Затерянные в параллелях
– Понятно, – растерялся Аркадий. – Вы приехали на погост в Александровск и оттуда попали к нам, в Троицк.
– Троицк? Пожалуйста, помогите мне выбраться отсюда, – зарыдала я. – Мой муж потерялся на кладбище и, конечно же, ищет меня, но, видимо, не может найти!
– Муж остался на кладбище, – растянул предложение Феоктистов и усмехнулся. – Ночью мы отдыхаем, а утро вечера мудренее. Вставайте, милая дама, и пойдемте ко мне пить чай. У меня и переночуете.
– Может, в гостиницу, у меня есть деньги, – нащупав кошелёк в сумочке, перестала реветь я.
– У нас нет гостиниц, у всех свое жилье, – отрезал собеседник.
– А как же гости города? – удивилась я и вновь шмыгнула носом. Оставшиеся слезы требовали выхода.
– У нас нет гостей города, – нахмурился Феоктистов.
Я поняла, что если не замолчу, могу оказаться на улице,. а потому встала и пошла за спасителем. Мы выбрались из ниши каменного сквера, на ярко освещенных улицах группами гулял народ. Судя по улыбкам, лоснящимся от довольства, народ на всю катушку отдыхал после трудового дня. Я всматривалась в восторженные лица людей разных возрастов, среди которых преобладали пожилые и откровенно старые, и понимала, что чего-то в этой кутерьме не хватает. Но чего, сообразить не могла. По-прежнему из невидимых динамиков лилась музыка, теперь уже Чайковский «Лебединым озером» парил над головами толпы.
– Новенькая? – цепко схватил меня за локоть худощавый усатый мужик лет сорока в гимнастерке старого образца и галифе. – Аркаша, познакомь!
– Она не новенькая, она пришлая, – резко ответил военному Аркадий. В его голосе прозвучала сталь.
– Ааааа, понятно, залетная птичка, – хихикнул усатик и, круто развернувшись, направился к компании невысоких, широких в кости, женщин в старомодных крепдешиновых платьях с накладными плечиками.
Те стояли возле гастронома и в упор рассматривали мою высокую фигуру современного астенического склада.
– Ревнуют, – оповестил пространство мужик и, вонзившись в кольцо крепдешина, обнял две крепких талии.
Чайковский сдал позиции, на смену ему любимейшая «Катюша» весело полетела под сгустившимися тучами.
– Иииих! – послышалось сзади.
– Пляшут? – расслышав цокот каблучков, удивилась я.
– Не задавайте вопросов, – мягко попросил торговец одуванчиками. – И быстрее передвигайте ножками! Выключите органы чувств, подчините воле эмоции, только молчите и не вступайте в контакты ни с кем кроме меня.
«Странно себя ведут аборигены, – меж тем озадаченно размышляла я. – Такое впечатление, что исключительно все высыпали на улицы. И чему они так радуются? После работы женщины обычно спешат домой, чтобы приготовить ужин и накормить семью, а мужчины погреться в тепле семейного очага и позаниматься детьми. Стоп! В Троицке я не видела ни одного ребенка! И что-то не верится, что туземцы устали. Чем они занимались днем»?
Мы топали по проспекту Маяковского в сторону парикмахерской «Эльжбета», то есть в сторону кладбища. Возле одного из домов на лавочке сидел безногий мужчина и самозабвенно покачивая подбородком растягивал меха гармошки.
«Мой милёнок как теленок,
Только веники вязать!
Проводил меня до дому,
Не сумел поцеловать!
Иииих»!
Данную абракадабру, притоптывая белыми тряпичными туфельками, распевала плотно сложенная круглолицая баба. Таких я видела в фильмах сороковых годов. Жаль, не могу эти фильмы вспомнить. Да и что я могу сейчас вспомнить?
– Вот и пришли, – произнес кто-то над моим ухом.
Я вздрогнула и увидела обеспокоенные синие, в опушке пушистых ресниц, глаза Аркадия. Почему так тревожно стало на душе? Почему задрожали ноги в коленках?
– Прошу, – галантно пропуская вперед, распахнул легкую, не бронированную дверь Феоктистов.
Окрашенный в голубой цвет, отлично освещенный подъезд поразил чистотой и пустотой. Казалось, ни одна живая душа не может проживать в этом мертвом месте. Но душа проживала. И она стояла рядом со мной. Мы сели в лифт, и я ощутила плечом плечо спутника. Сердце встрепенулось и начало выделывать акробатические па. Вышли на пятом этаже и направились вправо. И снова простая деревянная дверь встретила нас советским непритязательным звонком. Аркадий позвонил, и я с облегчением подумала, что в доме кто-то есть. Значит, не будет приставаний и ночи, наполненной недозволенной страстью. Или не с облегчением?
В проеме двери переминалась с ноги на ногу пожилая светловолосая, голубоглазая дама, она внимательно рассматривала меня и улыбалась. Кровь бросилась мне в лицо, ибо эта дама показалась знакомой. Именно её портрет я видела несколько часов назад там, на кладбище Александровска. Дай Бог, чтобы я ошиблась!
Глава 4
– Вы? – дама в байковом халатике и ярком, с рюшами, переднике, кажется, удивилась, но спрятала удивление под пышными, как у Аркадия, ресницами. – Проходите, проходите!
– Вы, – поняла я.
Сомнений быть не могло: передо мной стояла покойница. Это она с укоризной смотрела на меня, когда я облокотилась на ее памятник.
Женщина посторонилась, прижавшись к стенке, а я, чувствуя, что схожу с ума, сделала глубокий выдох и протиснулась в длинный, узкий коридор, обклеенный обоями под красный кирпич. По левую руку находилась небольшая прямоугольная комнатка, прямо – зал, через зал спальня. Типичная советская трёшка семидесятых годов, тогда такая квартирка считалась улучшенной планировкой. По сравнению с хрущёбой так и было, но только по сравнению.
Мебель тоже была советской – полированной. Когда-то полировкой гордились, заботливо натирали ее мягкой тряпочкой, смоченной специальным составом, огорчались, если дети оставляли на блестящих боках «обстановки» отпечатки пальцев. Щербатый дощатый пол покрывали красные войлочные паласы, на стенах висели синтетические ковры. В углу зала пристроилась тумбочка с черно-белым телевизором из прошлого века. Телевизор занавесили связанной на крючке белой салфеткой. Тусклый свет лился из простенькой люстры, снабженной четырьмя лампами накаливания.
– Садитесь, – приказал Аркадий и придвинул мне жесткое кресло с высокой изогнутой спинкой.
Я машинально повиновалась.
– Прасковья Фатеевна, – представилась хозяйка дома и натянуто улыбнулась.
– Кристина, – пролепетала я.
В гостях у покойницы бывать не приходилось. Ну, ежели Прасковья – мертвая, то и Аркадий….
От этой мысли бросило в пот. Говорят, в моем возрасте потеют от начинающейся дисфункции яичников, но в этот раз яичники отдыхали в стороне и с изумлением смотрели на свою потерянную и потерявшуюся хозяйку.
– Хотите чаю? – поинтересовалась дама и, не дожидаясь ответа, двинулась на кухню.
Аркадий удалился тоже, а я, огромным усилием воли взяв себя в руки, стала раскладывать по полочкам ситуацию, в которую попала:
«Спокойно, Кристина, спокойно! Итак, ты потеряла мужа и находишься в городе мертвых, да они не особенно отрицают свою смерть. Но у жмуриков такая же плоть, как у тебя. У них даже есть души, иначе…. Иначе»…
Голова закружилась, я растерялась, так как не знала, как успешно продолжить сеанс самовнушения, но в слабо-утешительные мысли вторгнулся Феоктистов.
– Скучаете? – Аркадий тяжело сел на диван-кровать, – была такая мебель, – и водрузил на журнальный столик пузатый фарфоровый чайник в синий горошек. – Настоящий цейлонский чай! – с гордостью провозгласил он. – А это сгущенка.
Баночка любимого в детстве лакомства примостилась рядом с дефицитным когда-то напитком.
– Включить телевизор? – спросил хозяин дома и, не дожидаясь ответа, направился к тумбочке с черно-белым ящиком.
После нажатия кнопок на экране возник дорогой Леонид Ильич. Опустив глаза к шпаргалке, он что-то говорил, но я не могла сосредоточиться на его речи, так как, наконец, всё поняла. И этому озарению была рада настолько, что повеселела. Не в мертвый мир я попала, а всего-навсего в параллельный, то есть в прошлое. А потому не надо бояться жителей Троицка! Только вот Мишка…. Как мне его найти? И как попасть домой?
– Этот тортик я испекла как раз к вашему приходу, – проявилась в дверях Прасковья Фатеевна. – Кстати, очень простой рецепт, я могу его надиктовать. Хотите?
– Не люблю печь торты, покупаю их в магазине, – бестактно ляпнула я, но женщина не обиделась.
– Попробуйте конфетку, – протянула она хрустальную вазочку с белыми шариками величиной с грецкий орех. – Я их сделала из детского молока!
– Какого молока? – не поняла я.
– Детского, – удивилась моей бестолковости хозяюшка. – В магазин завезли сухое детское молоко, вот я и затарилась на несколько месяцев.
Я сглотнула слюну, но притронуться к еде не решилась. А вдруг, выпив глоток чаю и заев его самодельным драже, останусь в прошлом навсегда?
Парочка из Советского Союза сдаваться не собиралась, она шустро накрывала на стол. В тарелочке с голубой каёмочкой уже лежала лоснящаяся от жирка копченая колбаска и она удивительно вкусно пахла, твердый сыр выглядел бледнее, но чувствовалось, что он настоящий, без пальмового масла, а хлеб благоухал так, что закружилась голова. Больше сил терпеть искушение не было, и я набросилась на деликатесы, про которые не раз слышала от родителей.
– Разве не помнишь, как было вкусно? – обычно говорила мама, брезгливо откусывая кусочек нынешнего российского провианта. – Всё делалось по ГОСТу, и на страже здоровья советских людей стояли медицина и санэпидстанция!
– И сейчас делают по ГОСТу, – парировала я, но спор неизменно проигрывала. Ну, не помнила я кулинарных изысков прошлого, так как жила не для того, чтобы есть. Молодость диктовала свои приоритеты.
Пища таяла нектаром во рту, чай обжигал особой свежестью, я и не подозревала, что она такой бывает. Незаметно я съела и кусочек вкуснейшего торта, он назывался «Птичье молоко» и состоял из толстого бисквита с охлажденной манной кашей сверху.
– Знаете, а я ведь видела ваше фото на памятнике на кладбище, – насытившись, откинулась я на спинку кресла,
– Моё? – удивилась Прасковья Фатеевна. – И прочитали имя, фамилию усопшей?
– Не успела, – призналась я и подивилась растерянному взгляду оппонентки.
Но через секунду этот взгляд потеплел, дама улыбнулась и облегчённо вздохнула.
– Так это моя сестра-близнец, – отозвалась она.
– Мама, у тебя пирог подгорает! – напомнил доселе молчавший Феоктистов. – Гостья еще не пробовала твоих пирогов!
И они встали. Оставшись в одиночестве, я прислушалась к голосу Брежнева. Родители считали его правление самым спокойным в истории страны. Различать слова Первого Секретаря КПСС было сложно, помехи врывались в его речь и делали свое неблагодарное дело. К тому же, экран беспощадно кривил симпатичное лицо властителя СССР. Наблюдая за старостью и беспомощностью оратора, я впервые его пожалела.
– А вот и пирог! – провозгласил Аркадий и торжественно поставил на столик овальное блюдо с выпечкой.
– С сайрой и рисом, – похвалилась Прасковья Фатеевна. – Позавчера консервы в «Сардельке» выбросили.
Слово «выбросили» в советские времена не означало, что продукты питания валялись на улице, оно означало, что они появились на прилавках торговых заведений. Это я так, к сведению молодых.
– Расскажите про ваш город, – попросила я Феоктистовых. – И про страну. Какой сейчас год? Какие отношения с Америкой?
– С Америкой, как всегда, холодная война, – усмехнулся Аркадий и его глаза недобро блеснули. – А город – обычный, рядовой.
– Семьдесят девятый год, – встряла Прасковья Фатеевна.
Я родилась в шестьдесят шестом, и в семьдесят девятом мне стукнуло всего тринадцать! Значит, так мы жили. А впрочем, не так уж и плохо жили, зря пугают советским прошлым детей те, кто мечтал о капиталистической вседозволенности. Конечно, продукты приходилось доставать, но зато как уютно и безопасно было при железном занавесе!
Я зевнула. Веки стали тяжелыми, будто к ним подвесили гирьки. И последнее, что хотела спросить, застряло у меня в горле. А хотела я спросить о том, куда деваются горожане днём.
*****
Утро оказалось пасмурным. Я открыла глаза и обнаружила, что лежу на диван-кровати в зале. Переведя взгляд на будильник, тикающий под ухом, вздрогнула. На нем был уже полдень. Потянувшись, я обнаружила, что облачена в длинную ночную сорочку их ситца в горошек, эта сорочка была самодельной. То есть, её сшили дома, а не купили в магазине. Как я попала в постель, кто меня раздевал-одевал, я не помнила. Кстати, вчера я даже не приняла душ и не почистила зубы.
Передернувшись от недовольства создавшейся ситуацией, я подошла к окну и взглянула вниз.
Серые дома, серые, без деревьев и цветов, улицы, полнейшее безлюдье привели в уныние.
Моей одежды нигде не было, я потопала на кухню в надежде увидеть хозяев жилья. Завернув в совмещенный санузел, я не нашла их и там. Обойдя комнаты, я зачем-то заглянула под кровати и в шифоньер. В квартире было пусто.
– Спокойно, Кристина, спокойно, – стараясь успокоиться, медленно проговорила я, – сейчас наемся, оденусь во что-нибудь и пойду в сторону кладбища. Миша, наверное, там. Он меня ищет и поднял на ноги полицию. Кажется, я поняла, где находится портал, он находится в области калитки кладбищенского забора.
Глава 5
Холодильник был полон, и я еще раз поразилась, что во времена вездесущего дефицита в стране люди как-то умудрялись жить сытно и вкусно. Поискав глазами питьевую воду, я вспомнила, что ее не было, а потому из крана наполнила эмалированный чайник и поставила его на конфорку газовой плиты.
Через полчаса я уже стояла возле двери на улицу, а открыв ее, не удивилась безлюдью окружающего пространства. Прохладный сырой ветер по-хозяйски гулял по проспекту, от асфальта поднимался клубящийся белесый пар. Фланелевый халатик, позаимствованный у Прасковьи Фатеевны, не грел, и я пожалела, что не прихватила кофточку из белой ангорки. Аркадия в отместку за спрятанные одежду и обувь я тоже обокрала, на ногах моих красовались его крепко зашнурованные матерчатые кеды, а поскольку они были сорокового размера, время от времени норовили свалиться со стоп.
«И в таком виде мне придется переться в сторону портала, миновать страшную аллею и кладбище», – вздохнула я и сделала шаг навстречу свободе.
Верила ли, что благополучно пройду сквозь этот портал, я не знала. Скорее всего, нет, но отчаиваться не имела права. Я с тоской вспомнила свой дом, упрямых, в свекровь, девчонок, истошно орущих котов и собак, лающих в самый неподходящий момент и пачкающих задницами вымытые мной на совесть полы. Даже одуванчики неожиданно выплыли из укромных уголков памяти. Как же я их ненавидела прежде! А сейчас готова целовать каждый цветочек и радостно рыдать от этого безумного действа. А еще я пришла к выводу, что полный людей собственный дом – это счастье.
Кстати, почему Аркадий продает сорняки и откуда он их берет? На первый вопрос ответ нашелся мгновенно, достаточно было посмотреть по сторонам: голые, без признаков какой-либо растительности, горизонты приводили в уныние, второй вопрос надо было обдумать. Хотя… что тут думать, Феоктистов затаривается семенами на кладбище, богатом всякой растущей дрянью. А что если жители Троицка с раннего утра тоже пробираются сквозь этот портал? Зачем пробираются? Чтобы наблюдать с памятников за живыми?
Я остановилась. В голове заметались мысли одна невероятнее другой. Угрюмые блочные здания настороженно следили за передвижением незваной гостьи. По спине медленно прошелся холодок, и я, с трудом отрывая стопы от липкого асфальта и проклиная земное притяжение, побежала. Казалось, дома бросились вдогонку. Наверное, прошел целый час, прежде чем я выбралась из мертвого города, в котором ничто не напоминало о ночном потоке хохочущих, пляшущих и орущих песни людей. Кстати, в Троицке нигде не валялись фантики от конфет, бутылки от пива, обрывки газет и …… что еще могло валяться в советские времена?
Чем дальше я удалялась от населенного пункта, тем гуще становился туман, он карабкался все выше и выше и, наконец, закрыл видимость полностью. Единственное, что ещё было подвластно зрению – голые черные верхушки пирамидальных тополей.
– Двигаюсь в правильном направлении! – стараясь успокоиться, громко объявила я, но в моих внутренностях тревожно запорхали бабочки.
– Насекомых здесь тоже нет, – бодрая интонация принесла свои плоды. – Нет даже комаров и мошек! Мало того, что твари пьют кровь, но они еще выделяют в организмы пострадавших объектов какую-то гадость, от которой образуются болезненные шишки и жутко начинают чесаться места укусов.
Беседа с самой собой приободрила. Я глубже вдохнула промозглый воздух невидимой аллеи, выставила вперед руки и побрела дальше. Шаг за шагом, шаг за шагом я упорно двигалась к цели. Неожиданно янтарный лучик проткнул густую мглу, которую, казалось, можно резать ножом. Он брызнул искорками и растянул в разные стороны грязно-серые стенки моей вакуумной тюрьмы. Под ногами заблестела сырая мелкая галька, такая, какая украшает песчаные пляжи на море.
Узкая тропинка уходила вправо, она манила за собой беспечным чириканьем воробьев. В той, другой, жизни пернатые разбойники клевали завязи и ягоды, а потому мы постоянно их гоняли.
«Направо пойдёшь – коня потеряешь, себя спасёшь; налево пойдёшь – себя потеряешь, коня спасёшь; прямо пойдёшь – и себя и коня потеряешь», – мелькнуло в голове изречение из какой-то сказки. Я, словно богатырь с картины Васнецова, «Витязь на распутье» стояла перед выбором, от которого зависела моя жизнь.
Впереди и по левую руку висела плотная завеса тумана, а тут…
Тропинка была устлана белым песочком, он притягивал взгляд, а вместе с ним и все мое естество. К тому же кеды Аркадия упорно не желали держаться на ногах и слетали при каждой возможности – мой тридцать восьмой размер их категорически не устраивал. Резкий цветочный аромат неожиданно ворвался в легкие, секунда, и я уже зашагала навстречу свету и завораживающему вокалу радующихся жизни пичуг. Постепенно тропинка расширилась, уже дорожка уверенно вела меня в неизвестность. Сил воспротивиться фортуне не было, я обреченно плыла по течению.
Золотое поле встретило меня сладкими запахами, за ним виднелось несколько маленьких белых домиков. Я с надеждой вгляделась в эти домики, а потом опустила глаза. Миллионы одуванчиков, обдуваемых легким зефиром, весело качали желтыми головками.
Словно спринтер, я рванулась к деревеньке, чтобы удостовериться, что она не является миражом. Кеды слетели, но одуванчики не кололись, они ласково касались моих стоп и будто обнимали их. Казалось, я парю в воздухе, но это чувство закончилось возле первой избушки.
Пять подсолнухов затеняли подслеповатое окошко с мутным бычьим пузырем вместо стекла. Дом выглядел бутафорским, и плетень тоже, да и вся обстановка дворика наводила на мысль, что здесь снимают сериал про казаков позапрошлого века.
На некрашеном крылечке сидел мужчина в длинной расшитой орнаментом рубашке, подпоясанной тонким кожаным ремешком. Мужчина был немолод, наверное, лет шестидесяти. Длинные висячие усы делали его худой лик скорбным. Он сосредоточенно глядел в одну точку и чем-то думал.
– Здравствуйте! – набравшись храбрости, подала голос я.
– Будьте здоровы! – повернулся ко мне всем корпусом незнакомец. Мгновение, и широкая улыбка преобразила его лицо.
– Как называется этот хутор? – переминаясь с ноги на ногу, спросила я.
– Корнеевка, – мужчина поднялся и пошел. – А меня Леонтием прозывают, Леонтием Силычем Корнеевым. Наш род здесь спокон веков живет.
– Очень приятно, – попятилась я. – Не могли бы вы помочь мне попасть в Александровск?
– Подсоблю, конечно, – остановился Корнеев. – Не пужайся, я не ем людей.
– Пожалуйста, – не веря в неожиданно привалившее везение, взмолилась я. – Пожалуйста, помогите, меня на кладбище ждет муж, он волнуется, а я тут попала в какой-то странный населенный пункт. Там, представляете, торгуют одуванчиками! И еще там нет детей. Совсем нет! А жители Троицка исчезают в дневное время и появляются в городе только ночами.
– У детей свой город, – равнодушно пожал плечами Силыч, залез в карман рубашки, вынул из кисета табак, не спеша набил им клочок газетной бумаги и поджег самодельную папиросу.
И мне показалось равнодушие мужчины напускным, так как заскорузлые от сельского труда пальцы его с землей под ногтями мелко задрожали.
– У детей свой город? – не поверила я. – А кто за ними ухаживает?
– Предки, – выпустив дым после долгой затяжки, хрипло произнес Корнеев и засуетился. – Чаво мы гутарим во дворе, айда в хату! Значится, ты приспела сюда с кладбища.
– А когда мы туда пойдем? – понизила голос я.
– Вперед чайку попьем, – недобро усмехнулся Леонтий. – Значится, одуванчики в Троицке продают. А почем?
– Не спрашивала, – растерялась я. – У вас их и так много….
– Сичас это называется питомник, – торжественно провозгласил Корнеев. – А исчо мне выдалось взрастить подсолнухи. Вишь там стоят! Братяня ромашку вывел, грядка ромашки у него в палисаде, тятя татарник поднимает, им коз кормит. Только никто этот татарник брать не хотит, ромашку просят, а ее сичас мало. Остается надёжа на одуванчики, скоро семена дадут. Продам их, корову куплю.
– И чем корову кормить будете? – удивилась я.
– Татарником, – встрепенулся Корнеев. – У деда в огороде борщевик есть, но от борщевика козы поносят.
– Борщевик ядовит, – словесная галиматья Силыча начинала утомлять. – Скажите, почему у вас не растут дикоросы? Нефтехимический завод Александровска их уничтожил? А тогда почему погост утопает в сорняках?
– Потому что усопшие никому не надобны, – тяжело вздохнул Корнеев.
– Усопшие? – вздрогнула я, в животе вновь запорхали бабочки. – При чем тут усопшие?
– При том, – отмахнулся Леонтий. – Айда в хату, грю.
Я с неохотой повиновалась.
В сенях, занавешенных тяжелой паутиной, пахнуло прелостью. Вход в жилище Силыча был настолько низким, что пришлось наклониться. Дощатые полати, большая русская печь и черный от времени деревянный стол составляли все ее убранство. За столом, отвернувшись к окну, кто-то сидел, в темноте горницы я смогла разглядеть мужской силуэт.
– Проходь, проходь. – ткнул меня сзади кулаком Корнеев, сердце мое рухнуло в пятки, но я сделала шаг.
Мужчина медленно повернулся на голос.
– Кристина, ты? – хрипло произнес он и стремительно поднялся навстречу.
Я вновь шагнула вперед и остановилась возле незнакомца.
Глава 6
Мир рушился, он складывался карточной колодой и рассыпался в разные стороны, потом снова складывался и снова рассыпался. Где-то завыл гудок паровоза, он выл до тех пор, пока я не поняла, что это сработала сигнализация в моей голове. Надо было срочно спасаться, но спасение не представлялось возможным.
«Спокойно, Кристина, спокойно»! – эти слова всегда поддерживали в трудную минуту, и я их произнесла так громко, как только могла.
– Она падает, – голос издалека заставил очнуться. Синева глаз из-под черных бровей стала еще ярче, губы еще нежнее, молодая кожа обтягивала высокие скулы и спускалась на сильную, мускулистую грудь….
– Дядя Гена, – с трудом выговорила я, – вы же умерли, дядя Гена. Я видела вашу заброшенную могилку.
– Я умер? – брови удивленно поползли вверх. – С какой стати я умер? А могилка занята другим человеком, да… Дело в том….
Ширяев, видимо, подбирал слова. Он нервничал.
– Делов-то, – встрял сзади стоящий Силыч. – Ну, занял и занял, пущай поживет. А чё, ты супротив нашенских порядков?
В его голосе послышались угрожающие нотки.
– Она не против, – заступился за меня дядя Гена. – Правда, девочка?
«Девочке» было пятьдесят, но я не обратила внимания на подвох и даже не подумала, что неразделенная любовь моего детства сейчас годится мне чуть ли не в сыновья. Зато безумно захотелось верить помолодевшему другу папы.
– Я бы мог назваться другим именем и заявить, что там лежит мой брат близнец, о котором никто понятия не имел, и я в том числе, так обычно поступают многие в нашем мире, – усаживая меня на полати, ласково проговорил дядя Гена. – Но ты бы все равно меня раскусила. Так ведь, Кристина?
Я кивнула.
– В таком случае будем откровенны, – осветился своей особенной, фотогеничной, улыбкой фотограф Ширяев. – Мы находимся в….
Сейчас он скажет, сейчас я узнаю, сейчас….
– Погодь, – неожиданно закричал Силыч. – Погодь, Геннадий. Наворкуетесь исчо ночью.
– Как… ночью? – похолодела я. – Вы же только что обещали проводить меня до Александровска!
– Проводю, – успокаиваясь, неопределенно хмыкнул Корнеев, – но завтра. Хотишь чаю?
Сдерживая слёзы, я замотала головой, чаю не хотелось. Зато на ум пришла замечательная идея.
Всегда считала ложь позорной, но выбирать не приходилось.
– Леонтий Силыч, – льстиво прошептала я и заговорчески ему подмигнула. – Леонтий Силыч, а хотите, я буду вашим дилером?