Отражение
Слюна его была еще теплая, и с осколками вроде каких-то семечек или орехов; противная и мерзкая от того, что была не своя, а чужая. Он быстро ее вытер рукавом рубашки, и приготовился исчезнуть под землю. «Ну что ты мне сделаешь?», повторил задира снова, уже более громко, теперь наверное для радости озверевшей толпы, – презрение сквозило из каждого ее взгляда. Все они беспорядочно шумели.
От стоп поднималось вселенская обида, она текла множеством ручьев всего к двум дыркам, глаза начали краснеть, и это заметил обидчик, – «Ты еще заплачь!». Если бы тот это не сказал, он может быть и сдержал слезы, но после этого стало еще обиднее. Пару капель потекли по щекам, он стер их как можно быстрее тем же рукавом рубашки, чтобы никто не заметил. Не время было плакать, и жаловаться.
Обидчик о чем-то в это время говорил, смеясь с друзьями, которые одобряюще того хлопали по плечу, потом он быстро подошел и резко замахнулся, но не довел руку до конца. В ответ лежащий принял неуклюжую оборону тонкими руками, – и толпа взорвалась от хохота, все еще ожидая чего-то большего. В груди его кривыми и острыми камнями стучало маленькое детское сердце. Оно просило о помощи.
И как только он стал опускать руки, стараясь усмехнуться в такт толпе, почувствовал острую боль в солнечном сплетении. На какое-то время он потерял дыхание, жадно вдыхая воздух. Солнце куда-то исчезло, оно больше не грело и не особо освещало, все «это». Толпа тут же поделилась на две части: одни удивленно застыли разинув рты, вторая одобрительно кивала головами. Но все они ликовали.
Как только к нему стало возвращаться дыхание, последовал второй более сильный удар, который уже свалил его с ног, и который он даже не успел заметить. Он корчился от боли как червяк, и не до конца понимал, где он находится и кто эти люди вокруг него. Он слышал отдаленно, что ему что-то кричали, кто-то смеялся, кто-то спорил, но потихоньку толпа стала расходиться. А боль его разлетаться с птицами.
Было ощущение, что он находится за сотни километров от сюда, в этот момент для него была ближе трава, на которой он лежал, и солнце, которое за ней пряталось. Когда все разошлись силы его стали восстанавливаться, он был готов к любой атаке. Но понял, что выделывается перед пустотой, когда уже опасность миновала. Понятно, что это он так оправдывал свое позорное поведение, ведь только в мечтах он способен был спасать планету от инопланетян, а на деле и себя защитить не смог. Хотя, честно говоря, тот был вдвое крупнее его, и оборона с его стороны была бы просто бессмысленной.
Одно было не понятно: ему было более стыдно драться, или быть избитым. В итоге он остался один, лежа на траве, пустота его переполняла, не хотелось вообще ни о чем думать, и ничего анализировать. Хотелось уснуть прямо здесь на траве, и пусть его ищут те, кому он нужен; те, кто это допустил; те, кто этому не препятствовал. «Что произошло, то произошло!», – позже он в безопасном месте все вспомнит, а вот надо ли ему это будет не важно, – но память все равно ткнет носом в это еще не раз. Взывая к возмездию.
Поднимаясь, он понял, что колени его не держат от слабости, он оглянулся по сторонам, потому что бежать никуда не мог. Боли уже не было, но все больше мыслей было от стыда, – сколько людей все это видели, а скольким еще это расскажут. Как он покажется завтра в школе, как он будет смотреть в глаза одноклассникам. Рассказать об этом учителям или родителям было так же стыдно, да и подтверждений насилия уже не было: ни синяков, ни царапин. Самая страшная боль не оставляет следов.
Ему хотелось раствориться полностью и на этот раз навсегда в том состоянии, в котором он проснулся сегодня утром, но это было уже невозможно. Конечно, на следующий день он заболел, да так сильно заболел, что проболел еще неделю, лишь бы никого не видеть как можно дольше. Но с того дня началось его незаметное взросление, и он больше не мог, как бы не пытался, растворить свое тело в воображении, как сахар в чае. Боль прибила все его мысли гвоздями, к тяжелеющему с годами телу. И никто не спросит почему так происходит в мире, и никто не знает зачем это вообще нужно людям.
Невидимые следы от ударов больше не отпускали его тело в безмятежный океан воображения. Он для этого теперь, то слишком сильно уставал от ноющей боли в теле, то было слишком некогда для этих бесплодных мечтаний. В тот день он окончательно повзрослел: благодаря боли, в нем навсегда закрепилось чувство твердеющего тела, при этом навсегда исчезло воображение. Но страха, страха совсем не было… Солнце над его головой трепыхалось, как пойманная в сети птица, а небо казалось таким, будто его кто-то смял как чистый лист бумаги и выбросил. Вспененные облака застыли в одном положении, и отказывались плыть дальше.
Прорубь
Когда боишься, даже у коня ноги подкашиваются. (Античная поговорка)
Впервые по-настоящему испугался он, когда услышал надрывный голос: «Не вылезай!» – это кричал его отец, когда он провалился под лед. Всего месяц назад ему исполнилось 9, и в тот день, сидя за большим столом, он поклялся, что стал взрослым и больше никогда не будет ничего боятся, как его отец к примеру. Но вот страх снова заползал в него скользкой змеей, – как только он переставал чувствовать свои ноги.
В отчаянии он попытался опереться локтями и запрыгнуть на поверхность замершего озера, но лед постоянно крошился, увеличивая лишь саму прорубь в окружности. Страшно, когда единственный вариант выхода – это совсем не выход. Страшно когда нет никаких шансов на спасение, и остается только – ждать неизвестного. Небо серело. Ему не на что было опереться ни ногами, ни руками. Пальцы все были скованы холодом и порезаны осколками льда.
Он смотрел только вверх, боясь сознавать то, что с ним происходило, и то в какое ужасное положение он попал. Страх – это единственное, что его тогда согревало. Страх был только в той части его тела, которая была на поверхности воды, а ту нижнюю часть он уже не чувствовал совсем. Пальцы, что цеплялись ногтями за льдину, так же становились на ощупь прозрачными, постепенно их восприятие совсем исчезало.
В небе пролетали редкие вороны, громко крича поглядывая на него. Запах ледяной воды, которая еле слышно плескалась под ним, коварно его успокаивала; сначала он хотел из нее выпрыгнуть, но теперь даже привык к этому жидкому покрывалу. Последние силы уходили из него с паром изо рта, а дышал он глубоко и часто. «Я за плотом или доской! Жди меня!» – крикнул отец удаляясь, и тут он снова испытал тот же страх.
Время остановилось, по крайне мере внутри него точно. Он остался один посреди огромной ледяной лужи, которая растянулась на десятки километров вокруг, и ему даже не хотелось оглядываться по сторонам, потому что он знал, что там так же далеко от берега, как и отсюда. Да и не важно как далеко он от берега, ведь нужно пройти всего лишь метр, залезть на ледяную поверхность не обломив ее, а дальше проще.
Холод поднимался по нему от отмороженных ступней вверх к голове, которая была окутана выдыхаемым паром от чрезмерного волнения. Он не хотел думать о том, как быстро остынет кровь в его жилах и как скоро окоченеют его конечности, потому что считал, что принятие неизбежного приведет его к расслаблению, которое только ускорит все эти процессы. Он должен бороться, будто ничего этого нет.
Крошечное водяное пятно посреди ледяной плиты, и внутри нее, прямо посередине, беззащитно барахтался он. Посреди огромного водоема, он один торчит из под воды, и его никто не видит вокруг. Больше всего он боялся, что какой-нибудь огромный морской хищник, просто утащит его за ноги на дно, и там он закончит свои дни. Он четко понимал всю свою безысходность, ведь сейчас у него не было сил сопротивляться даже стаи мальков.
Если он не будет двигаться под водой, то просто окоченеет. Он продолжал усердно передвигать руками, и попытался даже пошевелить ногами, но почувствовал там лишь немую пустоту. Запах люда был похож на его детское смирение. Солнце уже наклонилось и грело его лоб все слабее и слабее. Мысль о том, что он здесь останется, один на один со мраком, ночью, еще больше его охлаждала. Под ногтями зудело.
Вдруг вдалеке он увидел черное пятно, которое пульсировало и приближалось к нему. Он никак не мог распознать что это было, в глазах все плыло дальше вытянутой руки, в груди тревожно билось о стенки сердце. Через секунду он узнал в этом пятне стаю диких волков, зубы их торчали из под шерсти, а это значит, что они шли в его сторону рыча.
Металлическая тень от облаков покрывала все озеро, окрасив светлые заснеженные пейзажи глубокой тьмой. Он посмотрел наверх, но на грязном небе не было ни единой птицы, только гнетущий металл облаков, и ему казалось, что он даже скрипел, как старые петли на ржавых дверях. Небо простерло к нему свои дрожащие руки, а волки стали ускорять свой бег, перепрыгивая друг через друга, спешили к нему.
Они видели его слабеющий взгляд, они видели его бледное лицо, они чувствовали его тяжелое дыхание, они стремились к легкой добычи. Он смотрел на них, не отводя полузакрытых глаз, предполагая, что его внимание к ним каким-либо образом отпугнет их. К тому же он хотел встретиться их первый укус лицом к лицу, возможно ему удастся вцепиться в одного из них своими зубами. Он мог еще отбиваться от них одной рукой, он мог ей затаскивать их к себе в прорубь, топя безжалостно под собой. Вариантов было много, и они приходили к нему с невероятной быстротой, одно было не ясно – хватит ли у него сил.
Они были уже совсем близко, он гордо поднял подбородок, как бы плюя на них. Он уже чувствовал их грязный запах шкур и пастей, его вторично передернуло и встряхнуло что-то изнутри. И вдруг от бегущей стаи волков отделилось нечто серое и дымчатое, и стало двигаться гораздо быстрее их, к нему. Это был его страх, он тонким ароматом горелого металла вошел в него, и стал рвать там все изнутри, будто его грызли реальные волки снаружи, но они уже к этому моменту исчезли. Внутри него что-то рычало и кусалось. Он явственно чувствовал, как кто-то внутри отрывал острыми клыками его внутренние органы.
И от этого он стал стремительно слабеть. То колючее время, которое его вначале подгоняло, теперь, будто резко остановилось. Плоскость его темных переживаний нарушил какой-то отдаленный шум. Он услышал приближающиеся от берега шорохи, – это быстрым и осторожным бегом возвращался к нему отец. Лед под ним зашуршал от нагрузки. Проползя последние несколько метров до него, отец бросил ему толстую бечевку и крикнул: «Обмотайся ей вокруг себя!.. да потуже! Прям, крутись вокруг нее!».
Он как мог уже не гнущимися пальцами и локтями, несколько раз обернул себя веревкой провернувшись на месте, и дополнительно несколько мотков сделал вокруг своей правой руки. После чего подняв руку вверх, показывая что готов к своему вытаскиванию. В свою очередь отец оглянулся на берег и тоже махнул кому-то руками, и веревка сразу же натянулась, медленно все его обмякшее тело сжалось по окружности и его насильно потянуло вверх.
Сначала лед под ним крошился, но мальчик перекатившись преодолел ледяной барьер, и прорубь стала от него удаляться. Еще несколько секунд и он уже скользил голыми руками по острому льду, прежде чем отец снова махнул руками кому-то на берегу, и веревка ослабла. Он перевернулся с ободранной груди на здоровую спину, и глубоко выдохнул, небо еще никогда не было к нему так близко, они смотрели друг на друга лицом к лицу, он видел каждую его морщинку, он чувствовал запах его дыхания, его тепло на своем лбу. Они лежали друг на друге пока он не закрыл глаза и не начал засыпать от усталости.
Очнулся он от грубой качки, и увидел как земля перед глазами болтается. Еще несколько секунд и он понял, что его на спине тащит отец, от спины исходило тепло, от которого он немного согрелся, но ног по прежнему не чувствовал. К нему постепенно возвращалась жизнь, даже мороз на улице казался ему теплым, по сравнению с ледяной водой. Тепло его успокаивало, и расслабляло, поэтому он снова уснул.
Второй раз он проснулся уже не так приятно, он чувствовал как мокрая одежда прилипала к его телу, и охлаждала его еще сильнее. Он прошептал отцу на ухо: «Мне холодно». Отец тут же ускорил шаг, и его затрясло еще сильнее. «Скоро! потерпи чуть-чуть!».
Он уже не мог ни на что жаловаться, да и на что, все происходило так быстро как могло происходить, и не иначе. Он покорился судьбе, к тому же широкая сильная спина отца поблизости, убедила его, что он больше не один, и ему скоро помогут.
По мере удаления от ледяного отверстия ему казалась, что он удалялся от своего кошмара. Дыхание его становилось более спокойным и поверхностным. Через минуту отец аккуратно погрузил его на заднее сидение автомобиля, в котором была уже натоплена печка.
С минуту он лежал неподвижно будто его погрузили в саван, он чувствовал тепло, но это тепло его почему-то не грело. Он ждал этого тепла так отчаянно, но оно стало приносить ему вместо приятного расслабления, только боль. Замершие конечности вместо того чтобы расслабляться, стали ныть будто вот-вот лопнут. Ему захотелось тут же вылезти, но отец остановил его, и начал растирать руки, спину, грудь, попутно снимая мокрую одежду.
Через какое-то время конечности перестали ныть, и понемногу приходили в прежнее состояние, ноги стали покалывать все сильнее и сильнее, будто миллионы иголок вонзили в них. Это хороший признак, с радостью подумал он, значит и они отойдут скоро.
«На выпей» – поднес ему отец металлическую кружку, негнущимися пальцами он попытался ее взять, но не получилось. «Давай помогу» – отец своими крепкими и теплыми руками поднес кружку к самому его рту и наклонил, он залпом выпил, попутно пролив на подбородок, и огненное тепло по текло по горлу в пищевод, и уже в животе закрутилось фейерверком.
Было ощущение, что его сознание возвращалось к нему откуда то издалека, но что оно там так далеко делало, он понять не мог. Теперь начало приятно покалывать уже во всем теле, возвращалось тепло в тело, как птицы в свои гнезда. Постепенно к нему возвращалось чувство собственного веса и обострялось желание обильно поесть и попить, в животе заурчало, а во рту пересохло.
Его уже трясло не от холода, а от качки по неровной дороге, по которой мчался отец в ближайший пункт медицинской помощи. Он смотрел снизу вверх на проносящиеся серые пейзажи за окном и чувствовал, как его страхи так же быстро от него уносятся. В этой тряске он почувствовал, что все страшное уже позади, и он больше никогда в жизни ничего подобного не испытает.
Он смотрел отцу на затылок, который был крайне напряжен то ли от вины за происходящее, то ли от желания побыстрее передать сына медикам. Вместе с теплом пришло чувство безопасности, ведь ему удалось даже пошевелить пальцами ног. Он уже наверняка знал, что все это позади и больше никогда не вернется, что эту ночь он будет спать под теплым одеялом, а не в ледяной пропасти.
Через некоторое время окончательно стемнело, и окна стали черными квадратами, он закрыл глаза и под качку салона снова уснул. И приснился ему мрак, черный мрак этой пропасти, в которую его затягивали непонятные силы. Но холодно ему было уже не ото льда, а от этого черного мрака под водой.
Он проснулся резко, дергая руками и ногами по постели, как будто пытался выплыть из подо льда. Его бессильные слабые руки били по корке льда, и запас воздуха в легких уже был на исходе. Он приподнял голову, чтобы заглотнуть воздуха перед очередным погружением, и вдруг понял что уже проснулся. Он был весь покрыт маленькими каплями пота, пижама слиплась на теле. Странно, что лед оказался не настоящим, а страх остаться под ним вполне реальным.
Занавеска тихо поскрипывала от легкого дуновения утреннего ветерка, извиваясь как волна. Комната была наполнена тонкими лучами прямого света, проходящим через извивающуюся белую занавеску. Воздух пах сухой пылью и какой-то неподвижностью. Подтянув сползшее до колен одеяло, он попытался остановить водопад эмоций, который все еще шумел в нем.
Он вытер со лба пару капель пота и облизнул губы, стараясь перевести дыхание на новый более спокойный лад. Он ждал, когда жар окутавший его тело во сне наконец-то угаснет, но он не утихал. Внутри него что-то все жгло, но отклонений от нормальной температуры он не чувствовал. Словно вулкан, внутри него поднималась огненная лава от ног ко рту и глазам, которые явно были раздражены от этого жжением.
Он ясно чувствовал, что в нем поселилась какая-то сила, природу которой он пока еще не понимал. Определенно он стал другим, теперь он как бы больше ничего не боялся, и одновременно постоянно боялся всего. Вроде он перестал боятся чего-то конкретного, но стал боятся чего-то общего.
На кухне послышались шаги, зазвучал незнакомый бас, вероятно кто-то пришел в гости к родителям. Он попытался встать с кровати, но ноги его еще не держали, и он с грохотам повалился на пол, цепляясь за стул и стол стоящие по близости. На него посыпались ручки, карандаши, и упала на голову настольная лампа. Он лежал, ожидая что кто-нибудь поднимется и поможет ему встать, но разговор внизу продолжался, и видимо шум падения только ему показался громким.
Занавеска так и скрипела над ним, то пропуская ветерок, то запирая его. Состояние его казалось ему крайне непривычным, и он решил записать свои ощущения в дневник на всякий случай, который тут же завел, найдя на полу синий карандаш и изогнутую зеленую тетрадь.
Как только он начал вспоминать свои впечатления, внутри его разгорался сверчками огонь беспокойства. Только скрип карандаша по бумаге стал слышан в пустой комнате, скрип занавесок больше не отвлекал внимание. Предложение, второе, и жар внутри стал уже невыносим, кололо то ли сердце, то ли желудок, но где-то в груди. Тревога внутри нарастала, но она его почему-то не тревожила.
Какая-то агония поселилась внутри него, жар горящий, но не тлеющий, что-то вроде вирусной лихорадки. Сила эта им не владела, и не контролировала поведение, и похоже, что наоборот это он контролировал ее. Он долго не мог описать эти ощущения, они были похожи на что-то знакомое, и в то же время что-то не привычное.
Вдруг в коридоре резко хлопнула дверь, и мать закричала за что-то на отца, внутри все закололо. Это был страх, и он тлел внутри него, но эти угли не гасли, они всегда дымились. Карандаш выпал из его руки и покатился к двери, он подтянулся к кровати и заполз на нее как младенец. Теперь лежа на ней, он слышал только хруст и тресканье поленьев, которые прогорали у него внутри.
Новые ощущения были для него мраком, потому что он не знал, как ими пользоваться. Все нормальные люди избегали страха, а он наслаждался им. Перед ним проплыли все ужасные, противные, дикие эпизоды из прошлого, и с каждым воспоминанием огонь внутри становился все выше и выше. Внутри все кипело и стучало от жара, пульсации распространились в низ тела, и он ясно прочувствовал свои ноги.
Страх, от которого он пытался все детство избавиться, поселился в нем теперь похоже навсегда. Но это был иной страх, не тот который отбирал у него силы, а другой, который наоборот питал его силами. Теперь когда он боялся, он чувствовал себя намного лучше, чем когда все было спокойно. Страх стал его проклятием и его достоинством одновременно. Страх огнем согревал его изнутри.
Мрак залез в него, чтобы стать незаметным.
Кратер
Мы надеемся приблизительно, зато боимся точно. (Поль Валери)
Этот мир раскололся надвое, но не на черное и на белое, а на черное и еще чернее. Все свои бедствия люди накликивали на себя сами, достаточно было вспомнить их наказания за проступки в прошлом, и все происходящее сейчас уже не вызывало такого изумления.
А ведь все, что от них требовалось когда-то и теперь, это просто жить в мире, и любить ближнего своего. Неужели это так трудно, особенно когда у тебя есть все необходимое для этого. Ведь полюбить другого ничего не стоит. Но люди умнее чего-то там еще выше и старше, они обманули всех, не понимая, что тем самым обманули и самих себя в том числе.
Он стоял на небольшой возвышенности, с выжженной под ногами травой, и смотрел вниз в глубину пугающего оврага. Яма простиралась на несколько километров вглубь и на столько же по сторонам, внутри всю ее поверхность покрывал черный пепел, от которого еще шел пар. Жар снаружи по температуре был примерно равен жару у него внутри, оба котла дымились.
С тех пор прошло 13 лет, лицо его поцарапали морщины, тело стянули мышцы, а лихорадка внутри так и не утихала. Все это напоминало тот мрак, с которым он уже встречался раньше. Ничего живого в радиусе примерно целого мегаполиса, только черная зала от земли с деревьями вперемешку. Безнадежность воем поднималась вверх к небу, которое и без стонов этой земли хмурило свои брови.
Вздыбленная и затвердевшая от огня почва, приняла покорно вогнутую форму, подняв по краям целые горы обожженного песка, деревья были вырваны с корнями и отброшены на десятки километров вдаль. Простор этого черного плоского поля простирался дальше видимого обзора. В воздухе пахло гарью от только что сожженной сырой травы. Глаза чесались от дыма.
Тлеющие серостью и сыростью небо было похоже на текущие холодные реки, с мутным глазом без зрачка в виде утренней луны из глубины вод, неподвижно наблюдающим за всем, что происходило на Земле. Время будто качалось на карусели из стороны в сторону, с едва различимым для уха то ли скрипом, то ли стоном.
Внутри у него было странное и непривычное ранее ощущение, будто его внутренние поезда на бешенной скорости слетали с рельсов и все еще летели в пропасть, крутя в воздухе колесами, или врезались в огромную бетонную стену, и еще долго звенели тяжелым искореженным металлом под ней. Так он по-новому понимал уже знакомое ему чувство опасности, но на этот раз оно исходило от чего-то неизвестного.
Бабочка летела ему навстречу, ища тщетно спасение от надвигающегося позади ветра, который подхватывал ее потоком и сносил то в одну, то в другую сторону. Но она не теряла надежду и ловко махала крыльями, вырываясь из цепких невидимых лап. По его ногам пробежал холодный ветерок, растрепав края одежды. Он повернул голову и она его неожиданно немного закружилась, показалось серое небо.
Вдалеке работали спасательные и экстренные службы, мигалки освещали группы людей то тут то там, вся территория по периметру была оцеплена редкими ограждениями. «Взять анализы на поверхности сегодня, и спуститься на самое дно завтра, чтобы взять пробы там, когда земля немного остынет» – раздался голос из толпы среди собравшихся рядом специалистов в белых комбинезонах.
После этих слов толпа зашелестела вокруг него, как листва у деревьев. «Подвиньтесь!» – кто-то его толкнул уже в спину, растягивая какой-то длинный металлический прибор с несколькими счетчиками и переключателями. Земля под ногами была еще теплая, он попытался спуститься вниз по склону, но при втором шаге в овраг, подошва стала прилипать к черной зале, растягиваясь от земли в искаженной гримасе ужаса.
Несмотря на заход солнца и поздний час, темнота еще не давила на глаза, но видимость все равно постепенно ухудшалась. Ничего не оставалось, как отложить исследования до завтра в надежде на то, что холод ночи остудит землю до приемлемого уровня. В этот раз при взгляде на небо, оно отвернуло свои глаза от него. На миг ему показалось, как его засыпало огромной кучей земли, от чего он в миг покрылся мурашками.
Солнце металлическим диском пилило темноту неба, отбрасывая облака в разные стороны, словно опилки. Оставаться здесь в незнакомом месте было не безопасно. Он возвращался в отель на грязном такси, и пока ехал, думал, как ничтожны они, люди, перед силами, которые выше их. Кстати древние африканцы считали, что метеориты – это упавшие с неба звезды, а падали они всегда на счастье. Он попытался представить, что пережили местные очевидцы, когда наблюдали, как «это счастье» пролетало над их крошечными головами. Его передернуло.
О чем подумали окружающие, когда услышали шум от удара о землю, в то время как сами готовились ко сну. Смогут ли они закрыть глаза сегодня ночью после этого. Каждый думает, что мир принадлежит только ему, и что в этом мире его никто не остановит. Так думает каждый до тех пор, пока не столкнется со мраком, который давно смотрел на него изнутри, и только сейчас озирался на остальных со всех сторон.
Глядя на однообразные пейзажи северных широт мелькающих за окном, он стал улавливать ноты и еле заметную музыку в собственном дыхании. Красиво и сурово одновременно, впрочем как и вся природа, не тронутая руками и ногами человека. Костер внутри него тихо тлел, а угли словно прижимались друг к другу. Жар нарастал, жар томился, жар помогал ему держать себя спокойно.
Все в этой местности его если не пугало, то тревожило точно. Все вокруг было ново и незнакомо, ему казалось, что за каждым углом кто-то прячется, а из каждой двери может кто-то выскочить, и что-то сделать ему. Такое у него часто бывало, когда он появлялся в незнакомых местах с незнакомой обстановкой. Но тут, все было гораздо тревожнее, ведь то, что произошло здесь, никогда ранее вообще не происходило нигде.