Слезы богов

– Уж извините, гер лейтенант, что так неорганизованно вас принимаю, – с порога стал извиняться старик, – я, признаться, несколько выпал из жизни.

Карл вошел в помещение через низкую дверь и стал с любопытством разглядывать творческий беспорядок: «Зачем Йонг прислал меня сюда? Чем этот безумный дед может мне помочь?»

Брейтфус усадил гостя на диван, сварил ему кофе, ежеминутно извиняясь за беспорядок. Лишь закончив хлопотать на кухоньке, старик уселся на пачки с документами и стал обстоятельно рассказывать Карлу о себе. Оказалось, что собеседник лейтенанта – человек непростой судьбы. Будучи этническим немцем, еще в прошлом веке он поступил на службу в российский флот, где долгие годы был начальником гидрометеорологической части в Главном гидрографическом управлении.

– Это сегодня я дряхлый старик, а когда-то я заведовал всей гидрометслужбой царского флота, – пояснил Брейтфус. – Да что там заведовал? По сути, мы ее создавали, когда с началом Великой войны поняли, что она не отвечает никаким требованиям.

«Так вот откуда мне знакома эта фамилия!!! – догадался Карл. – Ну конечно! Конечно, я слышал о заведующем гидрометеорологической частью русского флота!»

Брейтфус продолжал:

– Я наслышан о вас, Карл. Знаком и с вашим учителем, и с вашим отцом. И с вашим кумиром – профессором Молчановым – знаком.

Карл был изумлен. Человек, на которого он в толпе прохожих и внимания не обратил бы, открывался перед ним все новыми и новыми гранями.

– А Молчанова откуда знаете? – спросил он, чуть не открыв рот от удивления.

– Нужен был мне толковый парень на Балтике, чтоб возглавить метеорологическое дело в морской авиации в Первую мировую. Вот я на него внимание и обратил. Призвали его, чуть не из студентов, на службу. Так он и попал в большую науку. Горжусь им! – сказал Брейтфус, отхлебывая кофе из изящной чашки.

Карл был превосходно знаком с работами Молчанова и хотел было расспросить собеседника об этом ученом – по сути, основоположнике аэрологии. Однако задал вопрос о другом – спросил, как же сам Брейтфус оказался в Германии. Старик рассказал, что с наступлением революции и приходом к власти красных он имел возможность сохранить свою должность, но покинул страну. Под видом служебной командировки он выехал, пока можно было, в Швецию, а оттуда перебрался в Германию.

– Знаете, Карл, не раз я размышлял о своем выборе. Может, надо было остаться. Ведь в 30-е годы мы с советскими учеными предприняли столько арктических экспедиций. Однако недавно Советы поставили жирную точку в моих колебаниях.

– Каким же образом? – уточнил Карл.

– Молодой человек, вы, вероятно, не знаете, как они обошлись с Молчановым, – Брейтфус задумчиво посмотрел в свою чашку, затем в чашку гостя. Обнаружив, что кофе выпит, он на самом интересном месте прервал свой рассказ и потянулся к кружке Карла, чтоб ее наполнить.

– Герр Брейтфус, не томите, – процедил возбужденный Карл, выхватывая из его рук кружку.

– Профессор Молчанов… Павел был обвинен в участии в каком-то заговоре и посажен в тюрьму. А с началом войны с СССР – расстрелян. – Брейтфус замолчал и, борясь с чувствами, охватившими его, смог продолжить разговор лишь минуту спустя: – Если Советы так поступили с русским человеком, который сконструировал для них аэрологический зонд, провел первые в истории человечества аэрологические наблюдения в Арктике, написал фундаментальные труды и основал научную школу… то как бы они поступили с немцем, полжизни прослужившим в царском флоте?

Вопрос был риторическим. Помолчав пару минут, Карл вынырнул из своих мыслей, наконец-то передал чашку Брейтфусу и уточнил:

– Но ведь не за этими новостями меня к вам послал Йонг.

За кофе Брейтфус рассказал Карлу о том, что в Германии, на волне укрепления советско-германской дружбы и научного сотрудничества, он занялся координацией усилий двух стран по изучению Арктики. Плечом к плечу полярники двух стран изучали небо, воды и льды полярной шапки планеты. Когда же здоровье стало подводить, Брейтфус уединился в небольшом загородном домике и стал обобщать для будущих поколений опыт полярных экспедиций.

– Посмотрите вокруг, Карл, на этих стеллажах – сведения о сотнях экспедиций. В этих бумагах – ценнейшие сведения. Я хочу свести все это в единый труд. Чувствую… Нет, знаю, что не успею. И тем не менее. Пока жив, хочу успеть как можно больше.

Карл понял, почему наставник свел его с Брейтфусом. На всем свете не было человека, знавшего о полярных экспедициях больше него, и эти сведения имели для Карла жизненную важность. Молодой и старый ученый разговаривали до утра. Брейтфус то и дело доставал с полки нужную папку, чтобы прочесть гостю уместную строку или подкрепить свое высказывание фотографией. Карл покинул загородный домик старика Брейтфуса со смешанными чувствами. С одной стороны, в беседах с Шульце и Брейтфусом он получил бесценные сведения. Обладая такими знаниями, он избежит множества ошибок, не наступит на грабли, на которые до него уже наступили, использует оставшееся время самым правильным образом. С другой стороны, чем больше он узнавал о предстоящей зимовке в Арктике, тем больше волновался: справится ли?

В один из последних дней на немецкой земле Карл пригласил Марту на романтический ужин. То, что последний перед отъездом в длительную командировку ужин проходил не в ресторане, а на квартире у молодого офицера, предполагало, что он должен завершиться сексом. Принимая приглашение на вечер в таком формате, женщина как бы подтверждает свою готовность к такому развитию событий. Если нет, стоит вежливо отказаться. Все ведь взрослые. Карл прекрасно знал, как работают эти простые правила жизни. Не одна красотка, придя в эти стены на романтический ужин, оставалась до утра. Марта не отказалась от приглашения и, по мнению Карла, сама того не ведая, была уже практически в его постели. Хозяин холостяцкой квартиры, не искушенный в приготовлении блюд, заказал их в ближайшем ресторане. Дома ему оставалось лишь прибраться, сервировать стол, разогреть блюда и открыть вино. По просьбе гостьи мужчина надел военную форму. Марта пришла на ужин в красивом платье. Нижний край платья едва скрывал колени, открытые плечи и волнующее декольте гармонично дополняли ее образ невинной простушки. Этой напускной невинностью она и покоряла сердца мужчин. Вот и сейчас решила использовать проверенный козырь.

Когда раздался звонок в дверь, Карл отворил и не смог отвести глаз от открывшегося ему великолепия. Он принял у гостьи зонтик, под ручку проводил ее к столу, попутно говоря какие-то формальные любезности, а в голове крутилась одна мысль: «Сегодня ты будешь моей!» Свет в комнате был приглушен, а свечи на столе задавали вечеру удивительно романтический тон. Карл блистал знаниями, много шутил, провозглашал витиеватые тосты. Марта без устали хохотала, стреляла в кавалера озорными глазами, рассматривала военную форму, элегантно сидевшую на мужчине напротив. Удивительно, что парочка много говорила об аэрологии. Оба были увлечены своей профессией и с удовольствием общались о том, что на других людей навевает тоску. Пару раз за вечер дама удалялась попудрить носик. Карл провожал ее взглядом, едва сдерживая свой восторг. Его распирало от предвкушения – лучшая из женщин вот-вот окажется в его объятиях.

– Спасибо за чудесный вечер, Карл, – сказала Марта, когда стрелки часов стали подгонять молодую девушку домой, – я получила большое удовольствие от общения с умным человеком и элегантным мужчиной. Мне пора домой.

Карл принял слова гостьи за кокетство. Бывают же такие девушки, которым непременно надо изобразить невинность, предпринять попытку уйти и быть счастливо остановленными властной рукой мужчины. Он взял Марту за руку, прижал к себе и приобнял второй рукой за талию.

– Удовольствие от общения с умным мужчиной может быть еще большим, – эта фраза Карла исключала всяческую двусмысленность. Мужчина предлагал женщине близость, и на это предложение надо было что-то отвечать. Марта высвободилась из объятий кавалера и под его недоуменным взглядом заспешила к выходу. Задержавшись в дверном проеме, она с видимым волнением сказала:

– Карл, ты славный и очень мне нравишься. Но… я пока не готова!

Девушка выбежала на лестничную клетку, не позволив себя проводить. Карл же так и стоял в коридоре, размышляя над тем, что произошло. Недоумение сменилось обидой, а обида – злостью.

– Не готова – не приходи! Дура! – рявкнул он, сняв, наконец, китель, и вернувшись за стол. Карл допил все вино, что стояло на столе. Не удовлетворившись, достал из бара початую бутылку коньяка и принялся ее опустошать, снова и снова прокручивая в голове диалоги минувшего застолья. Может, что-то не то сказал? Может, что-то не то сделал?

– А ну тебя! Сколько вас еще таких будет. А я один. И у меня впереди важное дело!

С этими словами лейтенант переместился со стула на маленький диванчик и, не снимая военных брюк, уснул в неудобной позе.

Через несколько дней Карл улетал военным самолетом в Нарвик. С собой он вез несколько объемных фанерных ящиков с аппаратурой, необходимыми материалами и имуществом для зимовки. Его провожали на аэродроме капитан 2 ранга Йонг и обер-лейтенант Шульце. Прощание было омрачено новостью, пришедшей накануне. Советский самолет-разведчик обнаружил немецкую станцию в Деревянной бухте. По его наводке в бухту вошел эскадренный миноносец. Высадившийся десант разрушил станцию. Один из зимовщиков погиб в перестрелке, а второй попал в плен. Последнее было особенно плохо, ведь оба зимовщика были в курсе планов Кригсмарине организовать наблюдательные станции на маршруте движения союзнических конвоев.

За учебой прошло полгода, и, хотя на улицах Мурманска все еще большими сугробами лежал снег, световой день уже был соизмерим с ночью. Гораздо медленнее, чем в средней полосе, но все же неминуемо, на город надвигалась весна. Жители заполярной столицы радовались, но в полной мере радоваться жизни мешали немецкие бомбардировки, случавшиеся почти каждый день. В большом городе было всего одно настоящее бомбоубежище, построенное по всем правилам. Оно размещалось в центральной части города и в период авианалетов принимало под свои своды всех, кто успел добежать до падения первых бомб. Это была мизерная часть мурманчан, оказавшихся в соответствующий момент поблизости. Для укрытия от воздушной угрозы при каждом предприятии и в каждом жилом квартале жители города построили сотни сооружений разной степени надежности. Это были и перекрытые железнодорожными шпалами щели, и укрепленные арматурой землянки. Для укрытия от неприятельских бомб использовались подвалы немногочисленных каменных и кирпичных домов.

Учеба Тихона на курсах происходила в самый разгар войны, когда мурманчане уже привыкли к бомбежкам. Каждый из них в каждый момент времени четко знал, куда бежать и что делать. Многие не боялись бомбежек и не покидали рабочих мест во время тревоги. Однако Тихону навсегда запомнилась первая бомбардировка, оставившая в его тогда еще детском сознании глубокую рану.

Из репродукторов, со страниц газет, в разговорах людей, везде только и слышно было: война! Тихон уже видел и немецкие самолеты, и даже воздушный бой, и это, безусловно, казалось ужасным. Как выяснилось, только казалось. По-настоящему страшно стало, когда на Мурманск посыпались первые бомбы. Класс Тихона находился на занятиях. В небе гудели моторы, но тогда казалось, что пространство над городом находится под надежной защитой советской авиации. Неожиданно воздух вокруг наполнился громкими, не привычными для слуха звуками: раскатами грома, леденящим душу воем, скрежетом! С треском и звоном вылетели оконные стекла. Школьников выбросило из-за парт и щедро осыпало битым стеклом и штукатуркой. Тихон больно ударился о стену и впал в какой-то ступор от вида крови – одна из девочек получила глубокий порез стеклом. Со стороны лестничного марша стали доноситься визг и топот десятков быстро бегущих ног, истерический женский крик и плач.

Пожилой учитель, которому и самому перепало, первым оправился от шока. Под аккомпанемент запоздавшей «Воздушной тревоги» он стал поднимать детей с пола, направляя вниз, в подвал. Скатываясь вниз по лестнице, Тихон боковым зрением разглядел агрессора: на небольшой высоте – казалось, буквально над крышами домов – шли немецкие самолеты. Пара из них прошла в страшной близости от школы, Тихон сумел разглядеть и кресты на крыльях, и грязно-жирные пятна под мотором. Через мгновение после их пролета в соседнем от школы здании раздался мощный взрыв. Детей снова окатило фонтаном битого стекла. На этот раз из окон подъезда. В спасительном подвале было темно, страшно, непривычно, неуютно… Подвал был немаленьким, но в его входной части образовалось столпотворение. Тихон стоял, прижатый к стене другими детьми. Лишь когда зрение привыкло к темноте, он разглядел свое ближайшее окружение. Выяснилось, что он существенно отстал от своих одноклассников. Видимо, завороженный видом пролетающих немецких самолетов, он все же задержался на лестнице. Наказанием за его любопытство были пусть и не глубокие, но болезненные порезы от стекла на левом плече.

Во тьме подвала стоял вой. Кто-то плакал, не оправившись от первого шока. Кто-то, наоборот, от осознания того, что произошло. Кто-то – за компанию, поддавшись общему настроению. Тихону отчетливо помнилось необычное сочетание: одни люди выли в голос, другие, те, что переговаривались, делали это шепотом. Так уж устроен человек: если прячешься от чего-то – говори шепотом. Когда рев моторов смолк, учителя, что сумели сохранить самообладание, вышли на улицу «на разведку». Лишь спустя несколько минут, когда в небе стало окончательно тихо, дети стали гуськом выходить из подвала.

Всех выводили на школьный двор, но в суматохе и в поисках своего класса Тихон вышел к школьному фасаду. Его глазам открылась страшная картина. Мимо бежали перепуганные люди, кто в чем. При всей хаотичности их движения отчетливо угадывалось его генеральное направление – к окраинам города. На улице были беспорядочно брошены детские коляски, шляпы, зонты. Здание из красного кирпича, расположенное через дорогу от школы, зияло большой дырой. Края дыры были обожжены, свидетельствуя о чудовищной силе взрыва. Между школой и пострадавшим зданием в луже крови лежал человек, а рядом с ним – лошадь с развороченным животом. Вокруг были разбросаны пустые бидоны из-под молока. Тихон узнал погибшего. Это был Степаныч, пожилой человек, развозивший по школам молоко. Тихон стоял как вкопанный и не смел шелохнуться. Даже пронзительный вой нового сигнала тревоги не мог вывести его из этого состояния. Позже он даже не вспомнил, чья именно властная рука схватила его за рукав и увлекла за собой в темноту подвала.

С тех пор были еще сотни таких тревог и бомбежек. Мурманчане, поредевшие после мобилизации мужчин, эвакуации женщин и детей, научились жить под ежеминутной угрозой воздушного нападения. Конечно, человек не может принимать это как данность, но и бояться бесконечно он тоже не может. Со временем каждый находит для себя компромисс между сохранением здоровья физического и здоровья душевного. Результатом этого компромисса для каждого становится его личная формула – индивидуальное соотношение между страхом и пренебрежением к нему. Для Тихона эта формула вышла с явным перевесом не в пользу страха. Он не особенно переживал за свою жизнь, однако сильно волновался за жизни и здоровье родных и близких. Парень неплохо знал Мурманск, и у него было много друзей и знакомых. Тем печальнее было ему узнавать о каждом новом разрушенном бомбой здании и о каждом новом случае гибели людей. Это еще больше укрепляло в юноше ненависть к врагу и уверенность в том, что надо как можно скорее отправиться на фронт. Тем нелепее ему казалось обучение такой мирной профессии, как метеорология.

Ложась вечером спать, юноша закрывал глаза и начинал фантазировать. Ему представлялось, что каким-то чудом он все же оказался в рядах Красной армии. Вот мурманский морской порт, на причале стоит строй морских пехотинцев, играет музыка, на трибуне стоят первые лица. Какой-то важный человек (в своих фантазиях Тихон опускал некоторые детали) из Военного совета флота проводит торжественный митинг по случаю отправки героев на фронт. Важный человек говорит высокопарные слова, лицо Тихона мужественно и напряженно. Оно обдувается холодным ветром с залива. В толпе зрителей стоят и рыдают родственники морских пехотинцев. Стоит там и мама, которая тоже, непременно, плачет. А вот! Кто же это у нас? Это девочка Тая. Тая закончила курсы наблюдателей, ей тепло, сытно и безопасно, стоит в толпе зевак серой мышкой и провожает на фронт на верную гибель, безусловно, на гибель геройскую. Иначе и быть не может! Звучит команда, и морские пехотинцы быстро, но деловито, без суеты занимают свои места в катере.

Потом фантазии как бы убыстряются, пропуская нудный и неинтересный переход через Кольской и Мотовский заливы, и переносят полусонного юношу на скалистые берега Рыбачьего. А там! Ну конечно, снова стихийный митинг. И вот уже начальник Северного оборонительного района стоит на трибуне и приветствует молодое пополнение. Он тоже говорит пафосные слова: «Сынки… Родина… собака-Гитлер… ни шагу…» Тихон никогда не мог отследить момента, когда его фантазии переходили в сон. То, о чем он фантазировал перед сном, как под копирку совпадало с его снами. Торжественный митинг, увиденный то ли в фантазии, то ли уже во сне, перерастал в жаркий бой. Один за другим справа и слева падали его товарищи, сраженные пулями. Тихон штурмовал сопку, на которой укрепились немцы. От обладания этой сопкой, конечно же, зависело все положение советско-германского фронта. Ни в какой своей ипостаси, ни в фантазии, ни во сне, Тихон не допускал и мысли о том, что и он вот так же может быть убит. Нет. По пути к сопке его ранит. Потом еще. Потом еще! Он истекает кровью, но добирается до немецкого то ли дота, то ли дзота, то ли окопа… Не важно, что там у них, у немцев. Бросает туда одну за другой гранаты и без чувств валится на спину, сжимая в руке окровавленную саперную лопатку. Таким его и обнаруживают советские войска, подоспевшие на сопку, чтоб развить его успех. Еле живого, израненного морского пехотинца кладут на плащ-палатку и бережно несут к врачам. Там выясняется, что все раны страшные, но не смертельные и излечимые. Тихона направляют в госпиталь, где он, весь в бинтах, с орденом на пижаме, встречается с пионерами.

Как правило, именно на этом месте, на уроке мужества с пионерами, мама будила Тихона и самым безжалостным образом возвращала героического морского пехотинца в бесславную реальность. Только что ему рукоплескали, и вот уже он идет на озеро за водой, умывается, чистит зубы, пьет чай, расчищает перед домом снег, отбрыкивается от маминых объятий и идет на ненавистную учебу. Как же отличается эта желанная доля от той, что досталась! Как же невыносимо быть школяром, когда внутри воин! В том, что внутри него воин, Тихон не сомневался ни на секунду. Ему было досадно, что другие этого не замечали. Парень придумал, как продемонстрировать окружающим свою смелость и решительность.

Жизнь в Мурманске притупила в Тихоне ощущение опасности при авиационных налетах. По началу он с первыми звуками воздушной тревоги бежал в подвал так, что аж пятки сверкали. Тихону казалось, что, быстро перемещаясь в подвал, он демонстрирует окружающим свою дисциплинированность и высокую личную организованность. Окружающие поддерживали в нем эту позицию, отмечая парня с лучшей стороны. Со временем и звук сирены, и рев моторов, и гул разрывов стали привычным жизненным фоном. Не раз Тихон наблюдал, как при объявлении тревоги гражданских сотрудников управления и их – слушателей курсов – заставляли спускаться в подвал, а некоторые из офицеров оставались на рабочих местах. Рисковать жизнью и не укрываться в убежище было прерогативой военнослужащих и дежурной смены. Синоптики, в работе которых каждая минута была на счету, не могли себе позволить терять время в подвале.

В один из дней, когда слушатели курсов изучали под руководством женщины-техника правила нанесения информации на метеорологические карты, за окном раздался характерный вой воздушной тревоги. Не дожидаясь никаких команд, все слушатели организованно встали и направились к выходу из комнаты. Женщина-техник задержалась, чтобы наспех свернуть карты, собрать со столов чернильницы и перья. Упади бомба поблизости от здания, и все это добро окажется на полу. Тихон вызвался помочь, а завершив уборку, когда сокурсников и след простыл, сообщил преподавательнице о том, что побежал догонять остальных. Хитрость удалась: преподаватель думала, что парень в подвале, а сокурсники думали, что он помогает преподавательнице и вот-вот спустится.

Освободившись от надоедливой опеки, заранее продумав свои действия, Тихон рванул не вниз, а вверх по лестнице. В считаные секунды он оказался на чердаке, а затем и на крыше здания. Здесь его искать никто не догадается да и не отважится. Над городом разливался вой воздушной тревоги, воспроизводимый сотнями репродукторов. Теперь, по прошествии нескольких минут, он дополнялся еще и гулом моторов, и звуками воздушного боя. С крыши двухэтажного здания молодому человеку открылась страшная и вместе с тем величественная картина. С запада, с противоположной стороны Кольского залива, надвигались немецкие самолеты. Они шли в геометрически правильных порядках, что придавало строю еще большую зловещесть. Погода выдалась на редкость хорошей, и немцы, похоже, решили отыграться за дни простоя своей авиации. Тихон всматривался вдаль и отчетливо видел все новые и новые волны бомбардировщиков, тем временем как первые из них уже сбрасывали свой груз на городские окраины. Небо буквально кипело от разгоравшихся в нем событий. Советские истребители отчаянно бросались на тучи бомбардировщиков, разбивая их строи, завязывая жаркие схватки с истребителями их прикрытия. Не выдержав натиска, там, где ордер самолетов был рассеян, немцы беспорядочно бросали бомбы и разворачивались на запад. Там, где противнику удавалось сохранить боевой порядок и прикрытие истребителей, они настойчиво прорывались к своей главной цели – порту. То и дело из клубка, бешено вращавшегося над городскими улицами, вываливался то советский, то немецкий самолет. Вот огромная немецкая машина с грохотом, клубами дыма и языками пламени рухнула на окраине города. Вот советский самолет практически без крыла каким-то чудом уводится летчиком от жилых кварталов и, поднимая огромный столб воды, падает в Кольский залив. Поврежденные самолеты, источая шлейф дыма, уходят на свои аэродромы. Бой разгорается, и вот уже то тут, то там полыхают деревянные здания, клубится черный густой дым. Улицы пусты.

Тихон и не заметил, как трио самолетов с крестами на крыльях, освободившись от преследования советских истребителей, прорвались сквозь незримые воздушные заслоны и направляются к центру города. Когда парень сделал для себя это страшное открытие, огромные ревущие машины были уже совсем близко. Тихону показалось, что они летят вовсе и не на порт, и не на Мурманск, и не на Советский Союз, а прямо на него лично! Тело сковал какой-то гибельный восторг, не позволявший отвести от этого зрелища взгляда. Лишь когда в считаных сотнях метров от здания управления гидрометеорологической службы флота от крыльев стервятников стали отделяться и с воем уходить вниз массивные бомбы, Тихон бросился к слуховому окну. Первый разрыв со страшным грохотом сотряс воздух и сбил парня с ног. Да, ощущения от бомбежки в подвале и на крыше – это совершенно разные вещи. Треугольник, в вершинах которого располагалось по вражескому бомбардировщику, с невообразимым адским рокотом прошел над крышей здания, когда Тихон кубарем катился вниз по лестнице. Стены здания и ступени лестницы ходили ходуном от близких разрывов бомб. Все естество парня настойчиво требовало как можно скорее покинуть этот ад, оказаться среди своих. Они ничем не защитят. Но если уж умирать, то не в одиночку.

В тот день бомбежка была настолько сильной, что в подвал здания спустились и офицеры, и дежурные синоптики, и начальник. В полумраке убежища люди делились соображениями.

– Что-то враг сегодня особенно лютует, – пробасил инженер из отдела гидрологии.

Высокий голос дамы из синоптического отдела отвечал:

– А чего удивляться? Неделю погоды не было – подкопили силенок, и вперед!

– Спасибо вам, родные, что так точно предсказали на сегодня, – вмешался в разговор начальник управления, который был в подвале редким гостем. – Я еще позавчера доложил ваш прогноз на сегодняшнее улучшение погоды и командующему, и ПВОшникам, и Папанину. Пусть немец куражится, в порту нет ни единого судна.

– Верно, начальник, говоришь, – из полумрака подвала раздался чей-то одобряющий голос, – пусть фриц порезвится, стекла побьет в городе. Главное – чтоб дело не пострадало. Сейчас закончится бомбежка, уточним прогноз, доложим наверх. Как немца прижмет к земле облачность, так и разгрузим суда.