Дети Шини
Следить за развитием виртуальной истерии было так же увлекательно, как за самым интригующим сериалом, но это удовольствие для обладателей стальных нервов. После очередного пожелания на стене «Чтоб ты сдохла!» я удалилась из соцсети.
Через несколько дней о нас знала вся округа.
В четверг, стоило зайти в школу, как от меня шарахнулись мелкие дети, дежурные на дверях застыли с лицами полными ужаса, а презрительная гримаса завучихи выдала ее с потрохами.
– Осеева? – окликнула она меня на пути в раздевалку. – Ты же из десятого «А»?
– Да.
– А Герасимов?
– Тоже.
– Сёмина?
– Она из «Б».
– У вас сейчас какой урок?
– История.
– Как же ты могла, Осеева?
– Что могла?
– Ничего. Иди. Потом будем разбираться.
Эту последнюю фразу она произнесла таким тоном, что я поняла: «потом» наступит очень скоро. Совсем скоро, раз спросила, какой у меня урок.
Так что вместо урока истории я завернула в туалет и, дождавшись начала занятий, тихонько пробралась в раздевалку, чтобы незаметно свалить домой. «Разбираться» прямо сейчас я была не готова.
Но выйти из школы не получилось, так как напротив дверей, в пустом зале рекреации, стояли охранник, завуч, молодая училка физкультуры и громко нас обсуждали.
– Я сама видела, – сказала завуч. – В новостях, по четвертой программе.
– Я тоже, – подтвердил охранник. – Даже кусочек того видео показали, где девочка произносит обвинение. Ведущая говорила, что запись всколыхнула Интернет и дело уже передано в полицию. Вроде бы сам Астахов его посмотрел.
– После первого же урока надо их всех собрать, – сказала завуч. – Пусть сидят и дожидаются полицию. Нам неприятности не нужны.
– Всех не получится, – сказала физручка. – Якушин у нас уже не учится, а еще один подонок не из нашей школы.
– Ну и прекрасно. Чем меньше нашей ответственности, тем лучше. В общем, Анна Владимировна, сейчас срочно пробегите по классам и сообщите учителям, чтобы никого с урока не отпускали. Даже в туалет. Вот засранцы, надо же так школу подставить!
– Может, родителей вызвать? – осторожно спросила Анна Владимировна.
– Когда полиция приедет, обзвоню их. Если доживу, конечно. И так сижу на валокордине. Если мы успеем вовремя их задержать, школу могут и не трясти.
– Я бы на это не рассчитывал, – сказал охранник. – Теперь точно будут расследовать.
– А девочка-то жива или нет? – робко поинтересовалась физкультурница.
– Кто ее знает, – рявкнула завуч. – Какая теперь разница?
Я сидела под грудой курток и пальто, спешно соображая, что теперь нам точно конец. Полиция, родители, расследование, обвинение, суд… Полнейшая попа. Без вариантов.
Там же, под вешалкой, написала каждому эсэмэску.
«В новостях про нас рассказали. В школе ждут полицию. Сваливайте, пока не поздно. Внизу Миша на дверях. Я в раздевалке, потом пойду через столовую».
Еще одну отправила Якушину: «Про нас рассказали в новостях».
И одну Амелину: «Болей как можно дольше, во внешнем мире полный хаос».
В ответ сразу пришла эсэмэска от Насти: «Я дома. Новости видела. Мама тоже. Ждем скорую. У нее сердце».
От Герасимова и Маркова – «ок» и «спасибо».
Буквально через две минуты томительного ожидания я вдруг услышала тяжелое, прерывистое дыхание где-то близко, совсем рядом, будто кто-то находился прямо за моей спиной и дышал в затылок. Оглянулась, но там никого не было, а когда повернулась обратно, из-под самого длинного пальто прямо на меня выскочил человек в черной вязаной шапке, натянутой на лицо, как у грабителей банков:
– Попалась!
От неожиданности я едва не вскрикнула. Хорошо, быстро сообразила, что это Петров. Он даже в школе всегда ходил в джинсах, больших белых кроссовках и каких-нибудь ярких цветных кофтах.
– Я тоже хочу в столовую, – запыхавшись, сказал он, стаскивая шапку и пристраиваясь на корточках рядом.
Минут через десять Миша закрыл на ключ входную дверь и направился в сторону учительской.
Мы забрали свою одежду, переобуваться времени не было, и, прошмыгнув в стеклянный переход, помчались в столовую.
Я постучала в дверь. Тетя Оля, одна из поварих, с еще примятыми шапкой волосами и ненакрашенным лицом, открыла сразу, настороженно глядя из-за двери:
– Чего вам?
– Там дядя Миша никого не выпускает из школы, а нам очень нужно. Можно через вас?
Тетя Оля заговорщицки прищурилась:
– Курить, что ли?
– Ага, – радостно закивал Петров. – Умираю, сил нет.
Она осуждающе покачала головой, сказала, что курить очень плохо и вредно, но повела нас за собой и выпустила через заднюю дверь, постоянно открытую из-за жары в кухне и потому, что сама тетя Оля смолила как паровоз.
Мы вышли в зыбкую морозную предрассветную дымку и быстрым шагом направились прочь от школы. Меня буквально трясло, но не от холода, а от расстройства и волнения.
– Не понимаю, как можно арестовать из-за ролика? – На курносом задорном лице Петрова не было ни капли расстройства. – Я вообще до сих пор не особо верю. Все так не по-настоящему, будто шутка или розыгрыш.
– У тебя одни розыгрыши на уме.
– О, я придумал, куда мы пойдем, – он радостно потащил меня за собой.
Я не сопротивлялась, мне было все равно.
Прошли мимо детского сада, зашли в единственный подъезд панельной многоэтажки и поднялись на самый последний этаж. Петров снял с решетки открытый навесной замок, и мы без труда выбрались на крышу. Там было полно снега, только в некоторых местах едва заметные протоптанные дорожки. Дул колкий пронизывающий ветер, и мои красные волосы развевались на нем, как флаг.
– Что мы тут делаем? Холод же собачий.
Сапоги я оставила в школе, и пальцы на ногах моментально закоченели.
– Скоро светать начнет.
Петров полез в рюкзак, вытащил свою неизменную камеру и тут же наставил на меня:
– Мы с Осеевой сбежали из школы и сейчас будем встречать рассвет. Осеева, привет!
Он улыбнулся и помахал рукой в ожидании ответного жеста. Такой жизнерадостный и расслабленный, что мне самой захотелось, чтобы происходящее оказалось дурным сном.
– Пойдем отсюда. Дубняк жуткий.
– Погоди, иди сюда, – опять потащил он меня. На этот раз к самому краю крыши.
Ноги засыпало снегом.
Я осторожно посмотрела вниз и чуть не кувырнулась в темную ледяную пропасть.
– Смотри, вон она, та самая полоска надежды, которая разгонит могильный холод наших сердец и адский мрак наших мыслей, – с наигранной высокопарностью произнес он. – Когда солнце поднимется над городом и его теплые, ласковые лучи растопят все дурное, несправедливое и злобное, мы снова будем счастливы и свободны.
– Сколько тебе лет, Петров? Невозможно уже. Какое солнце? Все небо затянуто тучами. Через полчаса наступит обычная серость и холодно будет ничуть не меньше. А наши проблемы никуда не денутся. Зря я с тобой поперлась.
– Ну погоди немножко, пожалуйста, – взмолился Петров. – Сейчас сниму, как рассветет, и пойдем.
Солнце вставало, и, несмотря на мое сопротивление, это оказалось действительно очень красиво. Я и не думала, что в городе можно увидеть подобное. На густом темном небе сначала появилась резко очерченная красная полоска, яркая и зловещая, как огненный зрачок драконьего глаза, но постепенно, как бы раздвигая темноту и выпуская мутное сияние, она росла, становилась шире и светлее.
На какой-то момент я даже забыла про заледеневшие ноги. Все, что было внизу, подо мной, не имело никакого значения. Казалось, еще немного – и я смогла бы взлететь в зыбкие, озаряющиеся морозным утром небеса и покинуть этот отвратительный, пожирающий сам себя город.
А потом пиликнула эсэмэска от Маркова: «Ты где?»
И мы пошли с ним встречаться.
Марков, с непокрытой головой, спрятавшийся по самые очки под ворот своей блестящей ярко-красной куртки и судорожно вздрагивая от холода, ждал нас за школой, на автомобильной стоянке.
Он рассказал, что полиция все-таки приехала, но он сбежал через окно в кабинете труда, а тупой Герасимов остался. Типа, на нем нет никакой вины.
Марков был весь дерганый и на нерве. Если Петров меня хоть немного успокоил, этот вернул на землю.
– Короче, пока эта фигня не уляжется, я в школу не пойду, – решительно заявил он.
– А твои поверят, что ты ни при чем? – Петров с любопытством прищурился.
– Может, и не поверят, но какая разница? – Изо рта Маркова валили клубы пара, от чего стекла очков запотели, глаз уже не было видно.
– Мои мне точно не поверят, – сгребая горсть снега с машины, задумчиво произнес Петров. – Скажут, были уверены, что рано или поздно нечто подобное произойдет. Они всегда так говорят. Типа, раз ухо проколото, значит, наркоман и голубой.
– Больше всего не хочу оправдываться, – сказала я.
– А давайте сбежим? – вдруг ни с того ни с сего предложил Петров, медленно высыпая из кулака снег и внимательно наблюдая, как он развеивается по ветру.
– Так мы уже сбежали. – Я прыгала с ноги на ногу, потому что вместо ступней у меня уже были деревянные колодки.
– Нет, по-настоящему. Далеко и надолго, – глаза Петрова азартно загорелись. – Одному стремно как-то.
– Я бы, может, и сбежал, – после задумчивого молчания произнес Марков. – Но не с такой компанией, как вы.
Глава 7
В том, что мои родители – деловые и занятые люди, есть свои плюсы.
Вечером мама на ходу спросила, все ли у меня хорошо в школе, потому что, когда ей звонила наша Инна Григорьевна, она не могла разговаривать, а позже голова была забита другим. Папа вспомнил, что и ему звонили, но он был на переговорах.
Пришлось сказать, что это, вероятно, насчет родительского собрания. И они оба отмахнулись, скорчив кислые мины.
Но, кажется, мне повезло больше всех.
После ужина, часов в девять, опять заявился Якушин. Но я отлично понимала, что его приход не сулит ничего хорошего, поэтому особо не радовалась и лишнего себе не воображала.
Зато мама, открыв дверь, послала мне такой многозначительный взгляд, что пришлось пригласить его войти.
Выглядел он очень расстроенным: лицо красное, глаза опущены, губы плотно сжаты, что-то постоянно отвечал невпопад. Садиться не стал.
– Я уезжаю. У меня дома скандал и разборки. По-любому теперь из колледжа отчислят, и весной в армию пойду. А дома не могу, там отвратительная обстановка. Мама все время плачет и говорит «Как ты мог?», потому что тетя Надя считает, что Кристина была в меня влюблена, а я как-то не так с ней поступил. Дядя Паша прибежал к нам и орал, как полоумный, что он меня кастрирует. Мой папа наехал в ответ, что, может, я и подонок, но, если дядя Паша хоть пальцем меня тронет, он кастрирует его самого. И они очень сильно поругались. Все вокруг кричат, что мы – банда Детей Шини, но мои уверены, что дело только во мне.
Якушин ходил туда-сюда по комнате и размахивал руками, он весь вспотел от нервов и смятения.
– Свалить – это круто, – искренне поддержала я. – А куда поедешь?
– В деревню рвану. У меня там машина, «Газель». Летом сосед продал. Возьму ее и подамся в какой-нибудь небольшой город – искать работу. Потому что денег у меня особо нет.
Я тут же представила, как останусь здесь одна, с вечно ноющей Сёминой, легкомысленным Петровым и тормознутым Герасимовым, как меня будут таскать на допросы и, может быть, держать в сырой одиночной камере без света и вай-фая. И что Якушин больше не зайдет меня навестить, а я уже начала привыкать к этим его внезапным появлениям.
– А если тебя будет искать полиция?
– Пусть ищет. Главное – не слышать всего, что говорят дома.
Он, наконец, остановился, сел на кровать и закрыл ладонями глаза. Но даже этот драматичный жест оказался не способен испортить его мужественного образа, подталкивающего к решительным действиям.
– Саш, можно с тобой? – Мне казалось, что это говорю не я, а какой-то отвлеченный персонаж. – Деньги у меня есть.
Он задумался.
– Я могу делать все, только готовить не умею, – ляпнула и тут же пожалела, потому что мы одновременно изучающе посмотрели друг на друга, и опять повисла тягостная неловкая пауза. – Можно еще Петрова позвать. Он сегодня говорил, что хочет сбежать, но ему не с кем. Я еще тогда подумала, что это хорошая мысль.
Сначала Якушин пожал плечами, точно ему без разницы, я или Петров, но потом признал, что Петров будет полезен. Ведь за городом полно снега, и машину, возможно, придется толкать.
В итоге мы договорились встретиться в восемь утра на автобусной остановке.
Когда дверь за ним захлопнулась, мама вышла ко мне и, многозначительно кивая, сказала, что одобряет мой выбор. Но я ей ответила, что это не то, что она думает.
Моему звонку Петров очень обрадовался, так как мать и тетка собирались самолично отвести его завтра в полицию. Затем поинтересовался, кто еще с нами едет, а когда узнал, что никто, будто даже огорчился.
И я тут же подумала про Сёмину. Как ее бросить?
Настю я просто поставила перед фактом. Была уверена, Якушин не станет возражать, а она покорно согласилась, потому что мама сама ей сказала: «Если не спрячешься, они тебя съедят».
Я помылась, написала родителям записку с нелепыми объяснениями и просьбой не волноваться, собрала обычный школьный рюкзак. Взяла только одежду, паспорт, три тысячи рублей и банковскую карточку, на которую немецкая бабушка перечисляла мне деньги, когда хотела сделать подарок. Я ничего не тратила, поэтому там скопилась приличная сумма.
Это были волнительные, страшные, но больше приятные мысли. Я представляла, как года через три вернусь домой – не важно откуда и что я там делала. Думать об этом не хотелось. Важно, что возвращаюсь взрослая и независимая. Родители в шоке, говорят: «Боже, Тоня, ты так изменилась, повзрослела». А я им: «Да, я отлично справляюсь одна». И под эти вдохновляющие фантазии почти заснула, когда телефон вдруг бешено завибрировал, чуть не свалившись с кровати.
Очередная эсэмэска от Амелина, с утра забомбившего меня ими: «Все хорошо?» и «Куда ты пропала?» Но я не ответила ни на одну, потому что не до него было.
В этой, новой, он писал: «Тоня, пожалуйста, объясни, что происходит. Я сижу один и не знаю, что делать. Умоляю, ответь хоть что-нибудь». Пришлось ответить. Сказать, чтобы больше не писал и сам думал, что ему делать, потому что мы с ребятами завтра уезжаем насовсем. Телефон под подушкой еще долго трясся, но я засыпала, и читать всякую ахинею было лень.
В восемь утра в январе совсем темно и безлюдно. Я ушла из дома в эту темноту и холод с острым волнением и ноющим сердцем. А когда выходила из квартиры, никто даже не заметил, потому что мама была в ванной, а папа еще валялся в кровати. Просто крикнула «всем пока» и захлопнула дверь.
На автобусной остановке с квадратной сумкой через одно плечо и камерой через другое уже ждали Петров и, к моему огромному удивлению, Герасимов собственной персоной.
Оказывается, вчера, после моего звонка, Петров ему сразу все и выложил. Причем, когда я спросила, с какой стати, Петров, совершенно не чувствуя никакой вины, ответил, что было бы несправедливо сбежать одним. И что чем нас больше, тем веселее.
Однако вид Герасимова выражал что угодно, только не благодарность.
Он стоял ссутулившись, в своей дутой укороченной серой куртке, засунув руки в карманы, хмурясь и усиленно пряча лицо под козырек светлой бейсболки с черной надписью Hockey, и на все вопросы отвечал неохотным бурчанием. А потом и вовсе набросился на Петрова, чтобы тот убрал «хренову» камеру, иначе грозил разбить ее о его голову.
Зато Петров находился в приподнятом настроении:
– Нет, ребята, серьезно. Это была моя мечта.
Сёмина притащилась с дурацкой, чересчур громоздкой для побега сумкой на колесиках. Но я лишь подумала об этом, а Герасимов высказался, причем в весьма грубой форме, так что Настя тут же расстроилась и заявила, что никому не навязывалась.
Пока шли эти разборки, сзади незаметно подошел Якушин. Скинул на снег спортивную сумку и озадаченно смотрел на нас. На нем была длинная куртка хаки, чем-то напоминающая мою собственную, широкие штаны с кучей боковых накладных карманов, которые вроде называются карго, и высокие непромокаемые сапоги.
Он стоял, смотрел и наверняка думал, что я болтливая дура.
– Саш, прости. Настю никак нельзя было оставлять, – попыталась я оправдаться.
– Круто! – фыркнул он. – Я что, теперь вожатый?
– Мы ненадолго, – беспечно махнул рукой Петров. – Пока решаем, что делать дальше. А вместе веселее.
– Обхохочешься, – процедил сквозь зубы Якушин, но, видимо, смирился, потому что замолчал.
Когда уже собрались уходить, Петров вдруг настороженно остановился и, пристально глядя в сторону автобусной остановки, тихо сказал:
– Чего тот чувак уставился?
Мы все превратились в тихих параноиков, допускающих, что наши лица могут быть опознаны даже в реале.
Но потом «чувак» смущенно сказал «привет» и подошел. Это был Амелин. В тонком черном пальто с глубоким капюшоном и короткими рукавами, из которого он явно вырос, и с полупустым рюкзаком на плече.
– Это Костя, – нехотя пояснила я, – тот самый. Седьмой.
И тут же возникло всеобщее растерянное замешательство, потому что мы уже немного привыкли друг к другу, а Амелин был явно не наш, больной и странный. Честно сказать, я не предполагала, что еще когда-нибудь его увижу.
– Как ты узнал?
Мне казалось, кроме меня, с ним никто не общался.
– Ты мне сама сказала, – внаглую соврал он.
– Неправда, – разозлилась я. – Зачем ты обманываешь?
Но он не ответил, только пожал плечами и снова заулыбался, будто я произнесла что-то приятное.
– Саш, я честно не говорила.
– Теперь уже плевать, – Якушин развернулся ко мне спиной. – Короче, сейчас на вокзал едем. На электричке километров сто, там еще пешочком, к обеду доберемся. Жратву надо будет купить. Кто-нибудь умеет готовить?
– Я умею, – Настя подняла руку, как в школе.
Герасимов что-то одобрительно промычал, и мы дворами двинулись к метро.
Но только дошли до конца длинного белого дома, как услышали позади яростный топот чьих-то ног. И будто оклик.
Обернулись. Если вдоль проезжей части горели фонари, во дворе царила кромешная тьма, и разглядеть кого-либо было нереально. Мерзкие чавкающие звуки настойчиво приближались.
Первым не выдержал Петров: ничего такого вроде бы не происходило, но он зачем-то дернулся и побежал, за ним припустил Герасимов, причем тут же обогнал, и оба исчезли в темноте. Следом рванули все. Помчались сломя голову, даже Сёмина со своей громоздкой сумкой, в длинном черном пуховике, на худющих ногах-спичках не отставала. Добежали до торца дома, Якушин остановился, за ним и мы.
– Что случилось? – спросил он.
– Как будто сзади кто-то бежал, – отозвался Амелин.
– За нами?
– А кто его знает?
– Ну вы даете. Сейчас полно прохожих. Все торопятся, бегут.
– А сам-то, – сказала я.
– Я думал, что-то случилось.
– Мы тоже.
И тут топот возобновился.
Мы переглянулись, но с места не двинулись. Все, затаившись, молчали. В свете лампочки у подъезда было видно, что преследователь тоже сбавил темп.
Дружно развернулись, чтобы дать достойный отпор, и тут я внезапно поняла, что это Марков.
– Ты что тут делаешь? – опередила меня Сёмина.
Марков вышел на свет.
– Тоже с нами? – Якушин метнул в мою сторону очередной недобрый взгляд.
– А есть варианты? – У Маркова был такой вид, словно это он все организовал, а мы решили ехать без него.
От такого нахальства Якушина заметно передернуло:
– И что, даже группы поддержки не будет?
Тогда Петров дружески обхватил Якушина за плечо и, заискивающе глядя в глаза, подобострастно сказал:
– Мы будем во всем тебя слушаться. Обещаю. Что прикажешь – все сделаем. Я Маркову сказал просто так, чтобы завидовал. Думал, не пойдет. С такой-то компанией.
Но Марков ни на кого не обращал внимания:
– Так, короче. Мы должны немедленно избавиться от телефонов.
– Как избавиться? – ахнула Сёмина.
– Взять и выбросить. По ним легко проследить наше местонахождение.
– Зачем выкидывать телефон? – удивился Петров. – Можно просто заменить симки.
– Если понадобится, они трубку и без симки найдут, – неожиданно подал голос Амелин, – у каждого телефона есть IMEI код, по которому его можно отследить везде, даже в выключенном состоянии. Это маловероятно, конечно, но возможно.
– Лично я никуда не сбегаю, – сказал Якушин. – Я уезжаю.
– Если ты свой телефон оставишь, найдут всех, – довольно равнодушно заметил Амелин.
Марков продолжал размышлять вслух:
– Теоретически, их можно продать. Только где сейчас найти перекупщика?
– На вокзале полно, – подсказал Якушин.
– Ой, ребят, не нужно это, – забеспокоилась Настя. – Там кругом жулики, нас точно обманут.
Но Марков не унимался:
– Ну, тут либо выкинуть, либо продать хоть за сколько и на эти деньги купить новые телефоны.
– Давай мы продадим один твой айфон и на полученные деньги купим всем по новому телефону, – предложил Герасимов.
– А старый ты сбегаешь и домой отнесешь, чтобы не потерялся? – издевательским тоном парировал Марков.
Но Герасимов стоял на своем:
– Если бы я знал, что телефон помешает, не взял бы его. А выкидывать жалко.
– И мне жалко, – поддержала Сёмина.
– Тогда вы никуда не едете, – заключил Марков и потянул нас с Якушиным под локти за собой.
– Подожди, – Якушин отдернул руку. – Все правильно. Продадим один телефон, а остальные оставим в камере хранения.
– Вот это мысль, – обрадовался Герасимов. – Тебе, Марков, хорошо, тебе родители новый купят, а этот у меня с седьмого класса, и он мне дорог.
– Может, мне никогда ничего не купят за то, что я сейчас делаю.
Герасимов на секунду выглянул из-под бейсболки:
– Ой, сейчас расплачусь.
– Ты, главное, не расплачься, когда будешь расставаться со своим телефоном, – огрызнулся Марков.
Глава 8
Через час мы оказались на Рижском вокзале. На улице едва начало светать, от этого, а также от нервного возбуждения и пьянящего тумана в голове все кругом выглядело зыбким и призрачным. Выдуманным и ненастоящим, словно наспех нарисованные декорации.
Как ни странно, телефон Маркова действительно удалось благополучно продать. И этот наш необычный поступок, и особенно то, что ничего плохого из него не вышло, только добавил происходящему нереальности.
Петров просто подошел к одному из темных привокзальных людей в натянутой на глаза шапке, негромким осторожным голосом предлагавшему прохожим купить телефон «недорого», и показал айфон Маркова.
Мы стояли чуть поодаль, и все это время у меня было чувство, что этот человек сейчас схватит телефон и убежит, но он только покрутил его в руках и спросил, сколько мы хотим. Петров объяснил, что хочет семь других, самых простых трубок. Еще добавил, что это очень выгодная сделка, ведь айфон совсем новый, и его владелец собственноручно отключит функцию «Найти iPhone».
Пока торговец крадеными телефонами ходил советоваться с «коллегами», вернулся Якушин, относивший в камеру хранения наши старые телефоны. Только он ничего не сдал, потому что стоимость ручной клади в сутки составляла около трехсот рублей, а срок хранения не мог превышать тридцать дней. Тогда Герасимов предложил отправить их по почте. И мы, запечатав свои трубки в толстые конверты, сдали их в ближайшем почтовом отделении.
Когда вернулись, получили на руки пакет со страшными бэушными мобильниками, и, даже не успев их разобрать, сломя голову бросились на электричку, с минуты на минуту уходящую в нужном направлении.
В поезде было тепло, относительно чисто и довольно многолюдно. Сёмина хотела сидеть со мной, но я, как представила, что она будет всю дорогу жаловаться и страдать, быстренько усадила рядом с ней Маркова, а сама побежала за Амелиным и Герасимовым искать другое место. Якушин и Петров застряли где-то еще в самом начале.
Но свободных мест не было, а позади набилась целая толпа. И все бы ничего, если бы я могла нормально держаться за поручни, но доставшийся в наследство по маминой линии маленький рост позволял это делать лишь стоя на цыпочках. Поэтому, когда я пыталась цепляться за поручень, получалось очень смешно, и Герасимов, возвышавшийся слева от меня, будто скала, с каменным выражением лица заметил, что один мальчик, мечтая стать повыше, висел на турнике каждый день по три часа. Выше он не стал, зато через полгода мог почесать коленки не нагибаясь. И что ему, Герасимову, интересно будет посмотреть на меня, когда мы доберемся до места.
На подколки про рост я давно не реагировала, но узнать, что Герасимов иногда пытается шутить, было забавно, о чем я ему тут же сообщила.
Тогда Амелин услужливо подставил мне свой локоть, но я предпочла нелепо болтаться целую остановку, потому что, если я маленькая, это не значит, что беспомощная. Однако от предложенного наушника не отказалась, и, хотя его музыкальная подборка не отличалась позитивом, это было лучше, чем слушать невнятное человеческое многоголосие.