Облако воспоминаний. Избранная проза

Семь роз

Однажды на Крайнем Севере, в середине лета, а точнее, в день моего рождения, друзья подарили мне семь высоких голландских роз, как обычно, напичканных химией, для того, чтобы им простоять до следующего после продажи дня и умереть, как говорится, «с чувством исполненного долга». Розы были столь прекрасны, что, хотя я и понимал, какая участь ожидает их в ближайшее время, но мысленно все же взмолился, обращаясь к Тому, Кто Может все, с просьбой продлить жизнь хотя бы на сколько-нибудь семи моим красавицам. И чудо случилось: розы не завяли, а засохли – примерно через неделю, но рядом с засохшими веточками появились новые, более мелкие с изящными молоденькими листочками. А через месяц все семь роз расцвели снова. На этот раз распустились не семь, а несколько десятков небольших пылающих бутончиков. Наступила осень. Грянула зима. Но розы продолжали цвести. Одни бутоны сменялись другими.

Наступило время моего отпуска. Время, которое я посвящаю родным и семье. Мне нужно было ехать на юг, чтобы навестить маму. Уезжая, я попросил коллег по работе присматривать за моими розами. Они старались. Но напрасно. Когда я вернулся, то увидел, что из всех семи роз живой осталась только одна веточка с единственным ярким бутончиком, а все прочие – умерли… Десять дней и ночей я отчаянно боролся за жизнь своего последнего цветка. Но все было напрасно. Одинокая розочка умерла, так и не пожелав оставить своих подруг.

Прошло несколько лет, но каждый раз в день своего рождения, едва проснувшись, я невольно бросаю взгляд в сторону пустого подоконника, словно все еще надеюсь на чудо…

Серебряный ангел

Впервые она заметила его в шевелящихся лунных изломах воды близ набережной Лиссабона, города, в котором ей мечталось оказаться с тех пор, как однажды, повествуя о великих путешествиях и открытиях, упомянул о нём отец, сам – заядлый путешественник. Ангел шевелил полупрозрачными крыльями и улыбался ей младенчески нежной улыбкой. И она улыбалась в ответ. Девушка и ангел… так длилось некоторое время, пока чудесное существо окончательно не растворилось в водных глубинах…

Через два месяца он возник снова – в узорах на морозном окне её квартиры. Теперь он куда-то терпеливо летел среди намороженных кудрявых облаков. Долго-долго. Целых несколько кратких сибирских дней поздней осени. Пока крылатый гость не исчез полностью в облачных узорах на промороженном оконном стекле.

Папу чаще можно было увидеть на телеэкране, чем встретить дома. Его бесчисленные экспедиции всё никак не могли кончиться. Лишь одно правило соблюдалось нерушимо из года в год: первого января все папины дети, в том числе, разумеется, и она, собирались в одном из лучших городских ресторанов на праздничную встречу с отцом. Исполнялись любые детские мечты о новогодних подарках. За столом каждый имел право заказать любое самое экзотическое или дорогое блюдо. Никаких ограничений. Словно в волшебной сказке… Она давно выросла. Окончила университет. Работала в крепкой туристической фирме, в той сфере, которая лично ей нравилась всегда. Но новогодних папиных подарков и встреч ждала по-прежнему с детским ощущением чуда.

Незадолго до нового года её осенило насчёт папиного подарка: это должен быть серебряный ангел-хранитель. Тот самый, который уже являлся ей дважды. Теперь он должен явиться в третий раз и остаться с ней навсегда, чтобы оберегать её всюду в странствиях земных, морских и небесных. Она сообщила о своём желании папе по интернету. И он заказал дочери ангела, но его не успели доставить к 1 января. А следующие семь дней страна традиционно не работала…

Наступил восьмой день нового года. Отец был уже далеко от её города. Он готовился к новым северным маршрутам, складывал необходимые вещи в своём временном пристанище, когда вдруг неудержимо захотел спать и ненадолго прилёг на диван. Сон длился не долее часа. Без сновидений – словно глубокий провал в никуда. Очнувшись, он не сразу сообразил, что именно изменилось.

Попытался встать. Не получилось. Не слушалась правая нога. Попытался взять в руку телефон. Но правая рука так и осталась лежать на месте, словно мёртвая. Попытался возмутиться, но вместо слов из его горла вырвалось одно лишь натужное мычание. За следующие полчаса ему удалось добраться до входной двери, невероятным усилием воли одолев пять или шесть метров, и отпереть её левой рукой. Затем он позвонил товарищу. И тот сразу догадался зайти к нему, почуяв неладное. На его счастье, «скорая» явилась почти моментально. Замерили давление, поставили капельницу, дали лекарство и начали спускать по подъезду к медицинскому реанимобилю.

И тут раздался звонок телефона, с которым он теперь не расставался ни на миг, удерживая его левой здоровой ладонью. Звонила дочь. В её громком взволнованном голосе было такое несомненное счастье, каким оно бывает только у детей, встретивших Деда Мороза с мешком волшебных подарков. Только что курьерская почта доставила ей Серебряного Ангела-Хранителя – новогодний подарок отца. Из телефонной трубки нескончаемым потоком звучали слова благодарности, восхищения и дочерней любви. Больного занесли в автомобиль. Машина направилась к больнице. А он всё продолжал лёжа разглядывать присланную дочкой фотографию чуда – серебряной подвески ангела, хранящего отныне его живое сокровище…

Гиблое место

Это лезвие небезопасно,

Не ступай по нему, не шути:

Что угодно разрежет, как масло,

И живым не позволит сойти.

Может, ты и поверишь в кого-то,

Устремишься за чем-то вослед:

Не твоя это, братец, забота.

Ничего там на финише нет.

И никто этот шаг не оценит.

И никто о тебе не всплакнёт.

Ни удачи, ни славы, ни денег —

Ничего кроме бед и хлопот.

Но, увы, ни хулы, ни молитвы

Не способны его отвернуть…

Он шагает по лезвию бритвы,

И не меркнет сверкающий путь.

Зима в этом году поздняя. В октябре у нас сорокоградусные морозы – привычное дело. А тут – постоит день-два лёгонький холодок, и снова оттепель. По топким, болотистым местам – ни пройти, ни проехать, пока их хорошенько не прохватит морозом. А мест таких здесь предостаточно. Говорят, что и само название окрестностей в переводе означает «гиблое место». Так ли оно – не знаю, но версия эта существует издавна. Не по своей прихоти, но по требованию федерального закона о недрах все горнодобывающие организации обязаны иметь на территориях своих месторождений геодинамические полигоны, состоящие из сети глубинных реперов, и проводить на них измерения, чтобы знать где и какие деформации в недрах земли имеют место, и насколько они опасны для людей. Работы по созданию таких полигонов проводятся специализированными геодезическими предприятиями.

Одна из подобных организаций трудится и на наших месторождениях. На сухих и относительно сухих участках земной поверхности в удобное для полевой работы летнее время реперы были успешно и вовремя заложены. Но в наших краях огромное количество таких мест, в которых летом невозможно не только работать, но даже и добраться туда нереально. Болота. Топи. Трясины. Там можно находиться только в зимнее время, когда большой мороз превратит сплошные хляби в твердь.

Наши подрядчики собирались заложить требуемые проектом репера в подобных местах в октябре, после того как ударят крепкие морозы. Но никаких морозов не было весь октябрь. И начались они ближе к середине ноября. Как только морозная погода установилась, полевые работы начались полным ходом. Полевики торопились наверстать упущенное время и носились по тундре на снегоходах, как угорелые.

Вечером в субботу 8 декабря случилось несчастье. Дмитрий, ведущий геодезист, богатырь – косая сажень в плечах, оставил полевую бригаду на сооружении репера, а сам в одиночку на снегоходе решил проехаться по просеке на рекогносцировку конечного пункта, до которого оставалось буквально несколько километров. Ехал он с санками позади снегохода. На одном из поворотов санки застряли. Геодезист их отцепил и решил подобраться к ним на снегоходе с задней стороны. Подъехал. И в этот момент у него отказала поджелудочная железа, а следом – и сердце. Смерть была почти мгновенной. Я был знаком с Дмитрием лично и могу характеризовать его только с хорошей стороны: не раз и не два выезжал с ним на маршрут, вместе мёрзли, не раз делились хлебом-солью, поэтому когда узнал о случившемся несчастье, скорбел о нём, как о своём близком товарище.

Бригада занялась его поисками через несколько часов, когда труп уже порядком окоченел. Ребята знали, что их командир – человек чрезвычайно опытный, и, естественно, никому и в голову не пришло, что причина, по которой он не выходит на связь, столь трагична. Вызвали полицию и «скорую», которая, впрочем, не приехала, сообщив, что за мертвецами традиционно не ездит. Полицейские осмотрели место происшествия, составили акт осмотра, а на словах сочувственно сказали ребятам, что здешние места весьма богаты на подобные несчастные случаи: то с охотниками, то с рыбаками, чуть ли не каждый месяц – по трупу. «Гиблое место» – произнёс один из них напоследок и по-доброму посоветовал уезжать отсюда поскорее.

Но прежде, чем следовать толковому совету полицейских, необходимо было завершить работы, и передать сооружённые репера представителю заказчика по соответствующему акту. Сдавать работы приехал другой ведущий геодезист. Представителем от заказчика был я. Для того, чтобы добраться до гиблого места, диспетчерами был предоставлен колёсный вездеход, всего две недели как прибывший с завода, абсолютно новёхонький. Вчера утром все собрались на крайней обжитой точке месторождения, чтобы выдвинуться оттуда в голую заснеженную тундру на воображаемую линию, соединяющую все репера полигона.

Однако, 19-го декабря так ничего и не получилось. Так называемый «вездеход» проехал по тундре не больше двухсот метров. Застрял через сто, а через двести зарылся в снегу так, что всем стало ясно: у нас единственный шанс – вернуться, пока не поздно, обратно. Лебёдка примерзла, и трос не разматывался. Колёса резали сугробы до основания, и никакое снижение давления в них не имело никакого эффекта. Водитель, судя по растерянной реакции, понятия не имел, как управлять машиной в таких условиях. В общем, нас спасло лишь то, что мы не слишком отдалились от автодороги. Дул сильный ветер. Крепчал мороз. К вечеру столбик термометра опустился до минус 27.

У меня оставалось всего два рабочих дня, после чего в субботу в соответствии с графиком отпусков я собирался лететь к семье в Красноярск на новогодние праздники. Поэтому единственным шансом для подрядчиков оформить документы на оплату выполненных работ до нового года было штурмовать ледяную пустыню тундры 20 декабря. Следующий день нужен был для оформления документов по приёму – передаче объектов. Теперь с другим вездеходом, за рулём которого сидел знакомый уже моим читателям по рассказу «Отморозки» опытный водитель Иван – плотный, круглоголовый, не истерик. От подрядчиков в кабину «трэкола» сели ведущий геодезист Алексей и его водитель, он же член полевой бригады, Альберт. От заказчика опять был я. Двинулись с Богом. «Трэкол» шёл довольно резво. «Буксанули» всего лишь в одном месте – на заметённом бугре над неширокой речкой. Это летом речки – препятствие. Зимой, замёрзшие и заметённые, они иной раз почти незаметны. Почти.

На двенадцатом километре пути выяснилось, что полбака горючего уже нет. Все задумались, но решили продолжить движение. Завтра ожидается мороз под 42 градуса. Вряд ли в такую погоду можно рисковать с выездом в голую тундру, где и сегодня погода – не подарок: на термометре минус 33. Велик риск не вернуться совсем. Прикинули, что до ближайшей буровой горючего всё же должно хватить, да и часть обратного пути решили сократить, поскольку идти по тем же реперам необходимость уже отпадёт. Продолжили путь.

Сумрак надвигался быстро. Въехали в лес – хилый, северный, но всё-таки лес. Здесь не так дует, как в чистом поле. Лесная зона узкая, но протяжённая, вдоль реки. Как раз до гиблого места. А вот и оно. На 33 километре лесной просеки возле места недавней гибели геодезиста мы остановились, и все вышли из машины почтить память товарища, замёрзшего здесь, возле дороги, двенадцать дней назад. Место достаточно небольшое. Узкое. Развилка, на которой одна дорога резко под 90 градусов сворачивает влево, а другая тянется прямо. Всё вокруг измято снежными буграми. Сиреневые рыхлые полярные сумерки. Кажется, что дух погибшего геодезиста всё ещё где-то рядом. Минута молчания. Тишина, нависшая над пропастью неминуемого…

Едем дальше. Просека сужается. Здесь по ней ещё не пробивался ни один «трэкол». Вездеход «Лось», протиснувшийся между деревьев неделю назад с навесным буровым оборудованием, значительно меньше в размерах. Наш «трэкол» то и дело скрипит, но пробивается по узкому прогалу между сумеречными силуэтами деревьев. Вот и конечный репер номер 1067. Фотографирую его на память. Последний репер, до которого так и не добрался наш товарищ. Разворачиваемся.

Через пару километров выясняется, что у вездехода вот-вот выйдет из строя вариатор. Неприятности «гиблого места» продолжаются. Вскоре рвётся ремень генератора и помпы. Слава Богу, у Ивана есть запасной. Меняет. Продолжаем движение в полной темноте. Наконец, вдали появляются огоньки буровой. Обратный путь до неё оказался на 12 км короче за счёт того, что мы двинулись напрямую по заснеженной целине. Естественно, учитывая все «прелести» местности, где под порой не слишком глубоким снегом таятся овраги, канавы, озёра и просто глубокие ямы.

Наконец-то выбираемся из тундры на площадку для техники позади буровой. Поход окончен. «Гиблое место» преодолено. Осталось, правда, ещё добраться с месторождения до города. Но это уже «мелочи». Дело сделано. Можно собираться в отпуск… Так казалось мне тогда, зимним вечером 20 декабря. Но я ошибся. История закончилась не этим. Похоже, она вообще всё ещё не закончилась.

Ровно через месяц после гибели Дмитрия 8 января чары гиблого места догнали и меня: инсульт, парализованы правая нога и рука. В левом полушарии мозга томограф обнаружил две мёртвые зоны. Ровно через месяц, 8 февраля, моя жена Люба увезла меня долечиваться домой, в Красноярск. Я не сдаюсь: уже хожу, уже шевелю пальцами. Ещё подволакиваю ногу, ещё не вполне владею пальцами и нечётко пишу, но пишу ведь! И я вернусь, вернусь, обещаю тебе Дмитрий. Нет таких мест на земле, где мы не пройдём. Нет и не будет

Ни на белом свете, ни на чёрном,

Ни на самом деле, ни во сне

Ты уже под небом беспризорным

Никогда не явишься ко мне…

Твой уход был дерзок и нечаян:

Просто сердце обратилось в лёд.

«Потерпи, я вынесу, хозяин!» —

Грохотал упрямый снегоход.

И ревел он, заглушая вьюгу,

Словно звал к себе издалека,

И возил, возил, возил по кругу

Час назад живого седока…

Эй, проснись! Смотри: во тьме и снеге

Словно отшагали полземли,

За тобой пришли твои коллеги!

За тобой товарищи пришли!..

В зимней тундре холодно и мглисто,

Но туда, где света торжество,

На руках несут геодезиста

Братья по бессмертию его.

Постскриптум

Вчера товарищи покойного Димы сообщили мне такую новость: их высокое геодезическое начальство наградило меня юбилейной медалью. За то, что не бросил коллег, дошёл с ними до конца маршрута и принял работы дмитриевой бригады…

Кто знает, может быть, откажись я 20 декабря ехать с ними по незавершённому им маршруту (а стоял жестокий мороз с ветром, и предыдущая попытка 19 декабря оказалась неудачной, мы вернулись ни с чем), и со мной ничего бы не случилось? Смерть, унесшая его, прошлась по моей правой руке и правой ноге. Только зацепила, но не добила. Формально: выезжать в поле в ту погоду, какая стояла 20 декабря, запрещено инструкциями. Но это я другим могу запретить, а совести своей – не могу. Бывают такие моменты, когда подтвердить человек ты или нет можно только поступком. Нет других вариантов.

Oblivion

Заметил: у гениев – глаза детей, а если так, то и у детей должно быть глаза гениев. Какими они вырастут – это уж как ляжет карта, но в детстве, наверное, все люди – гении. Ибо все живут настоящим, прошлого ни у кого ещё нет, да и будущее пока не напрягает. Для гениальности, как и для музыки, важен только настоящий момент, настоящее время. Невозможно быть гениальным вчера или завтра. Только здесь и сейчас. Так и музыка – это всегда сейчас, всегда настоящее. Не где-нибудь завтра, не когда-нибудь вчера. Она звучит сейчас. Не важно – слышим мы её или нет. Даже становясь тишиной, она продолжает жить и звучать…

Я находился в небольшом магазинчике со стеклянной наружной стеной, за которой в обе стороны мелькали прохожие – такие же обитатели местного тюменского курорта, как и я. Продавщица о чём-то энергично рассказывала (вероятно, мне), сопровождая речь показом то одного, то другого товара. Но слух мой неожиданно уловил иную речь – музыкальную – откуда-то снаружи из-за призывно распахнутой стеклянной двери. Это был диалог скрипки и фортепиано, сцепившихся в вихре танго. Не произнеся ни слова, я покинул магазинчик и направился навстречу звукам неуловимо знакомой мелодии.

Где же я это слышал? Когда? В некотором отдалении от барных столиков, за которыми густо расположились слушатели, две женщины средних лет в облегающих концертных платьях завершали исполнение очень знакомой мне музыкальной пьесы на скрипке и цифровом фортепиано. В зале было темновато, Неяркий свет мягко освещал небольшую сцену. Я заторопился сделать пару фотографий на память, не сразу сообразив, что можно снять и на видео. А когда сообразил, музыка, увы, кончилась.

Вздохнул и, опустив голову, направился в свой номер. И тут, в коридоре перехода из одного санаторного корпуса в другой, откуда-то изнутри моей же памяти догнал меня задорный голос уличного конферансье: «Аплос! Аплос!! Аплос!!!». Вечерний Буэнос-Айрес. Центр города. Пешеходная улица Флорида, освещённая сдвоенной ниткой подвесных ламп на уровне потолка второго этажа и светом магазинных витрин. Небольшой пешеходный перекрёсток. Лысеющий худощавый брюнет в бежевом жилете с красноватым галстуком время от времени что-то быстро говорит в микрофон, а потом снова звучит музыка и страстная пара исполняет гремучее танго…

Пары меняются. Невозможно в аргентинском климате беспрестанно двигаться в таком темпе. На месте только конферансье – всё тот же неутомимый громкоголосый зазывала-живчик. Он постоянно напоминает публике об аплодисментах. И люди аплодируют, задерживаясь на пару минут поглазеть на уличных артистов. Или проходят мимо, если нет времени. Одну танцевальную пару сменяет другая. Вот вместо джентльмена в строгом чёрном костюме и славной такой пышечки в полупрозрачном платье с разрезом во всю ногу выходит парень в чёрном пиджаке, широких синих брюках и пронзительно белых туфлях под руку с сухощавой долголицей женщиной средних лет. Танцующих дам красавицами-то не назовёшь, обычный мужчина прошёл бы мимо, не заметив ни ту, ни эту, если б они просто стояли или сидели. Но они танцуют танго. И танцуют его так, что глаз не оторвать!

Я вспомнил эту мелодию! Это «Либертанго» Астора Пьяццолы! И понеслась моя память в далёкую осень 1979 года под крышу здания с мансардой, стоящего и поныне на одной из линий Васильевского острова в Питере. И жили в этой мансарде двое юношей-студентов – поэт и музыкант. А ещё – хозяин квартиры – 95-летний дедок с ноготок, но с папиросой, помнивший о том, как сапожничал ещё при царе-батюшке. У музыканта было детское лицо с восторженными, влюблёнными в мир вдохновенными и беззащитными глазами. А поэтом был я.

Музыкант мечтал скопить очень много денег и приобрести на них какую-то невероятно раритетную гитару для сочинения и исполнения на ней гениальной музыки всех времён и народов. По крайней мере, он не раз делился этой мечтой с другом-поэтом. При этом лицо музыканта становилось таким неземным и светлым, словно мерцающим изнутри, как лицо юного Астора Пьяццолы.

А затем судьба разделила друзей на долгие годы, на несколько десятилетий. И лишь во времена сотовых телефонов и сплошной интернетизации земного шара им повезло вновь обнаружить друг друга. За это время произошло много глобальных мировых событий, повлиявших и на их жизни. Исчезла их общая родина – Советский Союз. Поэт, родившийся в Азербайджане, остался в России. А музыкант, родившийся в Казахстане, оказался в Аргентине, где его основным языком жизни стал испанский. Они недолго переписывались и созванивались: поэт полетел к музыканту. И они встретились.

В Буэнос-Айресе. Возле гостиницы «Салес». И пили мы за встречу «ерба мате» двумя бомбильями из одной калебасы. Это такой парагвайский чай – напиток из высушенных и измельчённых листьев падуба парагвайского. Бомбилья – особая металлическая или деревянная трубочка с фильтром, через которую пьётся настой. В Аргентине это слово произносят как «бомбижья». Калебаса – традиционный сосуд для приготовления и питья мате, тонизирующего напитка народов Южной Америки. Сосуды выделывались индейцами из древесной тыквы-горлянки. Познакомившиеся с напитком испанцы начали производить калебасы также из других материалов, таких как древесина палисандра, дуба, железного дерева кебрачо, а также из фарфора, керамики и серебра.

И вспоминали мы нашу жизнь, непредсказуемую, как танго. И рассказывали о ней друг другу. У моего музыканта, как и у Астора Пьяццолы, была в жизни своя судьбоносная Надя, так звали его супругу. А Пьяццола вспоминал о своём парижском педагоге Наде Буланже: «Нади научила меня верить в Астора Пьяццоллу, верить, что моя музыка не так плоха, как я думал. Я ведь часто думал, что я – ничто, потому что играю танго в кабаре, однако, у меня есть то, что называют стилем. Но это было скорее неким сортом внутренней свободы стыдливого исполнителя Танго. Только благодаря Нади, я внезапно освободился, и с этого момента я понимал, какую музыку буду играть». Великий Астор написал опериту «Мария из Буэнос-Айреса» о смерти и воскрешении девушки Марии – духа аргентинского танго нуэво.