Яван удивился, взяв в руки украшение:
– Что, твоя зазноба не взяла? Или ты ей не по нраву? Так скажи, что ты при царском брате состоишь, может, смягчится.
– Сомнительно.
Яван недоверчиво усмехнулся.
Я подарил, конечно, браслет Вербе. Она, не напрасно прозывалась Прекрасной, её яркая красота за прошедший год только расцвела. Но сегодняшняя встреча с ней стала для меня странной. Я думал не о ней. Я думал о той странной девушке, которую встретил на озере этим утром. Я обнимал Вербу, вдыхая аромат её кожи и волос, и думал при этом, чем должны пахнуть волосы той, странной, какая на ощупь её кожа, какая она на вкус, каковы на вкус и запах её губы и язык…
Со мной такого не бывало. Никогда в жизни. Я всегда живу настоящим моментом, наслаждаюсь им, я как никто из живущих умею ценить настоящее. Но сегодня я оказался настоящим не удовлетворён. И, даже засыпая рядом с посапывающей сладко Вербой, утомлённой моими ласками, я не чувствовал привычной радости. А я всю жизнь радовался. Всегда. Я привык. Теперь мне для радости, для привычного, нужна эта чудная разноглазая девица…
К дому я шла очень медленно. Я устала сегодня, вечер наполз на город незаметно, затемнил улицы, дома превратил в островерхие глыбы, сквозь щели ставен просвечивали огни. За этими стенами жизнь, которая недоступна для меня, дом, мужья и жёны, их дети, старые родственники, все вместе, семьи… У меня самой прошла целая жизнь без семьи. Вне семьи. Но я помню очень хорошо, как это было славно.
Я дошла до своего дома и не удивилась, увидев, отделившуюся от стены высокую фигуру Волка.
– Ты идёшь так поздно, не боишься? – свет от факела, освещающего эту часть улицы, падает на его лицо, чёрная борода, тонкий, немного горбатый нос, он говорил, его мать не из наших мет, может быть, поэтому он сам так мало похож на здешних, светловолосых и светлоглазых.
– Соскучился что ли, Волк? Я устала, мне не до тебя, – сказала я, пытаясь обойти его и подняться на крыльцо.
Но не тут-то было, он схватил меня за локоть, сжал пребольно. Вечно хватает. При каждой встрече, всегда, получить никак не может вот и хватает, то за руку, то за плечо, то за косу, то лапает, будто в этом находит для себя некое удовлетворение.
– Балуешь? Опять на озеро ходила? Если увидит кто, не я? Вообще ничего не боишься? Прикончат ведь…
– Тебе что за печаль? Избавишься от занозы, наконец?– я попыталась вытянуть руку из его твёрдых пальцев, но он вцепился клещами. – Пусти уже руку-то, ажно пальцы занемели…
Но он схватил меня и за вторую руку, встряхнул так, что коса плеснула у меня по спине.
– Я был у старосты сегодня, он позволил мне жениться на тебе, – почти рыча, забормотал он мне в лицо. Я отклонилась как можно дальше.
– В который раз? Я не пойду замуж, сколько раз говорила уже?!
– Чем я тебе не муж? Чем я плох тебе? – она опять тряхнул меня.
– Да ничем! Я ни за тебя, ни за кого другого не пойду, я в жёны не готовлюсь ни к кому.
– Что дуришь-то?!.. Цену набиваешь?
Сегодня Волк не удовлетворился только плечами и локтями, взялся платье с плеч тянуть, придавил к стене, больно раздавливая лопатки, сжал груди в ладонях… Но я не впервые в подобном положении, не успел он прижаться наглым ртом к моей шее, или щеке, или попытаться завладеть ртом, как я двинула ему коленкой в пах, несильно. Я не хочу его покалечить, может, женится ещё на какой-нибудь хорошей женщине, мне достаточно было, чтобы он перестал мять меня.
– Ещё достану тебя! – со стоном прошипел он, мне вслед, согнувшись от моего удара, пока я поднималась на наше невысокое крыльцо.
– Да достал, Волчара, теперь уже отстал бы, а? – беззлобно огрызнулась я. Примерно так мы общались с ним почти каждый день.
– Вот дрянь!.. – он выпрямился, наконец.
– Да дрянь-дрянь, гуляй!
Глава 3. Лучи солнца осенью так желанны и теплы
Я вышел на озеро сегодня наудачу, я знал уже, что девушку зовут Онега, чем она занимается, где живёт. Она не появлялась на озере несколько дней, сегодня, наконец, пришла. И я опять подстерёг её на берегу. Выйдя на берег, распушая волосы по ветру, чтобы скорее подсохли, подняв голову, она увидела меня, сидевшего на большом камне, чуть повыше этой её бухты, и усмехнулась:
– Каждый день приходить сюда будешь, Яван?
– Запомнила всё же моё имя, – обрадовался я.
– Не запоминала я. Увидала опять зенки бесстыжие вот и вспомнила, – ответила она, поспешив надеть платье на ещё мокрое тело, платье прилипло и задралось на бедре, я подошёл и одёрнул мягкую ткань, помогая ей.
Она посмотрела на меня, немного бледнея, зрачки шире:
– Не подходи так близко. Чего удумал-то? – не отодвигается, но взглядом отталкивает, в металл отдаёт сразу живая синева.
– Может, пойдёшь за меня, а, Онега? – спросил я, мне хотелось увидеть, обрадуется она или удивится.
Ни то ни другое, она расхохоталась, прыснув и обнажая бесстрашные белые зубы:
– Ну и ну! Что, на других действует, да? Что же не добавил, что ты из ксаев (царский род)? – она хохотала так искренне и весело, так, что я улыбнулся тоже.
– Значит, знаешь, кто я? – всё же интересовалась мной.
– Тоже мне, загадка какая… – продолжила смеяться она, качнув всё ещё мокрыми, но уже завивающимися в локоны волосами. – Только ксаи могут позволить себе носить красные плащи. Да ещё жрецы Солнца. Ты не жрец.
– Онега, я серьёзно…
– Что серьёзно-то? – она расхохоталась свободнее, уже одета, ей легче. – Сколько у тебя жён, Яван? Двадцать? А может, сто?
– И что? Многие берут новых жён…
Она захохотала ещё веселее:
– Ну, ты насмешил, Яван! Ох, не могу! – она, и правда, дохохоталась до слёз. – Вот радостную будущность-то ты мне рисуешь!.. – она согнулась даже, от смеха, мокрые пряди соскользнули вперёд, ткань платья намокла под ними, обозначая грудь и сжавшийся от холодной воды сосок…
Трудно отвести взгляд от её груди и этого соска маленькой бусиной, тем более что я видел его обнажённым, я знаю, какой он формы, какого цвета, я не знаю только…
А она продолжила насмехаться надо мной:
– Ох, нет, Яван Медведь, ты такими речами меня больше не смеши!
Я подал ей пояс, совсем простой, верёвицей, совсем простой у неё наряд, и ни одного украшения, даже в волосы ленты не вплетает, простым шнурком завязывает, вон на ладонь намотала, ожидая, пока просохнут. Но уходить не спешила, может, ей всё же со мной приятно?
– Почему ты одна тут? Кто твой отец?
– Я сирота, Яван, – сказала она, опять потеребила косы, проверяя, просохли или нет. И не смеётся больше и, похоже, ей даже грустно…
– Давно?
Она посмотрела мне в глаза, наконец-то без насмешки и высокомерия, как до сих пор:
– Давно… треть моей жизни.
