Агент Абвера

Агент отмечает большой интерес, проявленный работниками Смоленского разведывательного пункта в отношении формирования кавалерийских частей Красной Армии и наличия войск союзников на Западном фронте, и в частности в Москве.

Кроме того, немцы настойчиво просили его регулярно информировать их о результатах бомбежки Москвы, точно указывая, где упали и что разрушили германские бомбы.

В Гжатске, Смоленске и Минске «Гейне» собрал заслуживающие внимание военно-политические разведывательные данные.

Учитывая, что посылка «Гейне» за линию фронта дала положительные результаты, позволяющие рассчитывать на реализацию всех намеченных нами по этой легенде задач, целесообразно дальнейшую игру с германской разведкой продолжать.

Для укрепления легенды и положения «Гейне» в германских разведорганах следовало бы в ближайшие дни начать регулярную передачу немцам дезинформационных материалов.

(из Докладной записки начальника 4-го Управления НКВД СССР старшего майора госбезопасности Судоплатова заместителю народного комиссара Внутренних дел СССР)

По опушке посеченного осколками бора извилисто тянулась линия обороны, со стрелковыми окопами, ячейками и блиндажами. Впереди, теряясь в морозном тумане, расстилалось заснеженное обширное поле, с темневшими на нем заиндевелыми кустами и бурьяном. Там, в предрассветной мгле, тонко свистел ветер, гоня по насту колючую поземку.

В одном из блиндажей позади окопов, сидел за дощатым столом комбат Башкатов, в распоясанной гимнастерке, чистивший разобранный пистолет. Перед ним горела карбидная лампа*, в углу на снарядном ящике у раскаленной печки, клевал носом телефонист, в темном углу, на нарах, храпели несколько солдат.

Блиндаж был добротный, в три наката, обшит свежим тесом, на котором выступила янтарная смола. Еще месяц назад в нем обитал немецкий комбат, от которого остались забытые впопыхах патефон с пластинками и синего бархата альбом с тонкой серебряной пластиной, на которой значилось майор Эрих фон Хильден. В нем были пару десятков фотографий, на которых майор был снят с семьей на фоне готического замка в горах, а потом у греческого Акрополя и подножья Эйфелевой башни.

После изнурительных и продолжительных боев, наступление немцев под Москвой застопорилось. Часть группы «Центр»* была отброшена назад, Западный фронт, перегруппировавшись и укрепив позиции, готовился к наступлению. Ночью в батальон прибыло пополнение – маршевая рота сибиряков – лыжников, отдыхавшая в землянках, в окопах находились только дежурные пулеметчики и боевое охранение.

Тихо насвистывая, Башкатов протирал масляной ветошью детали, размышляя, кого назначить командиром четвертой роты. Прежний выбыл по ранению, вопрос был не простой. Офицеров в батальоне не хватало, взводами командовали сержанты.

Наверху послышался скрип снега, дверь блиндажа, скрипнув, распахнулась, впустив клубы морозного пара и трех человек в белых маскхалатах.

– Ну как, капитан, все готово? – сняв перчатку, пожал руку комбату первый, то же сделал и второй, а последний, с капюшоном на голове, молча присел в стороне на край нар.

– Так точно, – вщелкнул обойму в рукоятку ТТ, Башкатов.

– Ну, тогда одевайся и вперед, – приказал первый.

Это был начальник полковой разведки майор Удальцов и пришедшие с ним – Маклярский с Гейне.

Капитан снял с гвоздя белый полушубок с шапкой, быстро перетянулся портупеей, сунув в кобуру пистолет и, прихватив висевший на гвозде автомат, первым шагнул к выходу. Край неба на западе чуть посветлел, со стороны немецких окопов взлетела и лопнула в небе зеленая ракета, высветив часть поля и темную за ними кромку леса.

Пройдя по узкому ходу сообщения в стрелковую траншею, группа свернула направо, и через сотню метров остановилась у более мелкой, с замаскированной огневой точкой.

– Ну как тут у тебя Маклаков? – спросил комбат у заснеженного бойца в тулупе, лежавшего за щитком «максима».

– Все путем, товарищ комбат, – просипел тот.– Час назад фриц постреливал, а теперь стих. Не иначе перекуривает.

– Ладно, давай бди, – (похлопал по плечу) и, согнувшись, первым скользнул в неглубокий ход, позади сопели остальные. Вскоре он сошел на нет и пересекся с промоиной,– здесь ползком, – обернулся капитан. Шурша снегом, поползли, через несколько минут скатились в бомбовую воронку, на дне которой лежали длинные лыжи с палками.

– Ячейка передового охранения, – паря ртом, приблизил капитан лицо к Удальцову. – Ребят, как вы приказали, я убрал.

– Добро, – шевельнул тот губами и несколько минут все наблюдали за дальним концом поля с немецкими позициями на взгорке. Там по-прежнему свистел ветер, но поземка прекратилась, мороз крепчал.

– Ну что, Саша, давай, – толкнул Маклярский в бок напарника.

Тот молча надел лыжи, затянув крепления, взял в руки палки и остальные тихо вытолкнули перебежчика наружу.

– Шурх, шурх, шурх, – удалились от воронки шаги и стихли.

…Командир стрелковой роты лейтенант Вернер пил в своем блиндаже утренний кофе с коньяком и просматривал свежий номер «Фелькишер беобахтер»*. На титульном листе был запечатлен фюрер, державший с трибуны речь перед восторженной толпой арийцев*, ниже шли несколько победных снимков с Восточного фронта. Они дополнялись сводками оттуда, выступлением доктора Геббельса* и ряда известных журналистов. Все это весьма бодрило, наполняя чувством патриотизма.

Лейтенант был родом из Баварии, где его отец имел пивоварню, в двенадцать вступил в гитлерюгенд*, став там членом НСДАП, а потом, закончив военное училище в Ганновере – пехотным офицером. С началом войны, являясь командиром взвода, принял участие в разгроме Польши, а два месяца назад принял под Москвой роту.

Война ему нравилась, как и командовать людьми, устанавливая превосходство арийской расы. Русских считал унтерменшами* подлежащими уничтожению, презирал и ненавидел.

Чтение прервал негромкий стук в дверь, по ступеням скатился фельдфебель Ливински. В отличие от своего командира тот в парии не состоял, был из крестьян, но являлся рьяным служакой и регулярно отправлял на родину вещевые посылки.

– Господин лейтенант! (щелкнул каблуками) к нам по минам, что установили саперы прошлой ночью, со стороны иванов* бежит человек.

– Вот как? – отложил в сторону газету Вернер, – это интересно. Быстро одел шинель с зимним кепи, натянул меховые перчатки, и оба поднялись наверх.

У бруствера траншеи, на площадке перед амбразурой МГ-34*, гогоча, стояли несколько солдат, обмениваясь замечаниями, а вдали мелькала неясная фигурка быстро приближавшегося человека.

– Смирно! – рявкнул Ливински, гогот прекратился, все, хлопнув руками по ляжкам, вытянулись.

– Вольно – кивнул Вернер и протянул ладонь за биноклем. Приложил к глазам, цейсовская оптика четко приблизила картину: белый балахон, широко раскрытый рот и локти, быстро мелькающие палками.

– Держу, пари, подорвется, – ощерился стоявший рядом фельдфебель.

– А возможно и нет, он на лыжах – продолжил наблюдение офицер.

Через сотню метров неизвестный дернулся, швырнул палки в стороны и наддал ходу, затем в его руке затрепетало белое, а ветер донес крик, – нихт шиссен!

– Не стрелять, – опустив бинокль, приказал ротный пулеметчику Рашке, державшего неизвестного на прицеле.

Еще через несколько минут, запалено дыша, беглец перемахнул через заснеженный бруствер, где его свалили, а затем, обыскав и стащив лыжи, подвели держа за локти к Вернеру.

– Вер бист ду?* – ткнул его офицер пальцем в грудь.

– Младший лейтенант РККА, добровольно перешел на вашу сторону, чтобы бороться с большевиками, – последовал ответ на немецком.

– О, лейтнант! – высоко вскинул брови Вернер. – Ты знаешь наш язык?

– Да. И у меня есть важные сведения для германского командования. Прошу организовать с ним встречу.

– Не спеши, – сначала расскажешь, кто ты и где служил. Ливински! (обернулся к командиру взвода).

Тот, вынув парабеллум из кобуры, махнул им в сторону блиндажа, – вперед.

Когда спустились вниз, Вернер уселся за раскладной стол, фельдфебель приказал русскому «стой!» и положил перед командиром изъятые у перебежчика карманные часы, перочинный нож, мятую пачку папирос «Пушка», спички и офицерское удостоверение.

– Демьянофф Александр Пьетрович – брезгливо развернул его в руках ротный. – Командир стрелкового взвода 183-го пехотного полка.

– Совершенно верно – утер рукавом мокрое лицо Гейне.

– Ну и что у тебя за сведения для германского командования? – откинулся на стуле лейтенант.

– Они касаются антибольшевистского подполья в Москве, которое желает оказать помощь вермахту.

– Вот как? – высоко вскинул брови Вернер. – Дальше.

– Подробности, господин лейтенант, я уполномочен сообщить только Абверу.

– Откуда о нем знаешь? (поморщился).

– У нас серьезная организация, с обширными связями.

– Хорошо, – чуть подумал Вернер и бросил Ливински, – увести и взять под охрану.

– Яволь! – щелкнул тот каблуками. – Давай иван (развернул к выходу).

Наверху он окликнул двух солдат, те отвели Демьянова в деревянный сарай в сотне метрах за линией обороны. Когда закрылась дверь, и щелкнул навесной замок, перебежчик осмотрелся.

В тусклом дневном свете, проникавшем сквозь щели крыши, у боковой стены лежали остатки сена, а в глубине виднелось что-то накрытое брезентом. Подошел и, наклонившись, приподнял – на земляном полу аккуратным рядом лежал десяток убитых солдат вермахта, в наглухо застегнутых шинелях и с инеем на лицах. У одного не было ног, от второго осталось лишь туловище, рядом темнел запекшейся кровью безголовый.

«Так вам и надо твари» мелькнула мысль, опустив, вернулся назад и, подгребя сапогами сено уселся, прислонившись к бревенчатой стене.

Вскоре короткий день стал меркнуть, и Александр погрузился в сон, зябкий и тревожный. Ему снился бешеный бег по полю, свист ветра и ожидание выстрелов, а потом звяк палки на мине, и все прокручивалось вновь.

Разбудил пинок в бок, – вставай иван, – пританцовывая от холода, побурчал солдат в кепи с длинным козырьком повязанном сверху женской шалью.

Толкая карабином в спину, вывел из сарая и погнал по тропинке в сторону, откуда привели. У блиндажа стоял колесный бронетранспортер в зимнем камуфляже с тихо работавшим мотором, спустились по обледенелым ступенькам вниз.

– Вот этот, – сказал в желтом свете настольной лампы Вернер, гревшему у походной печки руки унтер-офицеру в белой каске с подшлемником и такой же стеганой, с капюшоном, куртке.

Тот подошел к пленному, натягивая рукавицы, – форверст* (показал на выход). Сопровождаемые конвойным снова поднялись наверх, проскрипели к бронетранспортеру и унтер, открыв стальную дверцу кузова, приказал пленному, – залазь!

Внутри, на откидной металлической скамейке у борта, ежились от холода еще двое в такой же экипировке и со шмайсерами* на коленях, в полумраке светились огоньки сигарет

– Садись напротив засранец, – буркнул один.– И чтоб мне без фокусов, пристрелю как собаку (затянулся обветренными щеками).

Командир, меж тем захлопнув дверцу, прошел вперед, уселся в кабину водителя и махнул рукавицей,– вперед. Бронетранспортер, взревев двигателем, стал набирать ход. Сверху в открытый кузов с пулеметом задувал ледяной ветер, от борта тянуло могильным холодом.

Сначала, переваливаясь на колдобинах, тяжелая машина едва ползла, потом тряска прекратилась, судя по всему, выбрались на рокадную* дорогу, водитель прибавил скорость. Ехали больше часа, дважды бронетранспортер останавливали на постах, где фельджандармы* с люминесцирующими бляхами на груди, подсвечивая фонариками, проверяли документы.

Затем под колесами загромыхал настил моста и почувствовался запах дыма. Машина, выполнив несколько поворотов, сбавила ход, дала короткий сигнал и на малом газу куда-то въехала.

Лязгнула дверца кузова, – выходи! – рявкнул снаружи унтер. Закоченевший пленный шагнул вниз первым, за ним, чертыхаясь и кряхтя, выбралась охрана. Броневик стоял на огороженной забором с воротами, расчищенной от снега площадке, с тускло святящими фонарями. Впереди желтел окнами кирпичный особняк, у которого стоял легковой «опель» и грузовик с брезентовым тентом, на крыльце, притопывая ногами, маячил часовой.

Демьянова завели внутрь и усадили на скамью (солдаты по бокам), унтер, постучав, скрылся за одной из трех, выходящих в коридор дверей. Через минуту вернулся и поманил Гейне пальцем, – заходи.

В просторной, с высоким потолком комнате тихо потрескивала печь, за столом меж задернутых шторами окон сидел тощий гауптман* с блестящей лысиной и Железным крестом на шее. Сбоку на диване попыхивал душистой сигаретой рослый лейтенант, в центре стояла табуретка.

Унтер усадил пленника на нее и, щелкнув каблуками, вышел.

– Итак, я офицер Абвера Штумпф. А вы Демьянов Александр Петрович, 1910 года рождения, уроженец Санкт-Петербурга, – взял гауптман лежавшее на столе малиновое удостоверение.

– Так точно, – привстал перебежчик.

– Сидите, сидите (благодушно махнул рукой). Штумпф начинал службу в разведке еще при Гинденбурге*, считался отменным специалистом, но по службе особо не продвигался, чему мешал излишний либерализм.

– Расскажите о себе,– сказал гауптман.

Демьянов рассказал, акцентировав внимание на свое дворянское происхождение, ненависть к большевикам и желание служить великой Германии.

– Похвально, похвально, – пожевал губами Штумпф. – Что имеете еще сказать?

Гейне подробно изложил свою легенду, а когда закончил, гауптман рассмеялся, – мы в паре десятков километров от Москвы. Кому это надо?

– Уже значительно больше, – не согласился перебежчик. – Ваши войска отступают.

Штумпф взглянул на лейтенанта, тот гибко встал и, подойдя, дал пленному в челюсть, того снесло с табуретки. Уцепив за шиворот, вернул обратно, закинув ногу на ногу, снова уселся на диван.

– Не стоит делать подобных заявлений, молодой человек – бесцветно сказал абверовец. – Это чревато. А теперь вас отведут в камеру, и вы напишите там все, что рассказали (нажал на столе кнопку).

Входная дверь отворилась, вошел тот же унтер-офицер, хлопнув руками по ляжкам, – слушаю господин гауптман!

– Кох, – определите нашего гостя в камеру и дайте ему бумагу с карандашом. Возможно, у вас есть просьбы? – взглянул на Демьянова.

– Я со вчерашнего дня ничего не ел, – потрогал разбитую губу перебежчик.

– Кох, потом накормите его. Выполняйте.

– Яволь! – дернул подбородком унтер и бросил пленному, – на выход.

Чуть позже тот сидел в одной из камер подвала, расположенного рядом с домом. Там имелись нары с охапкой соломы, шаткий стол с лавкой и вонючая параша у входа. Осмотрелся, присел за стол и, взяв в руки карандаш, стал писать на оставленной унтером бумаге то, что рассказал ранее.

Закончив, подошел к обитой железом двери, постучал. Лязгнув открылась «кормушка», положил на нее исписанные листы с карандашом, те исчезли. Чья-то рука сунула взамен мятую миску с баландой и ложкой, а к ним ноздреватый кусок черняшки.

Усевшись за стол, жадно схлебал, закусывая черствым хлебом и, натянув на голову капюшон, прилег на нары. За решетчатым окошком свистела метель, на душе было пусто и безотрадно.

Утром Демьянова разбудил скрежет открываемой двери, – внутрь втолкнули избитого человека в комсоставской гимнастерке без ремня, с петлицами старшего лейтенанта.

– Суки, – утерев рукавом кровь с лица, присел рядом на нары. – Тоже пленный? (взглянул на Александра). Тот молча кивнул.

– Давно здесь?

– Со вчерашнего вечера. А ты?

– Вторые сутки. Знаешь куда попали?

– Нет.

– В немецкую военную разведку. Отсюда два пути – или работать на них, или расстреляют. Меня, например, точно шлепнут (харкнул на пол), отказался стать предателем. Ну а как ты?

– Тоже не буду, – шевельнул губами Демьянов.

– Слушай, – приблизив лицо зашептал. – Давай подорвем отсюда?

– Легко сказать, – вздохнул, Александр. – Камера заперта и опять же охранник.

– Херня, – постучим в дверь, мол, просимся на допрос, а когда зайдет, оглушим и завладеем пистолетом. Подсменный ушел, сам видел, когда вели. На улице мороз под тридцать, все немцы в доме, а перед ним бронетранспортер с работающим мотором, чтобы не застыл. Прыгаем туда, выносим ворота и вперед. Ну как? – заблестел старший лейтенант глазами.

Когда он все это внушал, Александр почувствовал знакомый запах табака. Такой курил один из абверовцев.

– А бронетранспортер ты умеешь водить? – скосил на соседа газа.

– Не вопрос, я ж танкист. Был командиром роты.

Пошептались еще, распределяя роли, а потом приступили к действиям.

Тихо отодрали ножку от стола, Демьянов стал с нею сбоку двери, а танкист, подойдя к проему, загремел в нее кулаком, – открывай начальник!

Вскоре снаружи лязгнул запор (створка распахнулась) и в тот же миг Гейне саданул ножкой старлея по затылку.

Тот хрюкнул и с раскинутыми руками опрокинулся на спину.

– Цурюк! – ворвались в камеру два охранника с парабеллумами, взяв Демьянова на мушку

– Этот большевик хотел организовать побег, – подняв руки, отошел он к нарам.

Сунув оружие в кобуры, немцы уцепили беспамятного провокатора подмышки и вытащили наружу

– Так- то лучше, – бормотнул пленный, усаживаясь на нары.

Еще трое суток его никто не вызывал, и все это время Александр исправно получал баланду, хлеб и кружку пахнущего соломой чая. В полдень четвертого дня его вновь сопроводили из подвала в особняк к гауптману.

Штумпф, как и прошлый раз сидел за столом, перед ним лежала серая папка, на диване покачивал носком сапога лейтенант, стекла расшторенных окон серебрились морозными узорами. Табуретки не было, сесть не предложили, Гейне остановился в нескольких метрах от стола.

– У меня для вас две новости, – чуть помолчал Штумпф. – Одна хорошая, вторая плохая. С которой начинать?

– Желательно с хорошей, – пожал Демьянов плечами.

– Большевик, хотевший сбежать, повешен, вы нам здорово помогли.

– А плохая?

– В Москве нет никакой организации «Престол» (открыл гауптман папку), а лица, на которых вы ссылаетесь, Садовского и его жену не знают.

На самом деле Штумпф лукавил. Внутри имелись полученные из Норвегии и Берлина шифровки, в которых сообщалось, что Кнут Гамсун действительно знаком с русским поэтом Садовским и состоял с ним в длительной переписке, бывший же полковник Улагай*, ныне штурмбанфюрер СС*, близко знает Воскобойникову, характеризует ее как ярую монархистку и весьма решительную даму.

А еще в папке имелась справка, из которой следовало – бывшая фрейлина царского двора оказывала услуги разведке Кайзера*, вплоть до начала революции в России.

– Что скажете на это? – закрыл и откинулся на спинку кресла.

– Ваши сведения неверны (глянул исподлобья пленный). Организация есть, и она готова работать на благо Рейха.

– Факты упрямая вещь,– процедил гауптман. А потом грохнул кулаком по столу и заорал, – ты агент НКВД, тварь! Сознавайся!

– Мне не в чем.

– Ах вот как? – Майер! (рявкнул лейтенанту).

Тот встал, упруго прошагал к Гейне и сокрушительным ударом отправил на пол, где стал яростно пинать сапогами, – говори, падаль!

Очнулся Александр уже на нарах в камере. Голова гудела, подбитые глаза заплыли, дышалось коротко и с трудом.

– Гады, – шевельнул губами, с трудом повернувшись набок. Кряхтя сполз с них, жадно попил воды из кружки и снова рухнул на солому.

Утром за пленным пришли два охранника, сдернув с нар, уцепили подмышки и поволокли во двор. Там стояла оттепель, с крыши капало, на дальних березах за оградой каркало воронье.