Под Медвежьей горой, да по стежке лесной…

Глава 1

Оглядываясь назад, я понимаю, что, несмотря на все, что произошло, я все так же, с горячим сердцем вспоминаю наше поместье Медвежья гора. Наш фамильный герб происходит от древнейшего рода Крицких, тех самых знаменитых меценатов, что с давних времен помогали развиваться науке и, в частности, фармакологической отрасли, находя лекарства для тех болезней, которые подолгу считались неизлечимыми. Медвежья гора пережила не одно поколение Крицких, но даже порядком изветшавший дом стоял с величавой стойкостью, олицетворяя гордость рода тех, кто в нем жил. Поместье наше носило название той самой горы, у подножия которой оно было возведено. Почему так называли ту гору, трудно сказать, но поговаривают, будто здесь когда-то жил самый свирепый медведь, что унес много человеческих жизней и чей трофей мечтал видеть на своей стене каждый охотник, прежде проходивший по этим тропкам. Медведь тот походил на демона – безумные красные глаза его смотрели кровожадно, а острые клыки всегда торчали из пасти напоказ. Никому не удавалось изловить его, а тем немногим, кому довелось спастись, хотелось навсегда забыть это безумное страшилище. Позже охотничьи домики стали разрастаться и образовали наше село. А медведей с тех пор здесь никто и не видывал. Зато охотничья песнь жива и по сей день:

Под Медвежьей горой

Да по стежке лесной

Рыщет смурый1 медведь.

Как пойдешь по тропе —

Пропадешь в тишине,

Лишь начнет вечереть…

Немало сложено об этом месте легенд, но моя история будет правдивее здешних поверий. Жили мы тогда вдвоем с отцом, не считая дюжины наших добрых слуг. Моя мать умерла при родах, так что я совсем ее не знала. О ней я могла судить лишь по ее портрету, который висел у нас в гостиной. Отец мой, добрейшей души человек, занимался фармацевтической промышленностью, имея десять тысяч рублей годового дохода. Все свое свободное время, когда оно у него случалось, он посвящал мне, своей любимице-дочке. Иногда он переживал за меня слишком сильно, настолько, что ему претила мысль научить меня ездить верхом, хоть я его очень об этом просила. Он говорил, что лошадь – слишком своенравное животное, чтобы усадить на нее двенадцатилетнюю девочку. Поэтому мои просьбы не были увенчаны успехом. В целом, отец почти всегда был занят рабочей деятельностью, принимая у себя в кабинете деловых партнеров и много других важных персон. Мной тогда занималась няня. Был у отца один сослуживец, господин Лев Валерьянович Заломов (так его звали), который захаживал к нам чаще остальных, и он всегда был званым гостем в нашем доме. Обсуждая с ним текущие дела, отец часто принимал его в неформальной обстановке, иногда предлагая ему домашнее вино или пиво с собственной пивоварни. Обычно когда отец кого-то у себя принимал, мне запрещено было слоняться возле его кабинета, но когда приходил господин Заломов, отец, бывало, сам звал меня с ним поздороваться. Думаю, что, помимо рабочих отношений, в большей степени их связывали дружеские. Жизнь наша была вполне спокойной и счастливой, до тех пор пока однажды утром ко мне в комнату не зашел опечаленный отец. Пожалуй, никогда еще я не видела его мрачнее, чем сейчас, поэтому я была очень взволнована.

– Что случилось, отец? – еще сонным голосом спросила я.

– Видишь ли, дочка, сегодня утром наш почтальон принес мне дурную весть. Моя дорогая сестра и ее муж погибли вчера вечером при довольно странных обстоятельствах.

– Что же произошло? – перебив его на полслове, спросила я дрожащим голосом. Я плохо знала свою тетку, но столь удручающее известие о ее смерти повергло мое детское малосведущее сердце в ужас.

– Я не стану обсуждать с тобой этот вопрос, потому что вижу, что и так напугал тебя слишком сильно с утра. Я хотел сообщить тебе о другом.

Отец вздохнул.

– Твоя двоюродная сестра, моя племянница, осталась в живых, и она оказалась совсем одна. Не знаю, помнишь ли ты ее, но вы виделись с нею однажды на приеме у семьи Ереминых, когда вам обеим было по пять.

Я попыталась припомнить момент нашего с сестрой знакомства, но в памяти остались лишь отголоски того дня.

– В общем, дорогая, так как мы ее единственные родственники и я, стало быть, ее опекун, должен сообщить тебе, что сегодня же планирую отправиться в имение Григорьевское, чтобы перевести ее к нам. Надеюсь, ты сможешь оказать ей радушный прием и будешь вполне благоразумна, чтобы не спрашивать о случившемся. Девочке наверняка сейчас непросто. А теперь одевайся и спускайся к завтраку. Не будем терять время попусту. Он вышел из комнаты, и следом вошла моя няня, спрашивая, какой гардероб я предпочитаю сегодня. Но я была слишком ошарашена недавними новостями, чтобы отвечать ей на этот вопрос.

– С нами скоро будет жить моя сестра, няня, – все, что смогла сказать ей я.

Итак, няня помогла мне облачиться в платье, красиво перевязать волосы голубой лентой, и я спустилась в гостиную к завтраку. За столом я донимала отца вопросами о том, какая из себя моя сестра, но он пригрозил мне пальцем, давая понять, чтобы я замолчала. После завтрака он поцеловал меня в лоб и сказал, что будет отсутствовать лишь одну ночь и на следующий день, вечером, явится домой в компании нашей родственницы. Я обняла его на прощанье, ничуть не расстроившись, что он так надолго покидает меня, потому что по работе, бывало, он уезжал на гораздо больший срок. Домашним он наказал подготовить юной госпоже комнату и состряпать к их приезду праздничный ужин, чтобы показать, как сильно здесь рады новой хозяйке и что она может чувствовать себя у нас как дома. На этом он уехал. Весь день я не могла себя ничем отвлечь. Я была очень взволнована, и так как в основном мне приходилось общаться со своими сверстниками только на праздничных приемах, я была очень рада, что теперь у меня появится подруга, с которой я смогу проводить столько времени, сколько пожелаю. Пока слуги готовили для нее комнату, я собрала свои лучшие игрушки, чтобы разместить их на ее кровати, потому как сама я все еще любила засыпать в кругу своих кукол и полагала, что ей это тоже понравится. К вечеру моя возбужденность все-таки угасла, и я смогла позаниматься с няней на пианино. На второй день, однако, моя оживленность вернулась вновь, и, проснувшись в пять утра, я подняла на ноги всех домашних. День выдался необычайно солнечный, что еще больше поддерживало мое прекрасное настроение. Я лежала на кровати, вся в мечтах и грезах, и все воображала, какая она. Рядом со мной сидела моя няня с книжкой в руках, пытаясь заставить меня прочесть хоть одну страничку.

– Может, у нее кудрявые волосы? Или зеленые, как у меня, глаза? Как ты думаешь, няня, она высокая? А умеет ли она кататься верхом на лошадях? Может быть, она научит меня верховой езде, втайне от отца? А потом я его очень удивлю, когда покажу, какая я способная ученица.

– Нет, дитя мое, отец недаром не хочет учить вас верховой езде. Однажды конь сильно покалечил вашу матушку. В ту пору ваша мать была еще девчонкой, немногим старше вас, и в своем тщеславии захотела оседлать совсем еще дикого молодого жеребчика. Конь лягнул ее своим массивным копытом, и удар его надолго уложил ее в постель. Весь ее левый бок походил на одно сплошное синее пятно, тянувшееся от грудины до самой лядвеи2. Доктора пророчили ей не лучший исход из-за сильного внутреннего кровотечения. Однако она выкарабкалась, и с тех пор никогда больше не подходила и близко к лошадям. А когда она была на сносях, то не раз просила Никонор Лукьяныча, чтобы эта бешеная животина обитала как можно дальше от поместья. Никонор Лукьяныч своих жеребцов любил, но жену свою он любил гораздо сильнее, поэтому ему пришлось распродать большую часть своих лошадей. Двоих резвых скакунов, однако, он все же себе оставил, но построил им конюшню за несколько верст от двора. Поймите меня, Аннушка, ваш отец очень вами дорожит и не желает вам ничего плохого. Поэтому учиться верховой езде втайне от него – не лучшая затея. Вы же не хотите расстраивать своего папеньку?

– Конечно нет, няня. Но отчего же я не слышала этой истории раньше? Почему отец не рассказывал мне об этом?

– Возможно, он просто не хотел вас пугать. И не хотел внушать вам ненависть к таким благородным созданиям, как лошади.

Я задумалась, но мою задумчивость прервал звон часов. Пробило четыре часа. Я обратила внимание, что за окном уже не было того яркого утреннего солнца, а вместо него все небо заволокло черными, как деготь, тучами.

– Ой, – вздохнула няня, – как бы ни началась гроза, покуда не прибудет ваш отец.

Я смотрела вдаль и не могла понять, откуда вдруг взялись эти тучи, ведь с утра небо было необычайно чистое и солнце светило настолько ярко, что казалось, ничего не предвещало грозы и им просто неоткуда было взяться.

К пяти часам погода испортилась еще пуще. Гром гремел так, будто небо готово было треснуть и осыпаться осколками. Полил сильный дождь. Порывы ветра пытались снести все на своем пути. Все в доме тревожились за моего отца и его юную спутницу. Я сидела в комнате, и хоть гроза наводила на меня непомерный страх, я не могла отойти от окна и все высматривала, не появится ли на горизонте их экипаж. Наконец я их увидела. Они мчались очень быстро, приближаясь ко двору.

– Отец! – закричала я и кинулась вниз.

Слуги бросились за ворота, чтобы помочь им сойти с кареты и перенести вещи девочки, остальные, включая меня, собрались в холле, готовые встречать гостью. Первым в дом зашел отец. Я подбежала ближе, он наклонился ко мне, и я обняла его за шею. За его спиной стояло слегка промокшее, хрупкое и тонкое создание, похожее на тень. С ее светлых, как стог сена, волос, заплетенных в косу, капала вода. Одета она была в легкое черное платьице, воротник которого был украшен вышивкой черных роз. Голова ее была опущена вниз. Отец поднялся с колена и представил нам гостью.

– Это Евангелия. Твоя сестра.

Я подошла к ней, но она и не шелохнулась. Сначала я хотела ее обнять, но, видя в ней безразличие, я просто сказала:

– Здравствуй, я Анна.

Она лишь слегка приподняла свою голову, исподлобья бросив на меня быстрый взгляд.

– Ладно, девочки, нам с Евангелией нужно переодеться с дороги в сухое, и после мы встретимся за ужином, – сказал отец это скорей не нам, а няне, давая ей понять, чтобы она проводила гостью в ее комнату и помогла подобрать ей новое платье.

Я, конечно, не ждала, что она будет весела, но, по крайней мере, считала, что она будет более приветлива со мной. Почему-то мне думалось, что моя сестра окажется немного дружелюбнее, и в моих грезах наша встреча должна была пройти совсем иначе, но она, видно, не желала заводить со мной знакомство. Несколько расстроенная таким приветствием, я отправилась в гостиную. Няня переодела ее снова в черное. Не знаю, сама ли она того пожелала, или виной тому был ее траур. За ужином отец рассказывал мне, какой была поездка в имение Григорьевское, какой солнечной была дорога и как неожиданно началась гроза, едва он достиг своей цели. При этих его словах я уловила на лице Евангелии легкий подъем уголков ее губ. Сейчас, при свете, я смогла получше разглядеть ее. Она была необычайно красива, несмотря на то, что выражение ее лица отражало скорбь. Со светлыми волосами в идеальной гармонии сочетались ее глаза небесно-голубого цвета. А слегка вздернутый, курносый носик придавал чертам ее милого личика схожесть с куклой.

– Тебе нравится гроза? – спросила я.

Но ответа не последовало.

– Не докучай сестре, милая. Она заговорит с тобой, как только будет готова.

Отец нежно ей улыбнулся, и она посмотрела на него, задержав на нем взгляд, как мне показалось, слишком продолжительное время. Больше я не пыталась с ней заговорить за ужином, приняв слова отца, и сочла, что гостья действительно очень устала. После ужина няня уложила нас по своим комнатам и мы легли спать, даже не пожелав друг другу спокойной ночи.

Наутро я снова проснулась в хорошем настроении и, повернув голову к окну, вновь обнаружила за ним непогоду. Дождя не было, но ветер слишком сильно трепал деревья и завывал в ставнях, будто ревел медведь. Я лежала в кровати, ожидая прихода няни, но она все не шла. Когда же мне надоело ее ждать, я встала, сама подобрала себе гардероб, наскоро причесалась и как смогла перевязала себе волосы лентой. Выйдя из своей комнаты, я направилась по коридору к лестнице, но вдруг услышала звук из дальней комнаты. То был голос моей сестры. Я присела под дверью, потому что мне очень хотелось послушать ее голосок, так как за вчерашний вечер она не проронила ни слова. У нее была моя няня, которая уговаривала ее надеть цветное платье, а не черное, потому как не пристало молодой барышне носить столь мрачное одеяние. Она полагала, что нежно-желтое или розовое должно непременно поднять ей настроение и хоть немного избавить от скорби, но сестра была непреклонна.

– Мои родители были православными людьми и чтили традиции. И хоть теперь я вынуждена жить в этом доме, я нипочем не собираюсь отрекаться от их веры, – твердо сказала она.

– Госпожа, но ведь это означает, что до первой годовщины смерти ваших родителей, а именно целый год, вы собираетесь носить только черное? – не унималась няня.

– Все верно. Так что либо подай мне черное платье, либо выйди вон, – все тем же твердым, но не повышенным голосом сказала она.

Няню, по всей видимости, удивил ее тон, потому что больше чем за пятнадцать лет службы в нашем доме она ни разу не слышала в свой адрес ни одного грубого слова. Я все это время пыталась заглянуть в щелку чуть приоткрытой двери, и, видимо, обе они краем глаза заметили мои движения, потому что вместе обернулись в мою сторону.

– Ах, Аннушка, дитя мое, вы уже встали. А я вот все пытаюсь убедить госпожу Евангелию одеться понарядней.

Я вошла в комнату. Все мои игрушки, которые я оставила на ее кровати, небрежно валялись на полу.

– Оставь ее, няня, пусть носит что хочет, – попыталась поддержать я сестру, ожидая одобрения с ее стороны.

Она едва мне улыбнулась и сказала: «Спасибо», что я приняла тогда за добрый знак и начало теплых отношений. Могла ли я тогда знать, во что выльется наша дружба?

С того дня я мало-помалу завоевывала ее расположение, как я тогда хотела думать. Но сестра моя оказалась самым капризным ребенком на свете. Она считала себя жертвой ситуации и узницей нашего поместья, несмотря на то, что отец относился к ней с большой теплотой, стараясь выполнять все ее капризы. Слугам же он наказывал быть к ней очень внимательными. К отцу, однако, она тоже была добра, чего не скажешь об остальных постояльцах дома. Бывало, когда он уделял мне свое время, сестре вдруг становилось дурно и она просила его посидеть с ней. Я, конечно же, тоже начинала беспокоиться о ее здоровье, ведь была еще юна и наивна. И вот уже все внимание было приковано к ней. Играть со мной дома она совсем не любила, зато никогда не отказывалась от возможности выйти с нами на прогулку. Но – странное дело – чуть только стоило ей начать капризничать, тут же портилась погода и начинался дождь. Помню, как однажды отец повел нас на гору, поглядеть на село с высоты птичьего полета. Когда мы поднялись наверх, отец сказал:

– Девочки, только не подходите близко к краю, держитесь меня.

Я с восторгом наблюдала, как кипит жизнь внизу. Люди казались маленькими, словно муравьи. Сестра оглядывалась по сторонам.

– Может, присядем вон под тем деревом и немного переведем дух? – тихо спросила она.

– Ну что ж, если вы подустали, давайте немного посидим, – ответил отец.

Он оглянулся, чтобы посмотреть на дерево, которое выбрала Евангелия, и пока осматривался, она легонько толкнула меня в бок и шепнула:

– Подойдем поближе? На откосе обзор лучше.

И я последовала за ней. Когда я подошла к обрыву так близко, что у меня захватило дух, она вдруг сделала мне подножку, и я стала падать в пропасть. Она успела схватить меня за руку, не дав тем самым упасть, и кликнула отца. Отец подбежал к нам с ужасом на лице, подхватил меня и унес подальше от бездны.

– Я говорила, что не стоит этого делать, но она меня не слушала, – сказала встревоженным голосом Евангелия.

– Господи, о чем ты думала, Анна? А если бы твоей сестры рядом не оказалось? – отец обнимал меня и целовал в лоб.

– Но ведь это неправда, это она затащила меня на край горы и поставила подножку, – сказала я.

– Что? Ты, верно, шутишь? Зачем мне это делать? – обиженно спросила сестра.

– И правда, Анна, что с тобой вдруг случилось? Быть может, ты запнулась совершенно случайно?

– Но я вовсе не наговариваю. А говорю как есть.

Евангелия расплакалась.

– Что я тебе такого сделала? – не унималась сестра. – Это из-за того, что вчера я съела все ягоды, которые собрала для нас няня? Ну так прости меня, я просто была очень голодна и не думала, что ты окажешься злопамятной из-за такого пустяка.

– Анна, прошу тебя, извинись перед своей сестрой. Зачем ты довела ее до слез? Она ведь упасла тебя от гибели. Я уверен, что даже если она и сделала тебе подножку, то это было не специально.

В тот день мое отношение к ней изменилось. И все ее пакости я уже приписывала ее скверному характеру, нежели воле событий. А в глазах отца с того дня она еще больше утвердилась в образе ангела во плоти.

Когда мы стояли на горе и Евангелия начала плакать, погода снова испортилась. Сгустились тучи, и начался дождь. Отец, однако, ничего не заподозрив, быстро повел нас к дому, а я уже тогда начала предполагать, что с ней что-то не так. Всю дорогу, пока мы бежали под дождем в сторону дома, я не проронила ни слова, а сестра моя, напротив, была чересчур весела. Она держала отца за руку и смеялась, перепрыгивая лужи. Когда же мы наконец добрались, я молча поднялась прямиком к себе в комнату.

– Что случилось, Аннушка? Неужели вас так огорчило то, что вы попали под дождь? Да на вас лица нет, – спросила няня, входя в комнату. – Быть может, вы простудились?

– Нет, няня. Виной всему моя сестра. Мне кажется, она меня совсем не любит.

Сидя на кровати, я повернулась к ней спиной.

– С чего вы это взяли?

Она расплела мою косу, чтобы подсушить полотенцем влажные волосы.

– Ну мне так кажется.

Я совсем не хотела рассказывать няне то, что случилось на горе. К тому же теперь я и сама была не уверена, что она сделала это нарочно.

– Поговорите с ней по душам. По-сестрински. Думаю, это сделает вас ближе. У нашей юной госпожи Евангелии, конечно, временами скверный характер, но, думаю, вам под силу это изменить.

Последовав совету няни, я зашла в ее комнату.

– Евангелия, я хочу поговорить с тобой.

Она стояла спиной ко мне и смотрела в окно.

– Скажи, чем я тебе так не нравлюсь? Ведь я всегда пытаюсь тебе угодить, и я так надеялась, что мы сможем подружиться.

– С чего же ты взяла, что ты мне не нравишься? – спросила она безразличным тоном, все так же стоя ко мне спиной.

– Но ведь.… ведь ты сделала это нарочно. Там, на горе. Я… я ведь могла упасть в пропасть.

– А знаешь, ты эгоистка! Нельзя все время думать только о себе.

Она развернулась и взмахнула руками.

– Я эгоистка? О чем ты говоришь?

– Да тебе просто не нравится, когда твой отец обращает внимание и на меня. А уж когда он отпускает мне похвалу, ты, видно, совсем готова удавиться. Я всего лишь хотела, чтобы он и ко мне относился как к родной. Вот мой отец никогда не уделял мне столько внимания и не дарил мне столько теплоты, как твой.

С этим выплеском эмоций она вдруг осела в кресле, закрыла лицо руками и заплакала. Я не знала, что мне делать, поэтому стояла на месте как вкопанная. С одной стороны, я впервые увидела от нее столь бурное проявление чувств. Мне хотелось подойти, обнять ее и приласкать. С другой стороны, некая часть меня все еще колебалась в сомнениях. Кроме того, мне было интересно узнать, как она жила до этого, и, упомянув о своем отце, она затронула интересующую меня тему. Но я не смела ее об этом спрашивать, так как обещала своему отцу не задавать подобных вопросов. Все же жалость и человеколюбие возымели надо мной силу, и я подсела рядом, приобняла ее, и она опустила голову мне на плечо. Так мы и сидели. Тогда я увидела в ней заблудшую душу, которой просто недоставало внимания и любви. До этого я и думать не могла, что она просто завидовала моим отношениям с отцом. Знала ли я, что она видит во мне не сестру, не друга, а лишь соперницу? Однако как бы я ни пыталась к ней подступиться, больше вот так по душам поговорить у меня с ней не получалось. Такого проявления эмоций от нее с тех пор тоже не случалось. Она всегда была сдержанна и спокойна. На следующий день, когда я занималась чтением в комнате с няней, сестра сидела на лестнице возле парадного входа в дом. Почитать с нами она отказалась, и няня не смела ее заставлять. Пока она сидела, занимаясь своими делами, в дверь постучали. Дворецкий распахнул дверь, и в холл вошел господин Заломов.

– Здравствуй, Арсентий, – добродушно поздоровался он с дворецким, – сообщи, пожалуйста, своему хозяину, что к нему пришел его добрый друг.

– Здравствуйте, господин Заломов. Си непременно. Мы рады вас видеть. Прошу вас, располагайтесь.

Дворецкий принял из его рук шляпу и заботливо поместил ее на вешалку. А сам отправился доложить хозяину о госте. Заломов тем временем, проходя мимо зеркала, заглянул в него и увидел там Евангелию, завороженно наблюдавшую за ним все это время с лестницы. Он обернулся в ее сторону, улыбнулся и сказал:

– Здравствуйте, прекрасная леди. Мы не знакомы. Меня зовут Лев Валерьяныч. А как ваше имя?

Сестра молчала, но взгляда от него не отвела. Услышав приближающиеся шаги отца, она вскочила и побежала по лестнице вверх.

– О, друг мой! Входите, входите! Что же вы там стоите в дверях. Неужто мой дворецкий не предложил вам пройти! – отец подошел, приобнял его и похлопал по плечу. – Экий промах.

– Нет, нет, ваши служивые как всегда ко мне очень добры. Меня здесь задержало отнюдь не невежество вашего дворецкого, а молодая особа небывалой красоты. Могу ли я узнать, кто это прекрасное создание?

– Ох, вы, верно, про мою племянницу. Ее зовут Евангелия. Страшная учесть постигла ее родителей, поэтому теперь дитя живет с нами. Сейчас я позову обеих девочек, чтобы они поздоровались с вами как положено. Арсентий, будь добр, позови Анну и Евангелию к нам, – обратился отец к дворецкому.

Сестра все это время сидела на самой высокой ступеньке так, чтобы ее не было видно, но так, чтобы она могла подсматривать за тем, что происходило внизу. Когда дворецкий начал подниматься по лестнице, она вскочила и убежала в свою комнату. Арсентий сначала заглянул ко мне и, прервав мои занятия с няней, сообщил о госте. А после позвал и Евангелию. Я скорее кинулась в холл, чтобы поприветствовать нашего друга, а Евангелия спускаться не торопилась. Когда все сошли вниз, она так же устроилась на верхней ступеньке, наблюдая за тем, как я подбежала к нему и кинулась на шею.

– Аннушка! – он подхватил меня на руки и горячо обнял. – Здравствуй, здравствуй.

– Но где же Евангелия? – спросил отец. – Невежливо не поприветствовать гостя.

Но она так и не спустилась. Заломов не стал настаивать на том, чтобы ее привели вниз, а отец извинился за чрезмерную скромность и стеснительность моей сестры. Когда приветствие закончилось, отец увел гостя, по обычаю, в свой кабинет, а я вернулась к няне, чтобы продолжить свои занятия. Сестра в это время заперлась в своей комнате и до самого ужина не выходила. Я не занимала себя мыслями о том, что на нее нашло. Потому что ее поведение довольно часто было для меня странным.

Так прошел год, и наконец настал момент, когда траур Евангелии подошел к концу. В тот день к нам на завтрак спустилась совсем другая Евангелия. Она нарядилась в нежное, фиалкового цвета платье и впервые вышла с распущенными волосами. Ее светлые локоны подпрыгивали в такт тому, как она спускалась по лестнице. Голос ее будто бы тоже переменился. Он стал нежнее и тоньше.

– Доброе утро, Анна, доброе утро, дядюшка.

Она нежно улыбнулась нам, и мы переглянулись с отцом, явно не ожидая от нее такой перемены. Перемены, однако, проявлялись только внешне. В душе она оставалась все тем же капризным ребенком. С каждым годом она все больше превращалась в нежную, хрупкую девушку, силуэт ее становился более утонченным, и не было в округе создания красивее. А вот ссоры между нами год от года случались все чаще. Казалось, ей нравилось измываться надо мной, доводить чуть ли не до истерик. Ей нравилось отбирать все, что было мне дорого. Однажды она забрала мою любимую фарфоровую куклу и заявила, что пора бы мне повзрослеть. Позже я обнаружила ее разбитой. В другой раз она украла гребешок, который достался мне по наследству от матери. В этом, конечно, она не призналась, но я была уверена, что это ее рук дело. Гребешок найти так и не удалось. Отец подмечал между нами размолвки и поэтому всегда говорил мне: «Аннушка, ведь ты же старшая. Будь снисходительней».