Принимая во внимание

– Нет.

– Тогда непонятно.

Малышев с минуту раздумывал, как ответить. После чего произнёс:

– Иванов опекал Козлова.

– В смысле?

– В смысле, патронировал. Курировал. Как ещё пояснить?

– В чём это заключалось?

– Во-первых, Козлов точно в срок, даже чуть ранее, получил повышение в звании. Не показатель, но тем не менее. Во-вторых, Иванов его сделал секретарём парторганизации управления.

– Что значит: сделал? – не понял Глебский. – У вас что, секретарей назначают, а не выбирают?

– Да брось ты, подполковник. – Поморщился майор. – Будто не знаешь, как это делается.

– Знаю. Только на данную должность, тем более в областном управлении, ранг должен быть чуть повыше, чем старший лейтенант.

– На меня намекаешь?

– Никакого намёка. Прямой текст. Причину, по которой Иванов решил поставить своего человека во главе партийной ячейки, полковник объяснил?

– Кому?

– Понятно. Значит, Василий Трифонович протежировал лейтенанта. Молодым везде у нас дорога… Под прикрытием демократического централизма, и всё такое прочее… А что Козлов? Нравилось ему пребывать в данной роли?

– Почём я знаю. – Словно от зубной боли, поморщился Малышев. – Спроси у самого Козлова.

– Спрошу. Обязательно. Смотрю, ты лейтенанта недолюбливаешь.

– А он не девка, чтобы его любить! – отрезал Малышев. – Слушай, если у тебя больше нет вопросов, отпусти. Дела. Я и так сегодня половину рабочего дня тебе посвятил.

– Не мне, а расследованию, что, как говорят в Одессе, есть две большие разницы.

Малышев поднялся с места, но Глебский его удержал:

– Извини, майор, но всё же попрошу остаться. Мы хотим сегодня осмотреть кабинет Иванова. В твоём присутствии. А также секретаря Василия Трифоновича. Мои люди будут с минуту на минуту. Так что, давай продолжим беседу.

– В таком случае, предлагаю спуститься на первый этаж, в буфет. – Малышев первым направился к двери. – Разносолов не обещаю, но горячее будет.

Когда мужчины утолили первый голод, Глебский, вытерев рот салфеткой, произнёс:

– Скажи, Константинович, каков был покойный Иванов? В смысле, как человек?

Малышев подвинул к себе тарелку со вторым блюдом, поковырял в нём вилкой, отставил в сторону. Подполковник майора не торопил с ответом.

– Как человек? Трудно сказать. Мы с ним близко не контактировали. Только по службе.

– И что, не встречались во внеслужебной обстановке? К примеру, на праздниках? Дне рождения? У вас не отмечали Новый Год? День Советской Армии?

– Отчего ж. Отмечали. – Малышев взял стакан с чаем. – Редко. Да Иванов особо себя на таких мероприятиях и не проявлял.

– Песен не пел? Тостов не произносил? О героическом прошлом не вспоминал?

Малышев внимательно посмотрел на собеседника.

– А почему ты с такой ехидцей выделил слово «героическом»?

– Да так, вспомнилось. – Глебский с удовольствием поглощал гречневую кашу с рыбой. – У меня есть один знакомый. Так он, когда выпьет, всё свою боевую молодость вспоминает. Как один со всей фашисткой Германией воевал. Послушаешь его, так обида душу терзает: и почему такому мужику звание Героя до сих пор не присвоили?

– Не понял.

– Перестань. Всё ты прекрасно понял. Небось, в голове то сейчас прокручиваешь одну мысль: и чего этот москвич ко мне прицепился? Василий Трифонович оттуда прибыл? Из первопрестольной! А значит, можно было бы и на месте, перед командировкой, до вылета, о нём всё узнать. Ведь так, Константинович?

– Предположим.

– Да так, именно, что так. И, самое интересное, ты прав. Я действительно об Иванове справки наводил. К сожалению, лично знаком с ним не был: он убыл к вам в тот год, когда меня в столицу из Минска перевели. На повышение. Правда, видел пару раз. Мельком. А вот лично – нет. Но мне много интересного о нём рассказали, люди из его бывшего окружения. Не желаешь послушать? Время есть.

– Представьте себе, нет.

Малышев мелкими глотками осушил стакан.

– А напрасно. – Глебский отложил вилку, но к чаю не притронулся. – Много, много узнал любопытного.

– Я придерживаюсь старого, закостенелого правила: о покойниках говорить либо хорошее, либо ничего.

– Согласен. Только не в данном случае. Кстати, Константинович, тебе известно, что ваш начальник писал на тебя докладные в Москву?

Малышев похолодел. Таких слов услышать из уст следователя он никак не ожидал.

– Нет. Про это ничего не знаю.

– Теперь знай. Шесть докладных. Подробных. Со всеми выкладками. После рассмотрения, которых наверху было принято решение отказать майору Малышеву в присвоении очередного звания.

Александр Константинович сглотнул вмиг набежавшую, горькую слюну:

– Ты их видел?

– Да что ты. Не тот уровень. Но человеку, который мне про них рассказал, всецело доверяю. Как тебе информация?

Малышев аккуратно поставил стакан на стол.

– Бог ему судья.

– Да нет, Константинович. Позволь с тобой не согласиться. Иванова наказал не Бог, а вполне живой человек. Ударом в челюсть. Чем и сократил жизнь товарища Иванова. А ты ведь его недолюбливал, верно? Да не отмалчивайся, и так понятно. Едва начал свой рассказ о событиях второго марта. Интонация, паузы: всё говорило о твоём отношении к Иванову. Так то вот. Кстати, где ты был в ночь убийства?

– Ого! – И без того узкие глаза майора превратились щёлку. – Какой резкий переход от беседы к допросу!

– Ошибаешься. Просто у меня такая манера вести разговор. Привычка. Рано, или поздно, я бы всё равно задал тебе этот вопрос. Так как?

– В тот вечер я находился в областной больнице. До трёх ночи. У меня сын в реанимации. После операции.

– Прости. Не знал.

– Ничего, всё должно обойтись. Будешь проверять?

– Буду.

– Спасибо за откровенность.

– А я не Василий Трифонович. Фигу в кармане носить не собираюсь. Кофе здесь есть?

– Нет. Если хочешь, можем подняться ко мне.

– Буду премного благодарен. Признаться, спать хочется неимоверно.

На лестнице Малышев решился поинтересоваться:

– Что ты имел в виду, когда сказали про фигу?

На лестнице, кроме них, никого не было, однако, Глебский отвечал еле слышно, так, что даже майору пришлось сосредоточиться, чтобы распознать сказанное:

– Гнида он был, Василий Трифонович. Не знаю, как здесь прижился, но в Москве о нём до сих пор вспоминают незлым, тихим словцом.

– По причине?

Глебский подождал, пока мимо них, отдав честь, не прошёл один из сотрудников управления. После чего продолжил:

– В каждом деле есть исполнители. Плохие, хорошие – без разницы. Главное, они есть. Без них – никак. От их работы многое зависит. Не всё, но очень многое. Они могут качественно выполнить приказ. А могут его слегка, так сказать, похерить. Однако, в любом случае, это будет только выполнение приказа, распоряжения, называй, как хочешь, и не более. Но, среди этой братии имеется одна порода, которая не просто выполняет приказы. Она их выполняет с вдохновением. Я бы даже сказал, с рвением. Порода исполнителей – виртуозов. Это те, кто свою работу превращает в некое творчество, я бы даже не побоялся сказать, в искусство исполнительского мастерства. Когда они не просто выполняют работу, а делают это виртуозно. Не красиво, а именно – виртуозно. К примеру, простой исполнитель просто возьмёт и вынесет мусорное ведро. Молча. Как необходимое действие. А виртуоз поступит иначе. Он мусорное ведро обернёт в фольгу. Так, чтобы все видели блеск в его работе. Будет нести то самое ведро, не скрываясь от взглядов посторонних, ничего не стыдясь. При этом, ещё включит бравурный марш, чтобы все знали, что это он, именно он, а не кто другой, выносит мусор.

– Странное сравнение. И что? – усмехнулся Малышев.

– Запомнил, это хорошо. Так вот, товарищ Иванов был лучшим из исполнителей – виртуозов.

– Был бы лучшим, не попал на периферию. – Вставил реплику Малышев.

– А вот тут ошибаешься. Именно потому, что был виртуозом, потому и попал. Как исполнитель Иванов в столице вёл себя просто восхитительно. – В голосе Глебского звучала едкая ирония. – Любое мероприятие мог превратить в событие планетарного масштаба. И всё бы у него складывалось хорошо, да только не на ту фигуру Василий Трифонович поставил. Ему бы нос по ветру держал, То и до сей поры торчал бы в столице. А он дал промашку. Такие вещи наверху не прощают не только простым исполнителям, но и виртуозам.

– То есть? Сказал «а», говори и дальше.

– У вас, здесь, о Московском скандале, в ноябре шестьдесят второго года, слухи ходили?

Малышев пожал плечами:

– Это связано с нашей службой?

– Нет. – Глебский усмехнулся. – Как же вы далеки от всех столичных перипетий.

Майор нахмурился.

– Да, далековато. И это нам в вину поставишь?

– Перестань. Между нами только начали складываться более – менее нормальные отношения, и я бы не хотел их испортить. Связано не с вами, а с Ивановым. Напомню. В ноябре 1962-го, состоялась выставка современного искусства. Как мне рассказали, не бог весть что. Какая-то мазня на холстах. Непонятные статуи. Словом, отрыв от действительности, полная фантасмагория. Хрущёву, естественно, не понравилось. Он, как мне рассказывали, был жутко возмущён. Разорался на организаторов. Приказал художников разогнать, выставку закрыть. И вот тут случилась одна прелюбопытнейшая вещь. Если бы распоряжение Никиты Сергеевича поручили выполнить простому исполнителю, среднего звена, то об этой выставке никто, никогда и ничего не узнал. Ну, проходило что-то на Манежной площади. И что? Ну, выставили нечто. Что – не известно! Постояло да закрылось. То ли от холода, то ли от нехватки посетителей. Сплетни бы умерли, ещё не родившись. Но, кому, как вы думаете, досталась почётная миссия это сделать?

– Иванову.

– Совершенно верно! Другой, будь на его месте, просто бы прикрыл лавочку, да и вся недолга. Замок на двери, все по хатам. Однако, Василий Трифонович на тот момент уже стал исполнителем – виртуозом. Иванов, к тому времени, успел занять пост третьего секретаря Московского горкома партии, стремился к должности второго. А хотелось то стать первым! Вот потому, наш виртуоз и решил выпендриться. Нагнал бульдозеры со строек, и давай утюжить творения современного искусства. На глазах шокированной общественности и западной прессы. А чтобы художники не бузили, ещё и милицию привлекли. Тогда арестовали что-то около тридцати человек. Вспомнил?

– Краем уха до нас эта весточка долетала. И что?

– Самое странное, Хрущёв остался в край доволен. Он Иванова, после этих событий, неоднократно задействовал в подобного рода мероприятиях. И Василий Трифонович находился в ожидании, что его звезда вот-вот взойдёт. Да промахнулся.

– Никита Сергеевич подал в отставку.

Глебский сделал паузу. А майор не так прост. Эка, как ввернул: ушёл в отставку. Все знали что, то была за отставка. А Малышев перестраховался. Видимо и здесь жизнь кое-чему учит.

– Можно сказать и так. Вот тогда то, Василий Трифонович и попал в немилость. За свою преданную Никите Сергеевичу виртуозность. Ну что, двинули пить твой кофе?

Глебский неожиданно понял: более ничего не сможет рассказать Малышеву. Потому, как тот только что стемнил, закрылся. А закрытых людей подполковник остерегался.

А рассказать было о чём. Исполнитель – виртуоз пришёлся не ко двору новой кремлёвской команде. По Лубянке бродили правдоподобные слухи, будто Иванов писал доносы на первого секретаря Московского горкома партии Егорычева, когда тот попал в немилость к новоиспечённому Генеральному секретарю ЦК КПСС, но это Иванова не спасло. Сам подполковник тех документов не видел. Но, перед отъездом, в коридоре управления, Андрей Сергеевич услышал одну фразу, вскользь брошенную руководителем седьмого отдела, с которым только что говорил об Иванове: «Слава Богу, хоть ни одной более строки мы от этой гниды не увидим!». Эти слова говорили о многом. Непосредственно перед вылетом, Глебский встретился с бывшими сотрудниками Иванова по Московскому горкому партии. Большинство из них «играло в молчанку», не желая вспоминать недавно минувшие дни. Но два человека, из тех, кто «ушёл» из горкома вместе с Василием Трифоновичем, кое-что поведали о «несколько туманном и скользком» личном прошлом теперь уже покойного Иванова. К примеру, вспомнили как тот «захомутал» и на себе оженил племянницу первого заместителя председателя КГБ Яценева. Собственно, именно Георгий Карлович спас мужа племянницы, выбил Василию Трифоновичу звание полковника, и временно, как считал Василий Трифонович, спровадил того из столицы, ждать, пока всё не утихомирится. Как новоявленный начальник управления, опять ж, по «просьбе» дяди жены, строчил тому обо всём, что творилось в «конторе», как до того докладывал, о «тёмных» делах горкома. И ещё кое-что…. Но об этом он бы Малышеву ни за что не поведал.

Егоров и Хохлов уже вернулись из гостиницы и теперь ждали начальство в приёмной.

– Ну, как жильё? – Поинтересовался Глебский, скидывая пиджак.

– Нормально. – Первым отозвался Хохлов, вставая с кресла.

– Третий сорт – не брак! – В свою очередь добавил с улыбкой стоявший у окна старший лейтенант Егоров. – Хотя бывает и лучше.

– Телефон в номере есть?

– Откуда, Андрей Сергеевич? – Искренне удивился молодой человек. – Это же не «Интурист»!

– Жаль. Александр Константинович, а где у вас ближайшее почтовое отделение?

– Так вы от нас звоните. – Ответил вошедший следом за Глебским Малышев.

– А если приспичит?

– В таком случае, здесь недалеко. В квартале от нас. Угол Амурской и Пионерской. Ориентир – ресторан «Восток».

– Вот и ладушки! Ну, что, Александр Константинович, ещё кого, кроме секретаря, для осмотра кабинета будете звать?

– Зачем? – Искренно удивился Малышев.

– И то верно. Хохлов, а ну-ка, ещё разок осмотри оттиск печати.

– Для чего? – Теперь пришла очередь удивиться Егорову. – Я же уже смотрел.

– Для уверенности. И, так сказать, для подстраховки. А ты, Нестор, пока старшие по званию будут делами заняты, бери секретаря, спуститесь к дежурному, возьмите печать и дубликаты ключей.

Малышев тяжело опустился на кожаный диван, и прикрыл глаза. И откуда на его голову свалился этот подполковник? Весь день псу под хвост. Да, Василий Трифонович, мысленно проговорил майор, даже при жизни вы бы не смогли устроить более подлянистую вещь, нежели то, что происходит после вашей смерти.

Двери распахнулись. На пороге появились Егоров и секретарь Иванова, двадцатитрёхлетний, жердиноподобный Сысоев, один из немногих контрактников, служащих областного управления.

Хохлов взял принесённую печать, внимательно её осмотрел, потом ещё раз наклонился над оттиском.

– Товарищ подполковник, – после минутной паузы, наконец, вынес вердикт капитан, – полная идентичность. Оттиск соответствует печати! До мелочей.

– Что ж, товарищи, давайте пройдём в апартаменты. – Глебский кивнул головой в сторону секретаря, и тот, бросив быстрый взгляд на Малышева, молча вставил ключ в замочную скважину.

Из дневника сотрудника Амурского областного управления Государственной безопасности старшего лейтенанта Проклова В. В.

07 ноября, 1966 года.

«… стояли в оцеплении. Замёрз, как цуцик. В Москве на Октябрьские праздники намного теплее. В прошлом году, когда мы шли по Красной площади, я был одет в тонкое, драповое, демисезонное пальто. И не замёрз. И без шапки. А тут минус двенадцать! Снег, метель. Кошмар! Стоять пришлось четыре часа. Хорошо, с Еремчуком менялись. То он в «газоне» греется, то я. Сейчас пишу, а руки немые, деревянные. Как говорят в народе, колом стоят. Только это всё ерунда!

Я счастливый человек! Кто мог подумать, что комсомол меня специально пошлёт сюда, на Дальний Восток, чтобы я встретился со своим будущим? Надо же, а?

Моё будущее зовут Светлана. Она (или оно, то есть будущее) носит толстую, длинную, почти до пояса, косу. Имеет хрупкую фигурку, курносый носик, чёрные, обворожительные глаза, и весёлый, взбаламошенный характер.

Времени у меня мало, потому, как нужно бежать на кухню, помогать Свете и дяде Саше готовить праздничный обед. Точнее, ужин. На мне лежит разделка селёдки и чистка картофеля. Но я всё равно пару строк ещё допишу. Потому, как руки просто чешутся поделиться радостью.

Со Светой мы познакомились десять дней назад. Я так думаю, дядя Саша специально подстроил нашу встречу. Позвал меня к себе, в институт, на кафедру. Даже не помню, зачем. Помнится, жутко в душе ругался по поводу того, что после работы, а в тот день пришлось изрядно помотаться: проводилась учебная тревога на первой заставе, я, вместо того, чтобы идти домой, тащился к нему. Всю дорогу, от управления до БГПИ[9], а это три квартала, мой рот не замолкал ни на минуту и тихонько матюкался. А голова всё не могла понять: на кой я понадобился старику вечером, в институте? Но когда моё бренное тело вошло в старое здание учебного корпуса, после чего поднялось по гулкой, металлической лестнице на второй этаж, и прошло на кафедру филологии, то все матюки вмиг выветрились из головы, а внутри всё, что там имелось, оборвалось.

Не помню, что говорил я, что мне отвечал Александр Олегович, но зато помню её смех и голос. И глаза! Чудо, какие дивные глаза!

Мы стали встречаться. Странное слово: встречаться. Впрочем, человечество так до сих пор и не изобрело путного слова, для того, чтобы показать в точности подобные взаимоотношения мужчин и женщин. Люди встречаются на вокзалах, в аэропортах. В кафе. Случайно, или по договору. А мы не встречались. Мы бродили по городу. По улице Ленина, мимо её института, в сторону кинотеатра «Октябрь». Или же меняли маршрут, и шли к Первомайскому парку. Но чаще всего бродили по набережной. Я держал её руку, слегка сжимая узкую ладошку, крепко, но не сильно, только так, чтобы она хоть чуточку почувствовала то, что чувствую я. Когда становилось холодно, согревал ладошку в своём кармане.

Вечерами, когда возвращался поздно домой, дядя Саша и Мишка делали вид, будто спят. Но я то знал, что они не спали, и перед моим приходом, наверняка, обсуждали меня. И чёрт с ними! Какие же они хорошие мужики! Мишка, когда я собираюсь на встречи со Светой, заставляет меня надевать свой костюм. Он у него импортный, дорогущий. Ему кто-то из художников, из прошлой, московской жизни, из-за границы привёз. То ли из Германии, то ли из Франции. Сам он его не носит. Говорит, нет повода. Но и продать не хочет. Мол, дорог, как память. А Александр Олегович мне презентовал галстук. Шёлковый! Шик! Светланка, как видит меня в таком виде, в костюме и с галстуком, тут же берёт под руку: чтоб не украли. Приятно! Аж, мурашки по спине…

Ладно, зовут! Вон, даже Мишка с утра ходит трезвый, терпеливо ждёт, когда сядем за стол. Смотрит на меня с тоской. Нельзя так над человеком издеваться. Иду чистить картошку!»

– Арсений…

– Федотович!

– Осмотрите, пожалуйста, Арсений Федотович, содержимое кабинета Василия Трифоновича и скажите: всё ли находится на своих местах? То есть помещение находится именно в том состоянии, как было 11 марта этого года, или что-то поменялось?

Сысоев нацепил на нос очки в тяжёлой, толстой оправе, как отметил Глебский, точь в точь, какие носил глава КГБ Андропов, и бегло осмотрел кабинет.

– Я в тот день ушёл вместе с Василием Трифоновичем. Вроде, – неуверенно протянул секретарь. – как будто, всё на своих местах.

– Вроде как – такой ответ не годится. – Глебский прошёл в центр комнаты. – Смотрите детально. Что отсутствует на столе, в шкафах, в гардеробе? Естественно, в первую очередь проверьте содержимое стола и несгораемого шкафа. Арсений Федотович, что стоим? Приступаем!

Малышев задержался у порога. Странное чувство овладело им. Кабинет, вроде, как и не изменился. Всё находилось на своих местах, как при Василии Трифоновиче. И двутумбовый, дубовый стол, с полированной столешницей, на которой стояли письменный прибор и бронзовый бюстик Ильича, лежало несколько папок, и блокнот в твёрдом, картонном переплёте. Крепкий стул, во главе стола, на котором предпочитал сидеть глава управления. Стол для совещаний, над которым висел портрет Дзержинского, стоял на прежнем месте. Книжные шкафы, в которых пылились тома Ленина, со вставленными для глаза посетителя закладками, громоздились на своих местах. В углу, как обычно, выделялся из общего интерьера, металлический, несгораемый шкаф, выкрашенный в едко зелёный цвет. Всё было знакомо и обыденно. И неприятно. Малышева не покидало чувство, будто полковника нашли не перед домом, на улице, а здесь, именно в этом кабинете. Мало того, ощущение было таковым, что, казалось, сделай с десяток шагов, загляни за стол, и обнаружишь лежащее, мёртвое тело Иванова.

Примечания