Хроники Эспартания (калейдоскоп судеб)

Первым, кто погиб, был Каоба, самый веселый из них. Его убил один франкистский стрелок, сукин сын, убийца, как рассказывал Дамиан. Казалось, он выслеживал их несколько дней, когда они выходили натягивать и прокладывать телефонные кабели. Вражеский стрелок выбрал свою мишень, навел на нее прицел и выстрелил. Только один раз. Пуля прошла через спину и грудь Каобы и открыла кровавый источник. Яд был ближе всех. Каоба лежал лицом вниз, наполовину спрятавшись за розмарином, натягивая кабель. Невидимая сила вынудила его прильнуть к земле. Ему едва хватило времени, чтобы поднести руку к груди. Должно быть, ему было очень больно. Он не кричал. Он попытался задержать кровь, которая сочилась сквозь пальцы. Яд перевернул его и увидел, что парень посмотрел на него с агонией в глазах и улыбнулся улыбкой, которая была уже гримасой. Каоба умер у него на руках до того, как пришел Дамиан, встревоженный криками Яда.

Ребята хотели отправить тело Каобы в Эль-Рольо. Собрали деньги между собой для этого предприятия, но им не позволили это сделать или не могли этого позволить. В конце концов они были вынуждены похоронить его под падубом. Все собрались и выпили вина в честь Каобы, много вина. Когда закончилось то, что у них было, они попросили еще, и так, пока не напились. Друзья сильно перебрали.

Три дня Дамиан обдумывал идею, которая терзала его, как сообщить в Эль-Рольо о смерти Каобы. Все письма, которые парень писал, свои собственные письма, он отправлял своей матери, бабушке Амалии Хесус, и там, в их доме, они читались вслух для всех. Дамиан набрался храбрости, начал письмо так, как будто оно было просто еще одним письмом. Он рассказывал о том, каким хорошим был паек, о холоде, который начинался, о простуде одного их них, о том, как другой подвернул ногу, пока не написал: «…Вы знаете, мама, Каобу застрелили…». Потом парень зачеркнул эту фразу, оставив ее почти неразборчивой, но не настолько, чтобы глаза, жаждущие новостей не могли ее расшифровать. Он продолжил писать письмо и уже почти в конце написал: «Каобу убили выстрелом в грудь».

И снова зачеркнул эту фразу, оставив ее почти неразборчивой. Дамиан знал, чьи глаза будут читать то письмо в Эль-Рольо.

Затем пали остальные, один за другим. Как в нескончаемых четках. После того как убили Антоньете, остались только Яд и Дамиан. У них было предчувствие, что оба умрут, только они спрашивали себя, в каком порядке. Убили Яда. Его разорвала бомба немецкого самолета. От него мало что осталось. Об этом Дамиан не написал в письме. То, что осталось, он захоронил своими собственными руками у подножья одного падуба. Затем, как будто совершая мрачный ритуал, написал заключительное письмо, сообщив о смерти своего последнего друга. Когда парень протрезвел от выпитого вина, то попросил нескольких товарищей из своего батальона, когда его убьют, сообщить об этом ему домой в письме и оставил адрес и бумагу.

Но плохое предчувствие не сбылось. Смерть периодически ходила за ним по пятам. Предпоследний раз он встретился с ней еще на фронте, только она пришла сзади, с тыла. Анархисты, которые перешли на сторону Касадо, напали на отряд Дамиана ночью, не просили сдаться, а просто напали. Республиканские солдаты вынуждены были защищаться на расстоянии выстрела. Сподвижники Франко не шевелились, позволяя им убивать друг друга. Дамиан и его товарищи оборонялись хорошо, так что касадисты ушли, поджав хвост. Затем события развивались с головокружительной скоростью. Капитан батальона и политический комиссар собрали всех, чтобы сказать, что война окончательно проиграна и фронты разбиты. Каждый должен будет спасаться, как может. Тот, кто захочет, может дождаться войск Франко, тот, кто пожелает затаиться или возвратиться домой, может это сделать. Командир не будет им препятствовать. Затем мужики сформировали круг из самых преданных, они хотели обсудить ситуацию, чтобы принять окончательное решение.

Дамиан и его друзья решили отправиться до Аранхуэса, а там каждый пойдет своей дорогой. Те, чьи маршруты совпадают, смогут продолжить путь вместе. Прибыв в Аранхуэс, Дамиан остался один, хотя ему и было по дороге с несколькими товарищами. Солдаты не достигли согласия в том, каким образом вернуться. Дамиан не хотел проходить через посёлки или населенные пункты. Он планировал вернуться на проселочную дорогу, чтобы избежать нежелательных столкновений в те смутные времена. Остальные попутчики, которые направлялись в Мурсию и Альбасете, не разделяли мнения Дамиана. Они думали, что ничего не произойдет, даже хотели поехать на поездах, которые все еще могли ходить. Товарищи разошлись, пожелав друг другу удачи.

На следующий день все еще недалеко от Аранхуэса, вернувшись на поворот конной тропы, Дамиан столкнулся лицом к лицу с лагерем марокканских солдат Франко. У него не было времени, чтобы отреагировать и потянуться к пистолету. Может быть, это спасло ему жизнь. Его сильно избили, сняли с него ботинки, карманные часы, прослужившие ему всю воину, заорали пистолет, подаренный комиссаром батальона, уже ни на что не годившиеся республиканские деньги и перьевую ручку, которой он писал все письма во время войны, сообщая о смерти своих товарищей. Марокканцы были готовы перерезать ему горло, когда случайно появился франкистский младший лейтенант и стал наносить удары хлыстом и крыть их матом. Он спас ему жизнь. Дамиан остался лежать посреди поля.

Паренёк так и не узнал, сколько часов ему понадобилось, чтобы прийти в себя. Затем, спотыкаясь, начал идти. Дамиан никогда не мог вспомнить, как ориентировался в последующие часы, но он думал, что все время шел в правильном направлении. Шагая, шагая, шагая, Красный дошел до Альбасете, затем до Эльина, потом пересек перевал Пуэрто-де-ла-Мала-Мухер в горной цепи Кабеса-де-Асно в направлении, противоположном тому, куда он шел в июне 1936 года с совсем другим настроением, и вошел в земли Эспартании через муниципальный округ Сьеса.

Спускаясь с перевала, он натолкнулся на человека, спрятавшегося среди кустов эспарто. Тот затаился. Он ждал, когда стемнеет. Дамиан хотел его обойти, так как никому не доверял. Парень прибавил шагу и шел, как будто не заметив этого человека.

– Эй, солдат, – заговорил с ним незнакомец тихим голосом. – Куда ты идешь? Ежели хочешь, пойдем вместе. Я тоже направляюсь домой. Я родом из Гранады и иду из Валенсии.

Дамиан остановился. Он с осторожностью и недоверием подошел к незнакомцу.

– Я иду из Мадрида и тоже направляюсь домой.

Приблизившись к нему, Дамиан увидел, что тот был в форме. Он все еще был одет в китель, и на нем были отличительные погоны капитана.

– Ты уже должен был снять хотя бы звезды. Ежели тебя увидят, то задержат или всадят четыре пули в то самое место.

– Да, но я не знаю, что делать. Не могу до конца принять все это. В конце концов, мы проиграли войну самым ужасным способом из всех возможных.

– Я не думаю, что есть хорошие способы проиграть войну. Поражение – это всегда поражение, – сказал Дамиан. – Что ты здесь делаешь?

– Жду пока стемнеет, чтоб подойти к дому, что виднеется слева, рядом с большой сосной. Там живет хорошая семья. Они кормят солдат, которые идут домой, и, ежели хочешь, дают старую одежду, чтоб ты мог снять форму. Мне рассказала об этом пара солдат, направлявшихся в Валенсию, которых я встретил около Хумильи.

Капитан говорил правду. Речь шла о доме Хусто Сумы и его семье в краю Эль-Элипе. Этот земледелец с высокими этическими и моральными принципами был известен среди своих соседей как дядя Сума. Он, как мог, помогал тем остаткам Республиканской армии, которые приходили к нему в дом, расположенный на том стратегическом пересечении дорог.

Ночью тайком он приносил им еду и питье. Тем, кто хотел, давал старую одежду, чтобы они могли отделаться от формы. Особенно это касалось начальственного состава. Некоторые, кто уже был рядом с местом назначения, оставляли ему свое оружие. Так их возвращение домой было менее компрометирующим.

Когда стемнело, парни осторожно подошли к дому, около которого толклось много людей. Семья дяди Сумы была большой. У него было десять детей, помимо других родственников, которые жили с ними. К тому же в то время года там находились еще и подёнщики, трудившиеся на землях у дома.

Собаки начали лаять, когда почуяли запах недавно прибывших людей. Вышла какая-то женщина, молодая девица. Увидев тени под большой сосной, она снова вошла в дом. Чуть погодя появился высокий и статный Хусто Сума в сопровождении своего рослого сына Хункаля.

– С богом, господа, что вас принесло сюда?

– Послушайте, как вы видите по нашей форме, мы идем с фронта. Я из Валенсии, а этот, – он указал на Дамиана, из Мадрида. Мы идем к себе домой. Мы уже несколько дней не ели и пьем воду из луж. Не могли бы вы дать нам что-нибудь поесть и попить дождевой воды из резервуара около дома. Уверяем вас, что мы мирные люди.

– Еды у нас мало, к тому же у нас много ртов в этом доме, но что-то съестное найдется. Здесь мы все христиане. Проходите в дом и садитесь за стол.

Они ели ту же еду, что и вся семья. Попробовали хорошего вина, которое приготовил дядя Сума, и напились вдоволь свежей дождевой воды из резервуара около дома. Им уже готовили место для сна на сеновале, но Дамиан Красный и чужак сказали, что предпочитают продолжать свой путь ночью, чтобы не сталкиваться с большим количеством людей. Когда они уже собирались проститься, Хусто Сума спросил их, не хотят ли они избавиться от формы. Он сказал, что мог бы дать им бывшую в употреблении одежду, которой в его доме было предостаточно.

– А что вы сделаете с формой? – спросил его Дамиан.

– Пускай тебя это не беспокоит, сынок. Ту, что можно, мы используем. В поле всегда нужна крепкая одежда, чтоб работать. А ежели не сможем, то она пойдет на заплатки.

Капитан воспользовался случаем, чтобы избавиться от своей формы. Ему было жаль оставлять свой китель, но он полагал, что это было самым разумным решением. Ему все еще предстоял долгий путь домой, и чем меньше он будет привлекать внимание на тех богом забытых дорогах, тем лучше.

Дамиан решил не переодеваться. Ему было уже недалеко до дома, и в любом случае опасность могла его подстерегать и в самом Эль-Рольо, поэтому там ему будет все равно, идет ли он как крестьянин или как солдат.

Как только капитан переоделся, они отправились в путь и прошли вместе большой отрезок дороги в западную сторону. Затем они расстались. Капитан продолжил идти на запад, а Дамиан свернул на юг. По сельской тропке, как и на протяжении всего пути, он держался пика горы Алморчон, направляясь к реке Сегура. Дамиан перешел ее около Вередильи и поднялся до полей Кахитан, оттуда до посёлка Эль-Рольо было рукой подать.

Красный не решился сразу пойти в свой дом в Эль-Рольо. Дамиан думал, что его будут ждать, и это не могло предвещать ничего хорошего. Он направился к слиянию рек Кипар и Сегура, в каньон Альмаденес, к водам повыше Ла-Мулаты. Там Дамиан устроился в укрытии под туфом. В течение нескольких дней, когда темнело, он ходил в Бульяс и Эль-Рольо. Паренек хотел посмотреть, какая была обстановка. В темноте его не узнавали. Он очень изменился с тех пор, как ушел в 17 лет. Дамиан осторожно расспрашивал жителей. В Эль-Рольо его все же узнали. Ему рассказали о положении дел в посёлке, о том, что произошло после окончания войны, о случившемся с его отцом, Антоном Красным. Пареньку посоветовали вернуться. До того дня, не считая ситуации с его отцом, в Эль-Рольо не было гонений против жителей. Казалось, что Королевский Сержант взял ситуацию под свой личный контроль, и фалангисты там не появлялись, боясь имени, написанного в документе, который он всегда хранил в кармане своего пиджака и перед которым все они отдавали честь в один голос.

Дамиан решил вернуться. Однажды парень пришел домой на закате. Бабушка Амалия Хесус чувствовала, что он придет тем вечером и ждала его скрепя сердце. Она предчувствовала его появление, но боялась, сомневаясь в своей собственной правоте, думала, что ее особое чувство может сыграть с ней плохую игру из-за желания снова увидеть своего Дамиана. Бабушка его буквально зацеловала, когда он оказался на пороге дома. Она не сдерживала себя. Антон Красный терпеливо ждал, пока бабушка насладится этим моментом. Затем он медленно подошел к сыну и обнял его по-особому, как никогда раньше не делал и как никогда больше не сделал.

Вся семья села обедать и ела то, что приготовила бабушка. За едой говорили мало. Затем Амалия Хесус принялась лечить раны своего Дамиана, мыть его. В это время приходили жители Эль-Рольо, по одному или группами. Они хотели увидеть Дамиана, единственного выжившего из тех, кто уехал на грузовике. Последнего героя. Бабушка им не позволила. Проведя столько времени без сына, она не хотела делить его ни с кем хотя бы только один день. Амалия Хесус вышла на порог дома и сказала, улыбаясь своей лучшей улыбкой:

– Дамиан хорошо себя чувствует, но он очень устал. Дайте ему поспать, завтра вы его увидите.

И они ушли, довольные тем, что парень вернулся. У них еще будет время поговорить с ним долго и обстоятельно.

Амалия Хесус позволила войти только Марии, невесте Каобы. Девушка вся в траурном одеянии заключила ее в долгие объятья и поцеловала в щеки. Она ничего не сказала бабушке, вышла из дома рыдая, но никто не видел ее слез. Бедняжка плакала внутри. Слезы закончились у нее из-за долгого плача по Каобе.

Дамиан встал на третий день внутренне очистившимся. Первое, что он сделал, это спрятал оружие деда. Они с Антоном Красным зарыли его среди кактусов, хорошенько смазав на всякий случай, как говорил дед. Но Дамиан знал, что этот случай не наступит еще многие годы, поэтому он не скупился, смазывая оружие маслом.

Парень оставался дома в течение нескольких дней. Он не знал, что делать: искать ли ему работу, явиться в уполномоченный орган в Бульясе или спрятаться в горах. В конце концов Дамиан решил подождать. Днем и ночью в посёлке посменно дежурили, чтобы предупредить его на тот случай, если за кем-нибудь придут фалангисты. Украдкой дежурили те же самые, кто патрулировал во время войны, чтобы избежать «прогулок». Но никто не пришел.

Однажды в поселок прибыло два жандарма. На лошадях. Они прошли по всем домам, спрашивая, вернулись ли солдаты с фронта. Зашли они и в дом дедушки с бабушкой и задали тот же вопрос. Амалия Хесус сделала серьезное лицо и сказала им:

– У меня двое сыновей на фронте, но еще ни один не воротился.

– Так пускай как только придут, – сказал жандарм, – направляются в Муниципалитет Бульяса. Лучше, если они принесут с собой поручительство о хорошем поведении и верности доблестному национальному восстанию.

И стражи порядка ушли в неизвестном направлении. В доме начали дежурить. Нужно было найти то чертово поручительство. Дед знал только одного человека, который мог его подписать, – дядю Королевского Сержанта. Когда Антон Красный вошел в его дом на закате, дядя Сержант сказал ему:

– Красный, тебе не надо даже просить меня о том, что тебе нужно. Я знаю, зачем ты пришел. Я подпишу поручительства для всех в посёлке, и особенно для твоих Дамиана и Рамиро, дай бог, они вернутся. Что я не смогу написать, так это то, что твой Дамиан верен восстанию. Черт побери, в Бульясе этому никто не поверит! – воскликнул он, добавив немного ехидства в такой напряженный момент.

С тем поручительством дядя Дамиан направился в уполномоченный орган в Бульясе, и его оставили в покое до тех пор, пока снова не призвали в войско Франко, чтобы служить. Сначала его направили в Лорку. Там он пробыл более шести месяцев. Затем его перевели в Кадис. Это был транзитный пункт по пути на Канарские острова, около Лас-Пальмас-де-Гран-Канария, где он находился на службе три года.

Дамиана шокировали обычаи островитян, особенно один из них, противоречащий обычаям, существовавшим в Эль-Рольо. Пребывая на острове, Дамиан начал ухаживать за одной красивой девушкой из тех мест, когда им уже позволили иногда гулять по вечерам. Дело зашло далеко, и эта девушка пригласила его в свой дом. Дамиан стал официальным претендентом на ее руку. Больше всего его удивило то обстоятельство, что он встречался с ней в доме родителей, наедине в ее комнате, где их никто не беспокоил. Единственным и важным условием были всегда открытые двери в комнату, но при этом никто не совал туда свой нос. Такое поведение было немыслимым в Эль-Рольо. Неженатый мужчина и незамужняя женщина одни в комнате без контроля и наблюдательного взгляда тещи или дежурного ружья! Это бы опорочило доброе имя любой девушки. Дамиан, здраво рассуждая, пришел к выводу, что в каждом месте свои собственные обычаи и в каждом месте нужно поступать так, как заведено.

Первые месяцы в штабе были самыми тяжелыми. Плохо накормленные, плохо одетые, плохо обутые, они слонялись без дела. Хорошо еще, что климат был благоприятным. По крайней мере, мужики не мерзли. А вот обращались с ними ужасно: одни оскорбления и удары хлыстом, а порой и прикладом винтовки. Сержанты Франко слишком распускали свои руки, и пощечины сыпались с удивительной легкостью. Солдаты еще не успевали понять, в чем дело, как пять пальцев руки какого-нибудь сержанта, пробившегося с низов, оставляли жгучие следы на их лицах.

Настроения постепенно накалялись. К этим действиям добавлялись еще оскорбления от «козлы» и «сукины дети» до более сильных. Затем фразы о том, что вы красные, что мы отрежем вам яйца, что вы трусы, что мы у вас выиграли войну, что вы ни на что не годитесь, что лучше заморить вас голодом, чем тратить на вас пули.

При таком положении вещей произошло то, что должно было произойти. Однажды утром в разгар построения чаша переполнилась. Солдаты Национальной армии переборщили с одним пареньком. Должно быть, он пошел на войну с самыми молодыми призывниками. Его били руками, хлыстами, швырнули на землю и стали пинать. Франкисты продолжали издеваться, когда вдруг какой-то Калаорра, храбрец, которых мало, нагнулся, схватил камень, сжал его, взвесил и, недолго думая, с завидной меткостью запустил в голову одного из сержантов, участвовавших в избиении юноши. Мужик кинул его, чтобы причинить боль. От сильного толчка сержант опустил голову и поднес руку к тому месту, куда пришелся удар. Он не понял, что произошло. Только чувствовал что-то теплое и влажное между пальцами. Когда франкист убрал руку, кровь полилась с большей силой. Он смотрел вокруг и не осознавал, что случилось, пока не увидел камень примерно в метре от себя и все понял.

– Какой сын красной суки решился на это? Ежели кишка не тонка, то пусть скажет, ядрить его мать, убью его прямо сейчас.

Калаорра уже собирался подскочить к сержанту, когда сзади посыпались камни всевозможных размеров в этого и других франкистских сержантов, капралов, солдат и офицеров. Никто этого не ожидал. Все они вынуждены были бежать и прятаться за углом. Красные начали руками рыть землю. Никто не знал, где они смогли достать столько камней. Республиканцы не двигались с места. Они стояли там, швыряя камни в тех, кто приближался.

Солдаты Национальной армии начали угрожать. Они говорили о том, что убьют всех прямо на месте. Расстрельная группа заняла позиции на безопасном расстоянии, таком, куда не долетали камни. Раненный в голову сержант уже жаждал расквитаться с красными.

С той стороны, откуда летели камни, раздался возглас:

– Мы проиграли войну, но не потеряли достоинства. Ежели вы будете продолжать так с нами обращаться, лучше убейте нас всех сейчас. Мы храбрее вас, и мы больше испанцы, чем вы. А ты, раненный в голову сержант, снимешь погоны и сразишься с одним из нас. На равных. И поглядим, у кого кишка не будет тонка.

Страсти достигли своего апогея, когда прибыл командир полка. У него было достаточно способностей и ума, чтобы навести порядок. Он заговорил успокаивающим голосом.

– Господа, война закончилась, и мы здесь никого убивать не станем. Все по своим местам и забыли о своих обидах. Я не хочу видеть, как еще летят камни. Из-за того, что произошло, не будет гонений, и с сегодняшнего дня отношение к вам изменится. По крайней мере, пока я командую.

И это было правдой. Полковник Франко сдержал слово. С того дня прекратились систематические унижения. Хотя некоторые солдаты Национальной армии пользовались малейшей возможностью, чтобы напомнить красным об их положении побежденных. Полковник даже увеличил паек, дал лучшие одежду и обувь, а также позволил прогулки по вечерам и по воскресениям после церковной службы.