Арфио. Все или ничего…
Народу присутствовало много. В зале не работал кондиционер, и оттого в нем было нестерпимо душно.
Григорий, еще плохо зная коллектив, сел, как когда-то в кинотеатре с Катей, на последний ряд.
Не успел, на сцене появиться секретарь и члены Бюро, как уж в зале послышался ропот.
– Давай скорей, секретарь. Не тяни волынку. Жарко в зале.
– Ничего, товарищи, потерпим, как говорится, наши отцы и деды не такое на фронте терпели.
Сказал, взойдя на трибуну и загнав в горло, метал холенный красивый, и при этом, какой-то дебиловатый, молодой человек Андрей Быльников. – И мы потерпим. На
повестке дня сегодня у нас первое – отчет Бюро за проделанную в отчетном периоде работу. И второе – персональное дело комсомольца Василия Викторовича Смелякова.
Приступаем к первому. Быльников скучным монотонным (вгоняющим в сон) голосом начал доклад. С трибуны зазвучали цифры, имена, фамилии, названия предприятий и прочая выворачивающая душу мутота.
Закончил секретарь свое выступление следующим пассажем:
– Кто за то, что бы признать работу нашего Бюро ВЛКСМ удовлетворительной,
прошу поднять руки.
К потолку дружно, точно деревья к небу, взметнулись руки. Секретарь молча обвел взглядом зал и, зевнув, объявил:
– Единогласно! А теперь, товарищи, приступаем ко второму:
– А оно, дорогие мои, совсем не вкусное. Дело в том, что член ВЛКСМ Смеляков В. В. публично поставил под сомнение научную работу зав. Лаборатории, члена КПСС и своего непосредственного начальника товарища Свешникова Николая Ивановича. Мы все прекрасно знаем Николая Ивановича. Знаем о его наградах и достижениях…
Секретарь принялся перечислять заслуги зав. лаборатории. Закончив, Быльников, поинтересовался, обращаясь к залу.
– Кто хочет высказаться по этому вопросу, товарищи?
Но никому высказываться не хотелось, а хотелось скорей вырваться из этого зала и побежать кому в кино, кому в театр, кому в ресторан, кому так попросту поваляться с книгой на диване, да что там кино, диван – просто-напросто выпить ломающей челюсть стакан холодной газировки.
– Активней, товарищи, активней. – Призвал зал Андрей Быльников. – Конструктивней. Кто первый?
– А чего мы? Дайте слова Смелякову. – Выкрикнул кто-то из зала. – Он виноват —
пусть и отвечает.
– Хорошо. Смеляков, говори! – Приказал, виновнику «невкусного второго», секретарь.
С первого ряда поднялся невыразительный человек в темных очках:
– Можно я с места?
– Хорошо, говори с места.
– Товарищи, – повернувшись к залу, заговорил Смеляков. – вот тут кто-то сказал, что я виноват. Нет, товарищи, я ни в чем не виноват. Все выдвинутые против меня Бюро обвинения – откровенная ложь!
– Но, но! Ложь! – Возмутился секретарь. – Ты, говори, да не заговаривайся! А то ведь за такие обвинения можно ответить и перед партийным БЮРО.
– А я не заговариваюсь и отвечу где угодно, ибо все выдвинутые против меня обвинения – ложь! От начала и до конца! Да, я критиковал работу Николая Ивановича, но не ставил под сомнение его научную работу…
– Это почти одно и тоже. – Перебил его Быльников.
Что вытолкнуло обычно равнодушного к судьбам других людей Яблонского из кресла? Может злость, что он должен сидеть здесь, а не заниматься своими личными делами. Может холенное наглое и тупое лицо секретаря. Возможно несправедливость выдвинутых против этого невыразительного, но умного и интеллигентного молодого человека, обвинений. Может статься, тут сказалась и обида за себя, за то, что ради этого НИИ и этого дурацкого собрания в его стенах, он обманул порядочную и больную девушку…
Яблонский резко встал со своего стула и дерзко заявил:
– Нет, это не одно и тоже.
– Что вы имеете в виду, товарищ, не знаю вашей фамилии. – Привстав со своего стула, спросил Быльников.
– Яблонский моя фамилия. – Представился Григорий и, не дав секретарю вставить слово, продолжил. – Я говорю, что критика и очернительство не одно и тоже. Я знаю суть этого конфликта. Знаю, что Смеляков, критиковал Николая Ивановича! Но кто сказал, что этого делать нельзя? Можно и нужно! Поскольку критика есть тот мотор, что толкает прогресс и науку вперед. Без здоровой критики общество, а уж тем более, научное общество превратиться в болото…
Яблонский говорил долго и страстно. Он называл имена ученных и политиков. Ловко жонглировал цитатами классиков марксизма и вернул даже одно высказывание из Эммануила Канта.
Выступление Григория Яблонского походило скорей на съемки, какого-то обреченного долго лежать на полке, художественного фильма.
Собрание оживилось. Только что спавшие комсомольцы, вдруг резво, перебивая
друг друга, заговорили. Кто-то рвался к микрофону. Кто-то кричал, забравшись на спинку стула. Секретаря вытолкнули из президиума. Президиумный стол завалили на бок. Красная, сброшенная со стола, скатерть напоминал лужу крови.
– Товарищи! Товарищи! – Безнадежно требовал Быльников. – Соблюдайте регламент. Но его никто не слушал. Все превратилось в сплошной шум и рев – угрожающий
смести все на своем пути.
Наконец, все высказались, устали, градус спора упал до нулевой отметки, в зале наступила тишина.
Секретарь А. Быльников поправил галстук. Застегнул пуговицы на жилете
«польской тройки» и, выпив полный до краев стакан воды, и сказал, вытирая платком мокрые губы:
– И какое решение мы вынесем по второму вопросу? Предлагайте.
– Да, влепить ему общественное порицание – предложил визгливый женский голос, —
и по домам!
– Правильно. – Поддержал ее стройный гул молодых здоровых глоток. – Домой! Домой!
– Кто за то, что бы поставить на вид товарищу Смелякову его поведение, прошу поднять руки.
Зал дружно взметнул, к огромной хрустальной люстре, что висела на потолке, свои молодые крепкие руки.
– Кто против?
Яблонский встал с места:
– Я против.
– Так и запишем. Один против. Товарищ… Секретарь почесал затылок, – повторите вашу фамилию и имя отчество.
– Яблонский Григорий Ильич.
– Прекрасно, Григорий Ильич, так и занесем в протокол. Против Яблонский Г. И. На этом, товарищи, собрание объявляется закрытым.
И в туже минуту члены ВЛКСМ, что табун молодых жеребят, толкая друг – друга, подкалывая и хохоча над собственными шутками, помчались на всех парах к выходу.
– А вы, товарищ Яблонский, – перекрикивая толпу, обратился к Григорию секретарь,
– задержитесь на минуточку.
Когда все вышли, Григорий встал с кресла и направился в президиум. Ни секретаря, ни членов там уже не было. Точнее, остался только один член, но назвать членом высокую белокурую сероглазую красавицу… да отсохнет тому язык.
Яблонский, как только вошел в зал, еще перед началом собрания, так сразу положил на нее глаз.
Красавица, складывая красную пострадавшую от коротко восстания простынь, отрекомендовалась:
– Татьяна Алькова.
«Татьяна, как мою несостоявшуюся тещу. Подумал Яблонский. Сейчас начнет размазывать меня по стенке. Такая может…»
– Это я попросила секретаря вас задержать. Простите, как вас зовут?
– Григорий Яблонский.
– Очень приятно. – Девушка протянула руку и эротично улыбнулась. Она вообще была весьма эротична и скорей напоминала девушку с обложки «Playboy», чем члена президиума комсомольской ячейки НИИ.
– Я вот, что хотела сказать, Григорий. Вы молодчина. Честное слово, умница. Здорово выступили. Расшевелили наше болото, а то ведь все приходят на собрание не поговорить, не обсудить, а только для галочки. Я рада, что в нашем коллективе будет работать такой смелый товарищ.
– Ну, зачем же так официально, товарищ. – Улыбнулся Яблонский. – Можно просто
Григорий, или еще проще Гоша.
– Ну, что ж, – засмеялась девушка, можно и просто Гоша. – Только вы уж меня тоже называйте просто Тата.
– Какое прекрасное имя Тата. Поэтическое и очень музыкальное.
– Ну, так уж и музыкальное. – Девушка взяла в руки элегантную сумочку. – Вы не торопитесь – нет? Тогда давайте немного пройдемся и поговорим о жизни нашей комсомольской организации.
Яблонский хотел, было предложить другую тему разговора, но девушка была настроена явно на деловой лад, поэтому он решил:
«Пусть будем, как она хочет. Начнем о жизни комсомола, а там глядишь выйдем и личные проблемы»
.Вы не против?
– Разумеется, нет.
– В таком случае вперед. Девушка указала на дверь.
Молодые люди вышли в вестибюль. Спустились на первый этаж и, предъявив свои удостоверения дежурному вахтеру, вышли на улицу.
Верхушки деревьев были окрашены в теплые золотистые тона, а у их подножья лежали фиолетовые тени.
День близился к концу.
– Вам, в какую сторону. – Подставляя девушке свой локоть, поинтересовался
Яблонский.
– В сторону солнца. – Ответила девушка.
– Ну, солнца так солнца.
И они неспешно пошли по широкому проспекту.
– …Вы абсолютно правы, Григорий, утверждая сегодня о затхлости и без интересности нашей комсомольской жизни. Я согласна, ее нужно оживить, но каким образом? Сверху нам спускают скучнейшие резолюции и требуют их выполнения. Личная инициатива не поощряется. Наше мнение игнорируется. Секретарь комячейки – скучнейшая личность плюс оголтелый карьерист!…
– Значит нужно бороться и с секретарем, и с резолюциями и с теми, кто их спускает!
– Бороться с верхами? Ну, это уж, пожалуй, слишком…
– Я же не предлагаю их свергать. – Яблонский сверкнул обаятельной улыбкой. – Я предлагаю только реформировать отношения между верхами и низами. И в этом ничего страшного нет. Напротив – этого требует время.
– Так уж и время?
– Да, да, да. Вы оглянитесь вокруг. Того нет. Этого нет. Это нельзя. Это не разрешено. И было бы, что-то действительно важное, стоящее, а то ведь нет чего? Да элементарных ботинок. В космос, что день запускаем ракеты, а колбасы в магазине нет.
Тата неодобрительно хмыкнула:
– Колбаса – это как-то мелко.
– Это не мелко, а необходимо. Впрочем, Бог с ней с колбасой. Возьмем книги, кино,
театр…
Ведь то, что нам можно читать, смотреть, да и о чем думать, решают за нас. То есть, как вы выразились, спускают сверху. Разве это нормально?
Ненормально! Жизнь требует перемен! И они наступят. И очень скоро. Вот увидите! Яблонский говорил смело, горячо, зажигательно.
– Все, это очень интересно и мне не хотелось бы прерывать это разговор. Может, продолжим его за чашкой чая? Поскольку я уже пришла. Вот мой дом.
Девушка указала на высотное здание.
– Как ваш?! – Изумился Яблонский. – Это же министерский дом.
– Да, мой папа замминистра строительства. Ну, что пошли гонять чаи? Яблонский подумав, ответил:
– Да как-то неудобно.
– Что испугались? Ну, вот, а в речах своих вы такой смелый, решительный, категоричный…
– Да, не я не испугался… просто… чай… в первый день знакомства…
– А какая разница, в какой день приходить пить чай. В первый или десятый? И потом в нашем случае важен не чай, а разговор. Правильно?
Картина десятая
Яблонский прошелся руками по волосам. Поправил галстук и объявил:
– Ну, что ж раз вы называете меня смельчаком, то нужно этому соответствовать. Быть, так сказать, смелым до конца. Пошли. Надеюсь, ваши родители меня не скушают?
– Да, что вы, – засмеялась девушка, – наоборот, накормят. У меня мировые родители! Молодые люди вошли в подъезд:
– Как поживаете, Татьяна Ивановна? – лакейским голоском поинтересовался швейцар.
– Прекрасно, Михалыч.
– Ну, и, слава Богу.
– Это со мной. – Кивнула на Яблонского Тата.
– С нашим удовольствием…
Швейцар нажал на кнопку лифта. Молодежь на быстроходном лифте взметнулась на десятый этаж.
Дверь им открыла простоватого вида женщина. Яблонский подумал, что это домохозяйка.
– Мама, познакомься, это наш сотрудник Григорий Яблонский. А это моя мама. Нина
Тимофеевна.
– Очень приятно, – улыбнулся Яблонский.
– Добрый день. Добрый день. – По-волжски округляя «О» заговорила Нина Тимофеевна – милая, словоохотная, хлопотливая женщина. – Да вы проходите. Проходите. Я как раз самовар поставила. Прошу.
Яблонский вошел в огромную гостиную и впрямь увидел на столе пузатый, сверкающий золотыми боками самовар.
– А я думал, вы шутите! Про самовар. В шутку называете так чайник.
– Что вы милый, у нас всегда только самовар. Я с детства привыкла чай из самовара пить. Это нынче из чайников пьют, а разве ж это чай. Да, вы приходите к столу, попробуйте мой чаек и булочек наших попробуйте. Я их сама делаю. Да, я вообще все сама делаю. И пеку и убираю. Другие, знаете – ли, домохозяек держат, а я сама. Я из трудовой семьи. Как же я буду заставлять других на себя трудиться? Правильно я говорю, Григорий?
– Правильно!
– А вот Таточка говорит, что я должна нанять домработницу…
– Я так говорю, – вставила реплику Тата, – потому что у тебя больное сердце, и тебе нельзя перенапрягаться.
– Пере —пере прягать.. Тьфу ты, слово какое выдумала. Я знаете, Григорий, пока за Ивана Николаевича замуж не вышла и на стройке работала, и на фабрике, да и замужем сложа руки не сидела. Теперь вот по состоянию здоровья дом веду, а у нас ведь большой дом. Да, вы садитесь к столу. Чая выпейте с пирожком. Вы, какой любите с капустой, с грибами, у меня всякие есть. Закусывайте, а как придет Иван Николаевич мы и покушаем. У меня гречневая каша с котлетами и борщ красный. Любите борщ?
– Разумеется, люблю.
Не успел гость съесть и двух пирожков, как дверь гостиной распахнулась, и в квартиру валкой походкой вошел медведь. Разумеется, не медведь в чистом виде, а плотно сбитый и какой-то весь волосатый – Иван Николаевич Альков.
«Откуда у таких простаков такая изящная дочь?» – взглянув на Ивана Николаевича, а потом на его жену, подумал Григорий.
– Здравствуй, Иван Николаевич, – обратилась к мужу по имени отчеству хозяйка дома. -А у нас гость.
– Я вижу. Вижу. Иван Николаевич. – Хозяин протянул свою крепкую ладонь
Яблонскому.
Яблонский пожал руку хозяина и представился:
– Григорий
– Наша, рука, крепкая рабочая! – Похвалил пожатие Яблонского хозяин. – Да, вы присаживайтесь. Ну, что у нас, мать, сегодня на обед? Мечи все на стол. Я голодный, как медведь после зимней спячки.
– Сейчас, несу Иван Николаевич. Несу, дорогой.
Хозяйка проворно выбежала на кухню. Вначале Нина Тимофеевна вынесла огромный поднос, заставленный различными закусками. За ними огромную фаянсовую миску с дразнящим ноздри красным борщом. За борщом последовала огромное блюдо с развалистой крупинка к крупинке гречневой кашей. Потом появилась гора, с золотистой корочкой, домашних котлет. За ними явился графинчик домашнего, как объявила хозяйка, изготовления, водочкой. За водочкой на стол взбежали: вишневый, грушевый,
клубничный компот, а уж за ними взобрался густой черничный кисель. Ко всему этому компото-кисельному раздолью были поданы. 1.Сдобные булочки. 2.Пирожки. 3. Пирожные. 4.Кремовый торт.
– Ну, Григорий, за знакомство. Употребляете? – Указав на графин, поинтересовался
Иван Николаевич.
– Да.
– И правильно! – Обрадовано воскликнул хозяин дома. – Рабочий человек может и должен выпить!
– Папа, но Григорий Ильич не рабочий человек, а научный сотрудник. – Возразила
Тата. – Он работает в моем НИИ.
– Какая разница, где он работает. Главное – работает. Значит человек рабочий. Правильно я говорю, Григорий?
– Правильно!
– Тогда поехали!
Иван Николаевич опрокинул маленькую рюмку в свой огромный рот и принялся за
еду.
Такого зверского аппетита гость никогда прежде не встречал. Иван Николаевич,
комментируя блюда, что походило на урчания голодного зверя, с молниеносной скоростью поглощал в себя и закуски, и борщ, и кашу. Пока Яблонский ковырял еще первую котлету, Иван Николаевич проглотил их уже добрый десяток. Пока гость все еще посматривал на свою невыпитую рюмку, хозяин дома выдул уже весь графин.
– Ну, кажется, что и ничего! – Похлопывая себя по животу, объявил Иван
Николаевич. – Спасибо, мать. Подойди, а то мне трудно встать, я тебе поцелую.
Хозяйка подошла к Ивану Николаевичу, и тот смачно чмокнул ее в красную от беготни щеку.
– Ну, что, Григорий, пока тут женщины буду убираться, пойдем-ка ко мне, брат, в кабинет. Выкурим по сигаре. Наш сотрудник привез мне с Кубы отличные сигары. Ты куришь – то?
Григорий, хотя и не курил, ответил:
– Так, балуюсь.
– Вот тебе на! И я тоже балуюсь – засмеялся хозяин, тяжело поднимаясь со стула. —
Ну, значит пойдем, побалуемся вместе!
Они прошли в рабочий кабинет Ивана Николаевича. Своей простотой он скорее напоминал артель, чем кабинет: на полу валялись лыко и ивовые прутья, стояли плетеные корзины, в тазах лежали куски глины. У одной стены Яблонский увидел гончарный круг, и столярный верстак, а у другой небольшой токарный станок.
– Не удивляйся, Гриша, люблю в свободное время поработать руками. Руки-то зачем человеку нужны? Не онанизмом же заниматься, правильно? – грубовато пошутил
замминистра. – Вот я и работаю, то сплету, то состругаю, то смастерю чего из металла. Ты, так как насчет руками поработать? Можешь чего?
– Могу, почему не мочь. Мы с матерью вдвоем жили, отец от нас ушел, когда я маленький был. Поэтому приходилось все делать самому, и починять, и поправлять. Многое могу…
– Молодец, брат, хвалю! – Воскликнул обрадованный таким ответом хозяин. —
Садись. Отдыхай!
Иван Николаевич указал на деревянный резной стул.
– Сейчас мы с тобой закурим. Посмотрим, что это за сигары такие. Альков раскурил сигару. Сделал затяжку и закашлялся.
– Вот зараза, крепкие! Крепче нашего самосада.
– А сигары и впрямь ничего, а то я слышал, что Кастро их уже загубил. – Выдыхая дым, сказал Яблонский. – Как впрочем, и ром…
– И где ж ты это слышал? – С веселым прищуром глянул на Яблонского Иван Николаевич. – По вражьим голосам, небось! Да ты не тушуйся, Гриш, не тушуйся, я и сам их слушаю. Специально для этого японский приемник купил. Вон видишь, на полке стоит.
Яблонский взглянул на полку. Там и в самом деле стояла «мечта меломана» —
новенький японский музыкальный центр.
– Когда нибудь вместе послушаем. У тебя как с Татой? Жениться, когда думаешь? Гость с недоумением взглянул на Ивана Николаевича и, захлопав ресницами,
ответил:
– Да мы только сегодня с Татьяной познакомились. Иван Николаевич…
– Ну и что! Ты парень хороший, я это сразу подметил. Татьяне именно такой как ты, и нужен.
– Да, вы шутите, Иван Николаевич!? То ли спросил, то ли констатировал Яблонский.
– Я вас не понимаю?
– Альков, брат, такими серьезными вещами не шутит. Раз сказал, женись – значит это капитально!
Иван Николаевич затянулся и замолчал. Выдохнув замысловатый клуб дыма, продолжил:
– Татьяна девушка хорошая. Я ее очень люблю! Да, ты не смотри на меня с таким изумлением.
«Надо же, – думал Яблонский, – там меня в первый же день сватали, и горы золотые обещали, и здесь хомутают. Как будто я сын высокопоставленного папаши или сам ответственный работник. А я же никто – ноль. Так чего же они так на меня западают, точно пчелы на нектар?»
Иван Николаевич меж тем продолжал:
– Она ведь нам не дочь. Точнее не родная дочь. Родители Танюшкины, наши с женой приятели, погибли во время переворота в африканской стране. Ну, мы и взяли, так как детей у нас своих не было, ее к себе. Вырастил я ее, выучил и она мне как дочь, только я
не могу тебе это словами объяснить почему, она мне даже больше чем дочь!
«Ах, вот отчего она на них не похожа. – Подумал Яблонский, и тут в его голове родилась дикая мысль. – А может – он с ней спал, а теперь хочет пристроить ее замуж? Ведь сам сказал она мне больше, чем дочь. А что так раньше делали генералы – выдавали надоевших любовниц за адъютантов и помогали деньгами. А он ведь у нас производственный генерал»…
– Так, что женись, Гриша.
– Да, что вы Иван Николаевич. – Недоуменно глядя на собеседника, сказал
Яблонский. – Я вас не понимаю. Вы шутите.
– Да, что ты все заладил с этими шутками. Альков, брат, человек серьезный. Гость тоже принял серьезный вид и торжественным голосом заговорил.
– Ну, а если серьезно, то я вам скажу так. Допустим, я за. Допустим, но мы с вами, не знаем, хочет ли этого Татьяна, это раз…
Иван Николаевич не дал закончить Яблонскому.
– Танюшка тебя в первый день знакомства привела домой, такого никогда не было. Значит, я делаю вывод, что ты ей понравился. Вот так, брат, понравился, а ты мне ту понимаешь, считалочки устраиваешь. Раз, два, три, четыре, пять я иду искать!
– Может быть вы и правы, Иван Николаевич, может быть я и симпатичен Татьяне, но все одно у меня ощущение неестественности происходящего. Как-то всё очень лихо у нас получается. Вы не находите?
Альков сильно хлопнул себя ноге и ответил:
– А я бывший танкист, Гриша, привык действовать быстро и решительно! Я когда в армии служил, так мы нашей танковой бригадой, в Венгрии быстро порядок навели! А нынче, понимаешь ты, возятся, возятся. Я тебе объясню почему. Потому что у нашего
правительства утеряна решимость и лихость. Ну, так ты ж посмотри на них. Дряхлые старики.
– И все-таки, Иван Николаевич, простите но, по-моему, весь наш разговор смахивает на какой-то сюр, абсурд, если хотите.
– Сюр, абсурд, нахватались, понимаешь, слов. Да никакого тут абсурда нет, а есть обычное сватовство. Я тебя сватаю за свою дочь. Понимаешь, сватаю, а не предлагаю, задрав штаны в ЗАГС бежать.
– Иван Николаевичи все-таки я продолжу свою, как вы выразились, считалочку. – Быстро заговорил Яблонский. – Первое, мы, вроде бы, выяснили, теперь второе.
Второе же заключается в том, что, я молодой специалист, зарплата соответственно сами понимаете, не позволит обеспечить вашей дочери достойную жизнь. Третье еще хуже – живу я в общежитии. Кроме меня в комнате проживают еще два таких же, как я, молодых специалиста. Куда прикажите мне привести свою будущую жену и вашу любимую дочь?
Яблонский закончил перечисление, перевел дыхание и уже более спокойно, продолжил. – Так что я вначале займусь улучшением своего материального положения, а уж потом женюсь.
Иван Николаевич громко засмеялся:
– Да, пока ты, брат, будешь улучшать свое материальное положение, то все твои потенциальные невесты превратятся в старух. А кашу, как у нас в народе говорят, нужно есть, пока она горяча. То есть жениться нужно молодым! Так – то, Гришаня! А насчет этих твоих беспокойств, так ты на них наплюй и разотри. Мы и квартиру сделаем, и должность денежную для тебя подберем.
Иван Николаевич сжал пальцы во внушительные кулаки и произнес.
– Все, голубь ты мой, в моих трудовых, мозолистых руках. Я этими руками для дочери все сделаю. Только уж и ты ее не обижай.
Иван Николаевич вдруг сделал злое, зверское лицо и изменившимся до неузнаваемости голосом произнес:
– Потому как, если обидишь, Танюшку, то я на одну твою ногу наступлю, а другую вырву. Понял?
И не дождавшись ответа, дружески хлопнул Яблонского по плечу. Весело засмеялся и сказал:
– Пойдем-ка, Гриша, еще по Чайковскому!
Они вышли из кабинета, и Иван Николаевич заговорил о себе.
…Я, Григорий, всего своими руками и своей кумекалкой, – он постучал себя по голове, – до всего дошел. И до положения, и до уважения в обществе. А как я трудился, чтобы всего этого добиться! Иван Николаевич обвел рукой свои воистину царские покои.
– Ого-го-го! Я ведь, когда в техникуме учился, еще на стройке сторожем подрабатывал и уже тогда грамоты от начальства имел…
Ты спроси в министерстве, да, да, пойди и спроси, кто такой Иван Николаевич Альков, и любая тамошняя собака ответит тебе, что Альков это голова. И оно, брат, так и есть…
– Ну, вот пошел языком молоть. Больше беленькой не получишь. – Ударила мужа полотенцем Нина Тимофеевна. – Не слушайте его, Григорий…
И, правда, выпивший Иван Николаевич сильно привирал. Будучи студентом техникума, он и впрямь работал сторожем. Рабочий график дежурств был расписан странным, но очень удобным для И. Алькова, образом. В одну ночь дежурил Ваня Альков, а во – вторую никакого! В свое дежурство, сегодняшний замминистра, складывал ровным штабелями доски, кирпичи, плитку, цемент и арматуру, а следующей ночью грузил все
это в начальственные грузовики. Начальство не оставило без внимания сообразительного и исполнительного сторожа.
Так началась карьера Ивана Николаевича Алькова.
– А я и не собираюсь больше беленькую пить, – Иван Николаевич обнял жену за плечи, – мы с Гришей лучше по Чайковскому…
Татьяна, изумленно взглянув на отца, сказал:
– Как ты уже называешь нашего гостя Гришей. Быстро ты…
– А он у нас не только Гриша, он у нас теперь и твой жених. Я тебя за Григория посватал!