Краски жизни

– Это твоя внучка. И впрямь кровь великая сила. Сын твой похож на мужа. А его дочь будет похожа на тебя. Наверное, у твоего сына еще будут дети. Два, три, четыре. Он ведь всегда хотел иметь большую семью, много детей. Дети будут и у дочери. Но эта девочка, она станет первой твоей внучкой, старшей в вашем роду. И разве ради того временного мгновения увидеть, прикоснуться, обнять, поцеловать Алёшу, ты готова пожертвовать встречей с этой девочкой, с твоими другими внуками?

Кирилл прервался и выдохнул через правый уголок рта папиросным дымом, который еще большим памороком наполнил дымчатые стены кругом, ставшие ощущаться влажно-сырыми точь-в-точь как текущие из глаз Зои слезы.

– Жизнь не закончилась! – теперь мужчина заговорил на повышенных тонах, убирая из собственного голоса какую-либо легкость, лиричность ранее звучавшую, – для тебя она не закончилась, Зоенька! И все эти мысли о самоубийстве и методах его приведения в действия, напиться таблеток, открыть в доме газ, как и само желание, увидеть, прикоснуться, обнять, поцеловать Алёшу не стоят твоего будущего! Будущее, которое у тебя будет пока ты жива!

– Замолчи! – громко и горько выкрикнула женщина и от волнения тяжко качнулась вперед-назад, почувствовав, как предательски дрогнули ноги, словно не желая ее носить и держать на себе, – заткнись! – Теперь она уже перешла на явственную грубость, и, тотчас вскинув руки, заслонила раскрытыми ладонями лицо, зарыдав в голос и принявшись выплескивать туда всю боль и тоску, накопившуюся за эти годы, – люблю! Я люблю Лёшку! А когда он умер… Когда он умер, я умерла вместе с ним! Меня убила его смерть! Меня не стало, не стало семьи! Еще немного я держалась в этой жизни из-за ответственности за сына и дочь! Но теперь я совершенно опустела, как и опустел мой дом! Жизнь не просто посерела, она стала черной, она замерла… а я умерла вместе с Алёшенькой! – голос женщины во время этой отповеди то повышался до визга, то хрипел. Он все время шел на высоких нотах, а в конце и вовсе резко осел, так что казалось часть слов, Зоя проглотила вместе со слезами, соплями и болью, которая прямо-таки раздирала ее грудь, отзываясь щемящей болью в сердце. Вместе с тем и это случилось разом, словно выплеснувшись, замер не только ее крик, но и сама истерика. А слезы вроде вытекли все, только остались памятью о них надрывные всхлипы, дрожание тела и особенно сильная вибрация рук, что скрывали ее лицо.

– Я умерла вместе с Лёшкой, тогда… четыре года назад, когда врач мне сказал: «Извините, мы не смогли его спасти, сердце остановилось!» – все-таки выдохнула из себя Зоя и ощутила губами влажную хлипкость в ладонях. Потому рывком убрала ладони от лица и подняв вверх правую руку, не менее сырым рукавом куртки утерла глаза, щеки и губы, впитывая в материю всю мокрядь, остужая как саму себя, так и кожу. Женщина опустила вниз правую руку, точно кинув ее туда, и подняв голову, устремила взгляд на мужчину, сейчас чуть слышно, как на последнем издыхании добавив:

– Из всего мною пережитого, если я о чем и жалею так лишь о том, что тогда… Когда Лёшенька был еще жив, когда лежал в реанимации, и стучало его сердце, я не увидела его. Помню, я тогда так боялась потерять Лёшку, потому и давала себе отсрочку, возможность надежды. Надежды, что пока не увижу его умирающего, у нас все наладится. Да только не наладилось… А потом… потом все годы мучилась мыслью, что он умер из-за меня. Если бы тогда я зашла к нему в палату, может быть он, услышав меня, почувствовав, остался бы жить… Может тогда от той больничной тоски и остановилось Лёшкино сердце… – завершила она свою речь и надрывисто задышала, точно теперь ее сердце пыталось остановиться.

– Нет, – очень сухо проронил Кирилл и резко выплюнул изо рта остатки догоревшей папиросы, которая с не меньшей стремительностью в виде ярко-красного отблеска упала вниз, нырнув в густые и поднявшиеся почти до колена сумрачные пары, скрывающие не только окрестности этого места, но и понимание небес, земли, звуков, запахов, и, кажется, даже ощущения самой жизни.

– Нет, – вновь повторил мужчина и слегка сдвинул свои тонкие белесые брови, отчего его низкий лоб покрытый сетью морщинок стал похож на трещиноватую кору дерева, – на тот момент твой муж уже умер. Всего только отбивало бой его сердце. А мозг уже погиб. И он бы не смог услышать, почувствовать. И сердце его остановилось не от больничной тоски, а потому как не смогло больше работать, перекачивать кровь, – Кирилл смолк и в упор уставился на Зою. Пожалуй, что заглянув в ее зеленые глаза, прямо в самые их глубины. И женщине неожиданно показалось, что сквозь черноту его широких глаз, а вернее через белизну узкой щели, заменяющей зрачок, проступили столь ею любимые глаза Алёшки, серые, дымчатые, сумеречные с легкой капелью в них коричневого. Так словно откуда-то изнутри этого странного мужчины на нее в упор посмотрел ее любимый человек, единственный и незабываемый. Зоя тягостно вздрогнула и всего только на миг отвела взгляд в сторону, а когда вновь посмотрела в лицо Кирилла, его глаза оказались прежними, необычайно широкими и глубокими с черной радужкой, полностью заполнившей пространство белка, и белой узкой щелью вместо зрачка, отчего стало ясно, что виденное лишь почудилось. Также как все это время ей казалось, мнилось, что стоило только тогда войти в реанимационную палату и Алёшенька, Лёшенька, Лёшка бы очнулся, вышел из комы, выздоровел, и, они смогли продолжить их такую разную совместную жизнь, однозначно, теперь оцененную как самая счастливая.

– Я хочу его увидеть… увидеть, прикоснуться, обнять, поцеловать, – отозвалась Зоя почему-то подумав, что если так скажет этот мужчина, подпертый со спины и боков, да укутанный до колен в сумеречные тона, подарит ту встречу. – И пусть ценой того станет остаток моей жизни, – это она сказала много тише, шепнув, словно окончательно теряя связь с голосом, а может и телом, потому едва сама себя расслышала.

Еще секунда и женщине стало тяжело дышать, так что она открыла рот, а кружащая подле пепельно-сизая мга не просто стал густеть, а прямо-таки пузыриться. Липкими лоскутами она принялась свешиваться сверху и лохматыми концами начала касаться белоснежных прямых волос Кирилла. Покачиваясь перед глазами Зои та морока, вроде маятника неожиданно вызвала очередные воспоминания, только не связанные с уходом Лёшки, а вырванные из текста трагедии «Фауст» Гёте:

«Зачем ты горячишься? Не дури.

Листка довольно. Вот он наготове.

Изволь тут расписаться каплей крови», – сказанные Фаусту самим Мефистофелем. И женщине тотчас подумалось, что еще минута не больше, и эти самые слова озвучит уже Кирилл. Тот, впрочем, ничего не проронил и даже не ответил, лишь кособоко выгнул левый уголок рта. Он даже качнул головой, стряхивая со своих белоснежных прямых волос кристаллики льда или только капельки водицы, этак, разрывая связь со свисающими сверху лепестками пара, кажущихся серыми клубами дыма, выдохнутыми им во время курения. И Зоя неожиданно поняла, что Кирилл не просто прочитал ее мысли, но и посмеялся над ними и ей, несмотря на столь странный его вид и разговор, кровью нигде не придется расписываться.

– Конечно, не придется, – и он моментально поддержал словами догадку женщины, – и поверь, мне даже не понадобится твоя душа, как там, в Фаусте сказано:

«Тебе со мною будет здесь удобно,

Я буду исполнять любую блажь.

За это в жизни тамошней, загробной

Ты тем же при свиданье мне воздашь». Не беспокойся Зоенька, встречи в тамошнем мире не будет, так как загробного мира нет. Ты же сама в это никогда не верила и не веришь, во все эти россказни, религиозные догмы про иной мир в который уходят после смерти души людей… Еще и потому как тех самых душ нет, – Кирилл прервался на мгновение, в котором Зоя всего только успела моргнуть и в том движение своих век ровно разграничила его слова и собственное мировоззрение в котором за последние годы, может лишь потому как тосковала за мужем, усомнилась. Женщина даже хотела это озвучить, и для того открыла рот, но резко осеклась еще и потому как внезапно услышала четкий щелчок, точно прокрутили колесико кремня в зажигалке. А уже в следующий момент сноп искр, длинным лепестком огня, вспыхнул на кончике папиросы, которую мужчина сжимал в левом уголке рта. Это произошло так быстро, что Зоя и не поняла, когда Кирилл успел вытащить из пачки и вставить в рот папиросу. Впрочем, когда сизый поток горького дыма пролег между ней и мужчиной и он слегка качнул левой рукой, словно сбросив вниз в густеющие подушки сумеречного пара пачку папирос и зажигалку, все плотнее их обступающего, осознала, что всего лишь отвлеклась на собственные мысли, не заметив его телодвижений.

Примечания