Из ада с любовью

Тони успел выкурить три папиросы (кот, обиженный запахом дыма, ушел – вряд ли ловить крыс, слишком уж толст и ленив был для этого), прежде чем расслышал приближение моноциклета. Рев двигателя на минуту заглушил грохот телеграфных аппаратов, байк как следует рявкнул, останавливаясь перед почтовым отделением, пыхнул паром и умолк. Тони по достоинству оценил остановку – невозможность торможения делала моноциклеты крайне опасными игрушками, несмотря на всяческие ухищрения, вроде парциального реверса (издающего кошмарный звериный рык) и анкерных кондукторов.

Через секунду Кира влетела в зал, на ходу откидывая гогглы на лоб, – спешила получить свои жалкие три шиллинга за развоз утренних газет.

– Собачье дерьмо! Легавые перегородили всю Кристиан-стрит! – оповестила она присутствующих, не дойдя до стойки.

– Тебе телеграмма, – поднял голову один из клерков.

Кира долго ковыряла телеграфную ленточку, шевеля губами и закатывая глаза, – в такие минуты с нее слетала непрошибаемая уверенность в себе и смотреть на нее было особенно приятно. Волосы цвета темной меди она никогда не прятала ни под шляпки, ни под косынки, ни даже под моноциклетный шлем, к ним неплохо подходил шарфик из медных колечек и медные нашивки на дешевой вязаной курточке, полотняных штанах и тяжелых высоких ботинках. В телеграмме было написано: «Я жду тебя за письменным столиком на Вапинг-лейн, 52».

Не менее тридцати секунд ей понадобилось, чтобы сообразить, где находится Вапинг-лэйн, 52, но, догадавшись, она просияла и наконец повернула голову к окну.

– Черт тебя дери, Тони!

Они познакомились при весьма печальных для обоих обстоятельствах, которые Кира (со свойственной ей простотой) любила вспоминать, а он – нет. Это случилось примерно год назад, на узкой улочке в районе доков, средь бела дня, – может быть, обычно эта улочка и не была пустынной, однако отряд чернорубашечников сделал ее таковой. Наверняка наглая девчонка сама напросилась на грубость, плохо представляя, с кем имеет дело, но когда Тони увидел ее в окружении молодчиков сэра Освальда, гонора у нее уже поубавилось – да что говорить, испугалась она и разревелась, хотя и утверждала потом, что вовсе не плакала, что слезы у нее лились от удара в нос, а это не считается… Не то чтобы Тони никогда не видел, как женщин бьют кулаками по лицу. Видел, и не раз. И догадывался, что с ним будет за один только неодобрительный взгляд в сторону молодчиков. Но его веселое «Эй, ребята, вы позорите союз фашистов Великобритании» помогло девчонке сбежать. Прогноз полностью оправдался, и когда девчонка вернулась с друзьями-докерами, ей оставалось только вытирать Тони сопли и ругаться, пока ее товарищи пинками гнали чернорубашечников по улице.

– Ёксель-моксель, деушке уж низзя по улице пройтиться, шоба всякие подонки не пристали… А вы, сэр, зря сунулись, это ж суки те еще! О как наломали-то…

– О, мисс Дулитл, это только ради вас… – пробормотал Тони, сплевывая кровь на мостовую. Ее великолепный, ничем не замутненный кокни привел его в восторг: несмотря на несомненное ирландское происхождение, она родилась и выросла под звон колоколов Сент-Мэри-ле-Боу.

– Я не Дулитл. Вы меня попутали. Я О’Нейл, Кира О’Нейл.

– Пусть будет мисс О’Нейл.

Он заночевал тогда у нее в бараке, с ее родителями, братьями и сестрами, и мать Киры была к нему очень добра – как его собственная мать когда-то. И глава семейства, О’Нейл, чем-то напоминал отца Тони. Они называли его «сэр».

Кира копила деньги на моноциклет и состояла членом коммунистической партии. Когда она в первый раз начала агитировать Тони, он хохотал до слез. Риторика была ее слабым местом, на его смех она разобиделась, и пришлось дать ей несколько уроков английского языка – чтобы она вспомнила хотя бы, как написанные буквы складывать в слова. Азбукой послужил известный манифест, начинавшийся интригующей фразой о привидении. Нет, Кира когда-то училась в школе, но это оставило в ее голове едва заметный след.

С арифметикой она тоже не ладила, Тони за секунду посчитал, сколько времени ей осталось до вожделенной покупки моноциклета: всего каких-то девяносто с небольшим лет. Моноциклеты в доках имели многие – молодые рабочие в основном, которые зарабатывали существенно больше, чем Кира. Байкеры – парни без тормозов… Тони окончательно покорил ее сердце тем, что тоже моноциклист и приезжает в доки погонять по темным улицам с ее товарищами (товарищами в самом коммунистическом смысле слова).

Он не ждал, какое действие произведет его безобидное замечание про девяносто лет, – он не понял даже, почему вдруг изменилось ее настроение. А Кира не пришла на следующий день на встречу – он примчался к ней домой, и ее мать, прикладывая палец к губам, рассказала, что глупая девчонка проревела всю ночь и теперь спит. Тони чувствовал себя негодяем, отобравшим у ребенка светлую мечту.

– Ну хочешь, я куплю тебе этот чертов байк? – Он сидел рядом с ней на кровати – и лицо ее к тому времени стало изнуренным и равнодушным. Похожим на лицо ее матери, и матери Тони, и многих, многих матерей из рабочих кварталов. В этот миг он отчетливо увидел ее будущее во всей его беспросветности.

– Нет! Не хочу! Не хочу! Мне не нужно никаких байков! – Она приподнялась на локтях, но выдохлась сразу, упала обратно на подушку и отвернулась.

– А чего ты хочешь?

– Ничё.

– Совсем?

– Совсем.

Коммунистические убеждения мешали ей пожелать богатства.

Тони не стал дарить ей моноциклет – просто давал покататься свой, и давал так часто, что себе пришлось купить новый.

Он не водил ее в картинные галереи и в оперу – только на некоторые драматические постановки, мюзиклы и в цирк. И не видел ничего странного в том, что она как губка впитывает в себя то, что принято называть культурой, что цирк ей нравится меньше, чем страсти Шекспира, – его тоже провели когда-то этим путем. Но более всего Кире полюбился мюзикл по бессмертной пьесе социалиста Шоу, она смотрела его пять раз и собиралась, по всей видимости, затвердить наизусть.

– Ха, герцогиня! Если б я хотела в герцогини, я б тож расстаралась!

Но Тони видел, как она про себя шевелит губами, пробуя на вкус незнакомое «кап-оф-ти», и повторяет дурацкую скороговорку про дожди в Испании.

– Смысл был вовсе не в том, чтобы стать герцогиней, – заметил Тони ненавязчиво.

– А я чё, дура, по-твоему? Не понимаю, да? Смысл, что любая уличная девчонка не хуже всякой цыпы-дрипы!

Критики иначе трактовали идею мюзикла, но Тони, скорей, был согласен с Кирой. И про себя называл ее своей прекрасной леди.

Получив заработанные три шиллинга с руганью извозчика и нахрапом сутенера, прекрасная леди согласилась прокатиться перекусить вместо того, чтобы пропустить галлончик пива. Тони любил катать ее на моноциклете, любил, когда она крепко держится за его куртку, прижимается щекой к спине и горячо дышит в шею. Если бы он не познакомился в тот злополучный вечер с ее отцом, их отношения, возможно, сложились бы иначе. Но… ему было важно, что о нем думает этот немолодой докер, так похожий на его собственного отца. Он слышал однажды, как, отправляясь на свидание, Кира сказала, стоя в дверях:

– Папаня, ты чё? Он же жентельмен!

И выразительно постучала кулаком по лбу. Вряд ли она могла себе представить, сколько усилий Тони прикладывает к тому, чтобы оставаться джентльменом.

Для ленча он выбрал вполне подходящее место, где на Киру никто не бросал косых взглядов, – в Уайтчепеле, неподалеку от кампуса университета королевы Марии. Там хватало девушек в гогглах, штанах и металлических нашлепках. Это не очень-то обрадовало Киру – ей как раз нравились косые взгляды и шипение кумушек за спиной. Разумеется, ей вовсе не хотелось быть затерянной в толпе таких же, как она. Тони сказал, что она нисколько не похожа на этих ученых селедок и что шарфика из медных колец тут нет ни у кого. И уж конечно, никто из студенток не умеет гонять на байке так же бесстрашно, как она.

Она смягчилась, усевшись за столик, и сделала знак, чтобы Тони нагнулся. А потом сказала тихо-тихо:

– Я скоро уеду. В Испанию. Меня почти что записали в интербригаду, буду воевать с фашистами.

Этого только не хватало!

– А «почти что» – это как?

– Ну, надо, шоба папаня согласился – и все. Поедешь со мной?

– Нет.

Она не ожидала такого ответа и долго обдумывала, что на это сказать. Не придумала ничего лучшего, как разразиться громкой площадной бранью, отчего на их столик оглянулись все присутствующие. Тони отметил, что «ученые селедки» смотрят на его леди с искренним восхищением.

– …Но, черт бы тебя нюхал, почему?! – закончила она и перевела дыхание.

– Не хочу.

– Ты… – дальше последовало невразумительное продолжение тирады, уже с повторами непристойных выражений, – Кира истощилась.

– Ты хотела сказать, что я трус и негодяй?

– Да! И предатель!

– Я не состою в коммунистической партии Великобритании, потому с последним согласиться не могу.

– С каким таким последним? Ты на чё такое мне намекаешь?

– С последним твоим утверждением о том, что я предатель. Трус и негодяй, но не предатель. – Тони рассмеялся.

– Но в воскресенье-то придешь? – уже вполне серьезно и даже немного робко спросила Кира.

– В воскресенье приду.

– Гварят, будет аж десять тыщ легавых!

Вряд ли Его Величеству понравится, если его любимцев забросают булыжниками, вывернутыми из мостовой. Но с каких пор фирма «Виндзор и сыновья» распоряжается лондонской полицией? Дело Виндзоров – красиво смотреться на балконах Букингемского дворца и поздравлять нацию с Рождеством. Да и июньское соглашение о воздушном флоте подписали еще при Георге Пятом, так что не король определяет внешнюю политику Британии. Шествием молодчиков сэра Освальда правительство расшаркивается не перед кайзером – оно готовит оправдания перед британцами за будущий союз с Германией. В результате июньского соглашения немцам позволили в три раза увеличить воздушный флот – вовсе не прогулочными дирижаблями. И наверное, не ради того, чтобы в будущей войне эти дирижабли бомбили Лондон.

Тони долго думал, с какой стороны баррикад примет участие в воскресном представлении. И решил, что примкнет к большинству – антифашистскому, разумеется. Ибо убийствами евреев и избиением оппозиционеров трудно привлечь сторонников; для создания реальной фашистской партии англичанам надо пройти по пути немцев: страшная война на собственной территории, огромные потери, искалеченные и умеющие убивать ветераны, нищета и обесцененные деньги, но главное – горечь поражения и желание реванша. Национализм – удел побежденных, победителям свойственен великодушный патриотизм. Нет, идеи сэра Освальда обречены на провал.

Тони не сомневался: если бы Кира узнала о его раздумьях – только раздумьях, не говоря обо всем остальном, – он бы никогда больше ее не увидел. Разве что издали. Впрочем, Кира – это блажь, и решать что-то, принимая ее во внимание, было бы… недальновидно. Но, черт возьми, эта блажь занозой засела внутри и саднила время от времени весьма ощутимо. Эрни знал от этого верное средство, но Тони не спешил им воспользоваться.

– Ты знаешь, что вчера случилось на Уайтчепел-роуд?

– Дык! Паяльная Лампа спалил весь дом вместе с людями!

– С людьми.

– С людьми, – кротко кивнула Кира. – Я так думаю, он фашист. Они тожа швыряют убитых евреев в Пекло, шоба замести следы.

– Я думаю иначе, но дело не в этом. Ты слышала, вместе с семьей Лейбер погиб случайный свидетель?

– Неа. Про дока слышала. Док Джефф, он у моей мамани принимал Пита, она тада чуть концы не отдала. Она гварит, мы все из нее выскакивали, как пробка из бутылки, а Пит, паскудник, полез вперед ногами и застрял. Док Джефф его вытащил. Маманя мне и рассказала, что его пришили. Поплакала дажа. А чё, Паяльная Лампа еще кого-то укокошил?

– Да. Моего друга Эрни Кинга.

– Вау, Тони…

Может быть, Кира и не умела выразить сочувствие словами. Не знала сентиментальных жестов, не поднимала брови домиком. Зато чувства, которые она испытывала, были искренни и отражались у нее на лице безо всяких преувеличений.

– Понятно, почему ты щас не можешь со мной в Испанию… – угрюмо сказала она. – А хошь, я тожа щас не поеду?

– Хочу, – усмехнулся Тони.

Кира уже приняла решение. За те несколько секунд раздумий она взвесила аргументы за и против – Тони в этом не сомневался. И задала вопрос вовсе не из вежливости. И вовсе не потому, что желание вступить в интербригаду было не слишком велико. Нет, она только что ради него отказалась от очень нужного с ее точки зрения и важного шага… И ответила твердо, взвешенно:

– Тада я потом.

Нет, он не хотел ее смерти. Он боялся ее смерти. Но подумал вдруг, что война в Испании могла бы стать выходом из ее беспросветного будущего. Впрочем, отец бы все равно ее не отпустил.

Кира еще некоторое время с грустью осмысляла принятое решение, вяло пережевывая жареную рыбу, но быстро оживилась.

– И мы будем искать Джона Паяльную Лампу, шоба отомстить за твоего друга?

– Нет. Мы поедем к его жене, чтобы принести соболезнования.

Собственно, Тони рассказал Кире об Эрни только ради того, чтобы вдвоем с ней съездить к Кейт. Потому что если он явится на Питфилд-стрит один, это можно толковать по-разному. А если со своей девчонкой – это будет дружеский визит, возможно – визит вежливости. Но никак иначе.

Место преступления было оцеплено Скотланд-Ярдом, а значит, дело вела полиция, а не МИ5. И если бы не утренняя «просьба» мистера Си, Тони мог бы решить, что никто не усматривает связи между Джоном Паяльной Лампой и возвращением Потрошителя. Предыдущие преступления Джона Паяльной Лампы остались нераскрытыми, и не было оснований надеяться, что на этот раз Скотланд-Ярд чего-нибудь добьется.

Тони посмотрел на обгорелые развалины издали и поехал дальше.

– Он ничего мне не рассказывал. Он говорил, что нам с малышом не нужно знать этих ужасов… – Кейт быстро смахнула слезу из угла глаза, как делала уже не раз и не два. – Я знаю, это было глупо, но он не хотел…

Невыносимо было смотреть на моноциклетный шлем Эрни, похожий на летный или танковый, который Кейт машинально теребила в руках.

В крохотной квартирке Эрни и Кейт было холодновато и сумрачно: приходилось экономить и уголь, и газ. Высокий буфет отгораживал от комнаты жалкое подобие кухни. Кира помалкивала, прихлебывая чай с молоком, и поглядывала на шлем с любопытством ценителя раритетных моноциклетных аксессуаров, но ей вполне хватало такта, чтобы не спрашивать об этом Кейт.

– А записи? Он мог оставить какие-нибудь записи?

Кейт закивала.

– Да-да. Кое-что он записывал. Я думаю, надо разобрать все его бумаги, но сегодня… Я не смогу сегодня…

– Думаю, ты не сможешь и завтра, – вздохнул Тони.

– Там не много бумаг, но я же ничего в этом не понимаю… Страховки, договоры, счета…

– Если ты позволишь, я могу сегодня же все просмотреть и показать тебе, что к чему.

– Да. Да, конечно…

К Кейт приезжали из Скотланд-Ярда с официальным приглашением в морг. Но, увидев, в каком она положении, отказались от этой затеи – нужно совсем не иметь сердца, чтобы заставить женщину на девятом месяце беременности смотреть на обгоревший труп отца ее ребенка.

– Они долго расспрашивали, кто вместо меня может опознать тело моего мужа. Тони, они очень настойчиво меня расспрашивали…

Он кивнул. Кейт умная девочка, она знает, как отвечать на такие вопросы.

– Еще они просили дагерротипы. Они просили его детские дагерротипы.

– Они показывали тебе документы?

– Да, я сейчас напишу фамилии и номера удостоверений.

– Можешь просто сказать, я запомню.

Кейт прикрыла глаза и по памяти воспроизвела содержание двух удостоверений, каждое из которых видела не более секунды. Тони задумался: а стоит ли сообщать фамилии мистеру Си? Или он обойдется без этих подробностей?

– В какое время это было? Примерно? – спросил Тони.

– Они пришли в десять двадцать две.

Мистер Си давал Тони задание в половине девятого… Значит, он минимум на два часа опережает директора Бейнса.

Разбор документов занял довольно много времени, и, сидя за письменным столом, Тони слышал, что происходит в «кухне». Он не сомневался в Кире, и она оправдала его ожидания: через полчаса обе плакали, обнявшись будто сестры. Может, Киру и не воспитывали как леди. Может, риторика и была ее слабым местом, так же как хорошие манеры. Но сочувствовать чужому горю не научит ни один учитель – для этого надо самому узнать, что такое горе.

К каждому найденному счету (за газ, за квартиру, за продукты в лавке на первом этаже, от доктора Кейт, из больницы, где она собиралась рожать, и прочим) Тони приложил денег. Связался с похоронным бюро и нанял агента, который возьмет на себя все хлопоты с погребением, – и оставил чек с назначенной им суммой (и пусть в МИ5 узнают, что он оплатил похороны друга).

Пришлось перетряхнуть все ящички в бюро и все книги на полках, чтобы отыскать блокнот с записями Эрни, – они были короткими и немногочисленными. Адреса, по которым находили растерзанные тела. Даты и примерное время смертей. Места пропажи младенцев – а младенцев Потрошитель всегда уносил с собой, из чего можно было делать самые разные выводы. К сожалению, все это Тони знал и без блокнота Эрни. И запись «Уайтчепел-роуд, Дэвид Лейбер» со знаком вопроса напротив нее немного запоздала… Было и еще одно слово со знаком вопроса: «ветеран». Дэвиду Лейберу едва исполнилось двадцать пять, он никак не мог быть ветераном. А вот слово «Адмиралтейство» Эрни пометил восклицательным знаком.

Агент Маклин тоже спросил про Адмиралтейство. И, кстати, тоже был ветераном.

Полковник Рейс не заметил, как стемнело за окном, продолжая машинально вертеть в руках дагерротип, на котором мальчик лет десяти обнимал огромного пса, сидевшего с ним рядом. Дагеррографы МИ5 хорошо поработали над любительским изображением, верней – над его левым верхним углом, и прочли табличку с названием улицы, случайно попавшую в кадр, хотя это было и нелегко: «…пеникштрассе». Конечно, допускались некоторые варианты прочтения, но и ребенку было ясно, что это нехарактерное для Англии название улицы. Полковник ждал ответа из посольства в Берлине.

Наконец один из многочисленных телеграфных аппаратов оживился, дернул кареткой и застрекотал, толчками выплевывая из себя ленточку. Рейс лишь повернул голову в его сторону – он отлично ловил на слух телеграфные сообщения. Но когда включилась тяжеловесная факсимильная машина, пришлось подняться с места: из посольства отправили изображение, полностью подтвердившее сообщение, посланное телеграфом: дагерротип сделан на Кёпеникштрассе в Берлине, по всей видимости во время войны. Мальчик на фотографии – Эрвин Кинн, сын владельца фирмы, производившей бытовые фонографы.

Телеграф стрекотал и стрекотал, и Рейс вызвал секретаря, чтобы тот распечатал полученный из Берлина текст. Но полковник и на слух успел уловить некоторые детали биографии Эрвина Кинна. Закончил Боннский университет по курсу права, вступил в НСДАП будучи студентом; по непроверенным сведениям, еще в университете сотрудничал с тайной полицией кайзеровского рейха, владел четырьмя языками. Женат на Кэтрин Кинн, урожденной Бок, приехавшей в Берлин из Кенигсберга. По данным берлинской полиции, супруги Кинн погибли при крушении дирижабля LZ121 «Дитрих» семь лет назад.

Факсимильная машина выбросила дагер супругов Кинн, и сомнений не осталось. Конечно, Рейс назначил экспертизу, но и без нее сходство с Эрнстом и Кейтлин Кинг было неоспоримо.

Вот так – потяни за одну тоненькую ниточку… А ведь казалось, что название улицы прочитать невозможно. Одна крохотная ошибка в работе германской разведки… Или это вовсе не ошибка?

Еще днем полковник выяснил, что Кинг для предстоящих родов оплатил жене отдельную палату в родильном отделении Лондонского госпиталя, в то время как семье Кинг такая роскошь была не по средствам – Кейтлин уже несколько месяцев не работала, а заработок ее мужа едва позволял сводить концы с концами. Зачем им потребовалась отдельная палата? Все очень просто: потому что во время родов можно определить национальность любой женщины. Роженицы кричат на родном языке, на диалекте той местности, где родились.

И хотя подтверждений, что супруги Кинг немцы, вполне хватало и без того, Рейс все равно распорядился, чтобы из Лондонского госпиталя сообщили о поступлении миссис Кинг, когда подойдет срок. Ну и дал указания агентам прибыть туда к началу родов. Отдельная палата играла ему на руку.

Это еще не твердое доказательство причастности Аллена к работе на немцев, но твердых доказательств от Рейса никто и не требовал. Бейнс задумал хитрую игру: если Аллен чист, это Бейнсу ничем не грозит; если он немецкий шпион, через него в Берлин пойдет та информация, которую Великобритания сочтет нужным туда передать. И этой информации кайзер поверит скорей, чем полученной официальным путем. Однако что-то подсказывало полковнику, что игра уже идет, а его включили в нее для перестраховки, – всем известна его репутация педанта, подозревающего всех и вся…

Рейс оторвал секретаря от распечатки телетайпограммы и велел посмотреть, включена ли аналитическая машина Темз-хаус, – кодеры МИ5 не отличались немецкой педантичностью. Надо сказать, Аллену неплохо удавалось походить на типичного английского кодера. И хотя светлые волосы теперь ценились в рейхе выше, чем светлые головы, внешне он скорее напоминал англичанина, чем арийца. Впрочем, Аллен мог и не быть немцем, его могли завербовать и здесь, в Лондоне, и в Кембридже, где он учился, и в Калькутте, где он родился и вырос (и это, разумеется, тоже подлежит тщательной проверке, но – утром).

«22 сентября сего года на углу Лоундс-стрит и Белгрейв-плейс утерян бумажник с документами на имя А. Штайна. Нашедшего просим вернуть за денежное вознаграждение». «Отдам в хорошие руки детеныша морской свинки. Ручной ехидный зверек, очень нежный».

Объявления на последней полосе газетенки «С пылу с жару», поданные агентом Второго бюро через подставных лиц, не заинтересовало МИ5, но во французском посольстве прочли их по-своему: «С 22 сентября переговоры Лондон–Берлин в тупике, кайзер хочет предметного подтверждения намерений англичан, и Британия в ближайшее время их предоставит. Операция носит название „Резон“».