Ничего общего. От космических пахарей

Лольно, кечно и сважжно

Суббота

Мне очень страшно. Уже третий день снится, как я тонул. Мне тогда было десять лет. Мы с отдыхали на Ладоге у дяди Макара. Неловкий шаг в сторону – и вода уже выше подбородка. Я карабкаюсь наверх, барахтаюсь. В нескольких метрах от меня смеются родители (они тогда еще не развелись), дядя Макар, приобнимая тетю Таню, со стаканом вина в руке рассказывает что-то веселое. Хохот доносится до меня волнами. Я его то слышу, когда голова находится над водой, то не слышу, лишь стоит уйти под воду. Пузыри переливаются искрами, преломляя солнечные лучи. Иногда я вижу лицо мамы. Она тоже смеется. Я тогда выплыл. Долго потом лежал на коврике, пытаясь отдышаться, и слушал веселую болтовню дяди Макара. А во сне я каждый раз захлебываюсь и иду ко дну.

– В общем, или СПИД, или сифилис.

– Сдурел? Какой СПИД? Откуда?

– Есть одно подозрение.

– Обоснованное?

– Ты понимаешь, что я умираю?!

– Да с чего ты взял?!

– У меня язык обложен! Белый налет по всей поверхности. Не то жжет, не то колет.

– Покажи.

Открываю рот и приближаю его к камере.

– Не видно ни хрена. Посвети фонариком и язык отогни ложкой.

– Ложки нет, но есть палочки от суши.

Неясно, что он там видит, но по окончании осмотра физиономия Матвея выражает смесь презрения и отвращения.

– И еще меня слегка трясет. Как будто легкая лихорадка, понимаешь? К тому же какая-то сыпь странная вот тут и вот тут.

– Ну и?

– Что значит «ну и»? Я вчера весь вечер в инете сидел, пытаясь установить диагноз.

– То есть ты на основании того, что у тебя легкий похмельный тремор с небольшой примесью гриппа, пара прыщиков, а также, как и у всех перманентно бухающих и жрущих не пойми что идиотов, белый налет на языке, возомнил себя тяжело больным? А диагноз тебе поставил анонимный робот с сайта, предназначенного для рекламы недействующих лекарств?

– …

– Андрюх, если ты чем-то и болен, то только паранойей. Она, увы, неизлечима, особенно в твоем случае. А вообще, сдай анализы.

– Как это?

– Приходишь в клинику. Говоришь: «Можно сдать у вас кровь на ВИЧ и сифилис?»

– Стыдно же? А вдруг услышит кто?

– Стыдно в первый раз презики покупать. Беги в клинику, заодно и общий анализ сдай, вдруг пригодится.

Посреди ночи кто-то бьет меня изнутри в солнечное сплетение. Синяк на сгибе локтя пугает. Где-то сейчас мои пузырьки с кровью? Господи, сделай так, пожалуйста, чтобы там не обнаружили ничего такого.

Воскресенье

Мне всего двадцать семь. Пушкин с Лермонтовым уже все написали и умерли. А я? Кроме трех десятков тупых роликов на ютубе и вспомнить-то нечего. Да и то, не сам я их сделал, это все Матвейка. Талант свой променял на… Хотя какой там талант! Конечно, играл на одной сцене с… Тоже, конечно, не пойми с кем. И главное – что я скажу Машке?

– Молодой человек, у вас умер кто-то?

– Нет пока.

Из пояснений тетки выходит, что «во здравие» свечки надо ставить в круглый «тазик» – это, типа, для живых, а квадратный «поднос», в который я по незнанию воткнул свою свечу, предназначается для мертвых.

Я давно не плакал, да еще и в объятиях какой-то незнакомой тетеньки, впаривающей красные свечки по сто рублей штука – они, типа, «праздничные». Я что-то бормотал ей, пока моя свеча, криво установленная в середине «тазика», постепенно клонилась вбок. Тетка развела меня на купить книжку. Библия очень толстая – не взял. Приобрел «Законъ Божiй». Он тоже толстый, но с картинками.

– Матвей, я решил уйти в монастырь.

– Куда?!

Удивленно-заспанное лицо Матвея смотрит на меня с экрана лэптопа.

– Надеюсь, в женский?

– Матвейка, это серьезно. Ты выслушай, пожалуйста, а потом уж решай, язвить или нет, но лучше просто помолчи.

– Молчу.

– Я всю ночь почти не спал, думал. Эта моя болезнь – она лишь отражение… Как бы сказать. Вот чем мы с тобой занимаемся? В том смысле, что к чему это?

– Андрюх, ты сейчас о чем? О нашем совместном творческом экспириенсе или о духовной парадигме всего поколения?

– ..?

– Андрей, у нас с тобой завтра запись. Тысячи твоих сопливых фанатов, точнее в основном фанаток, ждут от тебя новых забойных пинчей, кульных шуток, отвязных приколов. Давай-ка в душ и бегом ко мне, тебе еще текст учить.

– Мама, привет.

– Привет, Андрюшенька. Не забыл все-таки. С Пасхой тебя! Христос воскресе!

– Спасибо, мам.

– Слушай, Андрюх, я тут подумал. Если уж ты решил свалить из этого мира в поисках своей бессмертной души, то можешь хотя бы попробовать принести пользу человечеству. Это очень интересная тема – зайти, так сказать, в церковь с заднего прохода. Тихой сапой проникаешь к ним на «базу» и все снимаешь. Потом накладываем на картинку твой рэпачок. Кинешь пару пинчей, типа: «эрпэцэ – это пэцэ», «не гунди, Гундяев». Versus отдыхает! Надеваешь камеру GoPro и идешь к ним в самое логово. Я, кстати, нагуглил пару адресов. Ты еще не передумал?

Господи, сделай так, чтобы у меня были хорошие анализы!

Понедельник

По указанному Матвеем адресу нашлось какое-то древнее здание из красного кирпича со следами облезлой белой краски на стенах. Оставил машину и пошел искать кого-нибудь из церковных. Встретил мужика лет так сорока пяти с характерными следами неумеренного потребления. Видимо, нарик или алкаш. Спросил у него, где тут монастырь. Мужика зовут Иваном. Он сказал, что скоро приедет отец Павел, который тут за главного.

– Андрюх, ты только не впадай в мистицизм. Это все уже давным-давно развенчано. Почитай хотя бы Рассела. Мы живем в оцифрованном мире, где нет места релятивизму, только не путай, пожалуйста, релятивизм с релевантностью. А религия – это такая телегония мозга, если ты, конечно, понимаешь, о чем это я.

Я давно уже не понимал, о чем это он.

– Между прочим, Вассерман, который Онотоле, доказал небытие бога.

– Как?

– Да очень просто. Математически. Через теорему Геделя.

– Шел бы ты отсюда. Здесь тебе не барбершоп.

– Отец Петр, вы же меня совершенно не знаете! Может, у меня душа тянется к богу.

– Вижу я, к чему она тянется. Ты посмотри на себя!

– Я просто сплю в последнее время мало, поэтому мешки под глазами. А вообще, могу у вас работать за бесплатно. Вон какой тут у вас бардак.

– Ладно, сейчас придет отец Павел, разберется.

Публика тут такая. Отец Павел – седой крупный мужчина лет пятидесяти с чем-то. Он, типа, гендир. Отец Петр – молодой, не старше тридцати лет, типичный священник, он, вроде как, заместитель у отца Павла. Еще приходит матушка Наталья – жена отца Петра. Она нам поесть приносит. Про Ивана я уже говорил. И у Павла, и у Петра есть свои приходы поблизости, а сюда они приезжают сверхурочно. Отец Павел сказал, что рабочие руки лишними не бывают. Отцы побыли недолго и уехали. До вечера таскал с Иваном какие-то кирпичи. Ночевать мы остались с Иваном в пристрое. Иван как лег, так и заснул сразу, а я замерз и решил растопить печку. Разбудил Ивана, тот сказал, что дров нет, но, если я найду ненужные доски, то могу их использовать.

Господи, ну почему еще не пришел результат?!

Вторник

Доски, которые я вчера с таким трудом разломал, испачкавшись в цементе, и истопил, оказались опалубкой. Иван по этому поводу с утра сильно разорялся. Днем приехал отец Павел и спросил, крещен ли я? Я сказал, что не знаю. Позвонил маме, она ответила, что «к сожалению, нет, потому что твой отец всегда был против». Я согласился на предложение отца Павла. Постоял со свечкой, три раза плюнул, три раза дунул, сказал, что-то вроде «отрекаюся от тебя аццкий сотона» и вслед за отцом Павлом ходил по кругу. Зашли в алтарь, который отгорожен гипсокартоном от основной части церкви. Это самая святая часть в храме, хотя тут тоже валяются ведра и мешки с грунтовкой. Отец Павел сказал, что завтра будет служба. Разрешил взять GoPro. В свободное от перетаскивания тяжестей время читаю «Законъ Божiй».

Среда

– Гомосятина там у вас есть? Монастыри – это ж рассадник содомии.

– Какой содомии? Тут всего-то народу четыре человека со мной.

– Две пары!

– Матвей, иди на хрен.

Утром была служба. Пришли какие-то крестьяне из соседних деревень. Две тетки подпевали отцу Павлу. В церкви нельзя быть в шлеме, поэтому примотал GoPro ко лбу бинтом из автомобильной аптечки. Очень устал стоять, но терпел. В конце службы надо было целовать руку отцу Павлу, затем крест, а потом еще и прикоснуться лбом к кресту, я прикоснулся камерой. Замучался отправлять ролик Матвею, все деньги потратил – вайфая-то тут нет!

Господи-господи… Анализы-анализы…

Четверг

– Хайп до небес!

– В смысле?

– Я смонтировал эту тягомуть церковную с твоими старыми неиспользованными рэпаками. Помнишь, мы готовили серию про новое звучание советских песен: «Пусть всегда будет Джа», «Втроем втройне веселей», «Потому, потому что мы пелотки» и все такое. Глянь.

Самый популярный комментарий: «Шикардоссно потроллили. Лольно, кечно и сважжно».

– А что значит «кечно» и «сважжно»?

– Учи родной язык! Это наречия, образованные от kek и swagg. Последнее, конечно, уже устарело.

– Матвей, убери это безобразие.

– Хорошо же они тебя успели обработать!

– Матвей, убери этот видос! Мало того, что нас посадить могут, так это еще и… нехорошо.

– Отец Павел, поговорите со мной, пожалуйста. А то уедете опять.

– Да, Андрюша.

– Мне очень страшно. Боюсь, что болен.

– Давно это у тебя?

– Где-то неделю.

– Ничем ты не болен. Работай. Заведи дневник.

– Я думал, вы меня молиться отправите.

– Ты ведь и так все время молишься.

– Отец Павел! Посоветуйте: я чувствую, мне как будто что-то надо сделать, а я не знаю что.

– Андрей, тебе нужно добровольно и намеренно отказаться от чего-то лишнего.

– От чего?

– Я уверен, ты и сам прекрасно знаешь.

Господи. Я тебя очень прошу, сделай так, чтобы в моих анализах не было ВИЧа и сифилиса. Добровольно и намеренно отказываюсь… И обещаю, что не буду пить и курить, скажем, полгода.

Пятница

– Алло, это клиника! Я анализы сдал, но почему-то до сих пор на почту не пришли результаты. Сколько можно!

– А вы оставляли свою почту?

– Конечно, оставлял!!!

Показал отцу Павлу «Законъ Божiй». Он похвалил, сказал, что это «репринтное издание», книжка для детей эмигрантов. Писал дневник. Что-то еще делал сегодня, но ничего не помню, ничего.

Господи, спасибо тебе, что у меня нет сифилиса, жалко, что с базофилами не очень, но это ерунда, главное, пусть у меня не будет ВИЧа! Я ведь такой молодой! Помоги, пожалуйста, а я пить, курить и даже вейпить не буду целый год!

Суббота

– Ты говорил, что у тебя есть подозрения. Бабу трахнул без резины?

– Не совсем.

– Не совсем без резины?

– Не совсем бабу. И не совсем трахнул. Точнее будет сказать, мы с Настей использовали некоторые предметы, в гигиенической чистоте которых я не уверен.

– Тебе бы кроссворды сочинять. Никто б не разгадал.

– Матвей, я боюсь, что им нельзя положительные результаты посылать по электронке, можно только лично вручать, под расписку, понимаешь? Чтоб пациент был ознакомлен об уголовной ответственности за распространение и все такое.

– Она тебя отстрапонила, что ли?

– Я с ума тут схожу, а ты надо мной только издеваешься!

– Анализ тебе пришлют, не ссы. Ящик перепутали или еще что. Это ж Россия. А из монастыря тебе валить надо. Они тебя обманывают, смеются втихаря над тобой.

Воскресенье

Пикнула почта. Нет, не буду смотреть. Даже не взгляну. Вдруг там «положительно». Господи, пожалуйста-пожалуйста. Подари мне вторую жизнь. Я правда-правда буду лучше. Блин, почему тут нормального интернета нет?! С сегодняшнего дня ни капли! Да сколько можно загружаться!

– Иван, тебе сколько лет?

– Тридцать.

– Тридцать?! А почему ты здесь?

– Мне нельзя в миру. Я там сразу же сторчусь. В первый месяц готов был уколоться хоть чем, лишь бы из вены что-то торчало. Осиновые шишки собирал и перетирал пополам с укропом, чтобы покурить. Выл, по земле катался. Мне дорога – или в тюрьму, или сюда. Слаб я. Ты сильнее.

– Какое там, сильнее. В первый же день обещание нарушил.

Понедельник

– Отец Павел, извините меня за вчерашнее.

– Ничего.

– Не вышел из меня монах.

– Не всем дано.

– А почему тут у вас нет никого? Это же монастырь?

– Был. Сто лет назад. Потом его закрыли, использовали как склад. Потихоньку восстанавливаем с Божьей помощью.

– То есть вы меня обманули?

– Нет.

– Смеялись надо мной…

– Отец Петр сказал, что ты известная в определенных кругах личность, а я увидел испуганного мальчика. Тебе нужна была помощь.

– Спасибо вам.

– Не плачь. Езжай домой, послушай музыку. Ты что обычно слушаешь?

– Русский рэп.

– Ну что за поколение! А рок? «Procol Harum», «Talking Heads»…

– Не слышал никогда.

– Закачай с айтюнса.

– Знаете, отец Павел, вот вы такой умный человек и посреди всей этой разрухи… Иван говорит, вы большой пост в Москве занимали, в смысле, карьеру делали в церкви, а они вас сюда сослали. А здесь же нет никого! Три мужика да полторы бабы. В магазине два сорта водки! Потом вас же еще и обвинят в некомпетентности.

– …

– Зачем вам это? А вы знаете, что Вассерман доказал небытие бога с помощью теоремы Генделя?

– Геделя. Вообще, этих теорем две. Я когда-то на мехмате учился. Не исключаю, что Вассерман смог доказать небытие Бога, но я лично верю в то, что Бог может с легкостью доказать небытие Вассермана.

– Вам бы с Матвеем поговорить.

– Иди с Богом, Андрей. Домой иди, к друзьям.

Вторник

Оставил «Законъ Божiй» Ивану, а то у него тут из всей литературы только «Повести о партизанах». Какое наслаждение снова сесть за руль! Как приеду, первым делом куплю жидкость для боксмода. Кстати, сыпь вроде бы стала проходить и язык уже не так жжет. Может, это из-за вейпа было?

– Маша, привет.

– Мне Матвей все уже рассказал. Вали к своей сатанистке и трахайся с ней сколько захочешь! Прикуплю вам фаллоимитаторов и плеток.

– Маша!

– Что?

– Не бросай трубку. Прости меня.

– Я не ослышалась? Наша звезда просит прощения?

– Мне правда очень жаль.

– Ты где сейчас?

– В машине.

– Это я и так слышу. Ты что, действительно в монастыре был?

– Да.

– С каким-нибудь… духовником общался?

– Типа такого.

– И о чем говорили?

– О рок-музыке.

– Какой-то прогрессивный у тебя духовник.

– Маш, а можно я сейчас к тебе приеду?

– Можно.

– Матвей.

– О! Бывший звездный мальчик ютуба, а ныне скромный монах-схимник соизволил мне позвонить! Не переживай, чувства верующих не задеты. Ролик я удалил. Почем у вас нынче опиум для народа?

– Какой опиум? Я, кроме ганджи, ничего и никогда. И вообще решил завязать. Скажем, на месяц.

– Вот до сих пор не пойму, за что тебя бабы любят? Неужели только за смазливую мордашку и кубики на животе?

Похоже, я выплыл. Меня оставили жить дальше. Хотя, если верить толстой книжке с забавными старинными буквами, которую я оставил своему случайному знакомому-наркоману, книге, предназначенной для русских детей, выросших на чужбине в середине прошлого века, вся моя жизнь – всего лишь мгновение, секунда, затерянная посреди седьмого дня творения.

– Мама?

– Привет, Андрюш. Что-то ты зачастил.

– Я тоже рад тебя слышать. Мам, я хочу тебя кое с кем познакомить. Думаю, заедем к тебе на днях. Ты как?

– Конечно.

– Мама, а ты помнишь, как я тонул?

– Когда?

– На Ладоге, лет семнадцать назад. Ты загорала с папой и не видела, а дядя Макар анекдоты свои чесал. Я в какую-то яму провалился и тонул, тонул. Было такое?

– Нет, Андрюша, тебе, наверное, показалось. Я бы почувствовала…

– А на этой неделе ты что-то почувствовала?

– Ты о чем?

– Ладно, мам. Вот что. Я в позапрошлый наш разговор кое-что забыл, точнее не знал. В общем, воистину воскресе.

Воздушные змеи

Антон погиб пять дней назад. 24 декабря Нина, Петр и Васо ехали с похорон. Петр полудремал на заднем сидении автомобиля, когда Нина предложила ему половину папиросы. Она сидела рядом с водительским местом, смотрела на дорогу и протянула руку, не оборачиваясь. Движения ее были осторожны, сигарета крепко зажата между большим и указательным пальцами. Петр взял, затянулся глубоко.

– На фига еще травка? И так джетлаг, – со школьных лет в их компании тучный Васо правил, как ему казалось, бал и при всех обстоятельствах за рулем неизменно сидел сам. – Устала ты после перелета, – Васо подался вперед, выискивая Нинины глаза. – Не плачь.

– Нормально. Выплакала уже, – Нина провела ладонями по скулам – «разогнать кровь и успокоить глаза».

Они дружили с детства, со школы. Правильный Петр, громоздкий Васо, живчик Антон и любвеобильная Нина. Дружба казалась настоящей, без всяких, как бывает, человеческих проявлений двух противоположных начал. Был еще Миша, Нинин будущий муж. Он вошел в их компанию позже, им было уже по семнадцать. Миша с первых же дней знакомства назвал Васо Василисом и сдружился с ним крепче всех остальных.

– Миша говнюк, конечно же, – подытожил Васо.

– Василис, не планировал он сюда на Рождество, – Нина отвернула голову к окну. – А потом… эта нелепость. Миша не смог сорваться с работы. В последнюю минуту. Сложно в Штатах, ты знаешь же.

– Петька вот смог.

Кроме Васо, все уже давно разъехались. Большой Васо никуда не уезжал из родного города, много пил и работал тоже много – когда не пил. В конце декабря Антон неизменно приезжал из Швейцарии сам и старался собрать по возможности всех разлетевшихся. Пять дней назад вернулся. И нелепость произошла.

– Не могу поверить. Самый жизнелюбивый из нас… – голос дрогнул. Опустила окно. Город приволок гудки автомобилей. Из проезжающей машины обдала музыка – «сколько же здесь попсы, во всем».

– Все еще кашляю. Все, блин, как раньше, – Петр закашлял неестественно громко – он боялся женских слез и эмоций в целом.

– Все как раньше. Без Антона только, – Васо проглотил все буквы «о». – Нина, а поехали на твою дачу? Запасные ключи все там же, у соседей, правильно? Там и напьемся. Не хочу никого видеть.

– Гениально это, – прозвучало без особого энтузиазма. – Сколько мы там уже не были? – Нина обернулась, улыбнулась Петру: – Перестань уже, задохнешься. Поехали, да? Вечером обратно в город.

Снег монотонно валил. Петр отвечал на бесконечные телефонные звонки коллег. Васо бурчал: «24 декабря короткий день, нет? Или немцам по фиг?», боролся с ослепляющим глаза заходящим солнцем, тихо ругался, что забыл очки, и много курил. А Нина уснула под знакомое с детства постоянное недовольство большого Васо. Открыла глаза – уже подъезжали к даче.

– Алебастровые горы. С желтизной, – Нина прищурилась на кипенный горный хребет. «Монумент, а не горы», – каждый раз подчеркивал Миша. И даже в ту первую их ночь – в самой незрелой юности, на самом удобном в мире диване – он вспомнил горы.

– Вот сегодня попрошу без алебастровых. Даже гор. Тем более блондинок, – Васо, тяжело дыша, парковался задним ходом. – Сегодня напьемся без твоих соплей по мужу Мишке и его былой любви на стороне к алебастровым. Усекла?

Нина ловко спрыгнула с высокого порога внедорожника – никаких пятидесяти лет.

– Окей. Но если Петр вспомнит все наши истории, будет весело, – Нина захлопнула за собой дверцу.

– Даже не думай, – Васо придержал Петра. – Не все истории, Петя. Я сказал, ты понял. Это в Германии своей ты шеф. Здесь я вас всех по-прежнему строю.

– Вах ме! Большой Васо дрейфит, с чего бы?

Петр бродил по дому в поисках стабильной сотовой связи – голос его звучал из самых неожиданных углов. Нина долго курила у окна в гостиной, выдыхая дым прямо на стекло. Густая белая струя расползалась в кружевной овал на долю секунд и оставляла поцелуй-испарину на стекле. За такие «целованные» стекла ее ругали мама, бабушка, а потом еще и Миша.

– Ну же, так и буду пить в одиночестве? – и Нина, и Петр точно знали, Васо обратился к каждому из них.

Нина посмотрела в его сторону. На пыльном столике выделялись темные следы от бутылок. Пустая бутылка виски, и еще одна – полупустая. И непочатая водки. Васо добивал очередной бокал виски, сидя на краю дивана. Диван, задетый временем серыми островками на изначальном горчичном, был полноценной частью этого дома. Огромный, он всегда стоял в центре гостиной, на нем всегда лежали книги и альбомы. Теперь на нем сидел Васо, не особо жалующий книги. И Васо было неудобно. Он ерзал, расставлял широко ноги – дать пространство животу, съезжал на край или, наоборот, вваливался глубже. Диван его явно не принимал. «А Мишу, помнится, сразу».

– На похоронах сына отсутствовать. Как тетя Аня смогла… Я понимаю, верующая она, но все же… – Нина перевела взгляд обратно на окно. – Антон любил жену. Я это знаю сейчас. Все эти его похождения на стороне. Это все ни о чем. Я тоже не понимала, зачем он на ней женился, этой никакой прыщавой. Когда вокруг… все за него цеплялись. Всю жизнь, – Нина хотела прикурить, но передумала. – Но недавно я поняла. Их отношения с женой, эти постоянные перебранки, они гармоничны были для них. Понимаете? Это – их масштаб и пространство. Куда мы лезли? Двадцать лет. Как же не пара?

– Не пара. Это факт, – включился Петр, выходя из глубины комнаты.

– И тетя Аня… Тоже не должна была, – прикурила-таки. – Отсюда и срыв в Швейцарию.

– Швейцария это не наказание, – Петр подошел к Нине, заправил ей за ухо упавшие на лицо волосы. Поцеловал в лоб. – Рыба ты наша.

Нина отстранила Петра слишком поспешно, будто ждала его приближения.

– Я должна как-нибудь выбить из тети Ани согласие впустить меня к ней.

– Пронесло, – улыбка каждый раз делала Васо на несколько лет младше своего возраста, – хорошо, что плач не об алебастровом горе.

– Васо нализался.

– Васо хоть по врачам тетю Аню возил. Я ни разу ей даже не позвонила. И с Антоном тему его отношений с мамой не поднимала. Мол, жена твоя – не наш человек. А мать, мать – да. А сейчас его нет. Назло матери. И нам.

– Ты глупости не говори. Назло матери… – Васо наконец отлипнул от неудобного дивана и пересел в кресло. – Причем тут мать?

– Ну хорошо, не из-за матери, конечно. Но ему было тревожно, может, больно… – Нина поспешно подошла к освобожденному дивану. – Не может, а точно. – Влезла с ногами и устроилась удобно. – А мы чем помогли? «И что такое наша дружба? – подумала Нина, выпуская дым сигареты. – Только времяпровождение и пересказ историй прежних лет».