Скиталец. Флибустьерское синее море

© Василий Данилович Баранов, 2017

ISBN 978-5-4485-8364-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1

В невообразимо-великой пропасти между мирами, что охватывала пространство и время, в безвременье и не движенье зарождалось нечто новое. Физики и теологи могли бы долго спорить о том, что же на самом деле происходит в этом загадочном подпространстве или пространстве между мирами. Однако этот процесс можно было описать довольно просто. Древняя и извечная Сущность, которую одни теологи назвали бы Творцом или Богом, а другие Дьяволом, заскучала и решила создать противовес своему последнему творению. Роману, Древнему, своему аватару в образе человека. Теперь же Сущность создавала Рэма, двойника Древнего, его отражение, Альтер-эго, антипод. В безумии зеркал, во всех смежных мирах, он будет противостоять своему брату, что придаст новые силы извечной битве Порядка и Хаоса. Вражда братьев либо приведет их к духовной гармонии, либо окончательно противопоставит их друг другу. Тогда вновь запылают пожары войн и по мирам прокатятся стихийные бедствия. В худшем случае придется начинать все заново, но Сущность скучала, а межмирье слишком пустынное место. А пока Сущность устраивалась поудобнее, желая насладиться схваткой светлого и темного аватара. Эта схватка была вечной как само мироздание, ибо нет начала у бесконечности и нет конца, бессмысленно вспоминать о прошлом и пытаться разгадать будущее.

Легкая грусть и радость. Отчего? От того, что он, Данька, окончил школу, стал взрослым. Позади экзамены, последний звонок. Теперь он и его друзья, Славка, Максим, они взрослые. Они могут твердо стоять на этой земле. Могут протянуть руки к верху, что бы взять диск под названием Солнце. Они могут идти по Земле твердой поступью, что бы дрожала вселенная под их ногами. Взрослые. Они выросли. Грустно, немного печально от того, что школа уже позади. Но ведь можно прийти, пройти по школьным коридорам, постоять у окна, погладить рукой подоконник. Можно свысока посмотреть на ребятню, бегающую по коридору. Можно заглянуть в опустевший класс, притихший, присесть за парту, что бы вспомнить свое детство. Можно остановиться поговорить со своим старым учителем почти на равных. Детство, когда ты решило уйти? Может тогда, когда он прикоснулся к той книжице, что называют аттестатом, Вот оно детство. Черноволосый парнишка с темными глазами стоит среди других ребят и родителей и смотрит, как он, Данька, берет аттестат из рук директора школы. Этот парнишка, детство, в коротких брюках. Он вырос из них. Длинные носки. Стоит и печально, немножко робко улыбается, машет ему рукой так, чтобы никто не заметил. Поворачивается и уходит. А Данька только смотрит в спину уходящему детству, на эти печально опущенные плечи. Ушло, ты ушло, мое детство. Неужели безвозвратно.

Данька сидит за столом в своей комнате, в доме на Тракторной улице. За окном галдят птицы. Шум проехавшей машины. Он сидит и бесцельно перебирает листы бумаги, перекладывает их с места на место. Словно собирается подвести итог отрезку жизни. Только какой жизни. У него их две. Одна здесь, где он был школьником, а другая на далеком Карибском море. На пиратском острове Тортуга, где он пират. Пират на корабле под названием «Скиталец». Под командой капитана Свена, его отца. Итог, какой жизни следует ему подвести. Той или этой? Обеих сразу? Но как? Он теперь взрослый, но в комнате ничего не изменилось. Тот же письменный стол, компьютер. Данька встал, подошел к книжному шкафу. Его книги. Какая мешанина. Томики стихов. Цветаева, Ахматова, Пастернак. Квантовая механика. Эммануил Кант. Как он мог все это в себя впихнуть. Какая неразбериха царит в его башке. Данька посмотрел на старый пузатый шифоньер. Он не стал к нему подходить. Там хранятся его рубашки, брюки и две спортивные сумки. Лучше что б никто не видел, что он хранит в них. Вот кровать, хранительница детских снов. Рядом тумбочка. На ней настольная лампа, которую он включал каждый вечер. Она спасала его от страха перед темнотой. Когда на землю опускалась ночь, лампа отгоняла страшную безобразную тьму. Эта тьма постоянно подкрадывалась к его постели. А лампа на одной ножке, как стойкий оловянный солдатик стояла на страже, охраняя его покой, ограждая от мрака. Там на Тортуге в первые дни Даньке казалось, что все, что связано с островом, сон. Он даже солнце обозвал электрической лампочкой своего ночника. На той же тумбочке сидит плюшевый мишка. Славная игрушка. Этого мишку подарил ему отец.

Когда-то Данька долго пытался вспомнить образ своего отца. То как он сидит рядом, читает сыну книжку. Обнял рукой. Даня держит в руках этого медведя. Что еще было в его жизни? Не так уж плоха была у него жизнь.

Не так уж плохо было все в его жизни. Мать – научный сотрудник музея. И ничто, что ее зарплата маленькая и ее надо растянуть на целый месяц. Мать подрабатывала уборщицей в колледже, а он, Данька, помогал ей по дому. Готовил ужин, стирал белье, мыл пол. В общем-то, не плохая была жизнь. Нельзя ему жаловаться на свою жизнь. Все было нормально. И в школе все было хорошо. Ну, не получалось у него с физкультурой. С кем не бывает. Не мог перепрыгнуть через «коня», рухнул с каната. Но ему же поставили тройку. Потом он исправился. И у него есть венные друзья. Вон, Максим. Мало ли что сын известного в городе предпринимателя. Отличный парень. С ним не скучно. Верный друг. Он, Данька, никогда не чувствовал себя ущербным рядом с Максимом. Завидовал ему немного. Завидовал, что у того есть отец. Его же родной отец однажды летним вечером вышел за хлебом. Дойти только до магазина, рядом с их домом. И исчез. Пропал навсегда. Его искали. Мать плакала, даже фотографии убрала. Спрятала, чтобы не вспоминать. Долгое время Данька даже не видел этих фотографий. Может и к лучшему. Потом к их дружбе присоединился Славка. Интересный парень. Их одноклассник. В этом мире у него все в порядке, так что можно спокойно перевернуть страницу жизни.

Данька вернулся к столу, сел на стул. Да, в этой жизни все в порядке. Он посмотрел на широко распахнутую дверь своей комнаты. И увидел. Там стоял тот мальчишка, черноволосый. Черноглазый. В коротких брюках. Стоит и робко улыбается. Его детство? Оно решило заглянуть к нему? Данька сказал:

– Ну, что стоишь? Проходи. Не стой, как вкопанный. Садись. – Он развел рукой, предлагая гостю самому выбрать, куда сесть. До чего робкий и застенчивый мальчишка. Даньке его немного жаль.

Паренек прошел в комнату и присел на край стула, все так же продолжая робко улыбаться.

– Ну, если пришел поговорить, давай поговорим. – Заявил Даня. Отвел взгляд от мальчишки, тот уж больно жалко съежился под взглядом сегодняшнего себя.

– Я на минутку. Если не помешаю, конечно. – Вот, как всегда, робеет. Нервно перебирает пальцы рук. Склонил голову на бок. Прикусил губу. Ну что же ты такой нескладный!

– Нет, не помешаешь. – Сказал Даня. – Рассказывай. Рассказывай о себе.

Детство вновь улыбнулось. В глазах сверкнул огонек радости и надежды. Его не прогнали.

– Что рассказывать? Ты и так все знаешь. – Розовый румянец проступил на щеках. Вспомнил что-то, чего стесняется.

– Мне хотелось услышать это от тебя. Как бы со стороны. – Данька откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу, правую руку завел за затылок. Приготовился слушать.

– Я… я не знаю. – Мялось детство. Голос чуть срывается. Смущение? Чувство вины? Какой он ребенок. Просто очаровательный ребенок. В этом Данька уверен, ведь это он сам.

– Ладно. – Сказал Данька. – Как мне к тебе обращаться? Как тебя звать?

– Наверно …. Наверно, Даня. – Совсем растерялся.

– Даней зовут меня. Мы так запутаемся. Надо дать тебе другое имя. – Честно говоря, такого лопуха называть пресветлым именем Даня ему не хотелось.

– Ладно. Называй, как хочешь. – Детство покорно склонило голову. Ну, да, как хочешь, только в печь не ставь, хоть горшком.

– Назову тебя Юн. – Данька усмехнулся. На «Скитальце» он начинал юнгой. А этот половина юнги рядом с ним, теперь боцманом.

– Почему? – Детство посмотрело на Даньку. – Почему, Юн?

Возражать то ли вздумал, сопляк? Не обижайся, я не со зла.

– Не звать же тебя Дед. Детство. Юн – это от юности. Не называть же тебя ребенком. Обидишься еще.

– Конечно, обижусь. – Детство вскинуло подбородок, закинуло ногу на ногу. Взрослого мужика из себя корчит.

– Ты согласен? Ты будешь Юном?

– Согласен. – Детство кивнуло головой.

– Ну, давай, Юн. Рассказывай, как ты живешь, жило. – Данька поймал себя на том, что как-то сурово произнес эти слова. Свысока.

– Наверно, как и ты. – Мямлило детство. Распахнуло свои темные глаза, вот сейчас начнет оправдываться. Виноват, дяденька, больше не буду.

– Рассказывай. Рассказывай. – Лукавый огонек зажегся в глазах Даньки. В голосе смешок. – Расскажи, как ты шалил, безобразничал!

– Я не шалил. – Оправдывалось детство. Юн втянул шею в плечи. Проказы детства, вовсе не проказы, а поиски себя.

– Рассказывай. – Требовал Данька. – Как ты каждую ночь праздновал труса в этой комнате.

– Это не я.… Это.… Это ты. Ты трусил. – С больной головы на здоровую валит. Что от него еще ждать. Спрятался за спину своего взрослого я.

– Я?! – Возмутился Данька. – Да как ты разговариваешь со взрослыми! Ты, молокосос! Подрасти вначале! Зелен еще! Вытянулся, дылда! Штаны короткие!

Лучший способ защиты – нападение. Поставить на место мальчишку!

– Не короткие. Свен сказал, что у моряков такие должны быть штаны. Чтобы не замочить штанины на палубе, очень удобно.

– Мальчишка! Не Свен, а капитан Свен! Я помощник боцмана на «Скитальце» и то обращаюсь к нему капитан. – Оправдываешься. Помощник боцмана нахмурил брови.

– А ты бы не испугался? – Юн забавно морщит лоб. Подбородок вперед. Поза – сам дурак.

– Чего испугался? – Кто смеет отважного пирата обвинять в трусости. Этот ущербный. Подзатыльник ему отвесить.

– Когда она из-под кровати руки тянет костлявые? – Говорил, чуть не плача Юн.

– Кто она?!

– Ну, она, тьма. Знаешь, как страшно. А ты сам бы попробовал залезть на эту жердочку по канату. – Юн вспомнил первые дни на корабле.

– Не по канату. По вантам. Юнга! Когда выучишь, ноги бегут по выбленке. Лезешь, марсовый, на мачту. Потом стеньга. Не жердочка, а грот-бом-брам-рей. Взгреть бы тебя линьком!

– Выучишь тут, как же. Этих палочек… Брам… и веревочек… за которые дергают… их сотни.

– Такелаж положено знать. Парни с бака над тобой смеяться будут. Тоже мне. Вантовый акробат. Марсовым так не станешь. Корабль надо знать от киля до клотика! Я тебя в собачью вахту поставлю! С полуночи до четырех утра. Серая погибель из моря выйдет, это тебе не тьма из-под кровати.

Парнишка вот-вот заплачет. Матросы знают, что такое Серая погибель. За душой матроса она приходит. Хуже Сатаны.

– Господи, какой же ты ребенок! – Даньке стало жаль этого мальчишку.

– А зато это я остановил Славку. Помнишь, когда вы с Максом сидели на скамейке, на аллее. Я его остановил. Славка шел, чуть не плачет. Тащит за собой сумку. Он бы глупостей наделал, если б я его не остановил.

– Ты его остановил? – Удивился Даня. Какая наглость, а я его пожалел. Все плохое – это я, все лучшее – он. Как такое терпеть!

– А кто? Я! – Заявил Юн. Упрямый черт!

– А не я? – Данька подался вперед. Сверлит наглеца взглядом.

– Нет, я. – Упрямился Юн. – А потом мы… мы… не очень проказничали.

– В самом деле? – Легкая улыбка. С этим Даня согласен.

– Правда. Мы были очень послушными. Ну, и что? Ну, было. Ну, когда мы поперлись на стройку. Славке куски арматуры нужны были для полки. Я же не знал, что груз с крана сорвется. Я тогда Славку толкнул, и мы упали в кучу мусора. И груз упал не на него, а рядом.

– Ты толкнул? – Удивился Данька. – А может, это я толкнул, когда почувствовал, что груз упадет, и толкнул его в спину.

– Нет, это я. – Говорил Юн. – А потом мы вылезли из этой кучи. Вспомни, какими мы были грязными. Все в грязи.

Юн начал смеяться:

– Во, было дело. – Красивое лицо светиться радостью.

– Был, было, – подтвердил Данька.

– А еще помнишь парк, когда мы на колесе обозрения со Славкой катались. Застряли там на самом верху, а? – Юну приятно вспомнить эту шалость. Он ерошит ладонью волосы на голове.

– Помню. – Усмехнулся Данька. Какие замечательные были дни.

– А как мы с ним скрепили наши брючные ремни. Потом слезали сверху, прыгая с одной перекладинки на другую. Ловко? – Парень аж подпрыгивает на стуле.

– Юн, а может это я прыгал? – Пытается Данька урезонить свое детство.

– Нет. Нет, Даня, это я прыгал. Я прыгал. Тебе бы и в голову не пришло. Взрослым такое в голову не приходит.

– Юн, остановись.

– Чего? Ты взрослый, тебе нельзя. А мне можно, – хвастался Юн.

– Ладно. Тут с тобой все ясно. А кто виноват, что мы попали с тобой на Тортугу? Это тебе хотелось к морю. Так, Юн?

– Ну, хотелось. – Согласился Юн. – Но я тут ни при чём. Честно. – Оправдывалось детство.

– А кто? – Даня до сих пор не мог понять, почему перед ним открылась дверь в другой мир. Сон стал явью. Школьник, трусливый и хилый парнишка стал морским разбойником. Тренировки упорный труд превратили его в настоящего воина.

– Я не знаю. – Юн беспомощно развел руками.

– Значит, не ты виноват, что мы каждую ночь появляемся там, в стране пиратов. А затем, утром, возвращаемся сюда? Возвращаемся сюда, как ни в чем не бывало. – Как он может винить свое детство в этом. Теперь без этих перемещений жизнь была бы тусклой, бесцветной.

– Правда, Дань. Я сам не знаю, как это получается. – Оправдывалось детство.

– Хорошо, допустим, – согласился Данька. – А там, на Тортуге, в городе кто привязался к капитану Свену? Кто попросил взять на корабль, на морскую прогулку? Прогулялись, называется!

– Наверное, ты. Ты, Даня. Я же не сумел бы. Ты сам говоришь, что я трус. – Лихо! Нашел себе отмазку, он – трус!

– Так я виноват? Да? Вот что, перестань врать. Не хорошо, когда дети врут взрослым. – Заявил Данька. Построже надо с этими мальчишками. Так и на шею сядет.

– Я не вру! Ты сам решил, что все это сон. И что ты можешь во сне делать все как хочешь.

– Ну, ладно. – Согласился Данька. Виноваты они оба. – А у тебя все еще колено болит? – Спросил он вдруг у своего детства.

– Коленко?

– Ну, да. – Ухмылялся Данька. – Когда ты залезал по веревочной лестнице на борт «Скитальца». Помнишь, как ты шарахнулся о борт?

– Помню. – Юн тяжело вздохнул. Не очень хочет вспоминать.

– А как ты вел себя в каюте капитана? – Докапывался Данька.

– Норма… нормально вел. – Заикался Юн. Насупился, обижается.

– Ага! Какую чушь ты ему плел?

– Я не чушь ему говорил. – Покраснел Юн. – Я сказал, что море большое. И соленое. А океан… океан еще больше.

– Ты думаешь, это единственная глупость, какую ты тогда сморозил? – Спрашивал Данька.

– Я… Я ему рассказал, как питаются моряки. Ночью в трюме едят солонину, что б червей не видеть. Она же испортится на жаре. – Потупилось детство.

– Ну, расскажи мне, расскажи мне, как мы моряки питаемся. – Настаивал Данька.

– Если в море долго находишься, и холодильника нет, то все портится. И солонина. Вы едите ее в трюме. Ночью. – Юн покраснел еще больше.

– Вот, вот. – Говорил Данька. – Насмешил ты тогда капитана. Даже не знаю, почему он не выкинул тебя за борт. И взял юнгой.

– Потому что я хороший. Я честный. Я ему сразу признался, что трус и слабак.

– Ах, какой оказывается, ты честный. Тоже мне, правдоискатель! – Возмущался Данька.

– А что? Он меня взял юнгой. Меня!

– Хорошо, взял тебя юнгой. Ты скажи, ты ведь перетрусил?

– Когда? – Спрашивало детство.

– Когда мы залезли на мачту. Бежал по рее и чуть не сорвался. Струсил?

– Ну, струсил. Мачта же качалась, и ветер. – Оправдывался Юн.

– Ага, ветер! – Нет, все виноваты, обстоятельства так сложились. Бедненький!

– Но ведь Брайан О`Тул схватил нас за ворот рубахи и удержал, – говорил Юн.

– Удержал. Рубаху порвал. – Рубаха – пустяк. Тогда Данька узнал цену настоящей дружбы.

– Он же зашил нам ее потом. – Говорил Юн. – Он же извинился.

– Извинился. А где ты был, Юн, когда капитан назначил меня матросом? – Матросом Свен назначил его, а не этого удохлика.

– Я на сундуке сидел, на котором ты спишь в каюте капитана.

– Сидел на сундуке и ножками болтал. – Упрекал Данька свое детство.

– Ну, было. Было.

– Так. – Данька пытался найти еще что-нибудь, в чем виновато детство.

– А во время шторма? – Вспомнил Даня. – Того первого шторма, когда я с ребятами боролся со стихией.

– Я рядом был.

– А я думал, тебя волной смыло. – Ехидно заметил Данька.

– Нет, ты же видишь, я здесь. – Оправдывался Юн.

– Ладно. А когда мы с тобой, я еще был юнгой, мы стояли на палубе, а ребята пошли на абордаж. Помнишь? – Сам Данька помнил, как прирос ногами к палубе. И те ужасные картины.

– Помню, – признался Юн.

– Тогда мы с тобой впервые увидели, как льется кровь. Как убивают. Крики. Ты же испугался. Испугался, Юн? Это я из-за тебя стоял там в ступоре. Двинуться не мог.

– А я тут причем? Это ты сам застрял.

– Ага. А потом меня капитан тряс рукой, а рука в крови.

– Нет худа, без добра. – Говорил парень. – Когда ты увидел эти пятна крови на своей рубашке, здесь в этой комнате, когда ты вернулся оттуда, ты понял, что это не сон. А то еще бы долго думал, что все тебе приснилось.

– Думал бы. Я из-за тебя, Юн, ободрал ладони, когда спускался по канату с мачты. Потом из-за тебя, труса, прятал ладони от матери, что б она не увидела, что я их ободрал.

– Ты всегда во всем меня винишь. Если маленький, то и виноват. Так? – Голос Юна задрожал, он по-настоящему обиделся.

– Да, ладно. – Даньке отчего-то стало опять жалко этого пацана. – Не сердись.

– Зато в первом бою, – оживился Юн, – как я тебе помог.

– Это когда? Когда я убил испанца? – Данька хлопнул себя по колену рукой.

– Да. Это я тебе помог. Это же я тренировался с капитаном Свеном.

– Кто тренировался?! – Возмутился Даня. – Это меня капитан обещал сделать настоящим матросом. Это я учился сражаться, стрелять. А ты где-то отсиживался.

– Я не отсиживался. Я еще раньше учился фехтовать. Вспомни, я дрался с Извечным Злом.

– Это, с которым? – Спросил Даня. Увидел на столе книжонку в тонком переплете, которую он когда-то любил читать. Книга о скромном герое. Взял ее двумя пальцами.

– Вот с этим злом ты сражался?

– Да. Ты припомни, Даня, вот я со шпагой на кухне, а Зло бросилось на меня…

– Опомнись. Опомнись, Юн. Какая шпага? Ты схватил тогда кухонный нож, зажал его в своей ручонке, встал, стоял, как раскоряка и воображал, что дерешься с извечным Злом.

– Я с ним дрался! – Заявил Юн.

– И ты думаешь, это мне помогло?

– Конечно, – сообщило детство, – а потом мы бросились дальше в бой.

– Вот, вот. Именно бросились, очертя голову. И все из-за тебя. – Сказал Данька. – Если бы не ты. Ты тогда испугался. Испугался, что парни будут говорить, ты трус. Поэтому ты бросился ни о чем не думая.

– За то, я прикрыл тогда капитана.

– Ты? Ты прикрыл капитана? Когда испанец хотел ударить Свена в спину? Это я, я прикрыл своей грудью капитана. Ты бы ведь струсил.

– Не правда! Не струсил бы. – Юн вскочил на ноги. Минута, и броситься с кулаками.

– Ладно. Не струсил, может быть. – Решил не добивать свое детство Данька. Пусть успокоится.

– А здорово мы тогда маму испугали. – Вновь оживился Юн. Когда забинтованные обрывками рубахи появились здесь. С кровавым пятном.

– Юн, не стыдно? Мать испугали? Нашел чему радоваться. – Данька качал укоризненно головой.

– Я не радуюсь. – Детство начало чесать затылок. – Правда, не радуюсь.

– А где ты был, – Даня спрашивал своего собеседника, словно он был подозреваемым, – в то время, когда мы ночью крались по берегу, что бы захватить город? Когда на рассвете мы перебрались через стену форта с Брайаном и сняли всех часовых? Открыли ворота. В кустах прятался?

– Нет. – Оправдывалось детство. – В кустах и ночью, я бы испугался. Я с тобой был. С тобой не так страшно. И это мы с тобой ножички бросали и всех часовых сняли.

– Господи, вот ребенок. – Подумал Данька. – Мы же убили их. А он: ножички бросали.

– Ладно. – Сказал Даня, словно помиловал этого ребенка. – А что ты можешь сказать о том, когда меня ранило шальной пулей? Когда мы пробивались сквозь строй испанских кораблей?

– А? Вспомни, как Брайан вынимал из тебя пулю, а потом зашивал. Ковырял в тебе ножичком, а ты палку в зубах держал, чтобы не кричать от боли и не сломать зубы. Парни тебя за руки и за ноги держали, а ты верещал.

– Я не верещал. А стонал. – В самом деле, как ему было больно. И он думал, что умрет.

– Ну, стонал. – Согласилось детство. – И пытался бормотать: матросы не плачут. А сам все равно…

– Я не плакал. – Оборвал грубо детство Данька. Матросы не плачут, так учил его капитан. И это он будет помнить всю жизнь.

– Все равно. Ты еще вцепился в руку капитана. Ты думал, что помрешь. Вспомни!

– Помню. Думал. – Бессмысленно отрицать.

– Во! А Брайан тебя заштопал.

– Заштопал. Ты знаешь, как это было больно.

– Знаю. – На глазах Юна, выступила слезинка. – Но потом, когда ты уже поправлялся в доме капитана. Он не хотел брать тебя в поход. Я помог тебе пробраться ночью на корабль и спрятаться там.

– Ты, Юн? А мне кажется, это был Хуан. Он доставил меня на лодке к кораблю. Тот парень, которого мы захватили на испанском корабле, и капитан собирался его сжечь.

– А с Хуаном я подружился. – Заявил Юн. – Когда в трюм носил ему еду и воду. Хуан тогда еще твердил, что он слуга. Он нерадив, ленив и прожорлив. И его надо побоями учить уму-разуму. Так положено. Забавный такой.

– Точно, забавный. – Данька считал испанца своим другом.

– Если б не я, ты не полез бы ночью на корабль. А утром, капитан тебя объявил помощником боцмана. Это потому, что я…

– Господи, что ты выдумываешь, Юн. Капитан все без тебя решил.

– И что? Зато Жанетта, наша кухарка в доме Леона, она меня любит больше, чем тебя.

– В самом деле? – Совсем обнаглел.

– Ага. Это мне она каждый вечер приносит с кухни чего-нибудь вкусненького.

– И не правда. А Леон, управляющий домом Свена хромой бывший моряк, меня больше любит.

– Нет, меня.

– Не ври, меня.

У них завязался спор.

– Хорошо. – Согласился в конце Даня. – Они любят нас пополам.

– Это как, пополам?

– На половину тебя, наполовину меня. Может так, Юн? – Даня улыбнулся.

Детство улыбнулось ему в ответ.

– Заболтался я с тобой, Юн. Мне бежать пора. Макс со Славкой ждут. Они завтра уезжают. Надо попрощаться.

– Давай.

– Пожмем, Юн, друг другу руки. – Предложил Данька. – Мы же с тобой братаны.

И они пожали друг другу руки.

Даня пошел к выходу из комнаты, оглянулся.

– Юн, ты заходи ко мне. Не оставляй одного. Мне без тебя, дурачок, будет плохо.

– А можно, – вдруг решился Юн, – я с тобой пойду?

– Ты? Да ты – маленький. Таскать за собой всякую малышню. – Даня хитро прищурился. Куда от него денешься.

– Вот, чуть что, сразу маленький.

– Ты станешь хныкать.

– Я? Нет. Данечка, возьми меня с собой.

– Куда от тебя денешься. Идем, малышня.

Даня, одевшись, вышел из дома. Он шел к Максу и думал: совсем недавно на школьном дворе они с Максимом думали о том, как закончат школу. Когда это было? Давно. Миллион лет тому назад. Миллион лет до нашей эры. Вот именно, миллион лет до нашей эры! И сейчас она наша эра.

Часть 2

Данька вошел в комнату вслед за Максимом, и ему показалось, что здесь что-то изменилось. Но понять что, он не мог. Тот же письменный стол, компьютерный столик, шкаф. Аквариум с рыбками, диван, на котором сидит Славка. Все как обычно. Может быть, какая-то атмосфера взросления появилась здесь, в этой комнате. Максим уселся за свой письменный стол в тяжелое кожаное кресло. Сидит, ну вылитый финансовый менеджер. Воротник рубашки немного расстегнут, рукава засканные. Вот, он весь в работе. Кресло, тяжелое кресло, оно всегда здесь стояло. Выглядит сейчас Макс, как его отец, большой бизнесмен. Вот он Макс. В трудах и заботах, в заботах о финансовой стабильности всего мира. А Славка сидит, ногу забросил на ногу, спиной привалился к спинке дивана. На лице…. На рожу лица Славка накинул маску этакого доктора, который готов заботиться о своих пациентах. Вот – вот сейчас скажет: ну, что беспокоит вас, больной? При этом сделает ударение на последнее слово. Больной. Если уж ты вошел в его кабинет, то ты, несомненно, больной. Больной на всю голову. Ну что ж, господа хорошие, – решил Данька, – сейчас вы у меня получите по полной. Прошел дальше в комнату, присел на стул возле стола, взял в руки карандаш. Вертит его. Славка поднялся, подошел к столу и запустил руку в вазу с конфетами. Выбрал несколько штук и вернулся на свое место. Как прежде развалился на диване, развернул фантик одной из конфет и засунул ее в рот.