– Влюбился что ль? – и прыснула отвернувшись. – Ох, вот попала я в переплёт… Ну, ты не огорчайся, Яван Медведь, влюбляться – оно полезно, – и ну, хохотать, наклоняясь, чтобы взять корзинку со снадобьями и приспособами для врачевания.
Я быстро поднялся, ничего, что одна нога босая, я и на улицу за ней не постыдился бы так побежать… Не постыдился бы! Чтобы все во дворе, на улице смеялись надо мной, братом царя. Даже куры с гусями. Что со мной происходит?..
– Погоди, не сердишься, значит? – проговорил я, почти беспомощно разводя руками.
– Чё ж сердиться? – улыбнулась она, щуря длинные лучистые ресницы, глядя на меня. – Ты вон помолодел даже. И так, конечно, молодой ещё, но… ещё лучше стал. Полезно влюбляться. Особенно, таким как ты.
– Каким это? Каким это «таким»? – удивился я.
– Вот таким, спокойным, сытым, – и смеётся опять, направляясь к двери.
– Онега, погоди! – я хотел преградить ей путь.
– Осторожней, ещё сниться начну!
– Так уже!
Опять хохочет.
– Погоди же! – опять попытался я.
– Чего годить-то? Меня настоящие больные люди ждут, не такие как ты игрули!
– Погуляй со мной хотя бы? Утром завтра, вечером же не пойдёшь.
– Так я и утром не пойду! – аж захлебнулась от смеха. – Прощай, Медведушко! Ты мне сильно нравишься, потому и не пойду. И больше не выдумывай, не таскайся за мной и таких штук тоже не устраивай. Мне-то на что влюбляться в тебя? Тебе – полезно, будоражит кровь, оживляет холодное, медленное твоё сердце, а мне – опасно.
Я уже у двери поймал её:
– Опасно? Разве я опасный?
– Почти смертельно! – дрогнули красиво вырезанные тонкие ноздри.
Вот это, да, так я ей небезразличен? Она оттолкнула меня легонько, лицо уже совсем серьёзное: – Пусти, давай, не то врежу!
Я отступил, пропуская её. Я сам приду к её дому утром… Не могу я упустить тебя, Онега, нет, не могу уже упустить…
Я вправду взволновалась в эту встречу. И такое в первый раз в моей жизни. Я разволновалась не от его слов, не из-за неуклюжей попытки приблизиться снова, но от света, который вдруг полился из его глаз. Из-за того, что он босой шёл за мной, и на улицу бы так выбежал, не оборви я его на полуслове… Опасно… Опасно… нет-нет, ни к чему…
Но так тепло вдруг стало внутри. Как никогда ещё не было. Будто в тундре, наконец, наступает весна, вышло солнце, согревая землю… только, что тундра будет делать с этой весной? Вдруг сожжёт её пожаром?..
Я увидел Онегу, на внутренней лестнице нашего терема, где мы живём с Яваном, в этот наш приезд в Ганеш. Я окликнул её, я её не видел несколько дней, пропуская по утрам, как она выходила с Солнечного двора, я в течение дня не мог её найти. И вот она в нашем доме.
Она обернулась:
– Лай-Дон? ты… ах, да! Ну что, пойдёшь со мной дальше по домам? Или того раза хватило? – улыбнулась, хотя я вижу, она не такая спокойная как в прошлый раз. Что-то изменилось, что-то, чего я не могу уловить…
– Идём! – обрадовался я, забирая увесистую корзину у неё из рук.
Глава 4. Царица
Как мне нравится эта необыкновенная северная страна! Мне нравится и прозрачная, будто хрустальная природа, трава тонкая и такая нежно-зелёная, какой никогда не бывает почему-то на юге. Прозрачные светлые леса, из сосен и берёз, полные птиц и зверья. Широкие равнины, но не наши степи, а холмистые, поросшие обильными травами, с возвышающимися глыбами скал.
Цветы, аромат которых сладок как нигде, как не бывает в степях на юге, где моя мать, прекрасная золотоволосая царица Яна, родила меня в самый жаркий месяц лета. Обильные реки и полноводные озёра, полные рыбы, уток, гусей, журавлей и другой водной и полуводной живности.
Зимы здесь суровы морозами, так же как и там, где я рос, но куда мягче ветры, и снегопады похожи на благословение Небес, а не на проклятие, как наши, секущие кожу и коней степные метели. Дни зимой становятся так коротки, а ночи так длинны, что как нигде располагает, к размышлениям, к учению, и к любовным ласкам.
Здешние озёра прозрачны так, что дно видно даже на глубине, когда смотришь с лодки, скользящей по их глади. И можно видеть рыб, спокойно стаями кружащих в толще удивительно прозрачной воды. И я думаю, можно увидеть даже русалок…
Воды лесных озёр похожи на глаза моих любимых добрых жён – светло– коричневые, от того, что годами настаиваются на опавшей листве. Рек, озёр, родников и ручьёв здесь столько, что становится понятно, где вся вода, которой так недостаёт на юге, откуда пришли мы. И дожди здесь обильны и часты, что тоже нравится мне. Даже обширные местные болота с поросшей ярко-зелёной травой, камышами и осокой удивительно красивы. А лягушки, поющие в них вначале лета, кажутся мне радостным благозвучием.
А уж побережье Северного океана… Этот бескрайний водный простор, эти каменистые голые берега, разглаженные тысячелетними объятиями страстных морских вод, эти длинные спокойные волны… Когда приближается зима, вода становится густой как кисель или кислое молоко, ещё чуть ближе к зиме, уже под первыми снежинками, появляются многослойные круглые сине-белые блины, мерно покачивающиеся в медленных густых водах…
И голые скалы, огромные округлые валуны прибрежных гор, эти серые камни, представляющиеся мне величественными и красивыми в отличие от моих соплеменников, не способных оценить их «голую» строгую, загадочную красоту…
Но мне, царевичу, не положено сознаваться в том, что я, как какой-нибудь поэт-сказитель, могу быть влюблённым. Да ещё в чужую страну. И мне всё время кажется, что, когда мы пришли сюда четыре года назад, я вернулся домой. Мне это кажется каждый день и ночь.
И города здешние не поражают моего воображения, как воображения моих собратьев, они мне кажутся знакомыми, будто я жил среди этих высоких срубов многие годы. Даже узоры на платьях местных красавиц мне кажутся родными.
Когда-то, в моём детстве я слышал много удивительных и даже страшных сказок о необыкновенной стране, лежащей на северной околичности земли, но защищённой от притязаний льдов самим Солнцем, которому подчиняются даже ветра, что обходят благословенную страну. Рассказывали, что люди, населяющие её живут так долго, сколько захотят и умирают, уставая и вкусив всех радостей жизни. Что цари их неуязвимы, а жрецы Солнца могут летать, возрождать к жизни, противостоять любому врагу, защищая свой народ. Что сам Бог приходит и говорит с ними. Никто и никогда не помышлял завоевать эту великую страну, Великий Север, даже не мечтал об этом. Победить Великий Север было нельзя…
Может быть, в одной из моих прежних жизней, я был жителем Великого Севера? Хотя прадеды моих родителей вышли как раз отсюда, может быть, в этом дело? Память крови?..
И только после того, как Колоксай, которому не нашлось места в бескрайних степях сколотов решился всё же на длительный и, как всем казалось обречённый на провал переход к Великому Северу и непостижимым образом сумел победить его и стать царём здесь, всем стало ясно, что легенды только и защищали эту самую богатую и загадочную страну…
После того, как умерла моя мать, я повзрослел в одну ночь. Конечно, сколоту положено с трёх лет сидеть в седле, стрелять из лука, и начинать орудовать акинаком, я всё это делал с редким даже среди моих соплеменников искусством. Но по-настоящему взрослым, то есть тем, кто уже должен сам отвечать за свою жизнь, я стал, когда потерял мать.
Странно, потому что я не считал себя маменькиным сынком. Но личность моей матери, её положение среди сколотов, её значение для всех, с этим не могла сравниться даже власть царя, моего отца Великсая. Хотя он великий царь, великий воин, присоединивший много новых земель к нашим, пополнивший золотом казну и кошели воинов.
Может быть дело в том, что отец любил мою мать, она была единственной его женой, его единственной любовью. Любовью, уже превращающейся в легенду сколотов.
У меня не было ни сестёр, ни братьев. Это не значит, что у моих родителей не было больше детей, просто все они умирали так быстро после рождения, что я не успевал даже привыкнуть к тому, что у меня появился брат или сестра. Мать и умерла очередными родами…
Вот так я и остался единственным наследником моего отца, потому что больше отец не брал себе жён.
В отличие от меня. Я не наделён великим даром любви, какой был ниспослан моим родителям. Поэтому у меня множество жён, и очень много детей. Что лучше? Я думаю, моя жизнь куда счастливее, чем у моего отца, который все эти годы, что проходят после смерти матери, кажется, ни разу не улыбнулся по-настоящему радостно.
И даже поход этот на Север против Колоксая затеял только ради того, чтобы развеять свою чёрную тоску и уйти из тех мест, где всё напоминает об ушедшей навсегда жене. Думаю, не будь мой отец царём, или будь я постарше в тот день, чтобы он спокойно оставил свой народ, он сжёг бы себя вместе с матерью, взойдя на её погребальный костёр. Но иногда мне кажется, что он всё же сгорел в нём…
Но зато благодаря этому мы теперь здесь, на Севере, где я чувствую себя, будто прильнувшим к животворному роднику… С самого детства я слышу о том, что Великий Север – это страна золота. Все легенды об этой стране содержат это, даже не то, что содержат, полны золота, только о нём и речь: золотая кровь в жилах здешних царей, дети солнца, пещеры, полные золота и тому подобное.
Конечно, столько золота, как здесь мы не видели нигде, конечно, Колоксай и его войско пограбили, как следует, и то золото растворилось давно, но его должно быть больше, намного больше, потому что до сих пор в царском тереме, у Верховного жреца Солнца посуда сплошь из золота, даже мебель и двери в царском и Солнечном тереме отделаны золотом. Отдельные предметы посуды, оружия и украшений попадались и у простых людей, ясно, что этого должно было быть много. И потом, что это за пещеры? Где они?
С этим вопросом я обратился к Белогору, с которым мы очень сблизились. Я не встречал среди сколотов таких людей, как Белогор, такой кладезь знаний, такой характер. Только один раз он проявил что-то похожее на слабость, когда рассказывал о судьбе погибшей династии.
О, в этом мне легко его понять, мне тоже стало жаль девочку-царевну, которую так подло предали люди, которые обязаны были оберегать её, её брат, а за ним и отец.
Но мы с Белогором больше не обсуждали это ни разу, я видел, что ему было непросто об этом вспоминать. Он стал мне другом за эти четыре года, с тех пор как эти земли стали нашими. Других друзей, у меня не было. Я был близок с моим дядей Яваном, младшим братом отца, но то было другое – с Яваном мы похожи во многом, и я помню его всю мою жизнь, я рос рядом с ним, даже разницы в возрасте никогда не замечал.
