Дары инопланетных Богов

Слегка утешившись такими раздумьями, она вспомнила, как и сама впервые переступила через открытую дверь в этот чистый и пустой сияющий резервуар. Вначале охватила паника, неверие, – это всё мне во владение? А потом, танцуя и повизгивая от радости обретения своей многоцветной удачи, в изнеможении от избытка впечатлений легла на пол и долго созерцала полупрозрачный потолок. То был миг наивысшего взлёта её любви к тому, кто одарил её столь внезапно и.. заслуженно. Потому благодарности-то не возникло. Её и теперь нет. К роскоши, которую не сама добывала, она привыкла уже в Архипелаге, к безделью так и не смогла. И поэтому каждодневный труд, к чему она и приготовилась, не порождал мыслей, что она не заслужила такого вот несопоставимого с затратами дара.

Она призналась себе, – всё приняла как должное. И Рудольф не стал для неё существом, перед которым надлежит преклоняться и мысленно целовать его стопы. Почему так? Потому что он ни разу не дал понять, что всем этим чудесам, невозможным для прочих женщин, живущих и работающих с ней рядом, она обязана ему.

Поэтому она просто обязана отдать своё избыточное барахло своим служительницам, чтобы поделиться с ними тем, что задаром получила сама. И будет только лучше. И она опять воспроизвела первоначальный облик «Мечты». Как изумительно розовато-зелёные блики окрашивали пустые углы, отражаясь в зеркальных вставках потолка и в блестящем покрытии новеньких полов. Так нет! Захламила своей потугой на аристократическое великолепие, рядом с которым и близко не стояла. А в детстве – чего там и помнилось из детства, кроме того, что от стены до стены можно было бегать как по садовым дорожкам. Помнились огромные окна в бескрайний мир, полный чудес и ангельского птичьего пения в растительных облаках душистых садов. Здесь возникло подобие того утраченного чуда, совпадение мечты и реальности.

А ведь даже во владениях Тон-Ата такого не произошло. Поскольку счастье заключалось не в диковинных интерьерах. Не в цветниках и тенистых аллеях окультуренного леса, а в наличии рядом того, кто и был единственным, притягивающим и смысловым центром этого мира, вдруг открывшего ей свои двери в длинной-длинной и тускло-серой неприступной стене. Неужели, и это ещё один обман – очередной в их бесконечной череде?

Она потянулась с рефлекторным по своей сути наслаждением, когда просыпаешься окончательно. Когда ничего, к счастью, не болит, и не томит тело недугом. Её пронзило буквально физиологическое удовольствие, – нет! Не пришло её время быть старой и бесплодной. Шуршать омертвелыми чувствами и ни к чему не стремиться, готовясь к главному и неотменяемому путешествию в Надмирные селения, куда можно и не попасть ввиду неизвестности их месторасположения. Она взглянула в перспективу лесных пространств под зеленеющим ясным небом, окружающих холм, где и мерцала в утренних цветниках её «Мечта». И вынужденно признала, что с последним умозаключением она поторопилась. Мир по-прежнему прекрасен, а она молода и хороша собой.

Да и подушечки вместе с куклами и прочими хрупкими изысканными вещичками настолько пригожи, насколько и дороги. И не потому лишь, что не дёшевы, а памятны. А иные сотворены их творцами в те особые минуты и часы, когда руки приобретают небесную лёгкость, а душа воздушную фактуру. И она как художник это прекрасно понимала. А вот со слезами, жалобными стонами и плаксивыми откровениями пора заканчивать. Вот уж этого больше не повторится. Она навсегда стряхнёт с себя сладкую пудру, девического самообмана. Она давно уже не юная девушка, кому простительно раскисать.

После завтрака она передумала делиться сокровищами со своими служащими.

Лата и её странности

– Вы такая счастливица, госпожа Нэя! – ворковала Лата, придя за заказом, как и обычно. На этот раз хотя бы не ради привычной ревизии всего наличного хозяйства, с тонким выманиванием очередного подарка.

– Вы всегда окружены завидным всеобщим обожанием. Уж умолчу о том, как оно весомо и в материальных благах, о чём вы умалчиваете по вполне понятным причинам, за что вас и не осуждаю. Жалею лишь о собственных упущенных возможностях, когда не всегда использовала свою привлекательную внешность для будущего обеспечения.

– То есть, всё же использовали, пусть и редко? – подцепила Нэя её за язык.

– Как и сказать. «Использовала» не то определение. Кое-что свалилось свыше от щедрот полубога на бескорыстную абсолютно, юную дурочку, то есть на меня, – поначалу. А потом-то уж я вкалывала годы и годы, живя, как и положено законопослушной жене при муже, полностью от меня закрытом и скупом по необходимости как бы. На самом деле, вы же знаете, поскольку все это знают, Дарон всё тащил в параллельную семью. У меня нет обольщений по поводу мужчин, но согласитесь, желать их обожания это же в природе женщин.

– Вас тоже не обделяют вниманием. Вы настолько заметны, а уж ваши роскошные волосы с вашим умением создавать столь затейливые причёски, когда вы освобождаете голову от шляпок или тончайших накидок, вызывают такой всплеск восхищения…

– Женской зависти, так будет ближе к правде. Тогда как животный рефлекторный «всплеск восхищения», как вы обозначили, со стороны мимо проходящих самцов, разогретых жарой, плотной едой или бодрящими напитками, меня не греет.

– Как вы ко всем беспощадны, госпожа Лата!

– Пустое дело такое вот внимание, потому разговор о том пустой. А тот седовласый господин отменной наружности, хотя и не юн, тоже ваш знакомец? Вы сидели с ним на бревне в лесопарке, а потом пошли по направлению к «Зеркальному Лабиринту». Вы были столь увлечены беседой, что меня не заметили. Впервые его увидела. Он тут недавно?

– Кажется, он тут давно. Но он коллега Рудольфа, и я мало что о нём знаю.

– Наверное, работает на каком-нибудь засекреченном объекте? – Лата тут же забыла о вопросе, утонув восторженным лицом в своей обновке, обнюхивая её как букет цветов. – Что за чудо! Ваша «Мечта» пропитывает своим ароматом абсолютно все изделия. У вас внутри здания стойкий и такой тончайший аромат, как в аристократическом цветнике.

– Вам виднее. Я не вхожа в аристократические цветники, – ответила Нэя.

– Как же нет? – спросила Лата.

– Вам же известно, я лишь по происхождению аристократка, а не по образу жизни, – ответила Нэя.

– А ваш бывший муж? – спросила Лата.

– Он вовсе не был континентальным аристократом, – ответила Нэя.

– И господин Руд тоже не аристократ? – спросила Лата.

– Нет, – ответила Нэя.

– А настолько похож… только лучше любого из аристократов, – дальнейших вопросов не последовало. Лата замкнулась в своей тайной, но очевидной для Нэи печали о том, кто недостижим как свод небес над её головой. Задумчивость, охватывая Лату всегда внезапно, спасала не одну лишь Нэю от настырного лазанья по всем помещениям и самым затемнённым углам предприятия, а всех служительниц «Мечты», в души которых она тоже заглядывала, если чуяла там не прибранность.

Вместо привычной прогулки Нэя прибрела к заветному бревну. Посидела на нём, сгорбившись как старушонка, от наплыва довольно бесформенных раздумий обо всём и ни о чём конкретно, благо никто не видел. Но это она так решила, не заметив Лату, скрытую зарослями. Лата не пряталась, так вышло, но очевидная и проявившаяся в самой позе тоска хозяйки «Мечты» привела её в то характерное возбуждение, когда тайны не просто чужой жизни, а приближённой женщины её недоступного кумира, требовали своего раскрытия. Зачем? Лата и сама не понимала. Она вовсе не принадлежала к тем обыкновенным женщинам, кто и населяли здешний условный остров, оцепленный стеной от прочего мира. Но к чему обыкновенным о том знать? И Лата сделала попытку, используя своё наследственное особое умение – дар матери, ухватить за край неуловимые образы Нэиной души.

На миг она ощутила её лёгкое тело как своё, но это не являлось настоящим состоянием Нэи, а было как бы отзвуком, туманным оттиском недавнего прошлого, где душа её словно бы парила выше крон. Лата почти отчётливо увидела панораму лесопарка сверху. Он пребывал где-то совсем в других измерениях…

Лата поспешно выскочила из этого состояния с сильным сердцебиением. То были опасные опыты, – не санкционированный взлом чужой души! Усилием воли Лата погрузила себя в созерцание тех цветастых нарядов, в которых и порхала красавица из «Мечты». Подобные одеяния, как ни окутывали ими плечи и бёдра женщины из «Лучшего города континента», заодно и модницы из столицы, отчего-то не наделяли их столь же неодолимой привлекательностью. И странно, отчего умолкли те потрясающие и незримые птицы в ветвях, ласкающие слух Латы только что? Когда она воспарила над кронами леса, используя эманацию чужой души? Лата прислушалась, но трели птиц казались плоскими, однообразными, смазанными какими-то и утратившими своё полифоническое великолепие.

Внезапно кто-то возник на дорожке лесопарка. Лата угнездилась в гуще зарослей чуть глубже, решив, что это тот самый парень, что и приходит к владычице «Мечты» пить с нею вместе утренние напитки. Нэя сама выносит ему поднос на террасу, красуясь перед ним своими воплощёнными в текстиль и паутинное кружево фантазиями, насылаемыми, как мнилось Лате, из высших миров. Ей как-то в голову не приходило, что подобному воплощению предшествует бесконечный и поедающий живое время нелёгкий рабочий процесс.

Казалось, кроме Нэи, никто этот уголок парка и не выделял. Он всегда пустовал. Но сегодня сюда кто-то направлялся. Тот самый седовласый и очень осанистый высокий мужчина, ей неизвестный ни по имени, ни по роду своих занятий. Откуда он, обладатель пронзительных и в то же время светлых глаз? Только не синих как у госпожи Нэи, не лазурных, глубоких как океан, глаз Руда-Ольфа, а подобных насыщенно-пасмурному небу перед периодом дождей. И как ни удерживало любопытство, кто он и почему она его прежде тут не встречала, она всполошилась при мысли о неотменяемых и сложно-нудно-бюрократических делам, касающихся оплаты всех наличествующих счетов, доверить которые никому нельзя. Лата сразу же ощутила, как раскалённая жара давит снаружи, а тягостные мысли изнутри, но двинулась в сторону центра города, к зданию Администрации, ругая себя за то, что отпустила водителя. Ноги заплетались, как будто навалилась преждевременная старость. Так проявляла себя отдача от того самого состояния погружённости в мир другого человека, всегда опасно непредсказуемого. К счастью Латы, Нэя легка и светла, а будь на её месте человек тяжкий и тёмный, можно и частью здоровья расплатиться, а уж головной болью точно. Не имея сил на то, чтобы пойти напрямую к Администрации через открытое пространство города, она свернула в спасительную тень леса Лучше лишнее время потратить, чем перегрев получить.

Позднее цветение сердца Франка

Франк подошёл к Нэе и сел рядом. На его плече висело полотенце, – Где бы вы ни спрятались, всегда вы под наблюдением, – сказал он, внимательно вглядываясь в заросли лесопарка. Послышался шелест потревоженных ветвей, и кто-то незримый, то ли человек, то ли зверь, явно покинул то место, куда и вглядывался Франк. То, что это была Лата, Нэя и в голове не держала,

– Какой-нибудь зверёк залез и там шуршал, – сказала она, наполненная безразличием к факту некоего слежения. Антон никогда следить бы не стал. Он просто пришёл бы и уверенно уселся за столик в ожидании завтрака. Стиль поведения Антона это быть родным и необходимым всем. Рудольфа же она учуяла бы и на расстоянии всей своей обострённой интуицией. К тому же он не стал бы унижаться до такой степени, чтобы таиться как зверь. Он бы стоял и пялился открыто, гипнотизируя как паук свою обречённую добычу. Как всегда и делал. К тому же добыча давно помечена не только его секрецией, но и глубоко надкушена. Его стиль поведения был предельно открытым и самоуверенным.

Франк же сразу учуял слежку, – Жить здесь явно нелегко, – вздохнул он. – Любовь одних, зависть других, неумеренное любопытство третьих. Подозреваю, что не только мужчины, но и женщины представляют для вас опасность. Если девушка красива и талантлива это всегда дополнительные риски для её жизни.

– Здесь никто и никого не любит, – ответила Нэя.

– Так не бывает, – возразил он. – Люди, где бы они ни обитали, обладают чувствами.

– Очень плохими чувствами они наделены. Злыми и тяжёлыми. Лучше бы просто жили как птицы или насекомые, одними инстинктами, автоматизмами, легче бы жить было… без мыслей…

– И каков же смысл такой вот жизни, лишённой разума? – спросил Франк.

– А какой смысл в существовании птиц и насекомых? – спросила Нэя.

– Они есть живые функции природы, – ответил Франк, излучая настолько яркую и физически ощутимую доброту, что ей показалось, её можно потрогать руками как ткань.

– Пришли за пластиной? Но я ничего не записала и не буду, – капризно и по-детски надув губы, произнесла Нэя голосом любимой, но неисполнительной ученицы перед лояльным к непослушанию учителем. Франк умильно улавливал звучание её чарующего голоса, не особенно придавая значения смыслу самой речи. Рудольфу есть от чего впадать в безумие страсти рядом с этой феей Паралеи из кристаллической коробки. Ради такой женщины на Земле устраивали бы битвы не одни лишь половозрелые юнцы. А здесь явно не ценили ни её природной тонкой выделки, ни личной уникальности. Завидовали не её таланту, а обольщающему богатству витрин этого текстильно-творческого учреждения. Тем возможностям преуспеяния, которыми она обладала, полученными негодными, как многие тут думали, методами. От понимания чего и страдала её чувствительная психика. Доктору хотелось прижать её голову к себе и погладить по мягким пушистым волосам, как обиженного ребёнка.

– Да я понял. Я просто гуляю. Здесь хорошо. – Франк проницательно осмотрел её всю и, остановившись на её лице, словно бы бережно гладил его взглядом. Его тёмно-серые глаза не были старыми. И смотрел он как мужчина, не чуждый человеческих радостей.

«Влюбился, что ли»? – удивилась она без всякой ответной радости.

– Соскучился, – сказал он честно, – после той нашей прогулки в лесу опять захотелось увидеться. Если ты думаешь, что я тогда шутил насчёт дома у реки, то подтверждаю, что нет. Я был абсолютно серьёзен.

Она напряглась, поскольку его словам о некоем доме не придала никакого значения, поняв их так, что ему нужна зона для уединённого отдыха, как человеку немолодому и уставшему от собственных трудовых затрат, от людей, от суеты. И почему она должна думать о том, что он шутил о собственном намерении отдыхать где-то у реки? Её не интересовали никакие его намерения. Он предложил врачебную помощь, она её приняла, уступив лишь просьбе вместе прогуляться вечером возле озера. Ему хотелось поговорить, она вежливо выслушала, тут же обо всём забыв. И всё. Или уж и этот теперь прицепится, не отвяжешься…

– Ни в коем случае не стоит воспринимать моё предложение как мою навязчивость. Всю инициативу и неограниченное время для раздумий я оставляю тебе.

Какую инициативу? О чём речь? Но она ничего не спросила, вспыхнув и сразу поняв, что он таким вот завуалированным образом предлагал ей… что? Стать наложницей или законный брак? Ни то, ни другое не казалось возможным. Если осуждаемое всеми и всегда кратковременное сожительство, то лишь Антон для того и годился, а как законный муж… только один Рудольф.

– Не принимала моё лекарство? Ведь нет? Но почему? Стало бы гораздо легче. Ведь душа болит?

– Да, – созналась Нэя.

– Твоя психика получила сильнейшую травму. Надо принять то, что я и дал. Перестанешь тосковать. – И он разжал свою ладонь. Там лежали два подобных шарика. – Примешь их?

– Можно сейчас?

Доктор кивнул. Она положила их в рот, и они мгновенно растаяли. Не было ни малейшего вкусового ощущения. Она прислушалась к тому, что будет происходить. Но ничего не происходило. Франк, довольный, похлопал себя по голым коленям. Он был в шортах от жары. Крепкие как не у старого мужчины ноги его были жилисты и покрыты тёмным волосом. Нэя внутренне вздрогнула, вспомнив невольно ноги Рудольфа. По сравнению с ногами доктора они были более мускулистыми и сильными, а волосы были золотисто-русые… И воспоминание это не вызвало в ней отвращения. Красоту земного человека Рудольфа она отвергнуть не могла, даже в своей глубокой обиде. Доктор ему уступал значительно. Хотя и был весьма привлекателен, совсем не стариком. Он, казалось, читал её мысли, потому что смотрел с лёгкой и не обидной улыбкой.

– Хочешь искупаться? Давай перейдём на взаимное «ты». Так проще.

– Я разрешаю вам это. Но можно я буду звать вас на вы? Мне так проще.

– Как знаешь, – доктор прикоснулся к её колену, вернее, к ткани её платья, потому что касания Нэя не уловила. Они встали и направились в сторону озера. Нэя никогда там не купалась. Почему? На окраине «Крутой Берег», где и прошла её юность, купались лишь те, кто были совсем молоды, – девушки и парни до своего похода в Храм Надмирного Света. Был и так называемый мужской пляж «Дальние Пески», куда девушкам вход был запрещён в силу опасности, а женщины и вообще никогда уже не купались в открытых водоёмах на виду у всех прочих, – такова была традиция. Только в закрытых помещениях для вполне понятного бытового омовения. А тут… в общем-то купались все, кому и хотелось. Но в том-то и дело, что ей купаться здесь не хотелось. К тому же она не умела плавать. Она мысленно произвела ревизию своего нательного белья. Оно вполне годилось для купания. Да и в прохладу воды залезть было бы так здорово.

– Ты можешь приходить ко мне всегда, когда захочешь. – И доктор дал ей ещё одну пластину для входа и выхода. – Она откроет тебе двери. Сим-сим, – он широко улыбнулся.

– Сим-Сим? Как же расшифровать это слово?

– Никак. Сказка. Видя тебя, я ощущаю себя в пространстве сказки.

– Но там внизу ваши машины, я их не понимаю.

– А ты будешь мне давать знать о своём приходе, и я тебя буду встречать. Я покажу тебе наши теплицы и оранжереи в горах, свои новые гибриды. Я увлекаюсь садоводством. У меня много свободного времени, по счастью. И я скрещиваю ваши сорта с нашими. – Как ей было это знакомо! Кто-то уже обещал ей мир гор.

– У вас есть хрустальная пирамида?

– Пирамида? – удивился он, – А! Это смотровая башня на крыше? Есть. Но я там и не бываю. Я люблю гулять в горах.

– А Рудольф спит в пирамиде? Ну, в этой башне?

– Рудольф? Не знаю я, где он спит. Не вхож. Забудь ты о нём! – Он взял её запястье с контактным браслетом и нажал в нём один из сегментов. – Вот тут видишь? Нажмёшь, и вот он я! – и он радостно продолжал улыбаться, скаля большие белые зубы, – Я покажу тебе наши плантации также. Озёра там – роскошь! Будем купаться. И вообще, давай с тобой просто и по-человечески дружить. Не отменяя этой дружбой моего условия о твоём решении по поводу того разговора. А решение может быть любым, это не повлияет на моё отношение к тебе. Я пойму тебя, если оно будет отрицательным, и всегда буду твоим другом. – Он остановился, протягивая ей широкую, мужественную ладонь с подвижными, красивыми пальцами. И ладонь не была старой, его пожатие несло ей некий посыл. Нэя поняла его без слов. Она почувствовала, как стало жарко щекам. Нет. Она не вернётся в ужасную прежнюю жизнь, где нет, и не может быть для таких как она, подобных мужчин. Рудольф здесь не один, внушала она себе, вон как они в холле «Лабиринта» остолбенели от её вида. Никакому Чапосу, как пугал её Рудольф, она не достанется. Нет! И к нищей бесправной жизни она не вернётся.

– Ты поймёшь, какие хорошие люди у нас там живут. В основном. Есть, конечно, всякие и у нас. Не один и Венд там такой, если быть справедливым в своих суждениях. Такие есть, к сожалению, везде. Они служат друг для друга самооправданием для их порочности. Вот де, все мы такие. Но не все. Не мы, это точно. А Антон, Артур? Превосходные парни, да? Да тот же Олег…

– Да, – соглашалась Нэя, не зная Олега. Вернее, она его видела издали, он иногда подходил к Эле.

– Хотя с Олегом такая вышла трагедия. Но это уже наши внутренние дела.

– Что же с Олегом?

– Беда, – вздохнул доктор, – настолько тяжёлая беда, что… но я не имею права быть болтуном. Хотя я ужасный болтун. От природы. И затворничество мало меня изменило. Я тут провёл своё исследование твоих данных… Скажи, Нэя, кто были твои родители?

– Папа был военным. Аристократом, – объяснила она с гордостью. – А мама сирота. Её воспитывал один человек. Он потом стал моим мужем, после смерти мамы. Правда, мама исчезла ещё в моём детстве, а замуж я вышла девять лет назад.

– Ты была замужем? – весело удивился доктор, – Да нет! Не похоже. Ты же девочка на вид. В детстве, что ли, выдали замуж?

– Почему в детстве? Мне было семнадцать. Но мой муж, он … он не совсем был для меня мужем, если честно.

– Как же это?

– Он… – Нэя зашла за спину доктора, стесняясь его глаз. – Он был мне защитником, понимаете? Но не как отец. Потому что он любил меня не как отец. Понимаете? Но и не был мужем, как….

– Как кто?

– Он, – призналась Нэя.

– Рудольф? – удивился доктор – он был тебе муж?

– Да.

– И за что же выкручивал тебе душу? Как это может быть?

– Не знаю. Он мстил.

– За что?!

– За побег. Я знала его ещё девять лет назад.

Доктор ни о чём не спрашивал какое-то время, но не выдержал. – Любила его?

– Да.

– А сейчас?

Нэя молчала. Ей было трудно дышать. Щеки порозовели ещё сильнее.

– Прости. Я больше не буду тебя пытать. Идём! – и доктор взял её за руку. – Ты должна знать. Я всегда готов тебе помочь. Во всём. И наш вчерашний разговор во время прогулки остаётся в силе. Хочешь считать меня другом?

– Хочу.

Доктор, довольный, пожал её ладонь. Неожиданно он увлёк её к скамье, спрятанной в тени цветущего дерева. Спинка скамьи была сделана местным умельцем в виде целующихся птиц. Наивно, но красиво, а главное, само место как бы и говорило о своём предназначении – только для влюблённых. – Давай, присядем. На пару минут, – доктор с улыбкой погладил птиц, выточенных из кружевной древесины. – Как трогательно, а главное, как знакомо. Милующиеся птички как символ влюблённых сердец, – и Франк качнул рукой такую же резную кормушку для птиц над головой. – Сколько чистоты и наивного простосердечия проявляют местные люди в любом своём ремесле. Почему же они так трудно живут?

Расспросы или допрос? О Кристалле Хагора

Нэя присела на край, не имея желания миловаться тут с доктором, а именно так она поняла его приглашение усесться на «скамью для влюблённых». Вдруг кто увидит и решит, что она доступна всем и каждому как Эля? Но для доктора не были понятны местные традиции. Скамья и скамья. Только расположена она была очень удобно и скрытно от посторонних глаз.

– Скажи мне, Нэя, не видела ли ты у Рудольфа такую странную вещь в виде перстня с огромной и переливчатой друзой. У неё ещё грани такие острые и многочисленные, угрожающие, одним словом.

– Видела, – ответила она, не видя смысла в том, чтобы это отрицать. – А что?

– А ты никогда не сталкивалась с таким… – доктор замялся, – ну как бы, миражом, когда из этого камня как из непонятной и глубокой расщелины, вроде того, кто-то глядит на тебя страшным взором, от которого леденеет кровь. И призрак этот очень похож на жуткое привидение, что ли, с тою особенностью, что может покидать своё убежище, или что оно там? Например, входить в общение, что-то говорить, и вроде как отдельно и независимо от присутствия самого Рудольфа рядом в этот миг? Не было этого? Ни разу? Мне это очень важно уже для личного самоуспокоения.

– Вы это тоже наблюдали? – поразилась она, вспомнив старика, который плакал и обнимал её в подземном отсеке. Значит, он не был только сном?

– Вот оно что! «Тоже».

– Он не был жутким. Хотя… Он бывает разный, это правда. И страшный тоже. То, что вы назвали привидением. Он вроде невольника, я так думаю. Но это такая тема, доктор, что я не хочу её касаться. Даже при одном только разговоре об этом, у меня возникает удушье. – И она встала.

– Не сочти меня бестактным и прилипчивым, но я однажды подвергся странному воздействию этого кристаллического артефакта, и должен уяснить себе лично, что я не страдал тогда временным психическим расстройством.

– А что вы видели?

– Да как тебе сказать… Чудовище какое-то. Я чуть не грохнулся оземь, поскольку чувства отказывались мне служить. А впоследствии у меня распухло запястье, за которое тот призрак меня схватил. Рудольф же искренне ничего не понял, ничего не увидел. А я по роду своей профессии всегда вычисляю ложь. Я думаю, что иногда он и сам, Рудольф, подпадает под воздействие этой штуковины и не может себя контролировать. Поэтому я рад, что ты ничего не записала на ту пластину. Я тебя просто тестировал, знал, что ты откажешься. Если бы он, Рудольф, не был настолько самонадеян и любопытен, а то существо, или кто он там, не так самообольщался собственным могуществом, не было бы этого неразрешимого их взаимосвязанного узла. Причём узла живого, страдающего и мыслящего с обеих сторон. Он, природное ли это образование, искусственно ли созданное, или же он разумное живое существо, не невольник и не жертва. Как и Рудольф не его палач. Они оба попали в ловушку, взаимную и для той и другой стороны. Понимаешь? Я так это понимаю.