Змеевы невесты

Глава 3

Болота Овсеню казались странными, словно заколдованными. Сплошь поросшие брусничником и морошкой, они прятались в розоватой дымке, почему-то не растаявшей даже под солнечными лучами.

То и дело в ней мерещились суховатые тела с искривленными длинными пальцами, шагающие прямо по трясине, куда нормальному человеку и ходу не было. Но стоит приглядеться – и морок исчезал, растекался в тумане.

Отрок сунул руку за пазуху и сжал громовое колесо на кожаном гайтане – знак Перуна, что носили испокон веков князья да дружинники, да богатыри. Это был единственный подарок от отца, который в молодости с дружиной ходил за моря биться с нурманами, а теперь осел в собственном посаде.

По-хорошему, сопливый мальчишка не должен был его надевать. Право заручиться благословением от бога всех воинов заслуживалось после первого боя, и то если не струсит и проявит себя храбрецом. Но отец, вероятно, чувствовал вину перед незаконным отпрыском, которого так и не приняли домашние. И перед отправлением на службу снарядил того, как подобает. Подарил отличный лук из можжевельника с березой и лосиных жил, два кинжала, выкованных как раз под руку юнца, одеяло, что грело даже в морозные холода. Справил достойную одежу и обувку. И гривну серебряную мальчонке на шею надел, да символ Перуна на гайтане.

«Не подведи, сынок, – сказал на прощанье. – Не посрами честь праотца, будь защитником слабых да обездоленных, бей ворога без страха».

В глазах тут же защипало, и Овсень отвернулся от товарищей, чтобы скрыть нахлынувшие чувства. Но тем было не до мальчишки – они помогали спешиваться с возка девицам, так как ехать через болота в нем было опасно. Поперек туманных густых зарослей тянулась неплохая тропа, но она позволяла ехать рядом лишь двум конникам, не зажимаясь друг к другу. Телеги же вмещалась с большим трудом. Колеса подпрыгивали по сырым кочкам, то и дело съезжая в липкую грязь.

– С нами на лошадях поедете, – сказал девицам Стоум. – Дорога через топь хорошая, да и воздух приятен, не ядовит. Можно не торопиться, к вечеру медленным шагом как раз поспеем.

– И давно ли он тут не ядовит? – хмыкнула Василиса, указывая на росшие прямо вдоль тропы белые грибы-пырховки. – Вот эта дрянь в весеннюю пору стреляет вверх облаком, от которого резко слабеешь и теряешь сознание. Сделаешь шаг – и провалишься беспамятным в трясину, болотной нечисти на радость. А если ведьма вдохнет – силу на краткое время потеряет.

– А ты нос к нему не суй, и все будет ладно, – подмигнул ей дружинник, затем поднял с земли стоявшую ближе всех Горицу, посадил в седло, вскочил следом и толкнул коня пятками в бока.

– А еще говорят, у бабы волос долог, да ум короток, – пробурчала ученица ведьмы им вслед. – На себя бы оборотились, у лаптя березового разума и то больше…

Подъехал Желан на своей тихой запуганной кобылке.

– Чего ты там опять бормочешь, девка норовистая? – насмешливо спросил он. – Никак порчу свою наводишь?

– Носы, говорю, берегите, – Василиса в ответ на плохо скрытое оскорбление даже бровью не повела. – И смотрите в оба, здесь болотники лютые. Не хватало еще попасть к ним в лапы.

– Кто тебе сказал такую нелепицу? – хмыкнул Желан. – Я каждый год тут езжу, ничего подобного не видел. Ежели только ты с ними не сговорилась накануне, чтобы нас погубить. С вас, чернокнижниц, станется…

Василиса лишь подняла глаза к небу, показывая, как ей надоели глупые кривотолки.

– Всю ночь соображал, какую пакость к утру сказать? Если бы я сговорилась с нечистью лесной да болотной, вас бы уже в живых никого не было. Вместо этого я предупреждаю, чтобы не погибли по дурости.

Овсень ей на всякий случай не поверил. Выглядели ее предупреждения смешно, особенно с учетом цели их поездки. Не сегодня, так завтра несчастные девчонки погибнут при любом раскладе. А дружинникам Василиса наглядно показала свое отношение еще вчера у речки.

– Намаемся мы с этой оторвой в дороге, – бурчал утром Вакута, седлая коня. – Она берегов вообще не видит и не знает.

– Значит, покажем и научим, – оскалился хорошо выспавшийся, а потому осмелевший Желан. – Девок таких уму-разуму учить надо, а то дурами помрут.

Овсень догадывался, каким образом раззадоренный угрозами гридь может «поучить» строптивую Василису. В голове услужливо мелькнули сразу несколько вариантов, и ни один мальчишке не понравился.

– Пращуры разгневаются, – робко встрял он в разговор. – Неправильно ратным мужам, славным княжьим воинам, малых да слабых обижать.

Желан было зыркнул на него из-под локтя с выражением лица: «Какой тут клоп пищит в траве?», но все же до ответа снизошел.

– Слабых да малых и не будем. А наглых девиц, возомнивших себя вровень с мужчинами, может, и стоило бы… обижать почаще.

И дружинники тут же заржали, словно жеребцы в княжеских конюшнях. А Овсень потупился, ибо до спора со старшими еще не дорос.

– Да тебе никак глянулась эта Василиса? – вдруг ехидно поднял брови Стоум. – Поди ты, шустрый какой. Не рановато тебе на девок пялиться?

Отрок молча отвернулся и начал собирать вещи, с неприязнью ожидая похабных насмешек в спину.

Глянулась ли ему Василиса? Он и не помышлял об этом до нынешней минуты. И вообще, на девок если и смотрел, то украдкой и с жалостью – такие красивые, звонкие, как птички, что в лесной чаще на рассвете задорно поют, прославляя новый день. Им бы жить да радоваться, так нет, к чудищу едут на убой.

Душа Василисы плавилась Перуновым огнем от чужих обид, как у закаленного боями воина и защитника, Овсень это чувствовал. Незаконный сын, он хлебнул горького яда несправедливости досыта – старшие сводные братья зло потешались над мальчишкой с раннего детства. К князю в услужение он пошел с огромной радостью, надеясь избавиться от издевательств и насмешек. Стало проще, но Овсень все равно робел, когда при нем зазря обижали других.

А Василиса ни капли не робела. Паренек не мог ею не восхищаться. И отчаянно завидовал.

Но взрослые дружинники насмехаться не стали, вместо этого переглянулись – и с видимым облегчением приказали именно ему везти строптивую девчонку через болота. А Овсень вдруг понял, что рад этому решению. Кукиш показывать ведьме больше не хотелось. А вот поговорить с ней о разных диковинных вещицах, о колдовстве, об иноземных чудищах – очень даже. Вдруг снизойдет до болтовни, чтобы время в дороге скоротать?

Правда, в самом начале пути возникла заминка – Добронрава наотрез отказалась ехать на одном коне с Желаном, хотя он наступил на горло привычной песне и даже попытался ласково ее убедить. Демонстративно подошла к Топольку, махом покрасневшему до самых кончиков ушей, и буркнула: «С тобой сяду».

Желан виду не подал, что рассердился на отказ, только желваки на скулах заиграли. Поехал в итоге впереди и молча, с маленькой Цветкой за спиной. Та сидела, судорожно вцепившись в воинский пояс – ноги не доставали до стремян, и девочка качалась в разные стороны, как плохо притороченный к лошади куль с мукой. Но больше всех не повезло Даренке, которой пришлось делить одну лошадь со старым и плохо пахнущим Глуздарем.

Дорога расстилалась впереди ровнехонько, как свадебный рушник. Покачивались венчики мелких синих цветов, росших прямо под копытами коней, шелестели на ветру светлые колоски мятлика. От Василисы, едущей сзади, пахло ягодой, только принесенной из леса, и совсем немножко – свежей корой для лаптей и теплом нагретого шерстяного одеяла. Тонкие девичьи руки не хватались за пояс, а лежали у мальчишки на талии, практически не сжимая, и Овсеню это было приятно. Он то и дело поглядывал вниз, себе на живот и на белеющие на фоне застиранной рубахи пальчики с розоватыми округлыми ноготками.

Но Овсень прежде всего был отроком, три зимы как покинувшим отчий дом и попавшим в княжескую гридницу, и девицы пока что интересовали его намного меньше диковинных страшилищ.

– Василиса, а ты болотных чудищ когда-нибудь видела? – шепнул он, обернувшись через левое плечо.

– Видела, – моментально откликнулась та. – Ничего интересного. Опасные и наглые твари, заманивают путников в трясину огоньками да оморочными чарами, а там поедают. Или просто прячут на самое дно, чтобы зимой потихоньку глодать, пока на поверхности холодно…

Отрок скривился и тут же окинул беглым взглядом расстилающуюся впереди чарусу. Тени с крючковатыми пальцами больше не появлялись, но и туман над водой никуда не исчез, стал только гуще.

– А какие они? Страшные?

– Как старая Глуздарева матушка, – хихикнула Василиса. – Такие же сутулые, носатые, лица морщинистые и сальные, клыки изо рта торчат.

– А ты откуда знаешь, как она выглядит? – подивился отрок. – Видела ее?

– Догадалась. На лицо его глянула и представила себе, каким он будет зим через двадцать-тридцать, если доживет. И если не прекратит обжираться и не начнет чаще лицо утирать да одежу стирать.

Овсень было тоже хихикнул, но тут же осекся и посуровел.

– Старых людей стыдно обсуждать, да над болезнями их насмехаться, – строго покачал он головой. – Их надобно уважать и почитать, и не причинять им беспокойств.

Василиса же в ответ демонстративно фыркнула.

– Даже если ведут они себя неправильно и глупо?

Отрок так резко дернул за поводья, что конек его обиженно всхрапнул.

– Ты ума лишилась? – тут же возмущенно зашипел он. – Наше ли дело старых людей судить да рядить? Нам надо достойно жить, оборачиваясь лишь на себя и свои поступки. Может, еще и пращуров, хранителей наших, судить станем?

Очарованность девчонкой стремительно таяла. Овсень с досадой подумал, что Василиса, должно быть, совсем бестолковая, раз простых вещей не понимает. И не зря старшие говорят, что Безымянная ведьма выгнала девчонку из учениц за нерадивость, и заступиться за нее теперь некому, потому и к змею отправили. Лучшую из лучших в деле колдовском, небось, в сказочном тереме оставила бы, под семью заговоренными замками.

Но девица и не думала стыдиться и умолкать.

– А если предок злодеем был или ушкуйником, людей безвинных на трактах убивал и грабил, и даже детей не щадил? Тоже забудем и простим?

Овсень на мгновение запнулся, но все же твердо ответил.

– Значит, богам так было угодно, раз они его не остановили в злых деяниях. А если и впрямь нагрешил, на том свете предстанет уже перед своими пращурами, и те будут его судить.

Василиса замолчала, и паренек невольно обрадовался. Неужели прислушалась к его словам? Не тут-то было. Настырная девица наклонилась к его левому уху, обдав горячим дыханием кожу, и спросила вовсе гнусное.

– А если и того света нет, только этот, и судить его будет некому? Получается, все страдания зазря?

– Ну ты… – от возмущения Овсень не нашел подходящих для богохульницы слов. – Может, еще и священного дуба Карколиста нет, что объединяет на себе все миры? И богов нет? И все, что с нами сейчас происходит – сон глупца, одурманенного теми белыми грибами, что стреляют вверх ядовитой пылью? А то отец сказывал, заходили к князю три зимы назад заморские гости. Заявляли, что мир наш – на самом деле сон древнего старца, который спит в заколдованной пещере. А как проснется, тут и всему живому на земле конец. Князь в ответ напоил гостей настоями, что сердце останавливают, а потом тела в пещеру на краю Розумеева леса приказал отвезти. Пусть, сказал, вместе с древним старцем и караулят наш мир, раз верят в эдакое непотребство.

– Мировое древо есть, – ответила Василиса после небольшой заминки. – Вот только ничьих предков я там не видела, к великому сожалению.

Отрок замер, раскрыв рот.

– А Карколист видела, получается? – спросил он внезапно севшим голосом

– Доводилось, – туманно ответила девица. – Он и впрямь держит на ветвях своих множество миров, но простым людям, не знающим секреты ведовства, туда ходу нет.

Затем она помолчала, словно собираясь с мыслями. А когда заговорила, в ее голосе не осталось ни капли веселья.

– Когда Безымянная матушка впервые меня к нему отвела, я тоже спрашивала про предков. Потому как очень хотела, чтобы и вправду существовал мир, где бы жили наши умершие родственники. Я понимала, что видеть их нам, живым, невозможно, но хотя бы знать, что с ними все в порядке!..

И Овсень с изумлением понял, что девчонка готова вот-вот расплакаться. Но она продолжала говорить, сердито сопя ему в макушку.

– Мои родители погибли, и я едва не ушла следом за ними, Безымянная матушка спасла меня и сделала тем, кем я являюсь сейчас. И видят боги, как я хотела, чтобы загробный мир реально существовал. Но знаешь, в чем беда, парень? Никто не знает, есть ли он на самом деле. В него можно только верить. А я не верю больше, это слишком больно.

Отрок молчал. Тянулась впереди дорога, качались под едва ощутимыми прикосновениями ветерка пушистые колоски мятлика. Желан почти скрылся впереди в тумане, темно-русая коса Цветки, перевязанная зелеными лентами, покачивалась в такт лошадиной ходьбе. Стоум же наоборот, о чем-то весело шутил, а Горица сидела прямо и словно бы с возмущением всплескивала руками, но Овсень видел, что она тоже украдкой улыбалась.

Василиса перестала возиться за его спиной и молчала, погрузившись в невеселые мысли. И тогда Овсень не выдержал – положил мозолистую от постоянной работы и упражнений с оружием ладонь на белую девичью ручку и переплел ее пальцы со своими.

– Мне жаль, что так вышло у тебя с матушкой и батюшкой, – тихо сказал он. – Война?

Теперь настал черед Василисы молчать. Но спустя минуту она вздохнула и сжала в ответ его пальцы.

– Змей.

– Наш гад? Это в годину, когда он три деревни спалил?

– Нет, чужой. Змеев на земле много, намного больше, чем хотелось бы. И пакостят они людям испокон веков. И мир наш они рано или поздно обязательно погубят, в отличие от выдуманного спящего старца. Потому не должно быть им жизни на нашей земле…

Договорить она не успела – тишину одновременно всколыхнули истошный девичий крик и лошадиное ржание.

Вопила Добронрава, судорожно вцепившись в поводья и пытаясь сдержать лошадку, на которой ехала. Та визжала не хуже свиньи на забое и яростно молотила передними копытами по воздуху перед собой.

Слева из тумана медленно выходило страшилище. Ростом с небольшую сосну, оно напоминало изуродованное злым Костеем дерево, покрытое лишаистыми пятнами белесого мха. Нечистый тянул во все стороны многочисленные руки-сучья и сверкал глазищами, словно заколдованными смагардами. Вместо рта у него была дыра, по краям которой шевелились щупальца-корни.

Страшилище вышагивало, высоко задирая ноги, прямо к тропе. С уродливых ступней, изъеденных червями да пиявицами, стекала гнилая вода.

А навстречу ему брел Тополек с блаженной улыбкой до ушей. Такую же Овсень видел у дровосека Леща после прошлой осени, когда тому случайно попало здоровенным поленом по макушке. Говорили, лешего ненароком рассердил. Работать Лещ с тех пор перестал, сидел целыми днями на завалинке у мыльни и всем улыбался, особенно тем, кто жалел горемыку и угощал сладеньким петушком на палочке или орешками в меду.

– Стой, олух, стоооой! – Желан со свистом промчался мимо них с Василисой, нахлестывая кобылу. Чего-чего, а смелости лидеру ватаги дружинников и впрямь было не занимать. Он соскочил с лошади прямо в топкую грязь, одним прыжком нагнал Тополька, схватил за шиворот и потянул на себя. – Очнись, скудоумный, это морок!

– Там девка… – бормотал Тополек, слабо трепыхаясь в его руках. – Красивая… Зовет…

– Анчибал тебя зовет, окуня пустоголового! – рыкнул Желан и еще сильнее дернул мальчишку на себя.

А страшилище вдруг сделало еще шаг и взмахнуло корявой лапищей прямо у них над головами. Желан было отпрянул, но подвели собственные сапоги, что успели увязнуть в топкой жиже по самую щиколотку. Вскрикнув, гридь рухнул в грязь, увлекая за собой отрока.

Анчибал издал громкий скрип (Овсень мог поклясться, что ликующий) и потянул к обоим уродливые руки. Миг – и замшелые побеги поползли, как живые, по ногам Тополька, который даже не сопротивлялся в ответ. Овсень судорожно зашарил по боку, нащупывая кожаный тул со стрелами, и вдруг осознал, что в седле за спиной подозрительно пусто и легко.

А через миг чудище взревело так, что трясина пошла рябью. Лошади с седоками в ответ испуганно заржали и начали приплясывать на тропе.

Василиса неведомо как успела соскочить с седла и добежать до телеги с вещами, где лежала ее котомка, и теперь стояла в воде и яростно охаживала болотную нечисть узловатой кожаной плеткой с блестящими наконечниками. Анчибал с ревом выпячивал вперед лапищи, пытаясь защитить то, что было вместо лица, но тщетно: при каждом ударе ветки ломались, а там, где металл соприкасался с древесной корой – начали дымиться.

Прежде, чем Овсень успел открыть рот, Василиса подтвердила его догадку.

– Серебро! – заорала она, оборачиваясь. – Быстро, любое! Держите перед собой, не давайте подойти! Оглядывайтесь, он не один!

По дымящимся веткам древолюдя вспыхнул и побежал огонь, и страховидло попятилось назад, в безопасное болото.

– Ааааааа! – заорал дурниной вдруг очнувшийся Тополек. – Кто это?! Чудище, сожрать хочет!

И он засучил ногами, отползая на заду к безопасной тропе. Желан рывком вытащил сапоги из жадно чавкнувшей грязи, перекатился на четвереньки и рванул следом, не оглядываясь.

Впереди закричали – отчаянно, взахлеб. Маленькая Цветка, которую Желан ссадил на землю перед тем, как ринуться отроку на подмогу, бежала к остальным. Лицо ее было залито слезами, она задрала юбку выше коленей, чтобы не споткнуться и не упасть, но никто и не подумал бы ее стыдить.

Следом неслось такое же страшилище, только не на длинных тонких ногах, а кувырком, словно куст перекати-поля. Вот сухая ветвь схватила девчонку за подол и рванула на себя. Та дернулась, рухнула на землю и замычала, вздрагивая всем телом.

Вакута соскочил с коня, загородил Цветку собой и начал с остервенением рубить тянущиеся к ним сучья, но анчибал с невиданной для такого огромного создания ловкостью успел вскочить на ноги, выпрямиться и ударить дружинника по плечу. Вакута зло взвыл. Меч, кувыркаясь в воздухе, полетел прямиком в болото. Но не утоп – воткнулся в поросшую ядовитым курослепом кочку.

Страшилище занесло над лохматой головой воина крючковатые пальцы, но тут из-за плеча Вакуты вылезла Даренка и сунула в оплетенную ветвями харю анчибала зеркальце.

Тот заскрипел, словно старая несмазанная телега, только гораздо громче – девичья безделица сверкнула на свету серебряным бочком. Даренка ловко поймала пробившийся сквозь туман редкий луч солнца, и отраженный свет попал анчибалу в левый глаз.

– Эй, невестушки, чего расселись? – звонко выкрикнула она, когда ревущее от боли чудище отпрянуло назад, не удержалось на ногах и опрокинулось на землю. Но вставать не подумало, вместо этого с жалобным стоном начало тереть глаза. – Доставайте перстни да ожерелья свадебные, в них серебра навалом!

Девки словно ждали этого окрика. Тут же очнувшись и прекратив визжать, они ринулись к возку. Гридни на лошадях сбились в круг, обнажив мечи. Очухавшийся Тополек сидел в седле ровно, только деревянная палица-ослоп в руках ходила ходуном.

Из трясины на них надвигалось еще шестеро древесных уродищ.

– Не трусь, малой! – прокричал Топольку Стоум. – Бесы болотные не страшнее косолапых степняков!

– Степняки вышиной с елку не бывают, – вяло огрызнулся отрок. – Злое это колдовство, чернокнижие проклятое! Кто их выпустил на нас?

– Сами выпустились, – раздалось сбоку. – Жители это болотные, анчибалами зовутся. Ишь, вымахали. Небось, человечиной одной питаются.

Василиса стояла около лошади Овсеня, держась за подпругу и тяжело дыша. Рука с зажатой в пальцах плетью дрожала от усталости. Мальчишка мигом зашерудил в висящей на поясе сумке и протянул девчонке флягу с водой. Та осушила ее в несколько глотков, вытерла мокрый рот, с облегчением выдохнула и улыбнулась.

И от ее улыбки Овсеню стало радостно и совсем не страшно. А в голову пришла идея.

– Василиса, у них свой господин есть, у этих страшилищ? – шепотом спросил он. – Может, его подстрелить, а остальные разбегутся?

– Есть, – и ученица Безымянной ведьмы указала на шедшее впереди дерево, ростом чуть выше остальных. Его тело было покрыто серебристым мхом почти полностью, а голову украшали то ли ветви, то ли рога, на каждом из которых росли листья цвета кровавой ржи. – Не уверена, правда, что остальные разбегутся, но ослабеют – точно. Вот только оружие нужно, из серебра кованое, а у нас его нет…