Разбудить цербера

© Евгений Пышкин, 2024

ISBN 978-5-0053-0673-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Уведомление

Эти записи были обнаружены в развалинах старого здания, о предназначении которого мне не ведомо. Я спрашивал знакомых и людей сведущих, но никто из них не дал мне точного ответа на вопрос: какую роль играло строение? Кто-то сказал, что это хранилище информации, кто-то уверял, что ретрансляционный комплекс. Последнее кажется мне самым невероятным. В итоге, я перестал докапываться истины.

Записи представляют собой разрозненные куски хроники мировой истории относящейся, судя по всему, к началу второй половины XXII века. Время окончания хроники не представляется определить, потому как последние куски ее настолько отрывочны, да и нет косвенных упоминаний дат, и каких-то ни было намеков на время.

Самая сложная работа была для меня разложить все в хронологическом порядке. Если прибегать к образам, то время в записях видится мне штрихпунктирным. Есть отрывки длящиеся, есть фрагменты, что похожи на вырванные мгновения из потока времени.

И последнее. Записи не стремятся быть документальными и однородными. Некоторые эпизоды весьма субъективные и личные, другие – явно страдают художественным вымыслом, но я все оставил нетронутым. Не выкинул и последний кусочек этой мозаики, хоть с его потерей ничего бы и не изменилось, собственно, это можно сказать и о других эпизодах.

1. Возмутитель спокойствия

Он чуть замешкался у дверей лекционной и, неуверенной походкой пройдя к кафедре, окинул взглядом учащихся. Гул затих. Студенты с любопытством посмотрели на вошедшего мужчину. Он же, расположившись за кафедрой, надел очки в черной оправе отчего, казалось, стал моложе, и, поправив белокурые волосы, произнес:

– Здравствуйте господа. Можно не вставать для приветствия. Спасибо. Как вас уже предупредили, меня зовут Анри Фарме. Я занимаю должность старшего преподавателя на кафедре философии в Сорбонне, но это формальность, чтоб где-то числиться. В основное время я – свободный художник, если можно так выразиться. Обычно под этим подразумевают писателей, живописцев, композиторов, скульпторов, архитекторов, способных полностью посвятить себя любимому занятию и не думать о хлебе насущном. Но я, как уже вам известно, философ. Наверно, многие знакомы с моими работами, опубликованными в сетевых журналах, да и сочинения на бумажных носителях широко распространены. Речь, правда, не об этом сегодня пойдет. Не о том, где и как я сумел издаться.

Он сделал паузу, бросив короткий взгляд на распахнутое окно. Не по-весеннему прохладный ветер играл легкой шторой, принося в аудиторию запахи влажной земли.

Фарме, шумно выдохнув, открыл папку и продолжил:

– Ну-с, начнем. Руководство вашего института предложило выступить с популярным курсом лекций по моей философии. Я дал согласие. Чтения будут факультативными, для них отведут академические часы. Сегодня же – пробный шар. Посмотрим, как пойдет. Я, пожалуй, вначале сделаю обзорную лекцию.

Господин Фарме, поправив очки, опустил взгляд на исписанные листы бумаги.

– И, безусловно, дамы и господа… – Он вновь посмотрел на аудиторию. – Чтобы не загружать ваши головы ненужными терминами, я постараюсь изъясняться красиво и непринужденно, – лектор, сделав паузу, улыбнулся. – Все ради магистральных направлений моего нехитрого учения. Я хотел бы поведать вам о том, что волновало меня всю жизнь, о том неизменном интересе, пронесенном сквозь время. Были месяцы, и даже годы сомнений и терзаний по поводу правильности выбранного пути. Но каждый раз я возвращался к истокам, к тем живительным родникам, что дают силы, склоняя к единственной точке зрения: ты прав, Фарме, твой путь души верен, так не изменяй ему никогда. Сегодня начнем, пожалуй, с чего-нибудь незамысловатого. Я не особо люблю односторонних лекций, поэтому приступим к диалогу. Итак, не открою вам Америки, но в мире есть множество вещей, которые каждый человек способен совершить физически и его ничто не ограничивает. Казалось бы, да, но люди не делают этого. Почему? Прошу всех вспомнить для примера какое-нибудь действие. Я не хочу вдаваться сейчас в мотивацию тех телодвижений, в глубинные причины их, ибо мы запутаемся. Вопрос поставлен конкретно. Итак? Есть действия, на которые механически каждый способен, но не совершает?

– Тут речь идет о запрете, – прозвучал неуверенный голос студента. – Существует закон, ограничивающий право на вседозволенность.

– Совершенно верно, молодой человек. Только вы опять глубоко копаете, или, если хотите, взмываете к голубым вершинам, когда лекция читается здесь, на земле. Но вы абсолютно точно заметили, что есть законы, ограничивающие действия. Ни о какой вседозволенности не говорю в данный момент. Меня интересует не совокупность законов, а лишь некоторые из них, потому как время ограничено, и все мы не успеем рассмотреть. Я желаю сфокусировать ваше внимание только на паре примеров. И, чтобы продолжить наш диалог, приведите, пожалуйста, случаи запрета. Любые.

– Нельзя ковыряться в носу.

По аудиторию пробежал легкий смешок, растворившись на задних рядах. Господин Фарме, скривив рот в улыбке, произнес:

– Хвалю за смелость, правда, не совсем удачный пример, но вы, барышня, сами напросились. Что ж, ковыряние в носу это серьезно. Давайте рассмотрит запрет. Почему нельзя ковырять в носу?

– Не эстетично.

– Но вам же никто не мешает ковыряться, скажем, в полном одиночестве, когда за вами никто не смотрит? Чисто механически вы на это способны? Способны. Давайте, как раз этот случай и рассмотрим. В принципе, что здесь такого? Сиди да ковыряй. Но, как правильно заметили, не эстетично выглядит со стороны, мерзко. Но я желаю сосредоточить ваше внимание не на самом пороке, назовем сие действие так, а на источнике запрета. Откуда он? Как он возник? Какова генеалогия?

– Эта правила общественного поведения, так уж заведено, – голос с последних рядов.

– Именно. Так и есть. Заведено. Традиция. Но ее осмысляли? Я не призываю сейчас оспаривать общественный уклад, ставить его под сомнения и, как следствие, публично совершать порочное действие. Я сейчас не касаюсь того умонастроения, возникшего еще в Древней Греции. Имеются в виду киники. Не об этом речь. Я хочу отвлечь вас от автоматического исполнения традиций и осмыслить их заново в свете новых знаний, ведь человечество не стоит на месте, оно развивается. Вы должны осмыслить традицию и тогда, исполняя ее осмысленно, вы будете понимать, где собака зарыта. Давайте, уйдем от данного примера и рассмотрим один момент… Поставим вопрос: традиция – это хорошо для общества?

– Да.

– Точно? В каких-то социальных формациях, я помню, была традиция кровной мести, и никто не осудил бы вас за убийство, если оно совершено в рамках законного воздаяния, однако шло время, и принцип «око за око» стал подвергаться сомнению, а затем и вовсе нетерпим. Тоже и со смертной казнью. Сначала посчитали, что справедливость должна восторжествовать в рамках закона, и вновь опять кто-то сказал: казнь казнью, но это убийство, как ни крути, правда, узаконенное. Да, человек виновен, но исправляем ли мы общество, приговаривая преступника к смерти? Становится ли существенно меньше тяжких преступлений? Практика показала, что нет. Кроме того, опять всплыл пресловутый процент судебной ошибки. Статистика вещь упрямая. Поспешно приговаривали человека, а оказывалось, он не виновен, а вернуть уже ничего нельзя. Казнь свершилась. Он мертв. Кроме того, наличие моратория на смертную казнь или его отсутствие никак не сказывалось на преступности. Ведь дело было еще и в эффективности исполнительного механизма. То есть, если человек знал наверняка, что, совершив преступление, он сможет избежать наказания, то какая разница дадут ли ему пожизненное или казнят. Вообще, дело не дойдет до этого, и даже если его засудят, он откупиться, выйдя на свободу.

Фарме, замолчав, окинул взглядом аудиторию. Он поймал себя на ощущении, что уже был здесь. Конечно, помещение института напомнило одну из аудиторий Сорбонны: много дерева, преобладание мягких желто-коричневых тонов. Вдоль противоположной стены за последним рядом мест большие арочные окна.

– Я привел эти два примера, право на месть и смертная казнь, лишь для того, чтобы показать: время идет, человечество меняется, а мораль, производная социальных нужд, тоже трансформируется, – продолжил Фарме. – И теперь я подвожу к основному вопросу в моей философии: что есть мораль? Я говорю о той морали, которую считают вечной и неизменной, сопровождающей нашу цивилизацию миллионы лет. Не является ли она предрассудком? Я прошу вас подумать над вопросом без горячности, без эмоций, взять и разложить все по полкам. Человечество не стоит на месте в своем развитии. Мы наследники старых устоев. Не пора ли пересмотреть их?

Господин Фарме, опять сделав паузу, сложил листки в папку и, закрыв ее, произнес:

– Еще не прозвенел звонок, но я закончил. Пожалуй, на сегодня хватит. Я желаю, чтоб у вас было больше времени для размышлений. Спасибо за внимание. На сегодня все. Надеюсь, ничего необычного или поражающего воображения я не изрек?

Риторический вопрос остался без ответа, да никто и не подумал, что лекция произвела фурор. И, как говорят, грома среди ясного неба не случилось, а небо не упало на землю, но тишина, наставшая после ухода лектора, ясно сказала: речь господина Фарме все-таки затронула души студентов. Знать работы философа – одно, но понимать их – совсем другое. И уж совсем иное – непосредственно увидеть автора этих произведений.

Каждый из учащихся был наслышан о магнетизме (или магизме) личности Анри Фарме. Никто не поверил бы в нее на слово, но, увидев этого человека, что-то произошло в их душах. Оказалось, что есть нечто в его внешности, взгляде и голосе, что перекрывало доводы рассудка. Фарме не сказал студентам ничего нового или захватывающего дух, только красной нитью обозначил основное направление своих мыслей. Но в этой небрежности, скольжении по поверхности было действительно нечто магическое.

Хотя сколько раз Анри Фарме говорил всем, что он человек обыденный и не верит в мистическое, воспринимая мир лишь в одной плоскости. «Моему внутреннему зрению не присущ сквозящий реализм, – как-то произнес философ, останавливая восторг слишком эмоционального почитателя. – Я не разрезаю мир на сегменты и не рисую картины загробных царств. Эта вселенная существует для меня здесь и сейчас, в данной точке пространства и времени, и вы ошибаетесь, приписывая мне то, что несвойственно моему складу ума».

Есть события, требующие осмысления. Именно это событие и произошло. Студенты покинули аудиторию, будто оглушенные личностью Анри Фарме. Они не говорили о нем. Они молчали о нем. Каждый из них нарисовал свой образ французского философа. Он стал многолик, он поселился в каждом доме, который называют разумом.

Водоплавающее, измученное нехваткой кислорода, всегда поднимается наверх, желая заглотнуть свежего воздуха. Именно в этот момент путаются мысли, мир обрастает причудливыми узорами и не воспринимается как реальность, как целостность. Нечто подобное случилось и с учащимися.

Лишь один студент не был задет личностью Фарме. Слова философа не коснулись струн его души. Струны молчали. Студент отправился к кафедре философии. Ему казалось, голова легка и мысли ясны, и только он знает цену лекции господина Фарме, а магнетизм лектора – заблуждение.

Чеканные слова, как магические руны, были выжжены в сознании этого студента: «Все, что сказано здесь, в аудитории этого института будет иметь судьбоносное значение для Земли». Слова то всплывали, то тонули в небытии. Студент повторил их несколько раз как мантру, прежде чем приотворить дверь.

На него устремились взгляды двух человек: господина Фарме и старшего преподавателя.

– Здравствуйте… – робкий голос.

– Здравствуйте, молодой человек, – произнес преподаватель. – Вы что-то хотели?

– Да. Поблагодарить господина Фарме за увлекательную лекцию.

– Я польщен вашим вниманием. Кстати, как вас зовут? – спросил философ.

– Габриель Санчес.

– Конечно, господин Санчес, все это общие слова, формальность. Я сейчас о вашей благодарности. Понимаю, что за ней скрыто нечто большее. Обычно люди странно реагируют на мои курсы лекций. Они или отмалчиваются, или вступают в горячую полемику. Я увидел первое. Но это лишь начало чтений. По нему не судят. Надеюсь, мы продолжим?

– Я тоже надеюсь, – рассеянно произнес Габриель.

Он понял, что стал лишним здесь и, сказав еще раз спасибо, ушел с кафедры.

Странные мысли замельтешили в его голове, словно он побывал под взглядом удава, и теперь куски сознания беспокойными зверьками заметались, не находя себе места. Все рассыпалось. Какая-то каша в голове. «Душевная размагниченность» – такой ярлык Габриель присвоил состоянию. Скоро все прекратилось. Мысли пришли в порядок. Но Габриель не изменил себе. Габриель продолжал верить: учение французского философа значимо для земной цивилизации. Именно, не просто новомодная игрушка интеллектуалов, а необходимая доктрина. И пусть это прозвучало с пафосом.

Позже он узнал, что большинство студентов саботировало лекции господина Фарме. Учащиеся не пришли на следующее чтение. Поэтому, когда Габриель поднялся на пятый этаж и, дойдя до нужной аудитории, открыл дверь, то остановился в недоумении. Места были пусты. Никого. Сменилось расписание? Он отправился на кафедру философии уточнить, где будут проходить лекции. Там и узнал, что они сорваны.

У дверей кафедры собрались студенты. Они громко обсуждали господина Фарме. «Возмутитель спокойствия», «Он отравляет своими философскими сентенциями живую воду человеческой мысли», – слышались отдельные фразы собравшихся студентов. Тот, кто оставался в меньшинстве, в том числе и Габриель, пытались дознаться у большинства: в чем суть претензий? Однако все опять сводилось к вербальной эквилибристике до тех пор, пока меньшинство, наконец-то, не услышало хоть что-то похожее на довод.

И довод опирался на тезис о степенях осмысленности человеческого бытия. Всего их три. Высшая степень выражается в понимании полной целесообразности жизни людей во всех проявлениях. Жизнь не ограничивается физическим существованием. Есть высший смысл, распространяющийся и на жизнь сейчас и на жизнь после смерти. На то он и высший смысл, чтобы охватывать все сущее. Вторая степень осмысленности: целесообразность, что распространяет свои корни только в пределах физического бытия. Жизни после смерти нет, ни в какой форме, а, значит, не следует искать смысла за пределами тела. Нет иных миров, тех, что окрестили раем и адом, и нет миров подобных им. Смысл сосредоточен здесь и сейчас. Наконец, третья степень. Ее можно обозначить коротко: полная бессмыслица. Все абсурдно, все живет по прихоти неведомого бога, называемого генератором случайностей. Мировой закон слеп, не стоит ждать от него высшего смысла. Он только функция. Поэтому в рамках философии полного абсурда глупо задумываться о смысле. Индивид, стремящийся наполнить свою жизнь целесообразностью, скорее всего, является трусом. Он боится признать факт бесполезности и бессмысленности бытия. Возможно и второе: индивид не трус, он осознает бессмысленность, но цепляется за иллюзии, противопоставляя натиску абсурда собственную волю и привнося в повседневность целесообразность, строя замки на песке. Но их смоет волной абсурда. В этом случае, человек обманывает себя и других. Есть короткое определение философии полного абсурда: жизнь надо принимать такой, какой видишь, не стоит ее углублять и расширять ложными построениями. Существует лишь ценность сего определения, все остальное – надумано.

Именно об этом последнем миропредставлении и говорило большинство студентов. Они указывали на третью степень, проводя параллели между ней и философией господина Фарме. Она, эта самая философия, утверждали студенты, в итоге приведет к полной этической дезориентации человечества.

Но страсти улеглись в мгновение, когда к кафедре подошел декан факультета. Он, мужчина преклонных лет, высокий, крупный, с грубыми чертами лица, смерил притихших учащихся бесстрастным взглядом и сказал, что заполнит образовавшееся по их вине «окно» и попросил следовать за ним.

Декан собрал студентов в аудитории и произнес:

– Я понимаю неоднозначность философии приглашенного чтеца, но это не повод срывать лекцию. Да, я знаю, он человек неординарный, безусловно, талантливый, обладающий даром красноречия, поэтому прошу вас проявить уважение к его личности. Дамы и господа! – в таком официальном обращении прозвучала назидательность. – Впредь так больше не делать. Я не хочу раскола в группе. Вот и все, что мне хотелось сказать. И давайте больше не возвращаться к этой теме.

Он сделал паузу и, опустив взгляд на листы, продолжил более теплым тоном:

– Перед каждым из вас на столе лежит схема, которая поможет при сдаче экзамена по философии. Считайте это шпаргалкой. Суть ее универсальна. Она охватывает весь курс лекций. В течение учебного года вы ознакомились с всевозможными философскими течениями и, чтобы в них не запутаться, вам и предлагается это. – Декан сделал паузу и поднял глаза на студентов. – Давайте, наконец-то рассмотрим. В центре вы видите круг. Надпись внутри – «субъект». Это тот, кто познает. Это каждый из нас. От него отходят четыре ветви, являющиеся базисными в философии, как науки, познающей космос. Рассмотрим первую ветвь. На конце ее вы видите слово в круге – «объект» – это то, что познается. От него три ветки. На их концах – три кружочка. «Человек» – это самопознание. «Общество» – люди, которых познают. «Природа» – в более широком смысле этого слова: все, что нас окружает. Конечно, эти три объекта взаимодействуют друг с другом и нельзя исключать влияние одного на другого. Философия лишь условно выделила человека и социум в отдельные категории. Все это: «человек», «общество» и «природа» объединены одним названием – космос. Наука же изучающая особенности взаимодействия между этими тремя объектами называется космологией. Итак, мы определились с объектами познания, но как мы будем их познавать? Какие принципы, методы и инструменты используются? Это проясняют остальные три ветви, отходящие от кружка «субъект». Первая ветвь – «принцип». На конце ее тоже три кружочка: «метафизический принцип», «диалектический принцип», «феноменологический принцип». По сути, они являются тремя ступенями одного процесса. Первый этап – метафизический. Он отвечает на вопрос «что познается?», то есть человек и общество, человек и природа, какие-нибудь процессы и так далее. Метафизический принцип позволяет нам четко определиться с предметом познания. Далее идет диалектический принцип. Он отвечает на вопрос «как?» Имеется в виду связи между объектами познания, как они взаимодействуют между собой. Последний в этой схеме принцип – феноменологический. Он отвечает на вопрос «зачем?» Вот тут я вам должен сказать, это самый сложный принцип, поскольку он задается вопросом не механики, ни как предметы познания взаимодействуют между собой, а для чего они это делают. В чем смысл взаимодействия? А теперь перейдем к следующей ветви. Она называется «инструмент». Ветвь для вашего понимания простая. Я думаю, что здесь не возникнет вопросов. Три кружочка – три класса инструмента. Первый – органы чувств человека и их продолжение, имеются ввиду измерительные приборы, которые более чувствительны и могут обладать более широким спектром. Второй – мышление и эксперимент. Третий – внутренние органы чувств человека. Последнее иногда называют интуитивными органами, хотя я не согласен с такой формулировкой. Вернее всего стоит их обозначить, как духовные органы чувств. Вдохновение, озарение и так далее – есть следствие активности этих органов. Нам не следует отдавать приоритет тому или другому инструменту познания. Каждый из них важен, и каждый из них играет свою роль в зависимости от ситуации. Древние очень часто делали ошибки, отдавая предпочтение какому-то одному классу инструментов, называя другие ложными. Для нас же ясно, все они необходимы в познании космоса. Причем под космосом я подразумеваю не только нашу конечную вселенную, но и иные миры, с другим количеством пространственных и временных координат. Кстати говоря, если вам интересно, то вы можете подробнее узнать об этом из специальной литературы, или заглянуть на сайт нашего учебного заведения в соответствующий раздел. Вам необходимо найти пункт «геометрия Юровского». Там в доступной форме вы прочтете о классификации миров по количеству пространственных и временных координат. А теперь приступим к последней ветке – «метод». По сути, инструмент определяет и метод. Так органы чувств человека формируют сенсуативный метод. Как нестранно, но научные приборы, фиксирующие состояние среды, тоже относятся к чувственному методу, но это скорее исключение, чем правило. Обычно к научному методу причисляют такие инструменты, как эксперимент и мышление. Наконец, внутренние органы чувств используются в трансцендентном методе познания космоса. Его еще называют мифологическим методом.

Декан опять сделал паузу и начал финальную речь:

– Итак, что есть философия? Все, что выше изложено и есть характеристика современной философии. Как видите, история познания идет по спирали. В Древней Греции считали философию родоначальницей всех наук. Потом эти науки обрели самостоятельность, а какая-то одна из них объявила свои методы и инструменты истинными, а остальные называла ложными. Что из этого перегиба вышло, каждый из вас знает – разрушение первоначальной гармонии познавательной способности человека. Теперь мы вновь вернулись к старому. Сейчас материалистическая наука – лишь один из методов познания мира, искусство – также. Все они объединены в единую систему под названием философия. Итак, что же есть философия, если говорить кратко. Философия – это система принципов, методов и инструментов, созидаемых человеком на протяжении всей своей истории, ради познания космоса.

Лекция кончилась, кончились и занятия.

Наступили выходные.

В эти дни Габриель не собирался ехать в дом родственников приемных родителей, но холодная весна сменилась долгожданным теплом, и он решил все-таки лететь, зная заранее, что не застанет хозяев на месте. Уединение – как раз то, что было ему нужно.

2. «Открытый Путь»

Не покидая общежития, Габриель заказал билет, и уже через час улетел в Лондон, оттуда добрался до Ливерпуля. Дальше – Саут-Йокшир. И вот, Вудхауз и долгожданное одиночество.

Его встретили полумрак комнат, тишина и чужие запахи. Так всегда случалось, когда он оказывался в знакомых местах, спустя много-много лет. Резкие и незаметные, приятные и раздражающие, запахи создали настроение. Что-то неуютное прокралось в душу Габриеля. Он не ощутил враждебности, но насторожился. Все ли здесь так, как в детстве? Раньше дом был знаком, и ребенком он излазил его, знал, как свои пять пальцев, но время превратило приют детства в неясное воспоминание, словно посмотрел на него сквозь мутные стекла лет, прожитых на другом континенте. Душа успокоилась – дом принял Габриеля. Он поднялся в комнату, расположенную на втором этаже.

В те года это была его комната. И Габриель почувствовал себя хозяином: вынул ноутбук, бросил сумку на кровать и сел за стол. Он сосредоточился на работе. Редактор журнала ждать не будет. Сроки поджимали. Ту пару слов, что выслал Габриель на электронную почту издательства месяц назад, приняли благосклонно. Теперь просили «расширить тезисы». Пальцы замелькали по клавишам.

«…Христос говорил нам, что нет пророка в своем отечестве, и здесь он акцентировал внимание на одном психологическом парадоксе. Назовем его кастовым предрассудком. Если не брать во внимание все детали, то суть его заключается в следующем. Существует распространенное предубеждение в отношении некоторых явлений. Это похоже на психологическую установку. Самовнушение. Оно звучит так: в мире происходят удивительные явления, рождаются неординарные люди, все это случается не здесь и не с нами.

Поразителен тот факт, что еврейство, готовясь к мессианству, определило рождение мессии у себя, но когда он явился миру, первые, кто не признал его избранность, были родные. Стоит сразу задуматься над этим противоречием: ожидали, но не признали. И подвергли сомнению богоизбранность Христа в первую очередь его родители. Определенные куски библии указывают на данный факт. Вспомним эпизод, когда к Марии прибежали люди, говоря, что Иисус вышел из себя, то есть сошел с ума. Здесь мы видим, что даже те, на глазах которых рос Спаситель, не поверили в его уникальность. Нам кажется, близкие наоборот должны отнестись более внимательно. Должна сработать родовая гордость, но не произошло этого. Почему? И тут мы переходим к механизму кастового предрассудка. Если каждый рисует идеальный образ мессии, то в яви он оказывается иным. Еврейство верило в приход великого учителя, но оно не думало, что бедная социальная среда, где он и родился, есть то лоно, которое возрастит его. Синдром Моисея. Как мы помним, он был приемным сыном фараона. Он жил в роскоши, но оставался евреем, получил, безусловно, хорошее образование, что закрепило развитие лидерских качеств. Поэтому, наверно, еврейство ожидало нечто подобное.