Золото. Том 7

Глава 1. Превратности любви

Ганеш. Я здесь не был много лет. Ещё когда-то мальчишкой, отец посылал меня по городам Севера, чтобы я увидел страну, царство изнутри, не из царского терема, познакомился с порядками, с особенностями каждого города, узнал старост, чем эти города живут, что волнует их жителей. Впоследствии дядья ездили с такими поручениями, не реже, чем раз в год-два. Так Яван и задержался когда-то здесь.

Здесь очень красиво. Окрестности Ганеша, пожалуй, самые красивые на всём Севере. Вокруг города с трёх сторон густой лес, с прозрачной берёзовой рощей на востоке, и высокими, ровными, похожими на мачты соснами на западе и юге. А с севера – огромное озеро в окружении скал и громадных валунов на берегу, уходящее за горизонт. Его громадное зеркало в тихую погоду отражает небо и, кажется, что Ганеш построен в небесных чертогах.

Вот в такую тихую погоду мы и стояли сейчас на берегу вместе с Авиллой. Думал ли я, что вернусь в этот город вот так, что буду стоять у этого волшебного озера рядом с моей царицей? С царицей заполняющей меня до краёв?

– Красиво здесь, – сказал я Авилле, обернувшись на неё.

Она вся золотится в оранжевых лучах заката.

– Хочешь, искупаемся? – засверкала улыбка.

– А увидит кто? – усмехнулся я.

– Царю всё можно. И не увидят. Я знаю местечко, где можно незаметно… – она улыбается, как само солнце никогда не улыбалось мне.

Мы спустились в маленькую бухточку, закрытую со всех сторон громадными камнями, но у самой воды небольшой кусочек берега со светлым мелким и мягким песочком.

Мне приятно смотреть, как Авилла снимает платье, чулки, украшения, подняла руки, пристраивая косы на голове, чтобы не намокли. И улыбается всё это время, глядя на меня. Какое-то счастье просто смотреть на неё. Просто видеть её. Никаких больше разлук. Никогда. Никогда.

– Предупреждаю, вода как лёд, – насмешливо сказала Авилла, глядя через плечо, как я снимаю одежду. И мне хорошо от её взгляда.

– Напугала, подумаешь! – расхрабрился я. – У Солнцеграда купались ведь, там тоже никакого тепла.

Какой лёд… Вода намного холоднее льда. Обожгла кожу, схватила за сердце. Авилла смеётся, по-моему, чтобы не визжать. Проплыв немного, мы всё же привыкли к дикому холоду, я хотя бы перестал чувствовать, кроме сердца всё во мне застыло. И всё же, вскоре я начинаю чувствовать, что холодно даже моим костям, ногти у меня стали синие…

– Может… – не очень решительно спросил я.

– Поплыли на берег, – улыбнулась Авилла.

Губы у неё тоже посинели. Но не дрожит, плывёт быстро, мощно, едва ли не быстрее меня…

Мокрый песок на берегу кажется горячим после этой воды. Мы смеёмся, огонь на коже… и воздух кажется горячим. И губы её так горячи, но ещё горячее язык за ними. Кожа холодна под моими ладонями, но сердце полно бьётся в груди, и моя рука согревается его биением… Авилла жизнь моя…

Мой маленький отряд отделился от границы Солнцеграда как раз накануне той ночи, когда погиб великолепный город. Мы не успели отойти далеко, гроза застала нас, встали маленьким лагерем. А ночью ужасный грохот со свистом разбудил нас, перекрыв все звуки грозы.

Выскочив из наших шатров, мы ничего, кроме мрака и всполохов молний, ближних и дальних, не увидели. Лишь странная и пугающая тишина расстилалась под грозой. Разве мы могли подумать, что надо посмотреть в сторону оставленного Солнцеграда, тогда в свете молний мы увидели бы всё…

И только наутро, когда вышли и стали сворачивать лагерь, чтобы двигаться дальше поняли, что странным образом изменились окрестности: появились множество новых ручьёв, и не от дождя, он окончился ещё до рассвета.

Похоже… Мне стало дурно, когда я поняла это: если бы мы стояли чуть ниже, лагерь наш смыло бы. Когда мы поднялись на вершину ближнего холма, с которого виден Солнцеград и обернулись, мы все замерли в оцепенении: вместо хорошо известных всем нам великолепных видов Солнцеграда, что сверкал на Солнце отблесками от золотой статуи Бога Солнце на площади посреди Солнечного двора, вместо множества затейливо построенных теремов с разноцветными крышами, которые для сохранности от грибков и влаги красили красками, сделанными по древним рецептам на основе тех веществ, солей… или как их там, разбирался только Бел да мои лучшие жрецы… Красили и стены домов. И вот, вместо всего этого, вместо двойной стены вокруг, старой, уже серой и новой светло-коричневой с жёлтыми верхушками, почерневшими, впрочем, после недавнего сражения, вместо всего, мы увидели безмолвный серый настил из потрескавшегося, будто морщинистого льда.

Мы молчали долго, не в силах произнести ни звука, замерев от ужаса перед представившейся чудовищной катастрофой. Холод смерти будто прикоснулся к нам.

– Это… что это такое?.. – дрожа, произнёс кто-то рядом со мной.

Белогор не мог этого не предвидеть… Вот почему они и выжидали, не возвращались в город. Он знал. И вернее всего, давно. Вот и отдали Дамагою город. Думали, что его накроет здесь, нападения его не ждали, наверное…

Но ждали-не ждали, а он проиграл его… И я вместе с ним. А теперь не осталось даже столицы. Даже столицы…

Мы долго в оцепенении и растерянности стояли, над погибшим Солнцеградом, не в силах не только поверить, но хотя бы осознать, что всё, что мы видим не дьявольское наваждение. Потом, поняв, что мы спаслись, уехав за полдня до произошедшего, замолчали, охваченные страхом и опустошением, и много времени понадобилось, чтобы заставить себя двинуться дальше.

И произошло вот что, чего я ещё не успела придумать или предвидеть: мои люди быстро приписали мне провидение того, что случилось. Получилось, будто благодаря мне мы уехали вовремя и спаслись. Я не спорила. И порадовалась, что их вера в меня оказалась даже больше моей собственной.

Но это, оказалось ещё далеко не всё. И каково же было наше изумление и ужас, когда оказалось, что ни одного города не осталось на Севере…

Мы шли от одного к другому и встречали только небольшие временные поселения, появившиеся в стороне от прежних городов, накрытых теперь ледниками. В некоторых уже началось строительство. И споро шло.

Дерева вокруг сколько угодно, руки умелые, лентяев нет, для себя строят. Строили дома, накрывали досками будущие улицы, чтобы не было грязи. И выстроят, уже к зиме будут свеженькие города. Пока без стен, пока только для жизни. Но стены возведут, научились о врагах думать…

И нам не рады в этих будущих городках. Не гонят, но и не оставляют, смотрят мрачными зрачками, не улыбаются, до земли не склоняются, как раньше. Потеряла Лунная жрица свой Север. Никто не верит Доброгневе. И скрыть, кто я есть, чтобы подольститься заново, невозможно, кто на Севере не знает меня…

В один из нерадостных вечеров за трапезой кто-то из моих верных жрецов предложил:

– Может быть, уберёмся с Севера вовсе? Пойдём на юг?

А на лицах смятение и страх. Какой юг? Восток или запад? Кому мы нужны хоть где-нибудь…

– Али на восток? – будто мысли мои слышат. – Там тоже большие города.

– Чё же молчишь, Доброгнева? Схоронится тут на Севере негде.

Молчу… Что мне сказать им? Что можно сказать отверженным из-за меня? Из-за того, что мне не удалось ничто из задуманного? Можно пойти хоть к дьяволу, но кто я буду там? Схоронится? Заживо похоронить себя? Но разве это не то, чего я страшусь больше всего на свете?! Больше смерти.

Ещё немного и станет вянуть красота, старость постучит в мои двери, что тогда? Дожить тихонько на оставшееся золото? Но жить никем, в ничтожности я не только не привыкла, не хочу, не могу. Нет-нет, это не для меня, это худшее для меня.

А может… простят? Ведь никого я не убила. И не приказывала. Не успела, конечно, но они-то не могут этого знать. И Аве напрямую я не угрожала смертью… Скажу, что Дамагой в полон меня взял, тем и заставил…

А что? Его, конечно, казнили уже. Если не погиб в битве, так казнили…

Пойду к ним. Я знаю, они в Ганеше. Со своими всё лучше, чем на чужбине. Может, удастся снова подняться. Верховной жрицей не оставят, конечно, но… Неужто Белогор совсем не ценил мои ласки?.. И Яван?

И почему я Ориксая не удосужилась пообольстить? Всё убивать его настраивалась, а он-то, бабник известный, точно по-другому ценил бы меня тогда. Молодым слишком казался, но молодые мужчины самые восприимчивые, как это я упустила? Такую допустила оплошность, что позволила Аве безраздельно его душу занять. Ах, Доброгнева, хитрейшая из женщин… Я…

Ах, Доброгнева, ошибки допускают все, и мои, похоже, могут решить мою судьбу. Будь Ориксай в числе моих постельных друзей, может быть, мне и Явор не понадобился бы… И почему я была так недальновидна?! Но я слишком хотела и хочу его убить, уничтожить, чтобы никогда его не было, поэтому и не подумала ни разу обольстить его…

Во власти этих сожалений и планов на грядущее, я направила мои стопы к Ганешу.

Нет, Дамагоя ещё не казнили. Я, Дамагой, я – Ольг, последний сын последнего природного царя Великого Севера, содержусь как домашний скот: сыт и в тепле, даже вином и мёдом поят, не обижают, сплю на перине. Но никто ни единого слова не говорит со мной. Никто. Стража, что охраняет меня, что приносит мне еду. Что приносят воды мыться, убирают, готовят и дают одежду, бороду стригут мне… и всё молчком. Ни одного слова, ни доброго, ни злого, ни даже взгляда, ни от кого, будто посмотрев на меня, отравятся. Изощрённый способ пытки.

Я не знаю судьбы Авы, Белогора, даже Доброгневы. Живы они? В том нападении нашем они остались живы или погибли под мечами моих сколотов? А где Доброгнева? Пришла сюда и предала? Второе, скорее всего. Она своя среди них, это я успел стать чужаком на моей родине.

За прошедшие недели всё, что я мог – это только подслушивать сквозь стены палатки разговоры проходящих мимо людей. Так я и узнал, что города Севера погибли в одну из ночей, погребённые под сошедшими ледниками… В этот день я едва не умер. Я лёг на спину и не вставал несколько дней. Не мог ни есть, почти не пил даже воду…

Я лежал и думал, это мне наказание за то, что я пришёл и пролил столько невинной крови, за это Бог полностью отнял мой Север. Погубил его. Чтобы он не мог достаться мне. Чтобы я никогда так и не стал царём Великого Севера, он уничтожил сам Север. Бог мстит мне ещё страшнее, чем могут отомстить те, кто меня ненавидит.

Или я сам – это наказание для Севера за что-то?..

– Оставь, Бел, я не хочу! Не хочу! Оставь! – злится Ава, отталкивая мои руки, выгибаясь из моих объятий. – Как вы осточертели мне!.. Давайте ляжем втроём в одну постель, и станете попеременно взбираться?!

Я отпустил её, она опустилась на лавку со вздохом, прикрыла глаза ладонью, прядки волос выбились из причёски, колты качаются, серьги…

– Прости, Бел, прости!.. Я не знаю, что такое… – и заплакала.

Я понял это по задрожавшим кончикам пальцев.

– Авуша, милая, ну что ты?.. – я присел рядом с ней, силясь заглянуть в глаза. – Я не буду, не плачь.

Она порывисто обняла меня за шею, как ребёнок:

– Белуша, ты прости… прости меня, прости, злюка какая-то… Хочешь, возьми, я не буду капризничать…

Я глажу её по волосам, милая, что удивляться, столько переживаний, к тому же бремя. Не надо плакать, я не стану приставать. Я поцеловал её мокрые глаза, она плачет и плачет, прижимаясь ко мне, я уж мокрый весь от её слёз.

Наконец, стала затихать, вздохнула, положила голову мне на плечо, я посадил её себе на колени. Я держал её так часто, когда она была малышкой. Нередко она вот так плакала у меня на коленях, если приснится страшный сон или разобьётся. Я всегда был ближе всех, главный утешитель, самый близкий человек.

– Милый мой Бел… – не плачет больше, тихонечко поглаживает меня по плечам, отодвинулась, чтобы посмотреть друг другу в лица.

И мне стало легче и светлее на душе.

– Ну что, легче? – улыбнулся я, вытирая остатки слёз с её щёк, даже веки опухли. – Отплакалась?

Она тоже улыбнулась, кивая, засмеялась даже:

– Дура какая-то, а? – прогундосила она, шмыгая носом.

– Ничего, можно иногда, – смеюсь и я.

Я умылась, высморкалась, стало совсем легко. С Белом всегда легко. Он прощает всё, не обижается никогда.

Совсем не так с Орликом. Мы поссорились сегодня, потому у Бела и раскисла. Поссорились, потому что его желание то же, что всегда, а моё где-то заплутало, пока шли до Ганеша. То ли сам Ганеш так действует на меня, не знаю. То ли потери.

Размазанный Солнцеград, погребённый навеки подо льдом. Сложно чувствовать себя нормально после того, как увидишь, что все города твоего царства, почти все из которых ты успела хорошо узнать, помнишь их улицы, лица, даже запахи, что все они погибли. Это как терять близких людей…

Но Орлик полон сил и воодушевлён. Он вдохновенно строит новый Ганеш, превращая его в новую столицу нового Великого Севера. И много других городов строятся, они ездят смотреть. Это не тот уже будет Север, да и не Север вовсе, но процветающее и сильное царство.

Яван с ним, он поднаторел когда-то здесь же, борясь с бедствием, есть куда применить свои таланты созидателя, этого в нём хоть отбавляй, я помню. И носятся до глубокой ночи по развернувшимся стройкам по всему городу, прорубают, прореживают лес, не уничтожая совсем деревьев, чтобы от ветров защищали будущие улицы. Город значительно разрастается, благодаря нашему пришествию.

Старую часть решено не трогать, строиться вокруг, таким образом и до того большой и приятно устроенный Ганеш теперь станет огромным городом с внутренней крепостью, ведь стену никто сносить, конечно, не будет, выстроят скоро новую вокруг уже внешнего контура. И границу обозначили, поражая масштабами замыслов. Они такие красивые, окрылённые, когда обсуждают свои планы, разглядывают чертежи, что каждый день несут десятками умельцы, смотреть на них такая радость. Созидание как ничто украшает и наполняет человека. Не главное ли это назначение человека в этой земной жизни?

Бел, как и прежние староста, которого с его должности никто не смещает и местный главный жрец Солнца, что предоставил Белу свой терем для проживания, и остался в помощниках, сочтя это великой честью для себя, все они помогают молодому царю.

Мы же с Орликом, всем теремом поместились в просторном тереме старосты, тут тоже началась стройка, пристраивают два крыла, чтобы не теснится. К зиме буду готовы.

Перестук топоров, жужжание пил дни и ночи, и неуёмная энергия Орлика постепенно начали переполнять меня раздражением, и чем дальше, тем сложнее мне скрывать его. И вот сегодня мы и поссорились.

С утра мне хотелось спать и совсем не хотелось любиться, как хотелось ему. Но он настаивал, не понимая или делая вид, что не понимает моих отказов: когда я ловила его руки, уклонялась от его губ, не поддавалась объятиям.

И я не выдержала и сказала:

– Орлик, ну… сколько можно?! Днём, ночью, вечером, утром? Ну что неймётся?! – я не могла не скривиться, уже толкаясь и отодвигаясь на обширном местном ложе, надеясь всё же ещё поспать. Как наивно… и как глупо и грубо… Давно огрубела, скитаясь по улицам, городам и весям, которых теперь и нет…

– «Неймётся»?!.. – он даже задохнулся. – Ты меня больше не любишь? – Орлик приподнялся, удивлённо глядя на меня.

Впрочем, я не вижу глазами, они так и закрыты, но я знаю. Я вижу мысленным взором его лицо, мальчишески удивлённое и растерянное. Но Орлик, потом, я посплю ещё и… потом… Отстань только сейчас!

– Да люблю, Господи!.. Но ты же… – я отвернулась, сжимая бёдра. – Мне кажется, я и хожу уже с раздвинутыми ногами!

– Ну ты… ты… – он растерянно заморгал и убрал руки от меня, сразу весь отстраняясь. И встал с постели.

Стал зло одеваться, что-то падает мелкое, пряжки что ли?.. Иди, Орлик, дай поспать…

Одевшись, он пошёл было к двери, но вернулся, пнул по стойке кровати босой ещё ногой, хорошо, не кулаком, сломал бы столб:

– Это из-за Ганеша?! – рявкнул он. – Потому что это ваш с Яваном город, да?! – голос сорвался. – Ты его хочешь? Явана?!.. Ты его любила здесь! Ты с ним здесь жила! Ты замуж за него собиралась! Так? Из-за…

Ну, всё, я закипела. Какой теперь, к чёрту, сон?

– Да ты… – я села в кровати, трясясь от злости, – причём тут город этот? Что я виновата, что именно этот город уцелел?! – заморгала я.

– О, ты, конечно, ни в чём не виновата! – преувеличенно, как скоморохи, разыгрывающие сценки, сверкая злыми глазами и зубами, воскликнул Орлик и, подхватив сапоги, вышел прочь, хлопнув дверьми, как можно сильнее.

Поэтому и у Белогора, к которому я пришла, между прочим, поговорить о Дамагое, что до сих пор просто сидит под замком, я и расклеилась вот так.

Но Бел хитрый и мягкий, всегда продуманный стратег, он не вскипает в один миг, как Орлик, даже, если злится, если обижен. Впрочем, он не обижается, он мимо пропускает такую глупость. И это такая верная, такая мудрая тактика, ею он добивается всего, чего хочет. Тем более от меня.

Он позвал принести сбитня для меня, причём попросил с мятой, для дёрганных беременных дур… Сбитень хорош, сладкий, терпкий при этом и голову немного кружит.

– Бел, надо решать с Дамагоем. Сколько мы держать его будем? – сказала я, начав, наконец, разговор, ради которого пришла.

– Ты думаешь, он сбежит? – Бел отодвинул лавку, сесть напротив меня.

Я покачала головой:

– Не сбежит он, его любой удавит, едва он без стражи окажется. Любой, кто с нами в лагере был перед той битвой, – сказала я.

Бел усмехнулся, уселся передо мной со свободой спиной, волосы мотнул за спину, не завязывает сегодня. Качнулись тяжёлой шелковой массой за плечами. Длинные стали, давно не стригся Великий…

– Так что тогда думать о его судьбе? – легко произнёс Бел, сверкнув заиндевевшими вмиг глазами. – Отдать и…

Таких глаз я ещё не видела у него.

– Ты отдал бы толпе? – удивилась я, выпрямляясь.

Неужели он всерьёз? Какой бы Дамагой злодей ни был, он всё же сын царя, моего отца, грязнокровый, ублюдок, но половина в нём нашей, золотой крови.

– Отдал бы, – сказал Бел, тоже выпрямляясь, и его взгляд ещё сверкнул холодной чёрной молнией. – И сам ещё с галереи посмотрел, как они растерзали бы его!

Господи, не может быть Бел так кровожаден…

– Не верю, что ты… проговорила я.

Судорога пробежала по его лицу.

– Что я кровожадный? Зря не веришь, – он опустил глаза на миг, облизнул побледневшие губы. – Дамагой… Дамагой – зло. Он зло во всём, за всю свою жизнь он не сделал ничего доброго. Пролить столько крови, для чего? Чтобы показать, что не боится убивать? Что не сохранил ничего от человека в себе? Или что не имел ничего от человека? Нет, Ава, убить его – это благо.

– Не думаю…

– Что? Что уничтожать зло – это благо?

– Нет, не думаю, что в нём не осталось ничего от человека, – сказала я. – Или, что вообще не было.

Бел, скажи, что ты просто злишься, что ты не всерьёз. Но он посмотрел на меня, чуть прищурив нижние веки:

– Ты… ты до сих пор… жалеешь его? Как брата? Всё ещё считаешь его… – у него сжались в кулаки руки, лежащие на столе. – Ты его любишь? Как тогда… поэтому и мне ничего не рассказывала?.. Ава… – он побледнел даже, и кулаки побелели.

Ну, ещё лучше… и Белу в голову ревность вошла? Новый виток кошмара… Но не о Дамагое же… уж совсем?

– Да ты что, Бел? Совсем не о том я… – пробормотала я. – О неприкосновенности царя… царского рода. Крови, пусть и не чистокровный он царевич, но он как ксай пришёл сюда.

Ну и ну! Что-то витает в воздухе здесь что ли?..

…Она растерялась, действительно, чего это я?.. Я вздохнул, отгоняя наваждение. Выпить мёду, наверное, может, распустит узел на сердце. Я приказал принести.

– Сегодня обед-то… – спросил я, обернувшись.

– Да какой обед, – отмахнулась Ава. – Орлик теперь до ночи глаз не покажет. Поругались мы с утра…

Я обрадовался, но показать не должен, поэтому спрятал усмешку. Зато сразу легче на душе стало, поругалась со своим Орликом, уже отрада.

– Тогда я распоряжусь, поешь со мной. На здешнем Солнечном дворе хорошо готовят.

Ава улыбнулась немного насмешливо:

– Ты забываешь всё время, что я здесь жила несколько лет? Я даже помню кухарок по именам, – смотрит, подпёрла щёку рукой.

Но улыбка скоро растворилась в воспоминаниях:

– Одна в том пожаре погибла, за дитём кинулась в огонь, в тот момент уже кто-то вынес, из окна с другой стороны дома, она вбежала, тут крыша и ухнула. Искры до самого неба… страшно… Как же это было страшно, – Ава побледнела, словно снова видит всё это.

– Много погибло тогда?

– Много… как в лагере, когда Дамагоевы орды налетели… – почти шёпотом проговорила Ава. – Только без крови. Обугленные, скрюченные… и почти сплошь дети. Боялись, прятались, так и гибли… Запах этот по городу витал ещё… – её затошнило вдруг, побледнела, кинулась к кадушке для умывания.

Но не рвало почти. Отдышалась, повернулась ко мне.

– Часто тошнит? – я протянул рушник.

Она посмотрела на меня, утираясь:

– Нет. Почти не бывает… Ты кормить обещал, а сам про покойников разговор завёл, – улыбается теперь, отняв нарядный рушник от лица, – то ревность какую-то придумаешь, как сумасшествие, то вспоминаешь что пострашнее.

Пригладила волосы, украшения, и села к столу, ох, Ава… Ревность… И приучил себя почти не ревновать к Орику, Дамагой – это въелось за много лет. Трудно забыть то потрясение, что обрушилось на меня некогда…

О Дамагое я не могу думать спокойно, меня начинает тряси от злости, когда я думаю о нём. А Орик, похоже, вовсе позабыл, что он существует на земле. Мы скоро месяц здесь, а о пленённом враге ни словом, ни на одном Совете, всё о строительстве, всё о планах на будущее. Оно, конечно, правильно, но с Дамагоем всё же решить надо. Воины ждут от нас решения и казни его ждут. Неправильно держать его живым. Неправильно не осудить его. Я хочу закончить, закрыть дверь в прошлое. В то прошлое, откуда на меня и на всех нас веет разрушением. Словно не всё порушено ещё.

Я слышал уже, и не раз, разговоры между ратниками, что им странно это промедление. Ещё немного и станут открыто высказывать недовольство.

Мы поели, причём Ава вначале с аппетитом, но он заканчивается у неё всегда очень быстро. Вот и сидит уже, скучая, пощипывая аппетитную лепёшку.

– Что не ешь опять, хотела, – сказал я.

– Я поела, тебе кажется мало? – улыбнулась легонько, сладко даже, правда наелась, щурится как довольная кошка.

– Да ты всегда ела мало, – улыбаюсь я.

Такие моменты очень дороги мне. Когда мы вот так тихо сидим вместе, только вдвоём, даже не разговаривая, полное расслабление, когда не надо ничего говорить, можно только видеть или касаться друг друга. Ничего не надо горячо обсуждать, спорить, решать, думать. Просто быть рядом друг с другом. Просто видеть, ощущать. Мне это не в первый раз напоминает мои мечты быть её мужем. В эти мгновения, мы так близки и неразделимы, как супруги.

Конечно, совсем прекрасно было бы лечь… Лечь, Ава!.. Ну а после вот так снова тихонничать. Но не хочешь, Ава, не позволишь. Что ж, я подожду прилива благосклонности.

Сказать, что я зол, это не сказать ничего. Я и не вспомнил бы о Ганеше, как о колыбели любви Авиллы и Явана, если бы не утренняя ссора. Я отвык от её отказов, всё было так прекрасно в последние недели, даже погода благоволила, было тепло, солнечно и не жарко, мы ладили с Авиллой во всём, всё так удачно и быстро шло. Дома поднимаются один за другим вокруг города, даже два крыла терема прирастают, и вот-вот переедем в новые покои, седмица-другая, под крышу подведут, красить начнут стены и потолки. И вдруг этот выпад сегодняшний, будто терпела-терпела и выдала.

Боже, Бог Солнце, терпела меня?..

Всякий раз, когда я думаю о том, что она терпит меня, я начинаю слепнуть и сходить с ума. Разлетается вдребезги сердце. Взрываются мысли, уничтожая разум. Сразу вспоминаю её слова о том, кто она и кто я, что я не ровня ей, и «понимаю», что она никак не может любить меня, как я это себе придумываю. Как я мечтал бы. Как она говорит…

Но говорит ли? Сказала, может быть, один раз… но я так хочу верить. А что говорила раньше? Что говорила? Дралась. Да и отдалась только после того, как я уличил её… чтобы я думать о том забыл. Чтобы… и забыл ведь. Да я всё забуду и не вспомню, если…

Ладо, неужели едва терпишь меня?.. Неужели только терпишь? Я дышать неспособен вдали от тебя, я схожу с ума от желания даже при мысли о тебе, что говорить, когда вижу тебя, когда ты рядом… А ты упрекаешь меня в чрезмерности…

Мне больно и тошно… И возвращаться в терем не хочется. И видеть её, чтобы видеть, до чего она совершенна, золотая царевна, а я простой сколот… кто мои предки, кто её. Она от Бога ведёт род, я от ловкого всадника, что смог выдвинуться среди собратьев доблестью и удачей, только и всего. Конечно, мы не ровня. И что ей любить меня? Как ей любить меня? Хотя бы я был красив, как Яван, можно понять, но что ей во мне? Что ей любить во мне? Не выдержала. Не хочет спать со мной. Не хочет больше. Злится даже…