Защита прав и охраняемых законом интересов участников недействительной сделки в гражданском праве России

Экономические и правовые причины правового регулирования недействительности сделок

Согласно ст. 153 ГК РФ под сделками понимаются действия граждан и юридических лиц, направленные на возникновение, изменение и прекращение гражданских прав и обязанностей. В гражданско-правовой литературе сделки традиционно признаются основными юридическими фактами, опосредующими гражданский оборот. По справедливому утверждению Е. В. Голобородкиной, именно сделки «наиболее полно и ярко отражают принципы, способы и методы регламентации общественных отношений, присущие гражданскому праву»[18].

Наряду с регламентацией общих вопросов сделок, в законодательстве предусмотрены и правила об их недействительности, преимущественно сосредоточенные в § 2 гл. 9 ГК РФ. При этом вопрос о правовой природе недействительной сделки является дискуссионным. Согласно наиболее распространенной в доктрине точке зрения недействительная сделка представляет собой правонарушение[19]. Так, В. П. Шахматов определяет недействительную сделку как сделку, состав которой не соответствует описанным в нормах права признакам состава сделок данного вида в силу общественно вредных или общественно нежелательных свойств [20]. Сторонники второй точки зрения указывают на то, что недействительная сделка представляет собой особый юридический факт, который «не приводит к тем правовым последствиям, на достижение которых был рассчитан, но… порождает некоторые другие последствия»[21].

Как в законодательстве (ст. 166 ГК РФ), так и в теории [22] гражданского права недействительность сделок связывается с наличием определенных оснований – дефектов в сделке, приводящих к недостижению планируемых ее сторонами юридических последствий. Однако в современных условиях актуальным становится вопрос не только об основаниях недействительности сделок как их дефектах. Интенсивное развитие рыночной экономики, расширение договорной свободы участников гражданско-правовых отношений, а также стремительно меняющееся законодательство предопределяют поиск путей взаимодействия права и иных сфер общественных отношений в целях наиболее эффективного правотворчества и правоприменения [23]. Как справедливо отмечается в литературе, «достоверно оценить последствия применения гражданского закона для жизни общества, его полноту и эффективность невозможно исключительно при помощи только правовых средств, которые не могут быть поняты только из самих себя в аспекте их воздействия на регулируемые общественные отношения»[24]. С данных позиций исследование недействительных сделок как юридических фактов должно быть смещено в плоскость исследования причин [25] формирования правовых норм, регулирующих общественные отношения, связанные с недействительностью сделок.

Анализ указанных причин становится особо актуальным и в связи с тем, что традиционно проблемы недействительности сделок рассматриваются «изолированно» от близких им проблем эффективного восстановления прав и охраняемых законом интересов. В большинстве исследований защитная природа применяемых при недействительности сделок правовых конструкций [26] не подвергается сомнению. Вместе с тем, в последнее время в юридической литературе все большее распространение приобретают позиции об отсутствии качества способа защиты у признания сделки недействительной и реституции [27].

Традиционно в философской, социологической и правовой литературе вопрос о причинах юридической регламентации рассматривается через категорию интереса. Так, С. В. Михайлов определяет интерес как «потребность субъекта, имеющую социальный характер, проявляющуюся в осознании и реализации целей в общественных отношениях»[28], а юридически значимый интерес как «имеющую социальный характер потребность субъекта, проявляющуюся в установлении, изменении, прекращении, защите субъективных прав и обязанностей в общественном отношении с использованием юридических средств для достижения поставленных целей»[29]. По мнению указанного автора, объективное право призвано обеспечить достижение интересов субъектов общественных отношений, отражая их в правовых нормах: распределении прав и обязанностей, ответственности и т. д. Аналогичной позиции придерживается и Г. В. Мальцев, указывая на невозможность эффективного действия юридической нормы без поддержки интересами людей [30].

Таким образом, причинами появления тех или иных правовых норм являются конкретные социальные интересы. Данные интересы можно условно разделить на экономические (базисные, первичные) и правовые (надстроечные, вторичные). Указанное деление уместно и в отношении причин правовой регламентации недействительности сделок (далее по тексту также – причин недействительности сделок), однако не является строгим. Как представляется, экономические и правовые детерминанты недействительности сделок органично пересекаются и взаимодействуют друг с другом.

Экономические причины следуют из отношений, складывающихся в экономическом базисе, и предопределены действием рыночных законов. Как подчеркивается в литературе, «экономические закономерности, как и иные объективные закономерности существования человеческого общества, лежат в основе естественных прав человека и требуют адекватного отражения в действующем (позитивном) праве»[31]. Правовые конструкции гражданского права в целом, и недействительность сделок в частности, преимущественно определены экономическими законами, являются их отражением на уровне нормативно-правового акта. Это, как представляется, предопределяет значение позитивного экономического анализа права, знаменующего выход познающего субъекта за пределы юридической догматики с использованием методологического инструментария и терминологии самостоятельной научной дисциплины – экономической теории[32]. Экономический анализ права как совокупность подходов и взглядов на связь права и экономических регуляторов в сфере частного права обладает большим объяснительным потенциалом: по утверждению Г. А. Гаджиева, «теоретические модели, созданные юристами, хорошо знающими экономическую теорию…, в своей совокупности представляют собой аналитическую и прогностическую методологию, которая существенно обогащает традиционную юридическую методологию»[33].

Экономика права, представляющая собой, по словам Р. Познера – одного из ее основателей – применение методов неоклассической экономической теории[34] для анализа права, всей правовой системы[35], являет собой не единое научное направление, а совокупность школ. Эти школы не противоречат друг другу, напротив, – допуская существование различных подходов к анализу правовых явлений, они предопределяют возможность многоаспектного и разностороннего рассмотрения последних. Использование потенциала представленных концепций может быть полезно для объяснения и прояснения экономической природы недействительности сделок.

В системе экономико-правовых школ следует выделить соответственно школы частного интереса (private interest schools), включающие в себя чикагскую школу экономики права, австрийское экономико-правовое направление, институционализм, и школы публичного интереса (public interest schools)[36], представленные сторонниками теории общественного выбора и общественного интереса. Именно указанные подходы к объяснению правовых явлений сквозь призму экономических категорий представляют наибольший научный интерес. Приведенные экономико-правовые концепции в предложенной последовательности не всегда четко и окончательно сменяли друг друга – наоборот, они переплетались, перенимали друг от друга методологический инструментарий, терминологию, гипотезы[37]. Круг школ экономического анализа не исчерпывается перечисленными, однако именно указанные направления обладают в вопросе объяснения правового института недействительности большим онтологическим и гносеологическим потенциалом, что определяет их научную ценность. Дальнейшее изложение при этом не преследует цели исчерпывающего описания и оценки приводимых экономико-правовых воззрений, каждое из которых будет рассмотрено лишь в той части, в которой это необходимо для объяснения поставленных вопросов.

Поиск параллелей в развитии и взаимодействии экономики и права осуществлялся еще на классическом этапе развития экономико-правового анализа, на этапе «старой» экономики права[38], где на передний план были выдвинуты преимущественно макроэкономические объекты исследований: рынки и механизмы их организации и функционирования (в частности, анализу подвергалось антимонопольное законодательство). Непосредственные границы экономики права были определены в 1970-е гг. Р. Познером, одним из основателей чикагской[39] школы, которую в немногочисленных отечественных исследованиях рассматривают как основную экономико-правовую концепцию[40]. Как было отмечено E. Mackaay, именно чикагской школе экономико-правового анализа свойственно такое объяснение права, которое основано на принципах методологического индивидуализма, рационального выбора, стабильных предпочтений и равновесия[41].

Согласно принципам чикагской школы, люди даже в ходе принятия нерыночных решений проявляют рациональность и увеличивают свою выгоду от того или иного решения, учитывая связанные с таким выбором издержки. Нормы права при этом устанавливают цены человеческого поведения людей, иных хозяйствующих субъектов, воздействуя на количество желаемой такими лицами к выполнению деятельности. Основу учения чикагской экономики права составила теорема Р. Коуза, согласно которой, если права собственности (в значении экономики права – основы правового статуса участников оборота) четко определены и вытекающие из них правомочия можно свободно обменивать, а трансакционные издержки (сбор информации, ведение переговоров, осуществление права) являются нулевыми, то размещение ресурсов будет эффективным и неизменным[42]. По утверждению T. Eggertsson, сформулировавшего обобщенную теорему Р. Коуза со ссылкой на представителей институционализма, экономический рост и развитие страны не зависят от типа существующего правительства, если расходы на трансакции в экономической и политической сферах равны нулю. Однако, когда трансакционные издержки положительны, то распределение власти внутри страны и институциональная структура ее нормотворческих учреждений являются важнейшими факторами ее развития[43].

Норма права, таким образом, в изложении Р. Познера, представляет собой намеренное или ненамеренное стремление к эффективности, причем субъект, стремящийся к эффективному перераспределению, по мнению сторонников школы Чикагского университета, лишен личных потребностей. С целью толкования критерия эффективности представителями чикагской школы, и в частности Р. Познером был использован принцип, сформулированный представителем Лозаннской школы Вильфредо Парето[44], согласно которому оптимальным с точки зрения распределения предметов благосостояния следует считать тот случай, когда при данных условиях (наличии ресурсов, системе распределения, запросах потребителей, ценах) никто не может улучшить свое положение, не ухудшая при этом положение кого-либо другого [45]. Иными словами, с точки зрения представителей рассматриваемой школы, любой акт товарообмена представляет собой средство удержания людей от оппортунистического (иначе – эгоистического) поведения по отношению к своим партнерам. Такие акты, с позиций чикагской школы, должны подлежать защите и признанию со стороны государства только в том случае, если способствуют повышению общественной эффективности, то есть имеют в качестве сторон рационально действующих (преследующих цель максимизации прибыли) и достаточно проинформированных, равноправных субъектов, а также не наносят вреда благосостоянию третьих лиц[46]. Сделки, не соответствующие указанным критериям, следовательно, не могут производить правового эффекта. В этой связи закономерным является наличие в позитивном праве совокупности норм, регламентирующих процедуру установления соответствия сделок критериям эффективности и определяющих правовые последствия совершения сделок в случае их несоответствия им.

Вторым значимым ответвлением экономического анализа права является австрийская экономическая школа[47]. Ее представители в качестве фундаментальных положений экономического анализа права выделяли «аксиому о человеческой деятельности»[48], согласно которой люди всегда действуют, «делая выбор и используя различные способы достижения своих целей»[49]. В отличие от представителей чикагской школы, отталкивающихся от рационализма человеческого поведения, австрийская экономика права предполагает индивидуальность[50] в определении предпочтений: «суждения о ценности, ожидания, намерения и знания обитают в головах конкретных людей, а, следовательно, они должны рассматриваться в свете их субъективного восприятия»[51]. Так, по утверждению L. A. Schwartzstein, в рамках анализа экономических процессов учет субъективности предполагает, что «все человеческие взаимодействия начинаются с субъективных мыслей человека, причем каждый человек в этом случае руководствуется своими знаниями, интуицией и воображением»[52].

Внешняя среда в рамках австрийской экономико-правовой методологии трактуется как подвижная сфера, лишенная информационной определенности. С позиции рассматриваемого учения, «рынок есть процесс»[53], построенный не на принципе эффективности, а на принципах естественно-правовой концепции правопонимания (либертарианства), согласно которым каждому индивиду принадлежит право собственности (в значении права распоряжения) на себя самого и имеющиеся у него ресурсы, объекты имущества. Подобный принцип выступает, по мнению сторонников австрийского подхода, условием свободного рыночного функционирования. По утверждению G. S. Crepsi, первичной нормативной установкой австрийцев выступает понимание ими «индивидуальной свободы от доминирования как первоочередной ценности»[54]. С точки зрения представителей австрийской школы экономики права, основа любого конфликта состоит в неясности принадлежности права собственности. Задачу любой правовой системы сторонники австрийского экономико-правового понимания в этой связи видят в максимально возможном установлении определенности в перераспределении прав и обязанностей, посредством чего достигается устранение существующих и пресечение будущих конфликтов в имущественной сфере. Исчерпывающая правовая регламентация оснований и способов возникновения прав собственности составляет здесь основную цель функционирования всего государственного механизма.

Институт недействительности сделок в рамках австрийского экономического анализа права выступает, таким образом, средством сдерживания от проникновения в экономический оборот сделок, в которых нарушается требование добровольности вступления в правоотношения по передаче права собственности. Основные положения естественно-правовой доктрины, неизменность наличия у лица абсолютного права на собственное поведение и законно принадлежащее ему имущество не предполагают возможности наделения правоустановительным эффектом актов поведения, где отсутствует явно выраженная воля на отчуждение имущества и правораспоряжение. Можно допустить, что нормы о недействительности сделок в рамках австрийского экономического анализа права выступают средством недопущения сделок, в которых нарушается требование добровольности вступления в правоотношения.

Из схожих теоретических предпосылок исходит и институционализм[55]. Как направление развития экономической теории в целом и экономического анализа права в частности он предполагает, что предметом изучения становится не «экономический человек», а широкая гамма интересов, предпочтений, стимулов, поведение и деятельность человека в рамках социальных отношений, общественных институтов. Институционализм включает две стороны – обычаи, традиции, нормы поведения, принятые в обществе – «институции», а также закрепление норм и обычаев в виде законов, организаций, учреждений, то есть «институтов»[56] (формальных (закон, договор, конституция) или неформальных (обычай, стереотип поведения) правил поведения, упорядочивающих обмены и взаимодействия между индивидами[57]). Смысл институционального подхода состоит в том, чтобы не ограничиваться анализом экономических категорий и процессов в чистом виде, а учитывать и внеэкономические факторы. Представители институционализма отрицают принцип оптимизации и методологического индивидуализма, но устанавливают правило о детерминированности поведения хозяйствующих субъектов сложившимися институтами – правилами поведения, весьма ограниченно применяя при этом принцип рациональности как критерий оценки поведения участников оборота.

В русле общих теоретических и методологических предпосылок на базе институционализма была выработана экономическая система оценки контрактов[58]. Под последними сторонниками институционального понимается то, что отражает реализацию фундаментального права собственника на передачу (отчуждение) имущества, это соглашение об обмене правомочиями и их защите, являющееся результатом осознанного и свободного выбора индивидов в заданных институциональных рамках. Речь идет о понимании договора как совокупности правил поведения субъектов товарно-денежных отношений, которые касаются обмена материальными благами, сознательно, добровольно и взаимовыгодно принятыми ими на себя. Институты диктуют общие рамки, пределы взаимодействия индивидов, в то время как конкретные пределы их взаимовыгодного сотрудничества определены непосредственно ими самими в контракте, который воплощает тем самым модель рационального поведения. Как указывается в литературе, многообразие условий контрактов формируют определенную классификацию договоров, структурные элементы которой определяются уникальностью вступающих в обмен ресурсов, степенью неопределенности, сопровождающей сделку, частотой деловых контактов между сторонами. Институциональная экономика объясняет многообразие форм договорных отношений на основе различия трансакционных издержек и деловой практики субъектов рынка по их снижению [59].

Очевидно, что институциональная экономика права рассчитана в большей степени на объяснение механизма взаимодействия сторон уже заключенного соглашения, удовлетворяющего изложенным критериям. Вместе с тем, нельзя недооценить институциональную трактовку договора как системы добровольно принятых на себя обязательств, выступающих микроинститутом для сторон такого соглашения. Институциональный экономический анализ права объясняет необходимость совершения сделок без дефектов в структуре с позиций, схожих с положениями австрийской школы, указывает на необходимость добровольности вступления в соглашения, однако обосновывает это с использованием иного теоретического инструментария [60].

Таким образом, с позиции чикагской и австрийской школ, институционализма экономические причины недействительности сделок состоят в недопущении существования таких актов товарообмена, совершением и (или) исполнением которых нарушаются требования добровольности вступления в договорные отношения, рациональности, проинформированности их участников и которые причиняют вред благосостоянию других лиц.

Указанные причины обуславливают появление оснований недействительности сделок, закрепленных в ст. ст. 171, 172, 175, 176, 178, 179 ГК РФ (сделки, совершенные недееспособными, ограниченно дееспособными, несовершеннолетними, а также сделки, совершенные под влиянием существенного заблуждения, обмана, насилия угрозы или неблагоприятных обстоятельств). Все приведенные дефекты в сделках связаны с недобровольностью вступления лиц в договорные отношения, с нерациональностью их поведения, недостаточностью у них информации.

Экономическим причинам соответствует и обстоятельство, учитываемое при признании сделки недействительной и применении последствий ее недействительности в виду нарушения ею прав и охраняемых законом интересов ее участников (ст. 166 ГК РФ). Сделка с дефектом формирует в экономическом обороте опасную ситуацию: внешне действительная, она создает у его субъектов видимость стабильности имущественных связей, на которую они обоснованно полагаются, и на основании которой выстраивают собственные экономические отношения. В этом проявляется негативное влияние такой сделки как на ее стороны и других участников, так и на весь гражданский оборот.

Подобное «вредоносное» воздействие сделки с дефектом предопределяет и арсенал правовых средств, с помощью которых возможна ее нейтрализация и которые легально определены в качестве способов защиты (ст. ст. 12, 166, 167 ГК РФ). Такая законодательная квалификация данных мер находит поддержку в юридической литературе[61], где признание сделки недействительной и применение последствий недействительности чаще определяется либо в качестве мер защиты, либо в качестве частного случая восстановления положения, существовавшего до нарушения права.