Еврейский блок с нотик
Кто в кошельке тот пятачок забыл?
Танцующие хасиды
Святая земля
Селёдочка «Иваси»
С вечерних гор спускается туман,
И фонари зажёг Иерусалим.
Пойдём в кабак, в наш русский ресторан,
Пойдём и по душам поговорим.
Скажу тебе, мой друг, свои слова,
Пока мы здесь, кабак наш дом родной.
За жизнь! Она чертовски неправа,
Но за неё давай, брат, по одной.
Половой, родной, графин водочки
Ты холодненькой неси,
С черным хлебушком, да с картошечкой,
Да с селедочкой «Иваси».
Эй, музыкант, давай-ка «Попурри»,
Давай махнём с тобою по сто грамм,
И «Барыню» для нас ты повтори,
Ну, а «Семь сорок» сбацаешь ты сам.
Для нас кабак – обетованный рай,
И ты поймёшь, поймёшь меня, дружок,
Мы сдвинули стаканы: «Ну! Лехайм!»,
А поутру нальём на «Посошок».
И ещё по сто русской водочки
Ты холодненькой неси,
С черным хлебушком, да с картошечкой,
Да с селедочкой «Иваси».
Пом. ком. взвода Беня из Орла
Нацепили мы десанта гарнитуру,
Нас закинули под утро в самолёт.
Наши Илы – самолёты десантуры —
По приказу отправляются в полёт.
Люк открыт и парашюты над планетой,
В точном месте, против вражеских полков.
Десантура – это гордые береты
Из нависших над бедою облаков.
Мы мотали на троих наш срок десантский,
На рязанский плац нас служба призвала,
И Донецкого Миколу, а я Калининградский,
Третий – пом. ком. взвода,
третьей роты, Беня из Орла.
Мы десантники – особая натура,
Нам в отставке, после дембеля – тоска.
На гражданке остаёмся десантурой,
Все приписаны в десантные войска,
Где на стропах парашютов эшелоны
Для тельняшек и беретов голубых.
Не погаснут наши свечи пред иконой
За один тот белый купол на троих…
Мы мотали на троих наш срок десантский,
На рязанский плац нас служба призвала,
И Донецкого Миколу, а я Калининградский,
Третий – пом. ком. взвода,
третьей роты, Беня из Орла.
В День Победы, с гордым маршем по брусчатке,
Нет нам равных ни в параде, ни в бою.
Все в беретах набекрень, пройдут ребятки,
Ну и нам с тобой, Микола, быть в строю.
Помнишь, пели мы «Варяга» перед боем,
Шаг печатая, десанту нет цены.
За Донбасс мы спеть «Варяг» должны все трое,
Третьей роты, десантуры пацаны!
Мы мотали на троих наш срок десантский,
На рязанский плац нас служба призвала,
И Донецкого Миколу, а я Калининградский,
Третий – пом. ком. взвода,
третьей роты, Беня из Орла.
Вениамин Андреев… Солдат запаса,
второй категории, годен к нестроевой,
с исключением с учёта.
Памяти товарища
Прощай, Россия-матушка
Паше Волкову
Прощай, Россия-матушка,
Заступница моя.
Мне уезжать не хочется
В заморские края.
Не хочется, не хочется,
Но всё же соберусь.
Прощай, Россия-матушка,
Прощай, Россия-Русь.
Не плачь, моя любимая,
Родимая моя.
Ты самая красивая,
Ранимая земля.
Ты самая, ты самая,
Но всё же соберусь,
Прощай, Россия-матушка,
Прощай, Россия-Русь.
Прощай, моё спасение,
Спаси меня, спаси,
На берегах Америки,
От берегов Руси.
Два берега, два берега,
Но всё же соберусь.
Прощай, Россия-матушка,
Прощай, Россия-Русь.
Прощай, моё мучение,
Моя больная Русь.
Быть может и в сомнении,
Но я ещё вернусь,
В сомнении, в сомнении,
Но всё же соберусь.
Прощай, Россия-матушка,
Прощай, Россия-Русь
Молчит Россия
«Привет, Россия, родина моя…»
Николай РубцовВ далёкий край, где южные моря,
Холодным, снежным утром улетаю.
Меня туда никто не провожает,
И ты молчишь, о Родина моя.
В моей душе мелодия ручья,
Родной мотив, что помню изначальный,
А под крылом, навстречу клин
печальный,
Прощай, Россия, родина моя.
Прости меня, что улетаю я.
Любовь и кровь. Как разорвать основу?
Хочу сказать, Бог даст вернуться снова,
Привет, Россия, родина моя.
Лечу в края, где южные моря,
И всё былое кажется иначе,
Я положу записку в стену плача:
«Шалом, Россия – Родина моя!..»
Серёжки берёз
Возле Мёртвого моря, где жёлтые розы,
Клин степных журавлей мне курлычет вопрос —
Разве можно сравнить эти розы-мимозы,
И серёжки орловских весенних берёз.
Километры судьбы от Полесья до Хайфы
Растянулись рекой. Хоть я пьян, хоть тверёз,
Но гортанный иврит не приносит мне кайфа,
Как трава-мурава, сок берёзовых слёз.
Дует знойный самум, нераскрыты бутоны,
А шипы в карауле, все иголки – штыки.
Там серёжки, качаясь, охраняли перроны,
Часовыми стояли берёзок полки.
Клин летит журавлей, моё сердце на части
Разделить не смогу здесь у моря и звёзд.
Будто грёзы, морозы вспоминаются часто,
И орловская даль, где серёжки берёз.
Может горькая соль, возле Мёртвого моря,
От дрожащих ресниц, многоточия слёз.
Мои розы, берёзы друг с другом не спорят,
Друг, в чехле от гитары, мне серёжки привёз.
Числюсь Алиёй
Я не поэт, не чистокровный русский,
В поэзии, могу себя распять,
Но я кропаю рифмы без нагрузки,
Без тонкостей славянских слов, от «а» до «ять».
Я не еврей, чтобы владеть стихами,
Среди поэтов числюсь алиёй,
А просыпаюсь утром с петухами —
Ночные строчки уползут змеёй.
Уйдут виденья, образы и строчки,
Хотя ушли, быть может, погулять,
Как их вернуть, без всякой заморочки,
Как вспомнить днём и всё не растерять?
Не растерять видений и сомнений,
Ожившие дымы костров в ночи,
Не усмирять проказу сновидений,
Которую не вылечат врачи.
Как сделать так, чтоб день равнялся ночи,
Для небанальных ритмов и стихов?
Прошедший день пусть строчек многоточье
Бросает на заре в ночной покров.
Где ночью строчки жили и творили,
В них рифма сладкозвучная лилась,
И девушки стихи мои любили,
Звучала песня… Днём оборвалась…
Улица в Яффо
Трамвай Москва – Тель-Авив
Сколько было исходов на рассвете (закате) веков,
Мы потеряли дорогу, где братья евреи нас ждут,
Где на камнях вырастают сады, города,
И алию хоть зовут, но не ждут никогда.
Я, алия, не заплачу у плача стены,
Молча, без слёз, я записку в стену положу,
В сердце моём не слышны отголоски
от веры струны,
Пусть полежит, как другие,
что сбудется, сам погляжу.
Еврейские проблемы, еврейские дела,
Зачем, скажи мне мама, такого родила?
Не верю я в евреев, зачем иудаизм?
Сходить что ль в синагогу? А где мой пофигизм?
В московских ресторанах на тромбоне,
Уже десятки лет сегодня разменяв,
Звезда эстрады на российском небосклоне,
Ведь мама русская здесь родила меня.
Пройду бульварами, попрощаюсь я с Москвой,
Люблю знакомые еврейские места,
Где накрывала и еврейскою тоскою,
И напоила русских духом, красота.
Прокатиться бы мне в ваши Палестины,
Где еврейская вселенная – Израйль.
Но не помню я, не вижу я картины,
Чтоб до Тель-Авива из Москвы катил трамвай.
И мажор, и минор в фа диез
В звёздном небе для всех, кто там не был,
Хватит места, конечно, для всех.
Ночью тёмной, вглядись в наше небо,
Помолчи про свой верный успех.
Спой любимые строчки из песен,
Что мы пели в свои вечера.
Расскажи не о тех, кто известен —
О безвестных, ушедших вчера.
И, как звезды летят, сам увидишь,
Зажигаясь от самых небес,
С плачем звуков, похожих на идиш,
Где мажор и минор в фа диез.
Наше небо, всегда оно с нами,
Покаяние видит и грех,
Кто есть кто, у кого между нами
Уготован по жизни успех?
Средь зимы, запорошенной снегом,
Хоть спроси у него, не спроси,
Скажет всё тебе звёздное небо,
Почему ты её не простил…
До весны… Потому что любил…
Еврейская пластиночка
Пластиночка знакомая
Хрипит еврейским голосом,
И старая игла шуршит в ночи.
А песня мне напомнила
Про молодость, про молодость,
Ей подпоём, а лучше покричим.
Сказать тебе мне нечего,
И вижу, что не хочется,
Но ради Бога, только не молчи.
Давай с тобою вечером,
Быть может, что-то вспомнится,
Со старой песней вместе покричим.
Пластиночка закрутится,
Закончится распутица,
Сыграют в свои трубы трубачи.
Быть может, хватит мучиться,
И что-нибудь получится,
Когда споём, а лучше покричим
Со старою пластиночкой.
Моя ты половиночка,
Хотя б словечко, тихо прошепчи.
Ведь песня нас окликнула,
О молодости всхлипнула,
Давай споём, а лучше покричим.
Танцующие хасиды
Аллилуйя, если строчки пробуждают
Что оставлю, что оставлю вам в наследство,
То, что прожил, то, что видел, что любил,
Те мечты, что начинались в раннем детстве,
Что другим оставить в жизни не забыл.
Оживу в листочках манускрипта,
Гончим Псом созвездий Млечного Пути,
Фараоном древнего Египта,
Иль правителем Лукум-Шалум-Сити.
Хоть прощанья и прощения известны,
Радость встреч, возможно, впишешь в альманах.
На земле когда бывает слишком тесно,
Слово вдруг летает птицей в облаках.
Аллилуйя, если строчки пробуждают
Покаяния за нажиты грехи.
Будут помнить, будут жить, Господь лишь знает
Мои строчки, мои песни и стихи.
Оживу в листочках манускрипта,
Гончим Псом созвездий Млечного Пути,
Фараоном древнего Египта,
Если сможешь, если хочешь – навести.
Еврейско-русские страницы
Береги свои Обереги
Береги свои Обереги,
Как ручья лесного бережки
Ивняки, ракиты, родники
Сберегают до самой реки.
Словно зеркало вода ручья,
Афоризмы твоих детских снов,
Окропленная мечтами, без вранья,
Девственностью дальних родников.
Наклонись, и в зеркало взгляни,
Всё, что мучает, спроси себя,
Речка – это прожитые дни,
Настоящие – в воде ручья.
Зачерпни в ладонь водичку и попей,
Как лекарство, нужное тебе,
Без рецептов, без больничных дней,
От недугов, данных по судьбе.
Молча, посиди на бережку,
И в ручье зеркальной чистоты
Ты увидишь, как плывут в реку
Облаков туманные флоты.
С кем на встречу мчатся облака
В бесконечность моря, океан,
Унося с собой от родничка,
Чистоту его пушкиниан…
И пока ты веришь, что ручьи
В облаках летят, как поезда,
Будут лета светлыми твои,
Словно светлого ручья вода…
…Дождик вдруг закапал, прошептал:
«Выключи и спрячь мобильник свой…
Слышишь… Гром вблизи загрохотал…
Оставайся у ручья, с собой…»
Береги свои Обереги…
Родные голоса
Созвучия орловской стороны,
Из старины привет деревни дальней
Вдруг приплывут из чёрной глубины
И зазвучат их голоса печально.
Из прошлых лет, неся печальный сон,
Вдруг, разойдясь на голоса и лады,
Обираются, сливаясь в унисон,
В протяжных песнях светлою отрадой.
Напоминают что-то мне они,
Что не понять и сразу не упомнить,
Но слышу, слышу, что они сродни,
Что о родне земле моей напомнят.
В них оживут наш дом, орловский род
И над Окой дубравы золотые,
Где жаворонков утренний полёт
И голоса мне самые родные.
Я гуляю по памяти
Я гуляю по памяти,
Как по тонкому льду.
Словно нищий на паперти,
Подаяния жду.
Покаяньем из прошлого
Оживёт твой портрет.
Вроде сношено, брошено,
А кольнёт, как стилет.
Я гуляю по памяти,
Вижу словно в кино,
Как по свадебной скатерти
Разливалось вино.
И слова ржавой ссадиной
Потекли, словно кровь,
Поползли в душу гадиной,
Убивая любовь.
Я гуляю по памяти,
На цепи по кругу.
Словно шалые граффити,
Мою жизнь на бегу,
Спрыснув одеколончиком,
Опоили во сне,
Окропили баллончиком,
Не уснуть при луне.
Я гуляю по памяти,
На своём берегу.
Двери настежь, не заперты,
Даже злому врагу.
Что приходит непрошеный
Из моих дальних бед,
Лишь чуть-чуть запорошенный
Сединой моих лет…
Моё одиночество
Моё одиночество
Среди шумной жизни —
Главное высочество
В дорогой Отчизне.
Моё одиночество
Посреди тревоги,
Где бурьяном до чиста
Заросли дороги.
Моё одиночество,
Как беда случится,
Страшное пророчество —
Вкруг чужие лица.
Моё одиночество,
Во время падения,
Называть по отчеству
Странные явления.
Моё одиночество
В этой шумной жизни,
Рифмы власть – Высочество
Не в чужой Отчизне.
Не готов я пока
Не готов я пока умирать,
Не успел сделать множества дел
И пока не спешу на вокзал,
Чтобы выбрать маршрута предел.
Не готов я пока передать
То, что помню, что чувствую я,
Свою душу кому-то отдать
Ни за что, никого не виня.
Не готов на бегу домолчать,
Многих слов не готов говорить,
А другие устал повторять
И за них я прошу извинить.
Не готов я пока для тебя
Всё забыть и по новому жить,
Хоть по-прежнему слово любя
Не готов я стихом говорить.
Не готов я пока получать
До Конечной плацкартный билет,
И никто мне не сможет сказать,
Сколь отпущено Господом лет.
Европейских побед гусляры
В детстве был я, как все, пионером,
У костров, про «костры» распевал,
С пионерским отрядом шагал на пленэры,
Желатином холсты грунтовал.
Вырастал я во время полётов,
И космической эра звалась,
Но в приставке, с бобинами, «Нота»,
Почему-то всё лента рвалась.
На звучащие Галича песни
Мы умели подтекст подложить
И казалось всем, что интересней,
Сквозь глушилки, Свободу ловить.
Потрясала страну и Таганка,
Что Любимов мог там сотворить,
На Таганку, с друзьями, обманкой,
Без билетов учились ходить…
Где ж мои пионерские зорьки,
Комсомольских походов костры?
Барабанят Европы задворки,
Европейских побед гусляры.
В детстве был я, как все, пионером…
Не обо мне, казачьи песни
«Цикл песен о казачьих судьбах…
Кубанских, Луганских, Ростовских, Донецких…»
Под уздцы вести своих коней
Наша память словно перекати поле,
Перепутаны поводья, стремена,
И посредственно учились в средней школе,
Что не каждая нам помнится война.
Знать о прошлом всё, от слова и до слова,
Без вопросов, не давали мы обет.
Бег коней по полю – отзвуки былого,
Не озвучен в нашей памяти сюжет.
Мы коня не рисовали вороного,
Не вели его в поводьях ратных лет.
Что нам поле, что нам поле Куликово?
Кто нам воин, кто нам воин Пересвет?
Сколько в поле боли, сколько крови,
Сколько плача от не прошеных копыт,
От кнутов и стоны девушек в неволе,
С пентатоникой гортанною, навзрыд.
Поле жгли кострами смерти злые стрелы,
Полыхала, словно птица, вся земля,
Посреди огня поклоны ошалело
Отдавали все головки ковыля.
Как пустоты в нашей памяти заполнить,
Чтоб веков прошедших не терялся след,
Поле славы Куликово вспомнить,
И в строю остался воин Пересвет?
Чтоб летели, словно ветры, наши кони,
По степи, навстречу клину журавлей.
Светлой памятью был каждый удостоен,
Вечной славы Куликовских ковылей.
Причаститься где, отмыться как на воле
От экранных, белокаменных огней?..
Может, в чистом Куликовом поле.
Городские сумашедшие
Там, где калики ходили перехожие,
Где паслись и дики вепри, и туры,
Танцевали ворожеи придорожные,
Разжигая приворотные костры.
А вокруг скопилось столько нечисти,
Ни проехать мимо них и ни пройти.
Отдавай врагам кошель и разны почести,
Чтоб живым из леса ноги унести.
Там, где калики ходили перехожие,
У тепла костров согреться до утра,
Нынче ходят равнодушные прохожие
И другая подзаборная мура.
Держат души ворожеи не ушедшие
Под прицелом иль под страхом топора,
Но не модны городские сумасшедшие,
Лишь в войну играет наша детвора.
Донецкий распев. Полюбила москаля
Не забыть мне, не забыть тебя, Алёшка,
Как с тобою, под гармошку, пел Донец,
Как играла для меня твоя гармошка,
Белый танец, миг свидания сердец.
На мостках мы посидели на дорожку,
Сберегая в ночь разлуки тишину,
«Я оставлю, – ты сказал, – свою гармошку,
Без тебя, играть не будет на Дону».
В небе чистом клин курлычет журавлиный.
Тихо шепчут серебристы тополя:
«Полюбила, полюбила, полюбиила,
Полюбила ты донского москаля,
На беду свою ты, Ксюша, полюбиила,
Полюбила, полюбила москаля.
А под утро написал мне на песочке:
«Мы навек с тобою связаны судьбой!»
Ожидай, сказал на зорьке нашей ночки,
Сватовья приедут с Дона за тобой.
Сколько писем безответных я, Алёшка,
Посылала на донскую сторону,
Не дошли, наверно, и твоя гармошка,
Одиноко, слышу, плачет на Дону.
Ты скажи, Алёша, мой дружок хороший,
Хоть словечко мне, хотя бы и во сне,
Когда кончатся военные пороши,
Когда свидимся с тобой, не на войне.
Заплету я, опущу в Донец веночек,
Пусть плывёт на Дон веночек в два кольца,
В нём записка: «Как родится наш сыночек,
Назовём его Алёшкой, в честь отца».
У окошка я, обняв твою гармошку,
Слышу музыку седого скрипаля.
Плачет скрипка про коханого Алёшку,
Про коханую гармошку москаля…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги