Очень тонкая сталь

© Самаров С., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2017

Пролог

Тренировочные занятия по рукопашному бою были в самом разгаре. Моя задача, которую я сам для себя определил, состояла в том, чтобы дать спарринг-партнеру «вымахаться» в попытке нанести мне удар, и не позволить ему этот удар нанести. Действовал я при этом простыми отбивами, коротко ударяя противника по предплечьям, направляя удары, нацеленные в голову, в пространство рядом с моим корпусом или головой. У нас в спецназе ГРУ это называется «работать переборами». Мне это труда не составляло, поскольку эти движения были давно и тщательно мной отработаны.

А когда он «вымахается», я начну бить. Но у противника, хотя он умеет все то же, что и я, не останется дыхания и быстроты на такие переборы. И тогда я начну. Буду бить предельно быстро, жестко и точно. Настолько быстро, что не оставлю сопернику времени на раздумья и на возможность выбрать ответный ход.

Мой противник – капитан Виктор Иванович Телегин, командир разведроты, в молодости был перворазрядником по боксу. Я знаю, что он не любит бить боковыми ударами. Его конституция, то есть строение его тела, располагает к нанесению прямых ударов. Телегин высокий и сухощавый, не имеет мощных широчайших мышц спины[1], необходимых для нанесения боковых ударов, хотя у него иногда проявляется короткий и резкий левый боковой, но он всегда следует после старательно тяжелого правого прямого, настолько заметно тяжелого, что я сразу понимаю, что за этим ударом должно последовать.

Тяжелый правый прямой Телегин намеренно бьет так, чтобы я без труда отбил его. При этом руки мои должны уходить вперед, открывая голову. Все-таки тяжелый удар одной рукой отбить сложно, приходится действовать двумя руками. А Телегина его правый прямой разворачивает для нанесения жесткого и резкого левого бокового удара. Я эту хитрость прочитал сразу, этого удара жду и легко ныряю под него. Будь этот удар помощнее, вложи в него Телегин вес тела, он просто «провалился» бы после него, и я едва бы удержался от собственного удара. Но он не «проваливался». Он не мог бить тяжелые боковые удары – сложен был не так, чтобы эти удары обретали необходимую мощь. И потому я пока его не бил.

Занятия по рукопашному бою для офицеров батальона всегда проводились без присутствия посторонних. Под посторонними подразумевались, естественно, солдаты батальона. И не потому, что офицеров обучали по какой-то особой системе, знать которую солдатам не полагалось. Конечно, у нас бывали занятия и такого уровня, но не часто. Вопрос недопуска солдат на офицерские занятия определялся просто. Случалось, что кому-то из офицеров основательно доставалось от условного противника, которым мог оказаться любой офицер батальона. И это могло уронить авторитет офицера среди солдат, которыми он командовал.

Исключение составлял штабной писарь – старший сержант Яшкин, но способствовали этому не его штабная должность и постоянное общение с офицерами штаба, а то, что старший сержант Яшкин был мастером спорта международного класса по армейскому рукопашному бою, и в армию попал, будучи уже профессиональным бойцом смешанных единоборств. То есть он сам мог при необходимости заменить старшего специалиста по специальной профессионально-прикладной подготовке личного состава подразделений специального назначения. Так длинно и мудрено официально называется инструктор по рукопашному бою.

И потому, чтобы не заглянул никто лишний, спортзал во время офицерских занятий обычно закрывается на ключ изнутри. Так было и в этот раз. Дверь была закрыта, ключ находился в кармане дежурного офицера. А дежурным по спортзалу в этот день был как раз капитан Телегин, с которым я работал в паре. Второй ключ находился у дежурного по штабу батальона, и получить в руки его каждый желающий, естественно, не мог.

Я внимательно следил за дыханием капитана Телегина. Виктор Иванович уже начал терять скорость и резкость ударов. Тут я понял, что наступает мое время. Напоследок Телегин попытался пробить ногой хай-кик[2] справа, я легко сделал шаг назад и в сторону, потому что всегда предпочитал при атаке противника, если была необходимость отступить, уходить в сторону, а не прямо назад, где была возможность догнать меня вторым ударом. Но на второй удар у Телегина уже «не хватило пороха». Но сам он после неудачного хай-кика развернулся вокруг своей оси, занял неустойчивое положение, однако смотрел при этом не на меня, а куда-то мне за спину. И из своего неустойчивого положения рявкнул:

– Встать! Смирно!

Но я уже сократил дистанцию и наносил удар… И не сумел его остановить. Удар был выверенным и точным, прямо в подбородок. А когда такой удар наносится рукой в легкой и жесткой перчатке для боевых единоборств, это серьезно. Виктор Иванович, как дежурный, успел дать команду, хотя последние слова команды звучали уже на угасании. Он рухнул на пол по стойке «смирно», которую сам, одновременно с собственной командой, пытался принять, и благополучно закрыл глаза.

Я обернулся. Дверь в спортзал была распахнута, на пороге стоял наш суровый комбат подполковник Рыков и незнакомый генерал в бриджах с ярко-голубыми лампасами и в бушлате без погон. Такие лампасы носили, как я знал, генералы ФСБ.

– Занимаетесь? – спросил комбат. – Ну-ну… А кто у вас дежурный по спортзалу?

Все взгляды устремились на капитана Телегина, который только что открыл глаза, но встать не поторопился, а лежа, снова вытянулся по стойке «смирно» и рявкнул командирским голосом:

– Товарищ генерал, разрешите обратиться к товарищу подполковнику!

Все, как полагалось, по Уставу внутренней службы.

Генерал улыбнулся:

– Обращайся…

– Товарищ подполковник, группа офицерского состава батальона проводит занятия по рукопашному бою…

Положение было комичным, и даже сам суровый подполковник Рыков улыбнулся.

– Вставай, Виктор Иванович. После занятий отдохнешь…

Телегин, видимо, только-только догадался, что он лежит, и резко перевернувшись через голову, одним движением вскочил на ноги и теперь уже в стоячем положении принял стойку «смирно».

– Ладно, продолжайте занятия, – махнул рукой комбат.

– Есть, продолжать занятия. – Телегин повернулся ко мне и принял боксерскую стойку.

– Алексей Афанасьевич, мы к тебе, – кивнул мне подполковник. – Отойдем-ка в сторонку…

Я вынужден был дать капитану возможность перевести дыхание и восстановить в голове ясность мысли после пропущенного удара, то есть вся моя подготовительная работа по утомлению мышц рук и легких Телегина пошла насмарку, и позже, как я понял, придется все начинать заново. А это нелегко. Виктор Иванович хороший боец.

Я кивнул командиру разведроты, останавливая спарринг, и двинулся вслед за подполковником в дальний угол спортзала, где вдоль глухой стены стояли скамейки. Генерал пошел первым, и первым же сел, жестом показал подполковнику на место рядом, но меня сесть не пригласил. Видимо, разницу между комбатом-подполковником и командиром взвода – старлеем генерал понимал прекрасно.

Я замер перед ними. Рыков что-то шепнул генералу на ухо, и тот только после этого представился:

– Меня зовут Сергей Павлович, фамилия моя Кабаков. Я генерал Следственного управления Федеральной Службы Безопасности, головное управление. Как понимаю, я имею дело с чемпионом спецназа по «поножовщине»?

Мне всегда претил этот термин – «поножовщина». Да, я недавно стал чемпионом войск специального назначения по ножевому бою. Но «поножовщина» – это что-то почти уголовное, так мне казалось. По крайней мере, так я понимал в меру своего разумения. И я не постеснялся ответить генералу так, как считал нужным:

– Я не понимаю, товарищ генерал, о чем вы говорите. Я месяц назад стал чемпионом войск специального назначения по ножевому бою. Но ножевой бой – это не «поножовщина», товарищ генерал. Это искусство фехтования на ножах. И в настоящее время, насколько мне известно, готовятся документы в международную федерацию фехтования о признании фехтования на ножах такой же спортивной дисциплиной, как фехтование на шпагах, саблях и рапирах. А там, если первая инстанция будет пройдена успешно, просматривается и включение данного вида в олимпийскую программу. Ведь, если я правильно помню, когда-то на Олимпийских играх разыгрывались медали по фехтованию на штыках. Штыки ушли в прошлое, но ножи в прошлое не ушли, товарищ генерал, и сегодня в мире существует множество различных национальных школ…

Я говорил с легкой обидой и с возбуждением. Я спорил. Я выступал против употребления генералом термина «поножовщина», защищая по мере сил свой вид спорта.

– А старший лейтенант у вас не промах, – генерал посмотрел с усмешкой на подполковника, который привычно хмурился. – Такому, как я понимаю, палец в рот не клади. По локоть руки лишишься. Вот такой как раз нам и нужен…

– Взводу своему он тоже нужен, – поморщившись, ответил Рыков.

– Тем не менее я попросил бы тебя, Григорий Григорьевич, по старой дружбе откомандировать старшего лейтенанта к нам месяца на три.

– Во-первых, следует его самого спросить, во-вторых, как я уже говорил, вопрос необходимо решать через командующего войсками спецназа ГРУ. Я сам не уполномочен распоряжаться жизнью и служебной карьерой офицеров.

– Ну, что, старлей, комбат требует твоего согласия. Не желаешь попробовать себя в роли сыщика? – Генерал посмотрел на меня, и я увидел, что он вовсе не такой добренький и улыбчивый, каким хочет казаться. Взгляд у него необычайно глубокий. Но главное, что я увидел, – суровая жесткость этого цепкого взгляда. Генерал Кабаков хватал глазами, как пальцами, – больно и крепко.

– Все зависит от того, что мне следует делать, – ответил я уклончиво.

При этом на подполковника Рыкова старался не смотреть. Просто догадывался, что комбат сейчас попытается уничтожить меня взглядом. Это он умеет. По меньшей мере, попытается глазами расстрелять. В его понимании я не имею никакого права соглашаться. Это он имел право дипломатично предложить генералу поинтересоваться моим мнением. А мое мнение должно быть – категорично «против». Но я сам еще не знал, что за предложение хочет сделать мне генерал. И, даже если я соглашусь, все будет зависеть от мнения командующего войсками спецназа ГРУ полковника Мочилова. А полковник наверняка в первую очередь поинтересуется мнением командира батальона, то есть все опять замкнется на подполковнике Рыкове.

И теперь все сводилось к тому, стоит мне быть в отношении генерала податливым, и тем самым портить отношения со своим комбатом, или нет. А отношения, в случае моего согласия, обязательно испортятся. Это я по тону подполковника чувствовал.

– Вопрос этот – государственной важности, – сказал генерал. – Это я сразу предупреждаю, чтобы было понятно. Я не уверен, что могу посвящать тебя, старший лейтенант, в тонкости вопроса до того, как ты дашь согласие. Хотя, видимо, это необходимо. Это будет вынужденная мера. Только придется тебе дать подписку «о неразглашении» в случае отказа. Извини, Григорий Григорьевич, – обратился генерал к комбату, – мне необходимо побеседовать со старшим лейтенантом с глазу на глаз.

– Могу предоставить свой кабинет, – недобро предложил подполковник.

– Извини, Григорий Григорьевич, еще раз, я не знаю, какая у тебя там стоит подслушивающая аппаратура и будут ли ее глушить приборы, что находятся в моем портфеле. Потому Алексей Афанасьевич сейчас примет душ, переоденется, и мы с ним вдвоем прогуляемся и поговорим по душам. Я жду тебя на улице, старлей. Бланк стандартной подписки «о неразглашении» у меня есть, я его сам заполню…

Недовольный взгляд комбата я все же поймал, когда меня жестом, как шлагбаумом, остановил капитан Телегин, с которым подполковник как раз и разговаривал:

– Извините, товарищ подполковник. Леха, ты меня нокаутировал, когда я остановил бой и давал общую команду. Это, на мой взгляд, нечестно…

– Извини, Витя, я уже начал наносить удар, когда ты остановился, а сам остановиться просто не успевал. Я не намеренно. Честное слово.

Я говорил предельно искренне.

– Ладно. Бывает… Меня однажды самого в уже полностью выигранном бою на ринге дисквалифицировали за удар после команды «Стоп». – Капитан Телегин был по природе понимающим человеком, и никогда не держал подолгу зла на соперника. – Ты уходишь? Мы не будем продолжать?

– Да, я получил приказ генерала.

– Это не приказ, а просьба, – поправил меня комбат. Именно в этот момент я и поймал его взгляд. Рыков смотрел на меня, как Анна Каренина на паровоз. И я без труда понял, что моя дальнейшая служба в батальоне будет сопряжена с определенными трудностями. Подполковник Рыков сумеет их создать.

Но, когда на меня пытаются давить, я всегда стараюсь сопротивляться. И отвечаю на давление.

– Я, товарищ подполковник, просьбы старших офицеров, даже если они принадлежат к чужому ведомству, всегда воспринимаю как приказ. Тем более просьбу генерала… Извините…

Лицо подполковника от моих слов сморщилось, как только что скрученный пельмень. Это был знаменитый и всем известный признак. И потому капитан Телегин посмотрел на меня с сочувствием. Он сам уже давно должен был бы получить майорские погоны, и получил бы их, если бы не имел некогда неосторожность не угадать настроение комбата. Теперь пришла моя очередь. Я, конечно, всегда помнил старую армейскую истину: «Притворись дураком. Сделай командиру приятное». Но у меня это никогда не получалось. Наверное, актерских способностей не хватало. Не рожден я, чтобы лицедействовать…

Я отправился в раздевалку, быстро помылся в душе, переоделся и вышел на улицу, где уже сгущалась вечерняя темнота. Еще не полная, еще просто похожая на сумрак, но осенью темнота всегда приходит стремительно. Хорошо, что в нашем военном городке дорожки асфальтированные и вдоль них стоят фонари. Заблудиться невозможно. Под фонарями – скамейки.

На одной из них, рядом с входом в здание спортзала, сидел в одиночестве генерал Кабаков. Времени, что я собирался на выход, генералу вполне хватило, чтобы надеть очки и заполнить какой-то бланк, который он мне сразу и протянул.

– Очки не надо, – отказался я, видя, что генерал за свои очки взялся. – У меня зрение стопроцентное.

Но он, как оказалось, просто поправлял их на носу. Генерал не предложил мне присесть рядом с собой, и потому я, приблизившись к фонарю, стоя читал документ, который должен был подписать. Хотя к столбу прислониться постеснялся. Еще примут, чего доброго, за слабосильного.

Документ, по сути своей, был стандартный, я уже несколько раз такие подписывал. Разница была только в нескольких строчках, специально оставленных для ручного дополнения. Если дополнять ничего не требуется, тогда на этих строчках рисуется крупная латинская буква «Z», с черточкой посередине.

Сейчас строчки были заполнены мелким генеральским почерком, который я со значительным усилием, но все же разобрал. Я не нашел, что возразить, вытащил из кармашка на груди свою ручку, чтобы не просить ручку у генерала, и подписал бумагу на своем наколеннике. Округлость пластикового наколенника мне не помешала, главное, что пластик был жестким, и подпись получилась ровная, и даже располагалась в нужном месте. Я не забыл поставить число, а потом, на всякий случай, взглянув на часы, и время. Такие необязательные вещи иногда могут сработать. Особенно после того, как я заметил, что в заглавии документа стоит вчерашнее число. Это могло быть ошибкой, могло быть просто следствием того, что документ вчера распечатывался на принтере, но могло быть и ловушкой, в которую я не попал, благодаря своей профессиональной внимательности.

Последнее было более вероятно, потому что генерал Кабаков, посмотрев на мою подпись, показался мне недовольным. Чем-то его сегодняшняя дата не устраивала. Может быть, генерал должен был поговорить со мной еще вчера и уже доложил своему командованию, что поговорил, а еще, я допускаю, что, может быть, он увлекается числографией по системе Пифагора, и вчерашнее число, предположим, несет ему удачу, а сегодняшнее, наоборот, неудачу. Всякое может быть. Недовольство генерала может быть вызвано мыслями о доме и жене, а вовсе не моей щепетильностью в вопросе подписания. Я всегда стараюсь сначала вникнуть в суть события, а только потом делать конкретные выводы. Так меня учил наш прежний комбат, который получил полковничьи погоны, и сейчас командует бригадой в другом военном округе. Он принимал меня на службу лейтенантом после училища и много раз проводил со мной индивидуальные беседы. Впрочем, такие же беседы он проводил практически со всеми офицерами. Наверное, не зря…

– Ну, давай пройдемся по дорожке и поговорим. Я долго буду говорить. Ты домой не спешишь? Хотя, что я спрашиваю? Служба есть служба… На службе не спрашивают, спешит ли офицер домой…

Глава первая

Генерал вышагивал, как ему и полагается, заложив за спину руки с портфелем, который я не вызвался поднести, чтобы не показаться лакеем. Я не люблю людей, которые «достают» своей услужливостью, и сам стараюсь не быть таким. Кабаков еще не настолько стар, чтобы ему трудно было носить портфель! Пусть носит. Даже за спиной, даже двумя руками. Ручка крепкая, выдержит.

– Сразу попрошу тебя не пугаться того, что я расскажу, – начал генерал с предупреждения. – Ну, да ты, надо полагать, не из пугливых. Так вот, за последние четырнадцать лет в России при невыясненных обстоятельствах погибли более семи десятков крупных ученых и научных работников, плюс к тому погибли несколько ученых, которые в свое время уехали работать за границу, но уже объявили о своем намерении вернуться на Родину. Не допустил кто-то их возвращения. Таким образом, начинает прослеживаться определенная тенденция…

– А что следственные органы? – спросил я, не понимая еще, какое я лично имею ко всему этому отношение. Или ФСБ желает использовать офицера спецназа ГРУ в качестве охранника при ученых? Но это напрасная затея, потому что из разведчика-диверсанта охранник получится только среднего пошиба, поскольку мы представляем противоположный клан. Нас обучают, как обойти охрану. Это тоже, конечно, опыт, применимый в охране, тем не менее, существуют специальные службы, хорошо обученные и отлично экипированные, которые и осуществляют охрану. Раньше это было мощное Девятое Главное управление КГБ СССР, сейчас это отдельная контора, которая называется ФСО[3].

Сравниться с ними в деле охраны военный разведчик не в состоянии просто по роду специфики своей службы. Справиться при определенных обстоятельствах – да, но – не сравниться в деле охраны. Значит, такое предложение в мой адрес отпадает. Что тогда? Задействовать меня в качестве ликвидатора конкурентов? Но и для этого существуют специальные службы, например, «сектор Эль» в том же ГРУ, где служат бывшие офицеры спецназа, так или иначе провинившиеся перед государством и обществом и потому, чтобы не понести наказание, вынужденные стать пресловутыми ликвидаторами. Аналог нашего «сектора Эль» должен существовать и в ФСБ, как раньше он существовал в КГБ.

Тут я вовремя вспомнил, что генерал Кабаков представляет следственное управление ФСБ. Значит, он может привлечь меня только к расследованию. Более того, он даже спрашивал меня, не желаю ли я попробовать себя в качестве сыщика. Я, естественно, понял, что это обтекаемая формулировка, не несущая большой смысловой нагрузки, тем не менее, видимо, в ней была доля истины. Но при этом я прекрасно осознавал, что у меня нет никаких необходимых следственных навыков, поскольку спецназ ГРУ не наделен следственными функциями и мы не изучаем даже методологию следственного дела. Значит, стать сыщиком в данном случае мне не светит. У ФСБ их своих – всю Лубянку засеять можно, и ведь прорастут, в силу особенностей своей профессии, даже через асфальт…

Вспомнилась и фраза генерала про «поножовщину». Она наверняка была тоже не случайной. Вот, возможно, «где собака зарыта. Но как можно использовать мои способности к ножевому бою? А это, мне подумалось, та самая причина, по которой ФСБ и пытается меня привлечь к своей работе. Но какие здесь могут быть варианты?

Подраться на ножах с другим специалистом ножевого боя? Такое предположение маловероятно. Против любого специалиста, умеющего обращаться с ножом, всегда можно выставить несколько человек с пистолетами и даже с автоматами. Спецназовцев и в ФСБ хватает, и даже вооружены они чаще бывают лучше, чем спецназ ГРУ. И нож здесь, в противостоянии с пистолетами и автоматами, будет бесполезен. Что еще может быть?

Единственный вариант, который я сумел просчитать, – войти в доверие к человеку, который сильно увлечен фехтованием на ножах. Причем это должен быть спортсмен высокого уровня, с которым я, скорее всего, лично знаком быть не должен, иначе это может вызвать с его стороны подозрение, а с другой стороны, если я лично с человеком знаком, я могу и отказаться работать против него. Но этот человек обязан интересовать ФСБ. Чем?

Если генерал заговорил об убийстве ученых, то человек, к которому я должен войти в доверие, обязательно должен иметь отношение к ученому миру. Каким образом? Он или сам должен быть из этого мира, то есть работать в этой сфере, или вращаться около него.

Первый вариант с большой долей вероятности отпадает. Насколько я понимаю, ученые люди всегда предельно заняты наукой, как алкоголик бутылкой, и потому с этим алкоголиком сравнимы. А чтобы добиться высоких результатов в искусстве ножевого боя, следует тратить уйму времени на тренировки. Я вот трачу не только служебное время, что соответствует профилю моей работы, но и личное, чем постоянно вызываю недовольство жены, считающей, что я должен все свободное время проводить с ней и с дочерьми, а их у меня две.

Следовательно, этот человек, если он спортсмен-ножевик высокого уровня, не может быть классическим ученым, но может при этом работать в сфере обслуживания научного предприятия. Например, лаборантом или каким-нибудь снабженцем, в конце-то концов. В голове сразу промелькнуло несколько лиц и даже фигур бойцов, которых я в той или иной степени знал. И подсознание дважды показало мне одного и того же человека. Я не был с ним знаком лично, но видел его несколько раз на соревнованиях. Ходил этот человек всегда, сколько я его видел, в черной униформе с надписью «Охрана» на спине. Кто-то, помнится, говорил мне, что Валентин Немчинов работает начальником охраны в каком-то «почтовом ящике», то есть на засекреченном предприятии. Кажется, я тогда переспросил, показав свою малограмотность в этом вопросе:

– Начальник Первого отдела?[4]

Мне ответили:

– Нет. Первый отдел всегда возглавляют выходцы из КГБ или ФСБ. У них бумажная работа – допуски, характеристики и прочее… А Немчинов – начальник физической охраны.

И сразу вспомнился голос, по которому я определил, с кем разговаривал про Немчинова. Тогда я, стоя на крыльце Дворца спорта, увидел, что один из участников соревнований уезжает на «Бентли». Сколько стоит такая машина, я мог только представить. А все, что мог себе реально позволить я – это низкоскоростной внедорожник «Шевроле Нива». И там же, на том же крыльце, мне рассказывал про Немчинова главный тренер сборной войск специального назначения Василий Юрьевич Масляков, который тогда случайно оказался рядом со мной.

– Наверное, не ножом на «Бентли» заработал…

– В некоторой степени и ножом…

Оказывается, когда-то Немчинов начинал тренироваться у Василия Юрьевича, стал тогда даже чемпионом России, потом уехал к родственникам в США, тренировался там, приобрел несколько странную, на взгляд тренера, технику боя, которая называлась «техникой ножевого боя тюрьмы Фолсом»[5]. А когда вернулся, получив в США наследство, открыл свой собственный спортивный клуб. Там тренировал, и там же сам готовился к соревнованиям, приглашая по своему усмотрению на спарринги других спортсменов-ножевиков. Раз в три месяца выезжал в США, где проводил очень дорогие семинары по ножевому бою. Там представлялся как «лучший ножевой боец России», хотя в последние годы на родине лавров, как боец, никаких не снискал.

– Я сам афишу его семинара видел. У него в клубе висит, в «тренерской». Так он там и называется «Лучший ножевой боец России», – сообщил мне Василий Юрьевич. – А стоимость недельного семинара по нашим деньгам запредельная. Сейчас уже не помню сколько, но у нас таких цен не бывает. Сам он говорит, что спортзал, где он семинар проводит, всех желающих вместить не может. Однажды даже пришлось снимать маленький тренировочный стадион с полем для бейсбола. Клиентура на семинарах – в основном американские уголовники. Хорошо, что он до наших не добрался. Понимает, что наши его за такие цены мигом обчистят, и нож не поможет. Но насчет того, что он лучший, сам разберешься. Тебе с ним скоро на схватку выходить.