Миражи и маски Паралеи

– Человек, который полюбил её. Но он погиб. И это стало нашей совместной трагедией. Тебе Нэя ничего не рассказывала?

– А что может знать Нэя?

– Да так, – он внезапно замолчал.

– Нэя лучше, чем была мама?

– Нет. Она просто другая. Ты же любишь Нэю. Разве нет?

– Я считаю, что она тебе не подходит. Она смешная.

– Чем?

– Не знаю. Эта её манера говорить, ломаться, одеваться, и её грудь, которую она не прячет. Не вымя, конечно, как у той, о которой ты вспомнил, но всё же…

Он усмехнулся, – Куда она её спрячет? Если это часть её самой? Ты-то свою грудь не прячешь.

– У меня же нормальная грудь. А у неё заметная слишком.

– Умная девушка, но говоришь чепуху. Она не только красива, изысканна, но и добра, она не похожа ни на кого.

– А я?

– И ты.

И ей нечего было на это сказать. Она, Икринка, была неповторима, так считал и Антон. И Нэя была неповторима. Это была та правда, которая была правдой в отношении любого живущего на свете человека.

Последнее время Нэя шила ей искусные платья, скрывающие её живот. Она слонялась по парку и уже не ездила с Антоном в столицу, отец не разрешал. Её преследовала бывшая лаборантка Антона Иви. Она говорила ей гадости в лицо, поражая Икринку своей злобой и ограниченностью.

– Ты животное, – говорила ей Икринка. «Животное» часто бродило по лесопарку в стае себе подобных. И тогда оскорбления становились их развлечением. Они изощрялись друг перед другом. Говорили ей о том изысканном удовольствии, которое доставляет им её безвременно почившая мать, – фильмы с её участием учат их любви. Возможно, говорили они ей, ты и не дочь своего отца. Но это не беда! Тогда твой отец кто-нибудь из богатейших людей Паралеи. Выбирай любого, и каждый подтвердит своё отцовство. Аристократы никогда не отказываются от своих детей.

– Придурки! – не выдержала Икринка. – Существует генетическая экспертиза, – но они не понимали, о чём она. Она же, поняв, с какими невеждами вступила в контакт, замолкала.

– Не давай им обратной связи! – учила её Нэя, и в этом «учительница» была права. Икринка разворачивалась и уходила. Всё было ей здесь противно, и давно. Чему она могла тут радоваться? Замкнутый скучный мир, надоевший лесопарк, все их цветники и оранжереи. За пределами стен – грязная вонючая столица, вечно грохочущая, чадящая, а дальше убогая нежить провинции.

Но никто, казалось ей, не видит её состояния, кроме отца. Но и он, весьма своеобразно поддерживал её, всячески подчеркивая её безнадежное убогое состояние и личностную недоразвитость…

И вот он, смеясь как мальчик, как Антон, от своего счастья, чуть ли не целуя ноги этой уродке, дарил ей неведомую никому и, казалось, даже несуществующую в нём, но ослепительно играющую сейчас грань своей души.

Увидев Икринку, Нэя тряхнула своими крашеными лохмами, в которых запутались заколки, так похожие на мамины. Спрыгнула со стола – кристалла, сотрясая свою открытую грудь. На ходу она быстро спрятала её в платье, ничуть не застыдившись Икринки. Да она и вообще-то не ведала стыда ни в чём. Да и знала ли она, что такое интимный стыд? У неё, похоже, и не было такого понятия. Она стала искать свои туфли, влезла в них и подошла к Икринке. Обняла её и полезла со своими поцелуями.

– Лоролея, – сказала она, хотя никогда не называла её так. Но сделала это в угоду отцу, зная, как он презирает имя данное Хагором. – Почему ты давно не приходишь? Я шью для твоего маленького костюмчики, ты увидишь. Приходите с Антоном. – Губы Нэи пахли отцом. Икринка почуяла этот запах и поняла, чем они тут занимались недавно в его жилом отсеке, возле изображения её матери, где бесстыжая наложница оставила запах своих развратных духов. Она молчала. Нэя же, ещё раз одёрнув своё платье, опять подошла к отцу и, сияя своими распутными, а такими вроде и невинными глазищами с загнутыми и накрашенными ресницами, поцеловала его в седую макушку. Хотя он уже не замечал Нэю, предчувствуя скандальную развязку.

Джин прошлого, выскочивший из закупоренной бутыли

Поймав его на очень личном и сокровенном, Икринка понимала, что совершила какую-то невольную подлость, не уйдя сразу, но злоба к нему и к Нэе была больше этого осознания.

– Чем вы тут занимались? – спросила она с вызовом, едва Нэя скрылась за закрывшейся панелью. – Какие вселенские задачи решали при помощи этого суперкомпьютера? Ты занимался её образованием? Ты взял её в число своих сотрудников? Чтобы она шила им костюмы? А то у твоих ребят очень уж унылая экипировка. Она уж точно обучит их местному шику!

Он смотрел исподлобья, и ему было стыдно перед нею, что она была в состоянии понять. Но её охватил неудержимый гнев и напрочь спалил самоконтроль.

– Какую же вселенскую тайну она тебе тут открывала в вашем совещательном центре? Эта модельерша, тряпичная колдунья?

– А ты, – спросил он грубо, – не те же самые тайны открываешь своему красавчику Антуану?

– Я-то да! Я молодая, и он тоже. Нам можно и нужно. А вот вам-то с вашей сединой и ей с её тупой башкой, этой Сю-сю с её бюстом, который и не запрячешь, как ни старайся. Да она и не старается. Всем его показывает. Похоже, в нём и живет её большая душа…

– Замолчи! – сказал он сдавленно и с еле сдерживаемым бешенством, но это лишь подхлестнуло её.

– Конечно! Где уж и было тебе наиграться, ведь мама, замученная тобою, погибла так рано. Вроде и случайно, но только думаю, она давно хотела умереть. Дедушка говорил, она понимала, что её вызвали на смерть, она была наделена предвидением, но она не хотела больше тут оставаться. Я помню, как были вы страстны, что даже в машине на глазах у ребёнка не умели себя сдержать. Что же и сейчас при твоём столь раннем вдовстве? Кто же тебя и осудит? И ей ведь охота! Сколько тут ходила и выставлялась. И в кристалле своём, говорят местные свидетели, был у неё открыт для любителей ночной приём. Только если днём она устраивала показы одежды, то ночью напротив показы без оной…

– Пошлячка! – он встал. Губы его вздрагивали от гнева, от обиды и от незнания, как себя вести. – Это не предназначалось для твоих глаз. Ты же сама женщина. Любишь. И если бы я подсмотрел твои игры и высмеял, что почувствовала бы ты?

– Да разве в этом дело? Оно же совсем в другом. Оно в неизбывной моей ненависти к тебе и в неисцелимой моей жалости к маме.

– Твоя мама была настолько добра и деликатна, у тебя нет и сотой доли её великодушия и такта.

– Ну да. Не за это ли вы и потчевали её изысканными ласками, что она днями лежала потом в восстановительной капсуле у Франка. Так миловали её райские перышки, что выдирали их с кровью? А косточки все пересчитали?

– Такого никогда не было! – он побагровел и задохнулся. – Как ты можешь такое нести? Неужели, гнусный Хагор мог заливать тебе в душу такую кипящую заразу! Лишь один раз я принёс её без сознания к Франку, найдя её избитой на улице Паралеи. Я клянусь тебе, что так и было! Её стали преследовать, а она не желала покидать пределов столицы. Её избили в отместку за то, что она нагрубила одному непростому типу… Так что я вынужден был заняться теми подонками и уничтожить их настолько показательно, что тот, кто и наказывал её таким способом, от страха наделал в штаны… – он вскочил и заметался по огромному холлу, будто искал выхода отсюда наружу. – Короче, та мразота был из Коллегии Управителей. За отказ его обслужить он и придумал ей такое вот мщение. Они не стремились убить её, но били профессионально, достаточно для женщины, чтобы она сломалась и навсегда утратила здоровье. Он не хотел её убивать, он хотел своего зверского торжества над нею. А мне она ничего не говорила, ничего! Пока я сам вынужден был войти в связь с уголовным миром Паралеи, чтобы вычислить всех, кто её избивали. Они оказались вовсе не уголовниками, а людьми из одного секретного Департамента. Зато уголовник так и остался у меня осведомителем, за что Франк, ни черта не понимая! также клеймил меня. И лишь после гибели своих наймитов та властная тварь понял, с кем он столкнулся и оставил её в покое. Я же их буквально сжёг для назидания тому верховному вожаку. Ему я не мог сразу же отомстить, не имея к нему доступа. Но я всё равно его наказал, только позже. С какой же тварью пришлось мне породниться! Имею в виду Хагора. Ведь не щадит никого. Факты-то изложил верно, а вот их интерпретация – чудовищная ложь! Вот так и живу, что называется, вымазанный сажей и вываленный в перьях перед всеми! И верят! Конечно, кто я как не злодей, поработивший красавицу – ангела! Поскольку я действительно иногда и шлёпал её слегка за скандалы и хулиганские выходки. Я не мог её выбросить на окончательную свалку из-за тебя! Если бы не я, её растерзали бы и растащили по клочку на сувениры! – Немного успокоившись, он сел на место, выпрямился как каменный истукан и положил перед собою свои ручищи, сжав их в кулаки, что было у него признаком крайнего напряжение, готового вот-вот взорвать его изнутри. Но всё же он успел растратить часть энергии своего безумного гнева на хаотические передвижения по огромному холлу, поэтому сидел уже неподвижно. Для него было очевидным потрясением, что безумный Хагор посмел залить в девочку – дочь столько чудовищной информации о её же матери, столько лжи о нём самом – об отце. Тая столько неприглядных тайн о жизни Гелии, к которым был причастен самым прямым образом, он и понятия не имел, что кто-то обрядит его самого в одеяния гнусного садиста и таковым представит для всякого. Но если на мнение всякого было наплевать, – для всякого безупречным никто и не бывает, то для своих детей кому ж хочется выглядеть извергом, особенно если вся та прошлая жизнь была неизмеримо сложнее, страшнее, запутаннее, и всё равно не такая. Он расслабил руки, заметно ссутулился, опустил глаза в поверхность стола-кристалла и включил чисто автоматическим движением какую-то программу. По колоссальному дисплею забегали непонятные разноцветные пиксели, слагая столь же бессмысленные для глаз Икринки формы и графики. Зазвучала странная, очень тихая приятная, убаюкивающая музыка. Может, он и хотел как-то воздействовать через её слух на её же взбаламученное состояние, поскольку на пару минут она действительно стала погружаться в полусонное состояние, но тут нечаянно наступила на заколку своей матери, упавшую на пол. Подлая соблазнительница её отца посмела присвоить себе вещи её матери! Она с силой наступила на заколку, даже через подошву туфельки почуяв укол, – драгоценность хрустнула.

– Ты даже представления не имеешь, что за мир там, за стенами. Ты и в провинции жила в укрытии и полной защищённости, благодаря нам, землянам. А то, что однажды сломал ей руку, так случайно вышло! Она сильно меня пихнула, я её отпустил, а она и свалилась, не удержав равновесия, на свою же руку. Я честен перед тобой, и ты знаешь, как мерзка мне ложь. Твой дедушка ещё подлее, чем я думал о нём. Так нагадить в душе ребёнка! Что за нечисть! А доктор Франк не знал подлинной правды. Он домыслил её, будучи ко мне пристрастен. Он ревновал как юноша. Он любил Гелию…

Икринка оборвала его спутанное оправдание, веря ему и не желая прощать, – Этой-то, я вижу, пальчики на ногах целуешь, – процедила она, – а маме руку сломал за нрав её ангельский, не иначе. За красоту? Которой тебе и вовек не увидеть, потому что нет её больше тут, нет, и не будет! А эта Сю-сю? Она вполне в вашем вкусе извращенца! – и даже крича ему в лицо мерзости, Икринка видела и страдала физически от того, как беспомощны были его, всегда такие самоуверенные и гордые глаза.

– Пусть ты сказал правду. Пусть. Всё равно ты виноват! Ты! – дрожа губами, продолжила она. – Ты можешь любить это убожество после мамы? Все смеются над тобой, над ней! А ты целуешь её мизерные пальчики? И вся она мизерная, пустая и распутная дрянь! Только и может, что изобретать свои разноцветные платьица, от которых все и тают. Потому ты и трепещешь от её всего такого неправильного тела, что ты тоже распутный! И ты был им всегда! Ты даришь ей красивые камни, но никогда не дарил их мне. Она ходит тут вся гордая, зацелованная тобою, а меня ты никогда не целовал, а маму бил, а вовсе не «шлёпал слегка». Может, всего лишь гладил, а она от твоих ласк лечилась у Франка?

– Не мог Франк ничего подобного тебе говорить! В противном случае я живу в каком-то зазеркалье, где каждый всё видит наизнанку и лжёт, как дышит!

– Так он и не говорил. Как он и мог, такой благородный человек! Почему ты и лез к нему со своими подлыми тайнами, знал, что он будет молчать. К другим врачам ни разу и не сунулся. Боялся утратить фальшивую витрину деятеля – праведника Земли. Но я всё знаю. Ты ведь думаешь, что никто и ничего тут не понимает. Не помнит, как ты вёл себя тут раньше. А у мамы всегда, как я её помню, плакали глаза, но слёз не было, ты их выпил! И дедушка рассказывал, какая она была добрая, лечила птиц и кормила зверей в горах. Её любили все, она была всех прекраснее в этой вселенской дыре! Но где была твоя любовь? Ты разве целовал её пальчики? Ты её «слегка шлёпал» и оберегал, да вот не уберёг! Я ненавижу тебя! И всех тут! Ты тут блаженствуешь, а где она? Её нет, и не будет! Из-за тебя, из-за Антона и вашего «Финиста», которого никто сюда не звал! – И она, рыдая вслух, убежала из его холла.

Вся в слезах она блуждала по подземным лабиринтам и уровням, пока её через час не нашёл в грузовом отсеке среди роботов посланный на её поиски Артур. Он повёл её к Франку, она шла, загребая ногами, и он взял её на руки и понёс. Франк, едва она очутилась в его медотсеке, прижал к её плечу прохладную пластину, и Икринка, прижавшись к груди Антона, отключилась, провалившись в пустоту, мягкую и нежную как его руки.

Встреча с призраком подземелий

Нэя продолжала топтаться у холла совещаний. Через некоторое время Икринка выскочила оттуда и, пихнув Нэю в сторону, помчалась вглубь лабиринтов. Её лицо было искажено плачем. Со страхом, не понимая, что же произошло, Нэя вошла в холл. Неужели, Рудольф обидел её? Рудольф сидел как каменный. Но увидев её, он скривил губы и сказал тихо, но вполне свирепо, – Ты-то что тут торчишь? Пошла вон отсюда!

Нэя продолжала стоять, не веря ему.

– Иди же, куропатка безмозглая! Я сказал, прочь!

– Кто? Я – прочь? Я не понимаю…

– И не надо. Уходи, и всё.

Обиженная и оглушённая, она побрела прочь, как он и велел. Лохматая, в наполовину расстёгнутом платье, она нащупала свою сумочку, болтающуюся на поясе. Пояс она успела надеть поверх платья, а вот духи и универсальный ключ от всех дверей в подземном городе, как и в наземном «Зеркальном Лабиринте», остались валяться на полу в Центральном Блоке, когда содержимое сумочки-кармана было вытряхнуто им во время их возни.

Он не вернул её и не позвал. В чём она была виновата? Он же сам затеял игру, вспомнив её у реки в далёком дне её юности. Нэя не знала, как ей выбираться отсюда без Рудольфа. Она не умела пользоваться скоростными машинами. Она бесцельно слонялась по лабиринтам в надежде, что кто-то поедет на скоростной машине, чтобы подняться затем на поверхность.

Она нервически и бессмысленно ощупывала пустую сумочку. И вдруг обнаружила, нечто твёрдое таилось на самом её дне. Пальцы прикоснулись к шершавой поверхности. Флакончик Ласкиры! Оказывается, Рудольф положил опустевший флакончик обратно в её сумочку, именно эту самую, серебристо-голубую, решив, что драгоценная безделушка дорога ей. Вытянув его, она отвинтила пробочку и обнаружила, что на самом донышке что-то и осталось. На глоток или чуть меньше. И, пожалуй, этого хватит для того, чтобы обезболить свои стонущие нервы и погрузить себя в полное безразличие к происходящему. Она поднесла флакончик ко рту, опрокинула его, но лишь две ничтожные капли смочили кончик её языка.

«Что же ты творишь со мною?» – спросила она вслух, обращаясь в глубину пустынных, сразу ставших недобрыми, протяженных тоннелей, из которых напирал на неё непонятный стылый страх без внятного образа, обещающий нечто плохое. Вся её наличная интуиция, усиленная всей её прошлой жизнью, шептала о том, что попадание сюда есть знак. Каким образом она сумела так далеко от условного центра подземного города и так глубоко вниз забрести? Она сделала какую-то петлю в пространстве подземелий и оказалась там, где и был тот тайный отсек, словно время сделало петлю и выпихнуло её в эту самую скорбную нулевую точку отсчёта.

На самом деле чисто случайно она вошла в точно также случайно открытый кем-то самый прямой и короткий тоннель, ведущий в нижний уровень. Сюда не было доступа прежде, поскольку не все системы переходов были ей открыты. Поняв, что заблудилась, а тут и за целый день может не быть ни единого человека из целого подземного города, она панически заметалась. И уже окончательно утратила ориентацию в окружающем пространстве и в пространстве собственной души. Спасительного и ожидаемого безразличия к происходящему она так и не ощутила. Видимо, слишком мал был этот последний глоток.

Весь колоссальный массив верхних уровней фантастического города, каменных залегающих поверху него пластов и остальной земли, вдруг стал ощутимо давящим, ужасным в своей несоразмерности с нею, с крошечной мечущейся одухотворённой пылинкой, погребенной без шанса спастись, вынырнуть наружу, к свету и освобождению. Как слепец она брела вдоль гладких стен, иногда касаясь их руками, и было ощущение, что до неё тут нет никому ни малейшего дела, что её забудут тут навсегда, не найдут. Паническая атака внезапно уступила место полному безразличию. Выходит, даже остатки эликсира Матери Воды оказали, пусть и с опозданием, своё воздействие. Нэя сразу остыла, и ей в её легчайшем платьице стало холодно.

Вздрогнув, она услышала, что кто-то шаркает из глубины тоннелей ей навстречу, и она почему-то отчётливо поняла, что он вовсе не один из пришельцев, живущих тут. Возникшее существо обладало весьма высоким ростом, в тёмной одежде и с лицом, взглянув на которое она едва не потеряла сознание.

– Ты… – пролепетала она.

– Я! – глухим полушёпотом прошелестел он и тут же просиял льдистыми глазами. Было ли это от радости или что-то иное, она не поняла. Лицо, словно бы выточенное из бледно-зеленоватого камня выглядело неподвижным и жутким, но ослепляло своим совершенством. Белые прожилки как капилляры отчётливо мерцали на идеально выточенных скулах. Алые накладки сложились в улыбку, а тёмные линии на лбу, напоминающие трещинки в структуре камня, едва замечались, будто морщины разгладились.

– Как ты сюда попал? – спросила она без особого удивления, поскольку происходящее тянуло на бред больше, чем на явь. Но так было и в тот раз…

– Да кто мне запретит сюда приходить? Уж коли я знаю тут все входы и выходы, все их тайны и устроение умышленно созданных петлей.

– Зачем тебе…

– Я прихожу сюда за образами прежних лет, если ты в состоянии это понять. Она тут ярче и ощутимее для моих чувств.

– И как же тебя не обнаружила охранная система слежения?

– Для этой их системы меня всё равно, что и нет. А вот тебе я открылся, чтобы поддержать тебя в минуту отчаяния. Вдруг ты до того испугаешься, что опять ребёночка скинешь? – Он протянул ей руку, – Пойдём со мною.

– Зачем? – испугалась Нэя, не понимая его совершенно.

– Я покажу тебе свои владения.

– К чему мне они?

– Да просто из любопытства. Любопытство у женщин это всё равно как плодоножка у цветка, на котором и держатся все их лепестки. Ты мой надводный цветок, живое украшение моей коллекции, какой была и Ласкира…

– Ты тоскуешь о ней?

– И о ней тоже.

И она послушно пошла, поскольку идти-то хоть куда надо. Ей уже не было страшно одной в глубине планеты, но было холодно и странно. А Чёрный Владыка тянул её куда-то всё дальше и дальше. Время вдруг отключилось полностью. То ли шла она, то ли он нёс её, словно бы летел, что было поразительно при его неощутимости. Но и чувства отключились, кроме зрения и осязания. Вокруг было сумрачно и уже не так, как в самом подземном городе, где всюду, едва входил человек, автоматически включалось мягкое освещение.

Свечение раннего вечера, оставшееся после лучезарного дня, охватило её внезапно, едва они вышли в месте, которого никогда не видела Нэя, как и данного выхода наружу не знала прежде. Он не был похож на выход, технически обустроенный и созданный землянами, а являлся скорее природным. Откуда он взялся?

Через усилие она опять взглянула в его лицо. Но вместо Чёрного Владыки рядом стоял… Хагор! Они стояли с Хагором на вершине горы. Площадка под ногами была ровной как пол, едва ни зеркально отполированный. Вокруг расстилалась необозримая для глаз планета. Всё пространство, что охватывал взгляд, полностью состояло из горных гряд, упирающихся в самый горизонт. Из туманных провалов иногда высовывались вершины таких же бескрайних лесов. Мир настолько чужеродный и неизвестный, абсолютно безлюдный, отчего красота его не столько поражала, сколько ужасала.

– Т-ты был в м-маске Чёрного В-владыки? – заикаясь, еле выговорила она.

– Твой Чёрный Владыка не пришёл к тебе на помощь, когда ты блуждала в тоннелях. Выходит, твой возлюбленный прав, говоря, что он миф коллективного сознания?

– Я блуждала? К-когда…

– Как же иначе ты оказалась здесь? – спросил Хагор с нескрываемым любопытством. – Твоё счастье, что я оказался в своей пещере и мой Кристалл-наблюдатель показал тебя. А то ты так и осталась бы тут. Пока не замёрзла. У этих тоннелей есть коварное свойство, они открываются сами по себе, и так же внезапно закрываются.

– Я… не входила ни в какие тоннели. Меня приволок сюда…

Казалось, что это вовсе не та горная страна, где она уже привыкла гулять с Рудольфом, иногда позволяя себе и вылазки к озеру в одиночестве. Не её родная Паралея, а неведомая планета, населённая какими-то неведомыми ледяными и космическими духами, чьи незримые крылья свистят на уровне её лица и колюче царапают кожу. Волосы внезапно оледенели и будто издавали звон, хотя звенело в ушах. Ветер обдувал её с неимоверной яростью, грозя снести куда-то вниз. Никогда ещё не было ей так холодно! Она пискнула от ужаса, от непонимания того, что происходит. Сверху возник угрожающий гул одновременный с зелёным отсветом, в разы более насыщенным, чем само небо.

– Кто же сопроводил тебя сюда?

– П-привидение, сам же сказал.

– Кто бы ни приволок, но всё произошло как и задумано. Вовремя. Не страшись. Тебе не будет больно. Зато совсем скоро ты окажешься в мире, о чудесной красоте которого не представляет никто из здесь живущих…

– Где? Ты же обещал мне, что я вместе с ним попаду на его Землю? – Нэя в ужасе пятилась от Хагора, трясясь всем телом. Площадка была весьма обширной. Она озиралась в надежде найти тот самый выход, откуда он её и вытянул сюда.

– Чего тебе делать на точно такой же примитивной, как и твоя Паралея, Земле? Разве тебе не хочется заглянуть за границы неведомого? Сейчас прибудет посланец оттуда. Он всего лишь посмотрит на тебя. Если ты окажешься годной для того, чтобы ему взять тебя с собою, тогда я подготовлю тебя для уже окончательной отправки туда…

– Нет! – заметалась Нэя, – Нет! Какой посланец? Ты безумец! – Она увидела вдруг, как невероятно заискрились глаза старца, опаляя её нешуточным уже ужасом. Ещё минута, и она точно бы грохнулась оземь.

– Не страшись. Через насилие тебя никто отсюда не уволочёт, – Хагор издал скрипучий или гневный смешок. – Тут такое дело, моя фея-бабочка… Нужно твоё безусловное согласие на данный великий акт соединения с великим содружеством великого созвездия… В бессмертие никого не могут втащить силком. – Он поднял руку вверх и огромный сияющий кристалл на его пальце засиял как сама Ихэ-Ола, так что Нэя зажмурилась, едва не ослепнув. Гул исчез вместе с сиянием. – Не готова ты, – сказал он тихо. – Я подумал, что ты поняла, что он вытолкал тебя прочь навсегда, а потому и не хочешь уже жить здесь.

– Ты хотел меня убить? Принести в жертву своему непонятному божеству, воспользовавшись моим смятением? – Нэя уже начинала хоть что-то соображать.

– Какую жертву и какому божеству? – спросил он угрюмо, – кого ты уподобляешь своим тёмным идолам? Я хотел тебе ослепительного счастья. Только и всего. Конечно, ты несравнима с моей Гелией, однако же, я полюбил тебя. По-другому, но полюбил. Хотел, чтобы ты вошла в Зелёный Луч…

– Какой ещё луч?

– Мне по любому не избежать расправы со стороны твоего Защитника Тон-Ата, так что я и хотел отнять у него и тебя.

– Ты бредишь!

– Конечно, он узнает, что я отдам тебя с твоим будущим чадом Зелёному Лучу, это ничего уже не прибавит к ужасу той расправы, что он мне уготовил. Ты разве не знаешь, что он сам нуждается в твоём будущем чаде куда как сильнее, чем твой Венд и даже ты сама? Он уже спроектировал будущее Паралеи на будущем существовании твоего сына как на новом фундаменте, поскольку старый совсем искрошился и никуда не годен.

– Отпусти меня назад! – закричала она, и ледяной ветер влетел в её горло, казалось, забив его колкими микроскопическими кристалликами льда, лишив её самой возможности сделать вдох. Последнее, что она ощутила перед падением в бездонное безмолвие, как её колени коснулись гладкой поверхности площадки, обжигающей тем же холодом, после чего она уже не могла дышать…