Альтер эво

1. Кажется, я вижу то, чего нет

Майя минует в обратном порядке ненормальных психов, которых с наступлением темноты ощутимо прибавилось, по пути отклоняет три соблазнительных предложения и одно непристойное, уворачивается от парочки рук, конфетти и облачков глиттера, добирается до эскалатора, проходит все те же проверки, только на выходе, и покидает Город Золотой. Из бессмысленной осторожности, не оглядываясь, проходит квартал и только там, на углу, под лучащейся безопасностью и готовностью помочь зеленой вывеской «Аптека», переводит дух и лезет в карман за смартом. Тычет в экран, вызывая приложение «Фикса», и, пока ждет жучка, старается дышать поглубже.

На самом деле хочется расплакаться. Но не в коридоре же.

Вечер буднего дня. Неоновые логотипы превращают сталепластовые стены коридора в пестрый светящийся лоскутный шарф бесконечной длины. Движение слабое: Майя от нечего делать вглядывается в перспективу коридора, в обе стороны, и не видит и намека на пробку. На проезжей полосе в основном жучки «Фиксов», другого транспорта почти нет. Пешеходов, наоборот, много. Ей помнится, что раньше было как-то наоборот, но давно – еще до молла, в детстве.

Четыре минуты спустя она забирается в безлично-чистую ракушку типового жучка и расслабляет наконец плечи. Вот теперь настроить окна на непрозрачный режим – и можно.

Слабость, которую она последний час держала на расстоянии вытянутой руки, набегает стремительной волной.

Майя только-только опускает веки, и в левое крыло жучка что-то ударяется – с такой силой, что она врезается головой в боковое стекло и мигом теряет ориентацию. Она распахивает глаза и видит в стене молла огромную дыру, разрыв, который с каждой минутой ширится – это не просто дефект конструкции, это катастрофа, проседание грунта, усталость металла, теракт. В дыру врываются холодный воздух, тьма, запах горелых полимеров. Освещение гаснет. Врубаются сирены аварийного оповещения. Майю куда-то несет, где право, где лево, непонятно; она упирается во что-то ладонями, растопыривается, как паук-сенокосец, голова кружится, по виску течет. Проходит – сколько? – и под резкое гудение Майя повторно налетает – на этот раз на что-то слишком твердое, слишком непоколебимое и слишком темное, чтобы ее тело могло пережить такую встречу.

Она глубоко вздыхает.

Нет. Ничего подобного. По правде ничего такого не происходит.

Майя протягивает руку к пульту, снова делает невысокие окна прозрачными. Хотя на самом деле ей хочется остаться в домике. Но себя надо преодолевать.

Встречные жучки несут мимо людей с бесстрастными лицами. Иногда это тандемы. Иногда – семейные жуки на четверых. Редкие проезжие не слушают какую-нибудь свою оксану, но такие есть, и иногда они встречаются с Майей взглядом и безлично улыбаются ей, и тогда Майя тоже улыбается и дышит ровно и глубоко – глубоко и ровно, ровно, ровно. Багажная лента у стены несет типовые контейнеры со штрихкодами, и на каждом повороте успокаивающе мигают боковые сканеры, проводя сортировку. Майя рассеянно думает, и как же это все работает, и как же грузы не теряются, а вот тем не менее. Где исключен человеческий фактор – там всё как часы.

По бокам проплывает уютный сияющий поток вечерней рекламы, теплые огни, ради которых, наверное, люди и поселяются в центре. Жучок выезжает в центральный коридор молла: здесь почти нет обычных магазинов, только бутики и офисы всяких там серьезных контор. Бутики Майе, как и почти всем в молле, не по карману, но она, как и все, любит разглядывать тепло подсвеченные стеклянные внутренности.

С решетчатого потолка, на котором крепятся светильники, свисают струны дополнительных светодиодных рекламок. День государственного флага. Или герба. А может, Конституции. Такие вещи уже давно никто не различает, никого они не интересуют – тем более, что социотех работает на полную катушку, размывая понятия, оставляя лишь облако феромонов патриотизма, без конкретики. Въезжая в это облако, заемщик должен испытать всплеск чувства общности, групповой принадлежности, причастности к этим ярким, красивым рекламкам с государственным триколором. Но светящиеся гирлянды – это и правда красиво. В приложении «Фикса» можно поставить специальную галочку, чтобы тебя везли по наиболее прославленным местам, мимо достопримечательностей, набравших сколько-то там тысяч лайков от путешественников, туристов там всяких. Майя живет в этом городе с рождения, а в молле – уже двадцать с гаком лет, с детства, с самого запуска программы переселения, и галочку не ставит.

Она бессознательно трет висок с той стороны, которой приложилась – а на самом деле нет – о борт жучка. Фантомная боль улетучивается. Наверное, ей не хватает каких-то витаминов? Молибдена. Красивое слово, можно как-нибудь потом завести медлительного, высокомерного кота тайской породы и назвать Молибденом.

Потом она вспоминает, что хотела ведь расплакаться, но жучок уже подъезжает к дому. Ей неимоверно повезло: район чудесный, в основном антикварные магазины. А ее жилой комплекс – с окнами, да еще и вид на сквер. В сквере – деревья. Две комнаты, кухня отдельная, и это еще даже не на весь кредит, еще на будущий ремонт осталось.

Выбравшись из жучка (низкая посадка, приходится поднапрячь ягодичные мышцы), Майя входит в квартиру, тапает по выключателю и по очереди стягивает, балансируя на одной ноге, сапоги. Оксана якобы приятным рекламным голосом зачитывает заголовки входящих событий и предлагает несколько вариантов действий. Майя говорит «отложи», а потом, через секунду, «отключись до завтра». Имеется сильное подозрение, что система ее презирает, и Майя с мелочной мстительностью пользуется любым удобным случаем, чтобы заткнуть ей рот.

Пока закипает чайник, Майя влезает в оттрубившие свое джоггеры, а потом приглушает свет диммером, выходит с кружкой на балкон, набрасывает на плечи плед и долго смотрит, как едва колышутся в сквере листья.

Ничего-то у нее не получилось. И не получится. Она слабая. Нерешительная. Неуверенная. Инфантильная. Если надо добиться чего-то в жизни, поучаствовать в гонке естественного отбора – о-о, нет-нет, спасибо, она пас.

То есть человеку с мозгами вместо ваты с самого начала было бы ясно, что она даже в мыслях никогда и никого не сможет удалить.

Идеальный момент, чтобы поплакать уже наконец, но Майе опять что-то мешает. Этот тип? Вот ведь мутант какой… На что она ему сдалась – приходи, мол, послезавтра? А с ней снова начались эти штуки. Черт возьми. Как говаривал Степан, никогда такого не было – и вот опять.

Уже совсем темно и зябко. Но над сквером горят лампы, размещенные на решетке со слаботочкой, сквозь которую Майя любуется видом. Внизу галдят дети. Домашних животных в молле не слишком много: с ними здесь просто неудобно, но у ресайкл-лавок обычно прыгают несколько воробышков, а сейчас Майя видит парочку ворон. Они висят на чернеющих в темноте ветках грязными половыми тряпками. Майя болтает в кружке остывшим чаем и наслаждается видом. Она просто параноик. Ей нужно учиться отпускать свои мысли, разрывать чего-то там негативную спираль… Сознательно разрывайте спираль негативных эмоций всякий раз, когда поймаете себя на них. Да-да, вот именно.

И все-таки ей чудится, что в Городе Золотом, кроме всех тех ненормальных, был еще кто-то – незаметный – и наблюдал за ней.

Кто-то, кого на самом деле там не было.

Марк лежал, уставившись на оконную штору стильного мятного цвета в крупных шоколадных квадратах, и мучительно размышлял, нормально ли выглядят его уши.

Отчего-то всякий раз, когда он перебирал накануне, его начинали тревожить вопросы собственной внешности. Совершенно необъяснимо: в любое другое время он был вполне всем доволен. Ну, не на все сто, конечно. Для сохранения презентабельного вида перед клиентом требуется определенная самокритичность. Клиенту спокойнее, когда он отдает весьма хорошие деньги человеку, по виду которого никак нельзя заключить, что такая сумма попадает к нему в руки впервые.

С другой стороны, Марк уже замечал, что клиенту почему-то не очень приятно, расставаясь с кровными, предчувствовать, что они пойдут на приобретение оскорбительно дорогой рубашки с психоделическими «огурцами»-пейсли или часов в корпусе из трехцветного золота. Хотя, казалось бы, какая клиенту разница? Ан есть.

При этом все в городе, кого это касается, в курсе, что Марк – клубный человек, все знают, что у него есть свой стиль. Марк – это лоск. Марк – это марка. Фасад работает на него, значит, сам он должен неустанно работать над фасадом.

И все бы отлично, но вот стоит выпить больше положенного…

Дребезг телефона раздался очень вовремя: Марк уже почти решился на пластическую операцию.

– Марк. Друг. Охреневаешь?

Бубен был великолепной иллюстрацией к тому, что́ в действительности могут перетереть терпенье и труд. Марк видел его школьные фотографии, и на них была беда. Классе в десятом, когда наиболее одаренные пацаны уже расхватали наиболее пригодных для этого дела девчонок, Бубен был похож на колобок. Колобок-ботаник с липнущими к черепу бледно-блондинистыми волосинами, подстриженными под Гоголя, в вязаном жилете и с позорным «спасательным кругом» под ним.

Вырасти из ста пятидесяти семи сантиметров у Бубна до сих пор так и не получилось, но спустя двадцать лет он выглядел как маленький австралийский спецназовец: кирпичная физиономия, выбеленный и очень короткий ежик на макушке, выпирающие отовсюду мускулы. А в личном общении напоминал страдающего от зубной боли тапира.

– Охреневаю, – согласился Марк. – Скажи, милый Бубен, насколько чрезмерно оттопырены у меня уши? Очень они торчат из-под волос? Наверное, надо поменять стрижку?

Тапир на том конце что-то угрожающе прорычал. Марк знал, что у Бубна идиосинкразия к шуткам, в которых можно усмотреть хотя бы самый невинный намек на гомоэротический подтекст, но позволил себе эту маленькую месть: идея перейти вчера с пива на текилу с пивом принадлежала именно Бубну.

– Я чего звоню, – буркнул Бубен. – Я ж вчера не сказал. Тебя тут какие-то ребята искали. Вроде из правительственных.

Потрясающе. Что ж, лучше такие новости пусть даже сегодняшним поганым утром, чем сюрпризы потом.

– Чего хотели? – кротко поинтересовался Марк.

– А я знаю?

Формально в работе ретриверов не было ничего незаконного. Фактически при большом желании их можно было подвести под статью о мошенничестве – наряду с демонологами, гадалками, экзорцистами и целителями Илии. Но любой полли, наехавший на ретривера, должен быть готов к молчаливому осуждению и бойкоту со стороны его коллег по цеху – новости в этом сообществе распространяются молниеносно. А полли слишком часто прибегают к помощи ретриверов, чтобы портить отношения с сообществом.

– В общем, пообщаться хотели сегодня. – Бубен не то хрюкнул, не то фыркнул. – То есть они как бы не хотели. А такие, типа, сегодня с ним пообщаемся. Соображаешь?

– Стараюсь.

Марк потер одной рукой лицо и спустил ноги с яично-желтого дивана в стиле модерн. В следующий раз все же надо хоть тушкой, хоть чучелком добраться до нормальной кровати – от модерна тело ломило, будто вчерашний вечер он провел не в баре, а на стройплощадке. И конечно, бесполезно спрашивать у Бубна, где именно «тут» им интересовались полли. Помимо периодического сотрудничества со старым корешем, Бубен ошивается еще и в таких местах, о которых и знать не захочешь. Что, надо признать, от случая к случаю тоже бывает крайне полезно для дела.

– Ладно, Бубен, спасибо. Держи меня в курсе, лады?

– А то. Ну, бывай, Хлыщ, чо-как на связи.

Отложив трубку, Марк поморщился: нелюбимое им прозвище – маленькая месть-ответка. Вдвойне обидно, поскольку ему же еще и пришлось в свое время объяснять Бубну значение этого слова.

Что ж, полли – если сегодня и дойдет до них, – публика невзыскательная, но это не повод пренебрегать силой первого впечатления.

Он достал с холодильника пакетик семечек и насыпал в синичью кормушку за окном. После двух шипучих таблеток, душа и кофе перешел в спальню, отдернул шторы, встал перед шкафом и довольно-таки придирчиво отобрал рубашку из матового бордового шелка со скрытыми пуговицами, темно-серые, почти черные брюки, приталенный антрацитовый однобортный пиджак и предельно узкий галстук. Строго, почти сурово. Клиентам нравится. Плюс красивый кожаный ремень, плюс некрасивый текстильный с тактической пряжкой и сверхплоскими, почти незаметными ножнами – под мышку. И мягкие, категорически непрактичные дерби из жатой синей кожи. Многие на его месте отдали бы предпочтение обуви, которая дает преимущества к ударной технике ног – но многие по этим же соображениям вообще по городу в тайтсах разгуливают. А все из-за недооценки нефизических механизмов воздействия на оппонента.

Придав себе товарный вид, Марк налил вторую чашку, встал посреди комнаты и сделал один медленный, взвешенный глоток, наблюдая, как за окном снуют маленькие птички – синичий завтрак. После чего снова зазвонил телефон. И не домашний. А массивная мобильная радиотрубка – ненужный предмет роскоши, который теоретически можно было таскать с собой, но практически это было так неудобно, что Марк почти никогда этого не делал.

Он был почти уверен, что этот номер знает только Бубен.

– Раз вы готовы, господин Самро, можете спускаться, – произнес незнакомый ровный голос. – Кофе вам предложат. – После чего трубку положили.

Вот же зараза.

Погода на улице стояла небывалая, просто-таки один день на миллион. Хочешь не хочешь, а залюбуешься: стекла не слишком высоких зданий на другой стороне аллеи полыхали под лучами низко висящего солнца, купая верхушки кленов в отраженных лучах.

А напротив дверей дома Марка стоял, занимая два парковочных места, оптически-черный «эскарго». К крылу прислонился, сложив руки на груди, мужчина в черном костюме (жалко), черных ботинках (бедственно) и темных очках с черным же оттенком стекол (просто смехотворно, наконец). И, насколько Марк понимал, единственной целью этой небольшой демонстрации было показать, что́ именно они могут себе позволить – в частности, без труда выяснить, где он живет, установить в квартире наблюдение, а затем ждать сколько захочется.

По собственному опыту ведения дел с полли Марк знал, что они – не из тех, кто может себе позволить ждать чего бы то ни было. Полли всегда задолбанные, дерганые и раздраженные. Они бы ломились к нему уже через десять минут после того, как выяснили адрес.

Откуда напрашивался любопытный вывод: Марком интересуются не они. Пожалуй, это уровень федералов.

Задняя дверь «эскарго» приоткрылась, Марк вздохнул и пошел к машине.

На следующий день Майя очень занята. Занята настолько, что на размышления о странной встрече у нее просто ни минутки свободной нет. Во-первых, она идет на работу и самозабвенно отдается своим трудовым обязанностям. Да, именно так, работает с полной отдачей. Можно сказать, выкладывается.

Увы, полных смен сейчас ни у кого не бывает, так что уже в три Майя освобождается. Идет в спортзал – он здесь же, рядом, через три квартала. Впахивает там полтора часа, пока перед глазами не начинают носиться красные мушки, а из ушей не валит дым. Больше боли. Еще больше, как можно: щиплет – значит, помогает. Потом – рутинное преодоление приступа паники и душ (это же душ, Майя, не ванна, это совсем не страшно).

Выйдя из зала, она машинально включает в наушниках последнюю книгу доктора Экова – «За горизонт, к счастью», абсолютный бестселлер этого лета, предыдущие четыре она уже прослушала. Вызывает «Фикс» и едет в клинику к Степану.

Степан выглядит… ну, вроде как не хуже, чем во время предыдущих ее посещений. Майе он вроде бы рад. Или нет. По крайней мере, с готовностью дает себя обнять, хотя и осторожно, словно кости у него – как у консервированной горбуши.

Вдвоем они прохаживаются по длинному коридору с ростовыми окнами. Экое роскошество. Майя догадывается, что окна затянуты небьющимся и сверхпрочным полимером, так что стены и то представляют для пациентов бо́льшую угрозу. Но все равно эти огромные проемы рождают в ней какое-то тревожное ощущение, чувство незавершенности, смутную тоску вроде wanderlust. Клиника стоит на отшибе, почти что на краю молла, и вид из окон – терапевтический, на парк с ретро-скамейками-качелями и выключенным на зиму фонтанчиком в обросшей зеленью псевдомраморной чаше.

– Ну, как ты?

Майя не успевает прикусить язык и мысленно ругает себя страшными словами. Проходи она реабилитацию от орто-зависимости, именно такие вопросы вызвали бы у нее жгучее раздражение.

Но Степан только улыбается, берет пару колючих шерстяных носков, которые она ему привезла (не ресайкл, а посему дорогие как черт знает что), и с наслаждением трет ими о нижнюю челюсть:

– Знаешь, в чем разница – болеть и пить лекарства или болеть и не пить?

Майя знает. Этот анекдот она уже слышала во множестве вариаций.

– Что тебе в следующий раз привезти? Хочешь чего-нибудь вкусного?

Опять ошибка. Майя съеживается от огорчения. Что может считать «вкусным» человек, который много месяцев сидел на самом жестком из известных нынче наркотиков? А до того наверняка употреблял все то же, с чего начинают все юные падаваны, будущие воины света, для которых все это «не всерьез», «чисто расслабиться», которые «контролируют ситуацию». Ухохочешься: будто в этом мире вообще можно контролировать хоть какую-то ситуацию.

Степан хмыкает:

– «Ньюка-колы». Можешь купить мне банку? – Правильно, и об этом Майя забыла: никаких бабушкиных пирожков. Ничего съестного, что не в заводской упаковке, чтобы полные сочувствия боевые товарищи воина света не напихали маленьких полиэтиленовых пакетиков в оливье.

В школе, классе во втором к ней однажды прицепились три другие девчонки постарше. Причину она не помнила. Может, из-за волос: волосы у нее всегда были приметные, турецкие, кучерявые, жесткие, и Майю вечно стригли покороче – так, что голова потом напоминала одуванчик в трауре. Степан увидел в коридоре, как те девчонки заталкивают Майю в шкафчик. Потом им занималась лично завуч, полоскала не меньше часа, потому что мальчик много чего должен, а много чего не-, и бить девочку – как раз не-. Ага, а то Степан был не в курсе.

Так что ее брат – не из тех, кто убегает от ответственности, просто… В общем, тут другое.

– У тебя у самой-то как дела?

Майя даже не сразу реагирует на вопрос, настолько он неожиданный. Потом у нее в животе теплеет. За месяцы, проведенные в клинике, ее дела заинтересовали Степана впервые. Наверное, все-таки работает эта реабилитация.

Она начинает рассказывать что-то про работу, про погоду, и Степан то ли слушает, то ли нет, как будто бы вязаные носки его интересуют куда больше, а потом роняет один и неожиданно спрашивает:

– Ты что-нибудь предпринимаешь?

Майя замирает на месте. Смотрит на Степана – тот стоит вроде как спокойно, расслабленно даже.

– Ну… Я перестала есть красное мясо. И сахар. – Майя пожимает плечами. – Процентная ставка по всем направлениям упала на ноль-ноль-два. Прикинула несколько дополнительных страховок – самая лучшая снизит процент максимум на ноль-один, и это еще полгода придется не есть вообще, чтобы было чем за такой полис заплатить. Что я еще могу предпринять?

У самой Майи – чернявый семитский фенотип. У Степана – серо-голубые глаза, светлые волосы-пушинки, бледная кожа – выраженный арийский. На брата и сестру они не похожи совершенно. При этом всю жизнь, сколько себя помнит, Майя могла рассказать Степану все. Но.

– У тебя осталось где-то три месяца, да? – негромко говорит Степан.

– Около того. – Майя нагибается поднять носок.

Одной из тех трех девочек Степан расквасил нос, а другую стукнул головой об угол шкафчика так, что выбил два зуба. Притом что сам тогда только-только пошел в первый класс. Отец, кажется, не был до конца уверен, наказывать ли ребенка, но в итоге мама настояла. Мол, нельзя, чтобы мальчик привыкал решать проблемы агрессией. Бедная мама. Старая школа воспитания.

В итоге Майя не говорит брату о Городе Золотом: предполагает, что Степан опять может отреагировать верно, но через край. А на Майю больше некому реагировать. Она одна. И презрение брата – это будет очень больно.

Уже сидя в жучке «Фикса», Майя меняет маршрут – обрубает его за пару кварталов до дома. Там выходит у кафе, заказывает кофе с экомолоком, набирает в мессенджере Агнесу и битых сорок минут слушает новости, которые вовсе и не новости, а повседневная жизнь, кроме непосредственных участников, мало кому интересная. Фоном служат неумолчные вопли Агнесиных близнецов, и к концу разговора у Майи начинает звенеть в ушах. Она берет еще один кофе с собой и с ресайкл-стаканчиком шагает пешком по коридору – одному из самых широких коридоров молла, – украшенному множеством реклам, хорошо освещенному, чистому, с выделенными дорожками и для бегунов, и для колёсников. Это так бодрит, настолько в моменте и достойно всяческих лайков, что у поворота к себе Майя разворачивается и шагает обратно, а потом снова назад.

После этого релакс-перерыва (Уделяйте время себе, отведите хотя бы один час ежедневно на то, чтобы…) Майя затевает тщательную уборку дома, которая завершается расстановкой в ванной ароматических кристаллов и светодиодных свечек. Наслаждается тем, какая просторная, светлая и аккуратная у нее квартира. Даже позволяет оксане включить виар-панель – правда, без звука. Подумывает, не испечь ли шарлотку.

К наступлению темноты ее настолько тошнит от этого вранья, что впору с размаху приложиться носом о подоконник.

Она берет ноутбук, залезает в кровать и целый час исследует собственную кредитную линию. В сотый раз. Проходится по правилам, ограничениям, исключениям из правил, сноскам, ссылкам и комментариям. Не пропускает ни одной «звездочки». Напряженно разбирая самый мелкий шрифт.

Когда становится совсем темно, она выбирается из кровати, закукливается в дутую куртку поверх джоггеров и идет в ганшеринг на углу, что соседствует с магазином старинных часов (и круглосуточный, очень удобно). Сдает зиг-зауэр. Расплачивается, стараясь не глядеть на приемщика. Тот одет в черный кожаный жилет поверх татуированных пекторалисов, носит в чехлах на поясе полный арсенал палача-любителя и имеет вид человека, который с утра до ночи палит по живым и подвижным мишеням, причем со смехотворным процентом промахов, и способен удалить кого угодно и когда угодно.

Назавтра Майя возвращается в Город Золотой.

Заказ был вполне рутинным, так что Марк решил следовать рутине. Хотя, оно конечно, ни про один заказ так лучше не говорить, пока он не выполнен – и не оплачен. Вспомнить хоть этот эпический ахтунг с Игорем Нефедовым и его отбитым на всю голову братцем – при мысли о возможных финалах той истории Марка до сих пор прошибал холодный пот. Самое дерьмовое дело в его личном хит-параде, а там и так достаточно богато.