Петля

Я хотел бы объяснения, что это за прихоть такая, отобрать у меня маму. Я хочу свернуться комком, сжаться, обхватив себя руками, и броситься в самое жерло Вселенной. Либо я сломаю весь механизм, либо меня порубит.

Её пальцы нырнули в шерстяной карман и достали свёрток бумаги. Она посмотрела на меня, перед тем как его раскрыть

– Я грустная, потому что я ем тушенку.

– Чего?

Я не смог не улыбнуться.

– На внутреннее покрытие консервных банок наносят вещество Бисфенол-А. Его связывают с депрессиями у молодых девушек.

– Стефа, ты как всегда? – я рассмеялся.

– Винил, из которого состоят чудесные пластинки, содержит в себе фталаты. Они приводят к гормональным расстройствам.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Мы слушаем сказки на пластинках каждую вторую и четвертую среду.

Я ходил к Стефании каждый день. Вставал с мыслью, что судьба дарит немного льда на ушиб. Мне нравилось с ней общаться, потому что в этом я находил покой. Я отвлекался. Мы могли сидеть на скамейке часами, но это было высшим развлечением для меня. Не мороженое меня лечило, а то, как я давал второй стаканчик ей и, счастье разливалось на её лице. Она была как из хрусталя. Вся сияла на солнце, а внутри был закристаллизованы причудливые пузырьки, которые фантастически мерцали. Все минуты, что мы делил на двоих, были именно на грани «почти реально». Её голос был словно звон ключей от тайн. Она рассказывала мне много не просто интересного, о чем я даже никогда не задумывался. Это была совершенная иная призма для взгляда на жизнь. Я чувствовал, как все осколки мира мы сбросили в наш с ней общий калейдоскоп и мы можем разом охватить все на свете, заглянув в его трубу. В ней я больше видел, чем через окно или даже если бы я стоял посреди центральной улицы города и крутился вокруг своей оси.

Я бы не сказал, что она получает хорошее образование или у неё была волшебным образом хорошая компания в детском доме. Нет. Наверно дело в том, что она как раз и не состояла ни в какой компании. Из этого она выудила вовсе не одиночество, а свободу. Ловила больше шансов от уединения, чтобы совершенствоваться. Из-за того, что она маленькая и её пепельные волосы и так, как посидевшие она, может, выгладила жалко для одногруппников. Это была её маскировочная накидка. При мне же они сверкали, как серебро. Она часто приносила мне что-то посмотреть. При детдоме была библиотека и она говорила, что это «исключительно благоприятное обстоятельство». Для неё такие слова звучали слишком сложно и забавно. Она постоянно читала то, что нужно и то, что совершенно рано для неё. Я рассказал ей, что книги могут затмить нечто намного более важное. Но она нашла слова, которые как всегда ловко обошли меня и я потерялся и может даже немного испугался, но принял.

Когда я провожал её, я знал, что папа за мной заедет. Как-то раз я попросил её меня не ждать, потому что это грустно.

– Как же ты еще не понял, я так долго никого не ждала. Это гораздо грустнее.

– Герман, не хочешь завтра посидеть со мной на работе после школы. Я закажу что-нибудь нам поесть.

– Нет, пап, мне нужно к Стефе. Отличная погода.

– Боюсь… – он поджал губы, обходя мои глаза стороной.

Он стал бояться говорить прямо еще больше, чем я боялся говорить так раньше

– Тебе стоит сделать перерыв в общении с ней. Это не дело, сынок. Вы слишком разные и я не хотел бы, чтобы ты общался с детьми, у которого нет должного воспитания.

– Она воспитала себя сама и получше, чем любая моя одноклассница.

– Тебе кажется, Гер. Тебе сейчас трудно. Возможно, тебе кажется, что ты упал, но не нужно искать опору в непонятно ком.

– Пап, я пойду к Стефании.

– Нет.

– Папа!

– Разговор окончен. Ты перестал меня слушать. Я хотел быть сейчас помягче с тобой, но как вижу, все зря.

Он просто вышел из моей комнаты. Взрослым удобно: нет хорошо аргумента, зато есть громко хлопающая дверь. Сабли слов на побоище будней. На кухне опять забренчали стопки и бутылки. Меня пугает эта вечерняя традиция, заменившая ему, верно, объятия с мамой.

Следующий день перед школой стояла его машина. Мое сердце так сжалось, от мысли, что я сейчас возьму и пройду мимо! Сбегу от него и меня примут в приют. Но я не смог. Я сел в машину, молча, пристегнулся и сглатывал комок, мечтал о прощении Стефы. Только бы она не решила, что я просто взял и исчезнул из её жизни. Нет. Ни за что. Всего один день. Прости меня.

Белое здание. Коридоры, лестницы, ступеньки, схемы запасных выходов, окна. Острия света разрезали через жалюзи людей, столы, цветы, стены и нас. Мы заходим. Я ищу глазами Агату, надеясь, что в этот раз, она не на грани слез.

– Где Агата?

– Замолкни.

Вжал губы, что было сил друг в друга.

Я обошел её рабочее место, ведь я никогда прежде не видел его с другого стороны. Запоминал каждую мелочь, чтобы рассказать об этом Стефе. Папа уже зашел к себе, и я видел его через стеклянные прорези в двери. Я услышал шорох около входной двери и оглянулся.

– Агата?

– Тише, милый, подойди ко мне.

– Ты теперь здесь не работаешь? Почему? Может, я поговорю с папой и, ты вернешься.

– Пожалуйста, Гера, подойди ко мне, солнышко.

Она была похожая на одурманенную или погруженную в транс. Я не видела, чтобы она хотя бы раз моргнула. Руки тянулись ко мне. Она медленно подходила, словно я бабочка, а в руках её невидимый сачок.

– Агата?

– Послушай! – она в секунду приблизилась ко мне, обнимая своими ладонями мои, – пошли со мной. Хочешь к маме? Ты, я и мама? Хочешь?

– Чего?

– Герман, сосредоточься. Ты должен сделать выбор. Быть с нами или с ним. Пожалуйста. Я очень хочу, чтобы ты решил.

– Чего?

И тут все небо раскололась на до и до. На момент до того, что я увидел сейчас и на момент, того, что был до развода.

Я увидел маму в дверном проеме. Ее вечный ясный взор с высоты спускался на меня водопадом. Она обрезала свои густые черничные волосы. На лице была улыбка, и щеки были все в яблочном румянце и слезах. Она сжимала пальцами подол своего ярко-оранжевого платья. Я видел, как она губами зовет меня.

– Мама!

Я почувствовал, как мощные крылья за моей спиной оттолкнулись и понесли меня к ней. Вместо папиных рук-сетей, к моему рту прижалась ладонь Агаты, чуть не царапая лицо ногтями.

– Сумасшедший мальчишка! Не кричи!

Папа в кабинете услышал и тут же выбежал, с такой скоростью, что его галстук подлетел и лег на плечо. Он увидел маму в дверях. Агату, стоявшую на коленях и прижавшую ладонь к моему рту. И да, конечно же меня, с глазами, как два глобуса.

– Убирайтесь обе! Пошли вон! Не трогайте моего сына! – он подхватил под руку Агату и рывком поднял, буквально швыряя к двери, в которой мама скорее схватила её за руку и прижала к себе. Из её глаз лились ручьи. Агата тянула ко мне руку всеми силами. Она тихо, но среди всего этого кавардака невообразимо спокойно повторяла моя имя без устали. Агата обладала чудотворной эмпатией и маятник времени притормаживал.

– Герман, уходим.

Я хотел просто смотреть на маму.

– Герман.

И я смотрел.

– Умоляю тебя. Идем.

Мама немного отступила назад. Она поедала меня своими большими светлыми глазами, обрамленными рощей ресниц. Она шептала, и я читал по губам: «Ялюблютебяялюблютебя». Папа дергал меня за руку, ноги путались, и я не могу, не рухнув, дойти до двери. Он был в ярости.

– Ты убила нашу семью! Ты сдохнешь от голода, я обеспечу, чтобы ты не нашла не единую работу в городе! Я буду мстить тебе. Увижу еще раз вблизи парня, то убегай и молись, – он угрожал Агате, не маме. Это ставило меня в тупик. Она все еще тянула ко мне руку, а я все смотрел на маму. Я провалился и оказался где-то под водой в этот момент. Я думал, что не смогу уместить это все в словах для Стефы. Дрожащие губы мамы, что-то сказали Агате. Они развернулись и ушли, крепко держась за руки. Я смотрел им вслед. Папа бросил на меня грубый взгляд. Я видел его боковым зрением, но решил не отвечать, ибо не думал, что во мне сейчас хватит твердости это сделать.

Мама и Агата?

Я сейчас решил опустить в себе этот момент.

Вполне достаточно чего-то крайне неясного и кроме этого безумства.

Каждую секунду я что-то упускаю. Я надеюсь, что смогу к этому вернуться. Как-то запечатлеть и уловить всю суть. Но все так и уходит с летним ветром.

Деревья и облака скрывают свое безразличие и отворачиваются. Мрачные желания. Я сижу и беспечно с виду болтаю ногами, хотя и вытягиваю из себя на это последние силы. Я словно махаю мечом, пока не рухну замертво. Пытаюсь быть обычным и радужным, болтающим ногами. У Стефы такие синие вены, будто по сетке сосудов текут синие чернила. Моторчик в груди барахлит, и если бы я мог остановить момент, то это был бы он. Познаю ли я большей пустоты и обреченности.

– Я хожу в церковь каждое воскресенье. Плачу за прощение свечками. Бог есть. Он беспощаден. Он изучает меня как глупое насекомое. Я тихо сижу в своей коробке, пока кого-то душат в подворотне.

Пауза до моего ответа была дольше чем обычно, но я хотел излагать мысли короче и яснее.

– Я не на стороне ни Добра, ни Зла. Весь страх и ужас заложен глубже во Вселенной, нежели иллюзорные друзья. Церковь и Бог, только оправдания и некоторые грани. Нам ведь нужны грани.

– Зачем?

– Может за тем, чтобы, когда другие люди совершают вещи, для нас неприемлемые, мы могли сказать «Так нельзя!». Нам ведь хочется.

Стефа пожала плечами. По её взгляду было ясно, что она скептично отнеслась к моему ответу и что у неё найдется еще десять убедительнее.

– Иногда мне стыдно, что я имела наглость быть зачатой. С таким бескультурным прошлым я не смогу даже достойно выполнять базовые функции.

– Меня достала это тема. Правда перебор. Не стоит об этом думать. Не только у тебя прошлое подкачало. Еще много впереди времени.

– Всегда меньше, чем ты думаешь.

– Чего?

– Времени.

– Верю, что небо не обрушится на меня завтра, да и на дороге я осмотрителен. А ты? Ты ведь не будешь дурить?

– Убивать себя?

– Ну… – не только это входило в мою фразу, но проще было кивнуть ей, – поэтому мы будем еще жить и жить долго. Если будешь так угнетенно все воспринимать.

– Это не так! У меня прозрачный взгляд!

– Хорошо, тогда все мысли с осадком.

– Осадком? Они такую фильтрацию проходят, что это раствор со слабой концентрацией моих истинных мыслей.

– Чего?

– Я не договариваю еще много.

Я всплеснул руками, хмурясь.

– Но выдаешь ты вечно одну грусть!

– Обстоятельства, – она пожала своими маленькими плечами.

– Говори больше. Начни прямо сейчас. А то твой мозг будет раздутый и воспаленный.

– Каждый из нас имеет в себе как минимум три человека.

Я скручиваю в руках зеленый листок в трубочку и с хрустом сжимаю в пальцах. В нем пустая раковинка улитки.

– Разве?

– Продавец телефонов, поэт, сатанист.

– Что угодно сделаю, кем угодно буду, но не закончу существование продавцом телефонов – я тускло рассмеялся. – Продолжай.

– На планете беспрерывная война. И дело тут не о военных действиях в странах или между странами. Существование человека и есть борьба насмерть. И поле схватки никак не небо и не земля, а ты.

– Не умещай вечные вопросы с три предложения. Это жестоко.

Она проигнорировала мою просьбу и завершающе выдохнула.

– Путь весь состоит из сочетание выбора и времени. Наша свобода в первом, наши кандалы во втором. Я могла бы хотя бы попробовать избежать тех концовок. Жизни спутываются, завязываются узлами между собой и самое ужасное и прекрасное, что окончимся мы поодиночке.

– Опять Бог?

– Может быть и судьба.

– Я верю в себя, ты в кого хочешь верь.

– Я тоже в тебя верю.

Стефа слабо улыбнулась, скребя пальцами по скамейке.

– Ты явно не читала те книжки, которые я принес. Ты бы лучше понимала меня. Особенно после некоторых авторов.

– В нашей комнате оставили только сказки и фантастку. Все остальное отнесли в сектор для старших. Я не успела запомнить и пары названий, чтобы найти в библиотеке.

– Ничего. Там кажется, что мир жив и ему не все равно на тебя.

– Мы вообще будем когда-нибудь счастливы или только боль, агрессия и отчаяние по твоей теории? Ты все ставишь под слишком резкий свет обреченности.

– Ты устала ненавидеть?

– Я ничего не ненавижу.

– Тогда как ты можешь что-то любить?

После каждого разговора мир не становился прежним. Я и мог себя узнать лишь по привычной жалости к совершившемуся.

Дни настилались друг на друга прозрачными холстами, а важные вещи были влажными черными пятнами. И все проходило насквозь, и тоска по маме не утихала. И я не переставал все высчитывать и запоминать для Стефании. А папа искал покой на дне своих бутылок с пивом по вечерам. По понедельникам он прибавлял еще больше алкоголя в свои прошлые рамки. Во вторник не допивал с вечера свою базовую порцию и начинал её с утра в среду, продолжая на работе. В четверг обычно его состояние становилось хуже и он сидел со мной, совсем сухой, лишь попивая жасминовый чай. В пятницу он исчезал сразу после того, как забирал меня от Стефании и вернувшись в субботу, выглядел, как засохший баклажан на копытах африканского слона. Болел до вечера воскресения и по новому кругу. По понедельникам он прибавлял еще алкоголя в свои прошлые рамки. Во вторник не допивал с вечера свою базовую порцию и начинал её с утра в среду, продолжая на работе. В четверг обычно его состояние становилось хуже и он сидел со мной, совсем сухой, лишь попивая жасминовый чай. В пятницу он исчезал сразу после того, как забирал меня от Стефании и вернувшись в субботу, выглядел, как засохший баклажан на копытах африканского слона. Болел до вечера воскресения и по новому кругу.