Демон государственности. Роман

По смерти отца на престол вступил Александр I. Он уважал свою любвеобильную венценосную бабушку и заново восстановил Таврический дворец как резиденцию. Впоследствии там жили члены императорской фамилии, именитые гости, устраивались торжества, балы и выставки. Когда в Таврическом жил писатель и историк Карамзин, работал над окончанием «Истории государства Российского», домовой Филипп в полночной тиши почерпнул немало учености из его рукописей и книг. Там же историк почил вечным сном, простудившись на Сенатской площади во время восстания декабристов. Именно в ту пору Филя погрузился в хитросплетения дворцовых интриг, политики, человеческих амбиций и государственных интересов. И хотя дворцовый дух привык вращаться в высшем свете и дипломатических кругах, он ничуть не заносился перед своими сородичами.

Однако блестящей светской жизни Филиппа пришёл конец после высочайшего манифеста о свободах. Николай II в октябре 1905 года подписал указ, которым возложил на правительство обязанность «даровать населению незыблемые основы гражданской свободы» – неприкосновенность личности, свободу совести, слова, собраний, союзов; привлечь к выборам в Государственную думу все классы; признать Думу законодательным органом, без одобрения которого ни один закон не мог вступить в силу. В декабре царь подписал закон о выборах. Таврический начали ремонтировать и готовить под заседания вновь учреждённого парламента.

Дворцовому духу надо бы радоваться, а он скорбел в собрании домовых рождественской порой:

– А ведь цесаревич у смертного ложа отца дал слово хранить самодержавие от либеральных начинаний вроде парламента. Александр III говорил, дескать, не хватало, чтобы безответственные демагоги и радикалы указывали ему, как править государством. У народа не хватает культуры, империя слишком разнородная по характеру наций, земель и по хозяйственному развитию; самодержавие только и служит скрепляющим началом. Мол, представительное правление вредно для российского народа и вообще губительно для империи. Демократия не всякому народу к лицу. Сначала нужно образование и подготовка общества, потом реформы – иначе, при отсутствии парламентской традиции, начнётся либеральный хаос, и государственность рухнет прежде, чем завершатся перемены. По завету отца Николай II по вступлении на престол объявил перед публикой, что ради блага вверенного ему народа намерен неуклонно охранять начала самодержавия, и до недавнего твердил: «Я никогда, ни в каком случае не соглашусь…». Да вдруг взял и согласился, изменил слову, что дал умирающему. Сам накликал революцию, а потом растерялся да бросил либералам, как кость, манифест о свободах – мол, всё ради прекращения смуты и умиротворения общественной жизни. Ох, не ко времени этот манифест! Народ даже не понял, к чему оно, какую такую Думу понадобилось выбирать, и власти на местах не могут в толк взять, что за оказия такая, да как себя вести. Не к добру это. Несчастливый он, наш молодой государь; ох, беда будет с этой Думой!

– Да уж, сколько у него было недобрых предзнаменований! – хором соглашались домовые старожилы, прокручивая события, как кадры хроники.

– Ещё при покойном государе, когда цесаревич с морским вояжем путешествовал по восточным странам, его торжественно встречали в Японии, а из толпы на него тогда бросился безумный самурай с мечом и успел ударить два раза по голове, пока изувера не схватили. Раны, к счастью, оказались неглубокие, но с тех пор Николай жалуется на головную боль. Он тогда раньше времени прервал визит. Должно быть, оттого сильно невзлюбил японцев и вовсе считал за обезьян. А всё же не внял предостережению, получил от японцев позор на свою голову.

– Перед вступлением на престол требовалось спешно венчаться – не прошло и недели после похорон отца. Говорили ведь люди, плохая примета – немецкая принцесса пришла за царственным гробом. Медовый месяц молодожёнов пришёлся на время траура с панихидами, словно их заранее отпевали.

– Следом случилось великое несчастье, когда решили обставить торжество в историческом стиле и праздновали коронацию в Москве, в напоминание о временах воцарения династии Романовых. Народ с вечера съехался на Ходынское поле на гулянья; и как с раннего утра огромные толпы по ямам и оврагам ринулись к обещанной раздаче царских подарков, сотни человек передавили насмерть и изувечили. Романовы продолжили торжества, как наметили; место катастрофы к приезду Николая II расчистили, трупы свалили в телеги, прикрыли рогожей и свезли на Ваганьковское кладбище. Поле прибрали, играл оркестр. Вечером император с супругой присутствовали на балу у французского посла, хотя без настроения; им показалось затруднительно отменить бал после многих приготовлений. Несколько дней длились банкеты, балы и концерты, а народ скорбел и недоумевал…

– Долгожданный наследник, цесаревич Алексей, родился с неизлечимой болезнью, а до того всё дочери рождались…

– А в прошлом году на Крещеньеiii? Царю как будто тогда повезло. Только надо же случиться такому совпадению, что картечью единственно смертельно ранило полицейского по фамилии Романов, словно в предупреждение царствующему дому. После выстрела на третий день – Кровавое воскресенье и смута во всём государстве, – напомнил в свой черёд Кеша.

Он слышал о происшествии во всех подробностях от своих домашних. Анастасия Андреевна по первому году жизни в столице праздничным утром пожелала сходить на водосвятный молебен «на Иордани». На льду Невы перед Зимним дворцом поставили временный царский павильон; выстроились военные со знамёнами, в парадных мундирах, множество духовенства с хоругвями, всё было очень торжественно, сверкало золотом сквозь тусклый январский день и пар от дыхания толпы. Едва начали петь тропарь праздника, прогремел выстрел. Во время погружения креста в прорубь дают салют из Петропавловки, а этот выстрел раздался со стрелки Васильевского острова. В лёд ударила картечь, перебила древко знамени морского корпуса, сколола щепки с царского помоста, звякнула несколькими разбитыми стёклами на фасаде Зимнего дворца. Царь остался стоять на месте. В свите – замешательство, пока не выяснилось, что пострадал один человек. Молебен продолжили, и, как водится, участники испили святой воды из проруби. Венценосное семейство к вечеру благополучно отбыло в Царское село. Анастасия Андреевна вернулась домой бледная и страшно взволнованная. Власти не стали производить следствие по делу; списали происшествие на заряд, по недосмотру оставленный в пушке от учений, что прошли два дня назад. А муж усомнился, что на учениях используют боевую картечь, заявил, это было покушение на государя, и велел не выходить без крайней надобности из дому – рабочие бастуют, вроде, замышляют идти к Зимнему дворцу, если их не отговорят. Город стоит, повсюду разъезжают казаки, на пути к центру выставлены воинские кордоны. Полиция не получила приказа чинить препятствия движению народа, но предупредила дворников об осторожности. Говорил, всё общество неспокойно из-за неудач в войне с Японией. Все винили чиновников-казнокрадов, бездарных генералов и правительство, что сдали японцам Порт-Артур, что тысячи русских воинов попали в плен после тяжёлой осады, что погибла Тихоокеанская флотилия…

На третий день после крещенского инцидента, в воскресенье 9 января 1905 года, рабочие с мирным шествием вознамерились обратиться к царю с петицией о своих нуждах, просить у него заступничества и, с подачи социал-демократов, политических свобод. Хотели, чтобы царь-батюшка вышел к народу. Правительство на предварительном совещании решило не допускать стихийного скопления толп в центре города, при необходимости задержать шествие силой. Николай II ознакомился с петицией рабочих и счёл её недопустимо дерзкой по тону. Ему доложили о принятых мерах, он согласился и, во избежание провокаций, остался в Царском селе.

Накануне ночью из-за всеобщей забастовки город погрузился в промозглую ледяную тьму, озаряемую солдатскими кострами и огромной кроваво-красной луной над горизонтом. А с утра принаряженные рабочие с семьями двинулись от окраин к центру столицы. Над колоннами вздымались хоругви и царские портреты. О стрельбе речи не было, но коль скоро в верноподданную толпу затесались боевики с оружием, а на пути толпы стояли армейские части, то не предвидеть трагических последствий было непростительной оплошностью. Предупредительные ружейные залпы в воздух задели мальчишек, влезших на деревья. В разных местах на подходе к Зимнему дворцу войска стреляли в растерянную толпу с иконами и портретами. Конные казаки разгоняли группы побежавших людей. Погибли несколько сотен рабочих и зевак, более тысячи ранены. В небе над столицей до полудня светило солнце, а потом наблюдалось редкое явление, словно апокалипсическое – мутно-красное солнце давало в тумане два отражения около себя, и казалось, на небе три солнца; затем вдруг засветилась необычная яркая радуга, а когда она потускнела и скрылась, разыгралась метель. Буря раскачала самодержавный трон, прогремела по империи беспорядками и погромами, разнесла плевелы революции по всем слоям общества от крупных городов до национальных окраин, взметнула красные флаги на баррикадах.

За тревожной зимой пришёл май. Япония разгромила русский флот в морском сражении при Цусиме, война закончилась. Георгий, он же Гоша, домовой из нового здания Николаевской академии Генштаба, вращался в армейской среде и был сведущ в военных делах даже больше Филиппа; он в те дни сокрушался по поводу военных поражений:

– По вступлении на престол молодой государь говорил о «большой азиатской программе» как главной задаче своего царствования, намеревался усилить влияние России в Корее и Манчжурии в пику Японии. Непонятно, на что рассчитывал, при такой удалённости от центра и слабом развитии края. Думал, японцы никогда не решатся напасть первыми, а нападут, так только мокрое место от них останется. У Китая в аренду Россия взяла Ляодунский полуостров и начала было строить Порт-Артурiv как военно-морскую базу и крепость на Дальнем востоке в незамерзающем порту. Японцам это, понятно, не понравилось. Разведка назвала даже примерное время их нападения – никто на нашей стороне толком не подготовился. В итоге с треском проиграли войну по всем статьям – уступили Южный Сахалин, права на Ляодунский полуостров с городами Порт-Артур и Дальний, признали Корею сферой влияния Японии. Потери возмутили общество, подстегнули смуту в народе. Уж когда дело дошло до крупных беспорядков, даже поезда перестали ходить, государь решился подписать манифест о свободах, да опять некстати. Свобода во время смуты – это как попадание снаряда в артиллерийский склад, всё кругом разнесёт!

Тем временем в эмиграции в Брюсселе и Лондоне русские социалисты обсуждали схемы радикального переустройства общества и подгонки сознания пролетарских масс под новомодные социальные теории, яростно спорили и грызлись между собой. По Европе стлался гуманистический туман, в котором бродил призрак коммунизма. Запах крови подавленных народных волнений в начале века привлёк внимание безродного призрака к России.

А последователи графа-литератора Льва Толстого в мечтах о совершенном мироустройстве в коммунах единомышленников пытались воплотить идею о надгосударственном ненасильственном обществе, приобщиться радостей простого труда на земле, следовать великой заповеди «не убий» – хотя бы в вегетарианском исполнении, и вселенской любви. В очередной раз подтвердилось, что, несмотря ни на какие нравственные убеждения, человек отличается сугубой избирательностью и непостоянством по части любви к ближнему. Пока адепты учения занимались обустройством быта, дело с переменным успехом продвигалось, но как доходило до общности имущества и складчины, проявлялись разногласия и склоки. Идеал совершенной жизни по заповеди разбивался о несовершенство человеческой природы, и коммуны рушились, как замки на песке.

Из-за вынужденного сожительства с Думой дворцовый хранитель Филипп стал до того желчным и несдержанным, что его можно было принять за порождение мрака, не будь он по большей части прав. Он постоянно ворчал и ругался по поводу Думы, и с его подачи домовые словно сами присутствовали на заседаниях. Они, конечно, едва понимали, что там творилось, но с великим беспокойством относились к развитию отечественного парламентаризма.

Депутаты никак не приживались в Таврическом надолго, и Филя, словно оправдываясь перед сородичами, доказывал свою непричастность к провалу демократических начинаний:

– Нет, увольте, господа почтенные, – не моими стараниями их разогнали всего через семьдесят два дня после открытия. На первом же заседании они впали в ребяческий радикализм и противостояние правительству. Они приняли обращение к трону, потребовали отобрать землю у помещиков и поделить между крестьянами, освободить всех политических заключённых, отправить в отставку поголовно всех министров, назначить на их место новое правительство, ответственное перед Думой. У депутатов разыгрались страсти и несусветные фантазии по устройству государства – что у деревенских недоучек, собравшихся похлопотать насчёт землицы, что у образованных либералов, которые вознамерились показать царю, как следует управлять империей. Перед ними трижды очень дельно выступал министр внутренних дел Столыпинv, да они слушать ничего не хотели, устраивали крик, гвалт, орали с мест «Долой!» и просто бесчинствовали. Так и не приняли ни единого закона и не смогли ни о чём договориться. Шайку избранцев пришлось разогнать по неготовности к работе и свободе. Депутаты однажды пришли на заседание – а двери заперты и рядом на столбе царский манифест о роспускеvi. Заодно царь отправил в отставку прежнее правительство, а Столыпина в дополнение к прежней должности назначил премьер-министром и поручил сформировать новый кабинет. Пётр Аркадьевич – бесстрашный человек. Двоих его предшественников на посту министра внутренних дел убили террористы. Он понимает, что его, скорее всего, тоже убьют – уж несколько раз покушались, – только он от служения отечеству не отступится, даже если его решимость вменят ему же в вину. Он и в завещании в первых строках наказал: «Я хочу быть погребенным там, где меня убьют».

Опасения Филиппа, к несчастью, скоро оправдались. В следующем после разгона Думы месяце, в августе, столицу потрясло кровавое злодеяние. На казённую дачу Столыпина на Аптекарском острове, где он жил с семьёй, явились во время приёма посетителей два террориста-смертника, переодетые жандармскими офицерами, с тяжёлыми портфелями в руках. Что-то в мундирах выглядело не так, и генерал охраны метнулся к ним в приёмной, но не успел предупредить подрыв бомб в портфелях. Мощным взрывом убило и ранило несколько десятков ни в чем неповинных просителей, обрушило стену с балконом. При этом четырнадцатилетняя дочь и трехлетний сын Петра Аркадьевича получили серьезные ранения, погибла няня детей. А его только обрызгало чернилами.

Столыпин, будучи одновременно министром внутренних дел и председателем Совета министров, инициировал создание военно-полевых судов как временную чрезвычайную меру для борьбы с терроризмом. Обычные суды тянулись долго, и приговоры бывали по-отечески мягкими. А в военно-полевых судах рассмотрение дела длилось не более двух суток, приговор приводился в исполнение в течение суток. Закон о военно-полевых судах применялся к боевикам, схваченным на месте преступления, и распространялся на политические убийства, а также на вооруженные «экспроприации» ценностей «на нужды революции» с человеческими жертвами. Нужды революции, главным образом, заключались в содержании партийной верхушки в эмиграции в Швейцарии и Лондоне, где беглые лидеры, профессиональные революционеры, безопасно вели на досуге мировоззренческие дискуссии и выпускали печатные агитационные издания. Часть средств использовали для финансирования курьеров, которые тайно переправляли подрывную литературу в Россию; часть шла на поддержку забастовочного движения, закупку оружия и подготовку боевиков.

За время действия закона военно-полевые суды вынесли несколько тысяч приговоров, из них порядка тысячи смертных, через повешение; от рук же террористов погибло в несколько раз больше людей, среди них, помимо полицейских и наиболее деятельных представителей власти, множество случайных жертв. И хотя в силу давней дружбы проповедник непротивления злу насилием Лев Толстой писал Столыпину, что грешно, ошибочно насилием бороться с насилием, однако волна терроризма, захлестнувшего было страну, в короткое время улеглась, произошло успокоение. А действие закона о военно-полевых судах прекратилось само собой, по истечении срока.

Вторая Дума тоже не прижилась в Таврическом надолго. Она оказалась ещё более радикальной и проработала немногим дольше – всего сто два дня. Филя снова чувствовал себя неловко:

– Это вовсе не моя оплошность, что в Екатерининском зале после третьего заседания обрушился потолок с лепниной в места для депутатов и в ложи для публики. Я, наоборот, постарался удержать обвал до пяти утра, чтобы в зале никого уже не оставалось. Никто, заметьте, не пострадал. А случись оно несколькими часами раньше, сотни три человек подверглись бы смертельному риску при обрушении. Сторожа сначала подумали, что был взрыв. Опять нехорошее предзнаменование, жди потрясений! Многие депутаты как всё равно обрадовались, нашли повод возмутиться работой правительства и обличить негодных министров. Другие, правда, организовали благодарственный молебен, что не случилось жертв.

Маленький дворцовый дух проникся горячим сочувствием к деятельности премьер-министра Столыпина:

– А я ведь незадолго до разгона второй Думы слушал заседание, где премьер выступил со знаменитой речью «Дайте России покой!» Он начал с того, что по деревням прокатился голод и волна погромов помещичьих усадеб, что село оскудело, настали смутные времена, и что, действительно, нерешенный земельный вопрос питает смуту. Кое-где сами крестьянские общины мешают развитию земледелия, потому что применяют один для всех способ ведения хозяйства, круговую поруку и постоянный передел полос. И решение давно известно – нужно дать крестьянам землю в частное пользование. Левые радикалы для этого требуют национализации всей земли, перекроя и уравнительного передела – словом, всех и всё уравнять, землю сделать общей. Столыпин считает, что это привело бы к страшным общественным потрясениям. Суть его доводов в том, что стимул к труду, пружина, которая заставляет людей трудиться, будет сломлена. Кто тогда станет улучшать землю, прилагать к ней свой труд, если результаты этого труда достанутся неизвестно кому? Каждый гражданин – а между ними всегда были и будут тунеядцы – будет знать, что он имеет право заявить о желании получить землю, а если занятие это ему надоест, бросить все и пойти бродить по белу свету. Нельзя приравнять ленивого и трудолюбивого, тупоумного и трудоспособного. Перекроенная и уравненная страна не станет более могущественной и богатой. Культурные хозяйства будут уничтожены, и культурный уровень страны понизится. Добрый хозяин, хозяин изобретательный, самою силой вещей лишится возможности приложить свои знания к земле. Так хозяйство рухнет, придет голод, неслыханное беззаконие и разорение, а потом снова придется восстанавливать запущенные поля. А партия конституционных демократов, то есть, кадеты, вроде и признают за крестьянами право постоянного пользования землей, но толкуют о возможности отчуждения земли за выкуп у кого её много, чтобы продать тем, у кого мало; при этом предлагают, чтобы государство при продаже приняло на себя половину стоимости земли. А кто тогда станет вкладывать средства в землю, если ее могут отчудить? Он не одобряет идею не то полунационализации, не то полуэкспроприации. Суть предложений правительства в том, чтобы создать условия способным, трудолюбивым земледельцам приобрести землю на льготных условиях, установить порядок выхода крестьян из общины – но лишь там и тогда, когда это надо – и обеспечить закрепление наделов в личную собственность. Премьер так им прямо и заявил, что закон не для того, чтобы навязывать крестьянам партийные теории и учить их жить, а чтобы помочь собственнику-хозяину советом и кредитом, при сохранении, где надо, стародавних полезных традиций – в этом смысл государственности и оправдание государства, а иначе оно разрушится. А где у народа достаток – там и просвещение, и настоящая свобода, и все в таком духе. Он объяснил, каким образом правительство может предоставлять крестьянам кредиты под небольшие проценты – словом, заявил на всю страну, что правительство обозначило вехи постепенного и осторожного аграрного проекта. Он просил для проведения реформ лет двадцать покоя. Ведь если реформу доведут до конца, это будет означать новый этапа в жизни государства. Там же премьер изложил правительственную декларацию, которая наметила продвинутое рабочее законодательство, законы о неприкосновенности личности и свободе вероисповедания, выборы мировых судей, расширение земского самоуправления и тому подобную либерализацию.

– Эк ты складно излагаешь, будто участвовал в подготовке речи! Тебе впору самому в парламенте выступать! – восхищался Кеша.

– Я, конечно, рад Столыпину помогать, как могу, но пока только учусь. Я за чернильным прибором прятался и подсматривал в рукопись. Так увлекся, что нечаянно чуть не измарал заключение чернилами, – простодушно сознался Филя. – А ведь как красиво и мощно сказано: «Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения – нам нужна великая Россия!»vii

– А избранцы как на это отвечали?

– Переругались насчет земли и свободы. Один депутат из приличных людей так прямо и сказал, что просто поражен невежественностью, никчёмностью этого собрания. Заседания Думы походили на сборища помешанных. Столыпин с этой публикой не смог провести никаких разумных начинаний, только добавил себе завистников и врагов. Левые, желая опорочить любые шаги правительства, пошли по пути разрушения, дескать, чем хуже, тем лучше, а правые депутаты откровенно манкировали заседаниями «думы народного гнева и невежества». Социал-демократы даже взялись вести агитацию среди солдат, чтобы поднять новое восстание. Полиция выследила и арестовала заговорщиков на тайной сходке, всю партийную фракцию. В итоге и эту Думуviii со скандалом распустили из-за излишка радикализма и недостатка здравого смысла.

– Стало быть, Филя, коль скоро представительному правлению пришёл конец, тебе полегчает, – взялись утешать его сородичи. – Государь откажется от неудачного опыта из-за неготовности публики.

Тот только обреченно отмахнулся:

– Столыпин всё-таки считает, что не следует отменять дарованные царём свободы и думский манифест; придётся работать с теми людьми, какие есть. Других, говорит, у нас нет. Таков народ.

Так в итоге и вышло. Правительство внесло в закон о выборах поправки, которые сделали систему выборов многоступенчатой и позволили существенно увеличить в Думе представительство имущих классов. Царь хоть и назвал новый закон бессовестным, да так только и удалось спасти ситуацию. Дума третьего созыва оказалась достаточно благонамеренной и консервативной, чтобы сотрудничать с правительством и отработать положенные пять летix. Столыпину, однако оставалось жить всего четыре года. В своей деятельности он остался одинок. Старая аристократия из царского окружения недолюбливала премьера из-за его независимой позиции, смелого курса реформ и влияния на Николая II. Царицу тоже раздражало, что венценосный супруг слишком часто оказывался в тени деятельного председателя правительства. Она затаила неудовольствие, когда её духовный наставник Григорий Распутин из-за скандального поведения и конфликта со Столыпиным лишился права въезда в Санкт-Петербург и Москву по распоряжению полиции, и не смел там показываться под страхом уголовного преследования. Левые считали программу реформ Столыпина недостаточно радикальной, а методы борьбы с терроризмом – неслыханно жестокими. Правые, напротив, обвиняли в чрезмерном либерализме. Революционеры боялись и ненавидели его как «самого сильного и энергичного врага революции». Наветы недоброжелателей вызвали охлаждение царя к премьеру, о вопрос о его отставке был почти решённым делом.

В сентябре 1911 года Николай II с семейством и приближёнными отправился в Киев на юбилейные торжества по случаю 50-летия отмены крепостного права и открытия памятника своему деду, царю-освободителю Александру II. В городском оперном театре в антракте торжественного юбилейного спектакля в присутствии государя, при стечении публики, в Столыпина дважды выстрелил сын богатого адвоката Богров, склонный к неврастении, связанный, будто бы, и с революционерами-боевиками, и с охранным отделением, так что, вероятно, сам запутался, чьим агентом был. Столыпин в этот момент стоял у края оркестровой ямы. Одна пуля попала в правую руку, другая, смертельная, в живот. Он обернулся к ложе царя, перекрестил его левой рукой, отчётливо произнёс: «Счастлив умереть за царя!» и тяжело опустился в кресло. По белому жилету расплылось кровавое пятно. Это было одиннадцатое покушение. Он скончался несколькими днями позжеx; «обожаемый монарх» не нашёл возможности присутствовать на похоронах. Убийцу схватили на месте и через несколько дней повесили. Двадцати лет покоя не случилось.