помолчал, – Так вы по-прежнему отказываетесь говорить?

МакГилти упорно созерцал каменную стену и не издавал не звука.

– Отлично, – Оберхайзер еще раз тяжело вздохнул, демонстрируя собственную непричастность к происходящему, – В таком случае, я вынужден буду сделать вам еще одно предложение. Полагаю, на этот раз вы заинтересуетесь.

Он расстегнул нагрудный карман кителя и вытащил оттуда небольшой бумажный конверт. Из конверта извлек довольно толстую пачку черно-белых фотографий, после чего аккуратно положил их на влажный каменный пол прямо перед продолжавшим безмолвствовать американцем.

Тот вначале игнорировал их с тем же показным презрением, что и отказывался от разговора, но затем, все же, скосил взгляд. Далее события развевались весьма стремительно – вначале у МакГилти резко округлились глаза и он судорожным движением сгреб фотографии поднеся их практически к самому носу, несколько секунд разглядывал, издавая при этом некие приглушенные утробные звуки, которые можно было бы классифицировать, как нечто среднее между стоном и рычанием, а потом, без всякого предупреждения, словно туго сжатая, но теперь, наконец-то, получившая долгожданную свободу и распрямившаяся пружина, бросился на Оберхайзера. И, если бы последний не ожидал чего-то подобного, а сам МакГилти находился в чуть лучшей физической форме, то его атака вполне могла закончиться для эсэсовца более чем печально. Но Оберхайзер был начеку, поэтому достаточно легко уклонился, а когда американец, не сумев удержать инерцию, пролетел мимо него, профессионально ударил его с ноги, не без некоторого удовлетворения ощутив, как под носком сапога что-то хрустнуло. МакГилти кулем рухнул обратно на пол, впрочем, немедленно попытался вновь подняться, выставив вперед руки со скрюченными пальцами, и стараясь любой ценой дотянуться до Оберхайзера. Штосс, который, по всей вероятности, уже считал американца практически покойником, поэтом, в первый момент, несколько оторопевший от подобного напора, тоже активно включился в дело и на МакГилти с двух сторон посыпался такой град ударов, против которого не имела ни малейшего шанса даже вся его бешеная ярость. Через пару минут все внезапно пробудившиеся резервы некогда явно железобетонного организма МакГилти были окончательно исчерпаны, и он уже опять лежал на ледяных камнях, слабо пытаясь прикрывать голову, точнее, то, что от неё оставалось, от сапогов Штосса. А когда Оберхайзеру не без труда удалось полностью утихомирить своего коллегу, американец уже практически не шевелился.

– Итак, – произнес Оберхайзер, немного отдышавшись, – Судя по вашей реакции, мистер МакГилти, вы самостоятельно опознали лиц изображенных на этих фотографиях и отдельно представлять их не требуется. Мало того, я думаю, вы уже догадались о сути нашего предложения.

МакГилти оскалился, словно смертельно раненый волк, раздвинув разбитые губы и показав обломанные пеньки зубов. По подбородку его стекала кровавая пена.

– Не знаю причины, по которой вы были вынуждены оставить ваше замечательное семейство, – эсэсовец хищно улыбнулся, – Хотя, конечно, о ней и догадываюсь. Судя по всему, вы все еще продолжаете питать к семье нежные чувства, разве не так? – он ухмыльнулся еще более кровожадно, – Как видите, с вашей женой, которую вы бросили четыре года назад, как и с вашими совершенно очаровательными детьми в настоящий момент все в полном порядке – смею вас заверить, что снимки, приведшие вас в состояние…, – Оберхайзер немного помедлил, – Скажем так, некоторого нервного возбуждения, были сделаны не более недели тому назад. Должен вам сказать, ваша жена просто красавица, – он покачал головой, – А сын с дочкой вылитые ангелы во плоти. И как это вы могли их покинуть, променять на унылое, лишенное всякого смысла, одинокое прозябание во флоридских болотах?

– Засунь свое ебучее красноречие себе в жопу, урод фашистский, – прошамкал МакГилти, с дикцией у него теперь стало совсем плохо, – Можешь дальше не объяснять, я понял. Я расскажу, все, что вам надо… – он умолк прижавшись лицом к каменному полу, – И если с ними что-то произойдет, то…

– Ничего не произойдет, если вы будете вести себя умно, конечно. Даю вам слово германского офицера, – Оберхайзер в очередной раз мысленно отдал американцу должное – насколько быстро тот умел ориентироваться в ситуации и брать себя в руки, несмотря на все свое более чем незавидное положение. Другой бы на его месте сейчас рыдал, проклинал судьбу, или, на худой конец, забыв про все свою гордость, хватал их со Штоссом за ноги, умоляя проявить милосердие к невинным. МакГилти же, похоже, полностью оставил за бортом последние эмоции и окаменел – сейчас лицо его окончательно превратилось в неподвижную маску.

– Твое слово ничего не стоит, выблядок, – без всякого выражения ответил МакГилти. Оберхайзер пожал плечами, – Пусть так. Разве у вас есть выбор?

Американец промолчал, затем опять занял исходное положение, привалившись к каменной стене камеры.

– Итак, заходим на новый круг. Запись? – Оберхайзер взглянул на Штосса, тот утвердительно кивнул. Потом снова повернулся к МакГилти.

– Сперва пройдемся по официальному протоколу. Ваше полное имя, воинское звание, год и место рождения?

МакГилти опять сверкнул на него глазами, впрочем, уже даже без особой ненависти, так, должно быть, отслуживший свое бык-производитель смотрит на приближающегося к нему мясника.

– Уильям Джейкоб МакГилти, матрос первого класса, второе декабря 1901-ого года, Уокиган, штат Иллинойс.

– Образование? Когда вы поступили на службу и где её проходили?

– Начальная школа Уокигана. В апреле 1919-ого, на крейсере «Омаха», в 21-ом был повышен до матроса первого класса и переведен на эсминец «Джеймс Уилкинс».

– Что вам известно об этом корабле?

– Эсминец типа «Викс», постройки 1919-ого года, – МакГилти изобразил нечто вроде ухмылки, – Мы с ним одновременно служить начали. Не покидал его вплоть до… – он вновь замолчал но, когда Оберхайзер уже открыл рот, чтобы поторопить его, все-таки закончил, – Вплоть до самой гибели корабля в феврале 1928-ого.

Оберхайзер подался вперед.

– Отлично. Ну а теперь мне бы хотелось, чтобы вы поэтапно и со всеми подробностями, какие только сможете вспомнить, а я почему-то уверен, что вы практически ничего не забыли, рассказали нам все – начиная с того момента, когда ваша флотилия вышла к побережью Массачусетса и до самого конца. Как вы сказали, до гибели корабля.

На этот раз американец молчал значительно дольше и Оберхайзер не пытался его подстегнуть. Потом он медленно, шамкая больше обычного, заговорил снова:

– Сперва предполагалось, это будут обычные учения – нам объявили, что боевая задача будет заключаться в поиске подлодок условного противника…

3

Все надежды на то, что после того как МакГилти расколется, в деле, наконец, появится хоть какая-то ясность, рассеялись, словно дым на сильном ветру. Тот невероятный бред, который он нес на протяжение всего времени допроса, можно было смело выставлять на какой-нибудь конкурс шизофреников. И самое обидное заключалось в том, что сам он явно был убежден в истинности собственных слов – Оберхайзер в таких вещах никогда не ошибался. МакГилти порол всю эту чушь, пребывая в полнейшей уверенности, что именно так оно все и было.

Согласно его показаниям, 17-ая флотилия эскадренных миноносцев, совместно еще с несколькими соединениями, точного состава и численности которых МакГилти не знал, подошла к побережью Новой Англии в районе между городами Ньюберипорт, Иннсмут и Данвич. Конечной целью была скальная гряда, известная в тех местах, как Риф Дьявола, возле которой и находились подводные лодки условного противника, которые необходимо было атаковать глубинными бомбами. Выход к цели осуществлялся глубокой ночью и первое, что бросилось тогда в глаза экипажу «Джеймса Уилкинсона», это освещенный красным заревом многочисленных пожаров берег. Первой мыслью тогда было, что там находится полигон и армия проводит какие-то свои учения, еще более масштабные, нежели морские, однако, согласно всем картам, как раз в этом месте должен был располагаться город Иннсмут и, судя по всему, горел именно он.

Далее поступил приказ вместо учебных болванок использовать боевые глубинные бомбы, причем сбросить их требовалось не просто в заданном квадрате, а подойдя к Рифу Дьявола на как можно более близкое расстояние. И когда они это сделали, то очень многим из несших боевое дежурство на верхних палубах, включая самого МакГилти, находившегося возле носового 102-мм орудия, показалось, что там внизу, на глубине десятков метров, тускло мерцали какие-то очень странные зеленоватые огни.

Но наиболее феерическую чушь МакГилти понес уже после рассказа о том, как «Джеймс Уилкинсон» и два других эсминца 17-ой флотилии сбросили глубинные бомбы. Якобы практически сразу после этого корабли подверглись массированной атаке неких морских животных (МакГилти называл их тварями) совершенно неописуемой внешности. Чудовища, напоминающие, по словам американца, «покрытых чешуей человекоподобных лягушек, с акульими пастями и медвежьими когтями, которые одинаково легко разрывали как плоть, так и металл», буквально облепили корпус эсминца, словно осы сладкое варенье и, не обращая никакого внимания на шквальный огонь из всего, что только может стрелять, в считанные минуты уничтожили большую часть экипажа «Джеймса Уилкинсона». Те, кому повезло уцелеть, смогли забаррикадироваться в орудийном погребе, МакГилти вошел в число этих счастливчиков. Потерявший управление эсминец выбросило на скалы и не утонул он лишь потому, что прочно застрял на них. Из ста человек команды до утра дожили пятнадцать, причем МакГилти был единственным, кто в момент нападения находился на верхней палубе. Уже после восхода солнца, другой эсминец, уже из 18-ой флотилии, снял их с останков покореженного корпуса «Джеймса Уилкинсона» и они узнали, что судьбу их корабля разделили и два оставшихся эсминца их флотилии, но на них выживших не оказалось…

После возвращения на берег, всех выживших вместо больницы отправили в специальную тюрьму ФБР где подвергли детальному допросу – мрачно ухмыляясь, МакГилти заметил, что в этом отношении и у американцев, и у немцев методы вытягивания информации были весьма схожи – а затем заставили подписать массу бумаг и поклясться на Библии, и под присягой в том, что никогда и не при каких обстоятельствах уцелевшие члены экипажа ни одной живой душе не расскажут о тех событиях, свидетелями которых они стали. Типа, этого требуют высшие интересы Соединенных Штатов и, вообще, все происшедшее являет собой строжайшую государственную тайну, любое нарушение которой повлечет самые серьезные последствия вплоть до высшей меры.

Именно тогда, МакГилти принял решение оставить семью – у него, на тот момент, уже были двухгодовалая дочь и шестимесячный сын и, несмотря на то, что он прекрасно понимал, насколько тяжело будет им с женой выжить отдельно от него, страх, хотя бы случайно втянуть их в этот сюрреалистический кошмар с глубоководными чудовищами и правительственными агентами (причем, МакГилти не был уверен кто из них опаснее), перевесил. Фэбээровцы подобное решение одобрили и вскоре его жена получила официальное правительственное уведомление о гибели мужа во время проведения учений, естественно, вместе с полной уплатой всех полагающихся страховок и компенсаций. Позже, уже после начала Депрессии, МакГилти неоднократно посылал им анонимные денежные переводы, но хоть как-то дать о себе знать так и не решился.

На этом история явно заканчивалась, причем Оберхайзеру было ясно, что дальше пытать американца бессмысленно – он на самом деле выложил все, что знал, или, по крайней мере, думал, что знает. И он не врал.

– Ну что теперь? – поинтересовался Штосс, когда они покинули камеру, оставив МакГилти наедине с его сумасшедшими воспоминаниями, – Что дальше? Что думаешь по поводу всего этого дерьма?

Оберхайзер пожал плечами:

– Думаю, что кое-кто, возможно, сильно удивится прослушав запись всего этого бреда беременной медузы. А если серьезно, знаешь, что меня занимает больше всего?

Штосс посмотрел на него вопросительно.

– Почему он так долго упирался, зачем ему было терпеть, все то, что он терпел, и не выложить всю эту занимательную историю про подводные огни и людей-лягушек или, кто они там, сразу? Он что, настолько серьезно отнеся к той дурацкой присяге или клятвам, которые его заставили принести? Серьезнее, чем к собственной боли, здоровью и жизни?

– Наверное, тоже за семью боялся, думал, что если расколется, то это и их тоже может каким-то боком коснуться. Ты же видел, как он сразу запел, стоило только увидеть снимки. Кстати, – Штосс хлопнул его по плечу, – С семьей это здорово придумано, уважаю. Но не думай, не будь я безвылазно привязан ко всем этим катакомбам, я тоже попробовал бы нарыть что-нибудь на родственников, так что особо не задавайся, – он хмыкнул, – Знаешь, когда я понял, что у тебя там и каким образом ты собираешься действовать, то сначала испугался, что наш клиент сделает каменную рожу и начнет утверждать, что знать никого не знает и никакой семьи у него нет и не было.

Оберхайзер кивнул – Была, конечно, такая опасность, но у твоего американца типаж не тот, это сразу ясно. Он из тех, кто сами по себе могут вынести практически все, что угодно, но вот когда дело доходит до ближнего круга… Сильный, мужественный, упертый, но слишком прямолинейный и тупой, чтобы что-то придумывать. Типичный англосаксонский служака – минимум воображения и мозгов, при максимуме силы воли. Кстати, я уверен, он говорил правду – или то, что по его глубокому убеждению, являлось правдой. Могу на это поспорить.

– И ты полагаешь что…

– Полагаю, там был какой-то очень масштабный эксперимент с психотропными веществами в корне изменяющими личность и заставляющими увидеть то, чего нет и быть не может, – Оберхайзер покачал головой, – Наверное, с самолетов сбросили начиненные этими веществами бомбы, а возможно, доставили еще как-то. Знаешь, следующая ступень в развитии боевых отравляющих газов. Обычные газы поражают сердце, органы дыхания или центральную нервную систему, этот же, по всей вероятности, воздействовал на психику. Кстати, – он немного помедлил, – До меня неоднократно доходили слухи относительно того, что у нас сейчас тоже работают в этом направлении, при нескольких лагерях, в частности Дахау и Лихтенбурге, созданы специальные лаборатории, там экспериментируют с различными психотропными веществами. На жидах, конечно, славянах, и прочем неполноценном дерьме. Но американцы, разумеется, полные отморозки, если не сказать хуже – ставят опыты на своих собственных солдатах, тем более, в подобных масштабах. Впрочем, – он снова пожал плечами, – А что еще хотеть от этой псевдонации ублюдков и полукровок, перемешивающихся между собой и со всяческим приезжающим со всего мира отребьем, уже более сотни лет?

– А потери, ты думаешь…

– Практически уверен, что под воздействием этого газа или чего-то иного, могу лишь догадываться, ребята поймали хороший, полноценный такой, приход с глюками и доблестно перебили друг друга, пребывая в полном убеждении, что сражаются с морскими чудовищами. После чего направили свои корабли на камни, а может быть, реально налетели на них, как раз из-за потери управления. В любом случае, одинаковые видения сразу у как минимум нескольких сотен человек, доказывают присутствие некого очень сильного галлюциногена. Если, конечно, – Оберхайзер криво ухмыльнулся, – Не допустить мысли о реальном нападении неких неизвестных тварей.

– И ты считаешь, наши любители мистических загадок этим удовлетворяться? Дело, наконец, закроют?

Оберхайзер усмехнулся, – Крайне сомневаюсь, это для них будет выглядеть через чур банально. Потом, сам знаешь, там если уж упрутся, то будут рыть до победного конца, не считаясь ни с какими доводами разума. Но, в любом случае, наша работа здесь, по крайней мере, на текущий момент, точно завершена. Дальше, если уж так приспичило, пусть продолжают разбираться индейцы уже непосредственно на месте.

«Индейцами» в ведомстве называли глубоко внедренных германских резидентов на территории Штатов, причем, не без определенного основания – почти у всех у них были кодовые имена связанные либо с названиями индейских племен, либо с какими-либо предметами традиционного быта коренных народностей Северной Америки. Оберхайзер всегда считал подобное высшей степенью идиотизма, однако наверху кому-то, видимо, это казалось весьма оригинальным.

Доведя его до ведущей в башню с лестницей дверью, Штосс попросил немного подождать и минут через пять вернулся с запечатанным в бумажный конверт тонфолевым диском, который затем торжественно вручил Оберхайзеру.

– Запись нашей содержательной беседы, – пояснил он, – А что мне теперь делать с МакГилти?

– Да что хочешь, – Оберхайзер с тяжелым вздохом смотрел на уходящие вверх ступени, все его мысли уже были прикованы к ним и к предстоящему бесконечному подъему, – Дождись звонка из Центра, думаю, будет сегодня ближе к вечеру, а потом можешь его на полоски порезать и крысам скормить. Крыс, уверен, у тебя тут в достатке. Он больше не нужен.

– Крыс в последнее время, почему-то не видно, – заметил Штосс, – Исчезли, сволочи, примерно в то же самое время, когда у нас тут стало сыровато. Не любят воду, зараза такая. Ладно, разберемся. Ну, бывай.

Штосс пожал ему руку и Оберхайзер начал восхождение, из всех сил стараясь не думать сколько же еще ступеней ожидают его на пути к солнечному свету.

4

Три недели спустя, солнечным майским утром, по бостонскому Центральному парку прогуливался весьма жизнерадостного вида человек. Некоторое время он просто бесцельно бродил среди вековых сосен самого древнего общественного парка США, наслаждаясь по летнему теплым солнцем, затем, не спеша пересек Тропу Свободы, по которой в сторону исторического центра уже тянулись первые туристы, и остановился около газетного киоска. Приобретя свежий номер «Бостон Геральд», он аккуратно убрал сдачу во внутренний карман пиджака, уселся на ближайшую скамейку, закинул ногу за ногу, сдвинул шляпу так, чтобы прикрывала глаза от солнечных лучей и одновременно не мешала читать, и погрузился в изучение последних новостей.

Первые полосы все еще занимали статьи всесторонне обсасывающее недавнее крушение «Гинденбурга» под Нью-Йорком, написанные, разумеется, без малейшего сочувствия и в самом негативном для Германии ключе – даже наиболее миролюбиво настроенные авторы утверждали, что это была ниспосланная свыше расплата за состоявшуюся в конце апреля бомбардировку Герники и очень сокрушались по поводу того, что командир дирижабля сумел выжить. Затем шли вести с испанских фронтов, очередные дежурные рассуждения о фашистских зверствах над мирным населением, потом региональные новости, в которых рассказывалось о наполеоновских проектах по реставрации основных городских достопримечательностей, новой выставке в Музее Изабеллы Стюарт Гарднер, криминальная хроника и, наконец, спорт. Все это купивший газету просмотрел довольно быстро и без особого интереса, зато добравшись до раздела частных объявлений, принялся изучать его с повышенным вниманием.

Очень скоро он нашел то, что искал и то, ради чего, собственно и приобрел этот полубульварный листок – крохотную заметку о сдаче в наем маленькой квартирки в мансарде доходного дома на 208-ой Западной улице. Перечитав это, ничего, на первый взгляд, не значащее сообщение несколько раз, человек коротко сам себе кивнул, поднялся со скамейки и зашагал к ближайшей автобусной остановке.