Перед солнцем в пятницу

Так вышло, что всю картошку они посадили только у Виктора – не хотела Мария Ивановна оставлять землю пустой, а на свою им уже не хватило.

– Теперь земля на тебя не в обиде, – улыбнулась Мария Ивановна. – Она родит, а значит, ты жить будешь. Долго и счастливо.

– А вы как же? – спросил Виктор, очищая черенок лопаты от земли. – Без картошки-то?

– А наша земля годик передохнет. Она у нас каждый год родит. А тут, гляди, на всех на нас хватит картошки.

– А если не куплю я дом? – улыбнулся Виктор и понес лопаты в сарай.

– Не ты, так другие купят, – неожиданно огрызнулся дед Григорий. Он стряхивал и сворачивал мешки, в которых была картошка. – Ну а я в долгу не останусь!

После работы дед и Виктор присели перекурить, а Мария Ивановна пошла тем временем топить баню. Пока мужики мылись, старушка приготовила им чистой одежды в предбаннике, холодного пива принесла, чтобы посидели они вдвоем, а сама спать ушла.

Но ей не спалось. Она лежала в своей маленькой комнатке и сама не знала: то ли счастлива она, то ли глубоко несчастна. Она будто замерла перед чем-то очень важным в своей жизни, которое вроде бы и настало, а вроде было еще впереди. Старушка услышала, как вошел муж и подошел к ее комнате, в которую не входил никогда. Стоял на пороге, потом присел у него, а вскоре и вошел. Мария Ивановна протянула к нему руку, но руки он не взял, хотя ему очень этого хотелось.

– Иди-ка, чаю мне приготовь, – проворчал он.

Вместо этого Мария Ивановна отвернулась к стене. Она впервые в жизни ослушалась своего мужа, а он впервые за это не ругал жену, не бил ее. Он и спать-то не пошел, а сидел возле нее, будто была она больна или мертва.

– Уедет. Как пить дать, – через некоторое время произнесла Мария Ивановна.

И Григорий тоже это понимал и никак не мог придумать, как Виктора подольше возле себя оставить, и в то же время говорил себе: «А пусть катится!» А Виктор спал чистым спокойным сном в доме номер двадцать семь, на всякий случай заперев на ночь дверь, как советовала ему Мария Ивановна.

Утром он проснулся даже раньше нее в наибодрейшем и наидобрейшем расположении духа и сразу отправился к Дарье, прежде оставив записку на столе. Дарья ему обрадовалась и провела в дом. Чуть позже подошел и Григорий, и они вместе с Виктором очень слаженно принялись за работу. Старик от этого труда в чужом доме возрадовался и расцвел, даже помолодел будто. Дарья то исчезала по дворовым делам, то вновь возвращалась к мужикам, крутилась возле них, не то желая угодить, не то понравиться Виктору. А мать ее, бывшая Григорьева любовница, глядела на них и старалась как-нибудь грубо задеть старика, задирала его всячески, но Виктор в этих обидных словах услыхал нежность и тоску по былым временам. Быть может, мать Дарьи надеялась когда-то, что Григорий с нею будет жить, а не с Марией Ивановной, а может, и до сих пор хотела этого.

Дней десять возился Виктор с заменой труб в доме у Дарьи. С каждым новым днем Дарья была все краше – она пыталась скрыть свои старания хорошо выглядеть, но Виктор не мог не заметить, не мог не почувствовать, что Дарья желает его. И он ее тоже желал, но в доме постоянно находилась ее мать, а если и выходила, то во двор, ненадолго. И Виктор совершенно не думал о том, что скоро ему придется проститься со всеми этими людьми, ему казалось, что он всю жизнь жил и работал здесь. Дед Григорий, не смущаясь жены своей, каждый день спрашивал у Виктора, каковы у Дарьи сиськи: такие же веселые, как у матери, или иные? И всякий раз оставался разочарованным, да еще и высмеивал своего соседа за то, что тот не мужик. А Мария Ивановна с тихой радостью прислуживала им за столом – ужинали они теперь у них. Виктор только спать уходил в дом номер двадцать семь по улице Ласточкина. Перед сном он успевал подумать о том, что бесконечно счастлив здесь, что душа его, хотя и болит еще, обретает добрый крепкий покой, которого у него никогда раньше не было, и что его, покоя этого, хватит ему надолго или навсегда.

Раз, когда он уже вернулся от соседей и собирался пораньше лечь, в окно тихонечко постучали. Выглянул – Дарья. Виктор впустил ее. Она была очень смущена.

– Я ждала, когда стемнеет, – пояснила она, – чтобы не увидел никто. Да и Мариванну доила. Мы по очереди доим, то я, то мать. Сегодня моя очередь. Мариванна к нам обоим привыкшая.

– Обеим.

– Да она любому человеку даст подоить, у нее характер покладистый. Знаешь, сколько ей лет? Больше десяти. Мы ее из-за характера и держим. Вот у соседей наших – у них даже хозяйку лягает. Муж копыто заднее веревкой обвязывает и держит так, пока жена доит. А иначе нельзя. Сколько раз она у них ведро переворачивала. А вот наша Мариванна – она нет, стоит себе смирно. Только вот обиделась она на нас, что мы теленочка ее закололи. А что делать – нам деньги нужны и без мяса голодно. У меня были кое-какие сбережения – пока с мужем жила, хватило ума отложить, как в воду глядела прям, – тут Дарья слегка замялась, поняв, видимо, что про мужа упоминать не стоило, но уж слово не воробей, и она зачирикала пуще прежнего: – Я сама от него ушла, не пара мы с ним. Он поспать любит, я рано встаю…

Вдруг Дарья мгновенно сошла с лица и обиженно добавила:

– А вы, Виктор, не думайте, что вы бесплатно мне отопление меняете. И не думайте, что я вот так вот расплачусь! Нет! Я деньгами отдам, как нормальный человек!

Виктору надоело, что она болтает, и он поцеловал ее. До чего же она ароматная, хотя и не юная уже – взрослая тридцатилетняя женщина. На секунду Виктор оторвался, чтобы посмотреть, как Дарья отреагировала, и увидел, что она поплыла, опьянела тут же. Мужчина подумал о том, что целуются они как раз на том месте, где много лет назад повесился, глядя Марии Ивановне в глаза, Егор, и поспешил углубиться с Дарьей в комнату, к кровати поближе – ему не терпелось взглянуть на сиськи, на ощупь они ему понравились очень. Но, когда он расстегнул пуговицы, увидел, что грудь Дарьи ни на что не похожа: ни на поросенка, ни на крысиную мордочку, ни на яблочко – обычная женская грудь, скорее не для мужской ласки, а для кормления младенца. И Виктор понял, что Дарья не станет его любимой женщиной, женой, пусть и считает Григорий, что она не блядь и не сука, а Марья чистой воды. И Виктор, хоть и был не младенцем, а мужиком, нырнул в межгрудье и, себя не помня, принялся жадно целовать и тискать, ощутил, как же там мягко и тепло, и до смерти захотелось ему молока грудного, которого он никогда не пил. Откуда-то издалека слышалась музыка, долго, нудно, и голос Дарьи: «Ответь, ответь, а вдруг это важно». С трудом оторвался Виктор от грудей ее и потянулся к телефону. Ответил не глядя:

Примечания