Месть рогоносца

Месть рогоносца

Ранним утром в пятницу, в самый разгар моего отпуска, который проводил в гостях у друга и тёзки Алёшки Кудрявцева, в городе своей юности, меня разбудил непонятный шум за окном. Удивительно было то, что исходил он не от фасада – это было бы ещё объяснимо – грибники тем летом поднимались и до рассвета, а с тыльной стороны дома, где всё засажено деревьями, буйно разросся кустарник, и обычно никто не разгуливал, а тем более не устраивал сходок.

«Что ещё там? Поспать не дадут в отпуске», – подумал я и вышел на широкую лоджию, куда вела дверь из отведённой мне комнаты.

Встретила утренняя прохлада. Лёгкий ветерок врывался через открытое окно с непременной сеткой от комаров – прав Пушкин в своих поэтических строчках: «О, лето красное, любил бы я тебя, когда б не пыль, да зной, да комары, да мухи», а уж этого всего в озёрном краю немерено.

Я посмотрел вниз и остолбенел – в пестревшей яркими цветами клумбе лежала вниз лицом женщина. Её обступили жильцы дома, видимо, поднятые шумом, и теперь что-то горячо обсуждавшие на почтительном расстоянии, ну и, конечно, милиционеры, что собрались рядом с ней. А от скорой машины, уже спешили вслед за доктором санитары в белых халатах и с носилками в руках.

До меня долетели обрывки фраз:

– Сбросили, – говорил один голос.

– Да, конечно, сбросили, – вторил ему другой, – С одиннадцатого этажа… Там её квартира.

– Ещё бы не насмерть, – рассуждал третий. – С такой-то высоты.

Охваченный самыми неприятными предчувствиями, я размышлял, спуститься вниз или продолжать наблюдать, из окна.

А между тем санитары поставили носилки и, подняв женщину, положили на них, перевернув на спину, но, прежде чем, они накинули на неё покрывало, я успел разглядеть лицо погибшей и невольно отпрянул от края лоджии.

«Боже мой! Это ж Инна Хрусталёва, – едва не воскликнул я, – Не может быть!?»

Вернулся в комнату, быстро оделся, привёл себя в порядок и поспешил на улицу.

«Как же так? Почему? – билась в голове мысль, – Вот чем обернулись мои занятия делами в отпуске… И зачем я только согласился на отчаянные просьбы мужа погибшей разоблачить эту барышню?»

– А-а, товарищ сыщик, и вы тут как тут, – с развязной иронией встретил меня участковый, уже немолодой капитан, седоволосый и какой-то немного угрюмый, что я заметил ещё прежде, встречаясь с ним не по делам, а просто, случайно: – Вот смотрите, смотрите! Ну и любуйтесь результатами трудов своих праведных.

– Не понимаю, что хотите сказать, – угрюмо буркнул я. – Каких таких моих трудов?

– Чего ж тут понимать? Выследили блудницу, а муж её и пришиб из ревности, да с одиннадцатого этажа вышвырнул, – уверенно заявил участковый.

– Этого не может быть, – возразил я, – Он не мог такого сделать. Не мог. Он – не убийца, – прибавил, правда, без особой уверенности в голосе. – Нет, не верю. Не мог он, – повторил, скорее убеждая себя, чем кого-то из окружающих и прислушивающихся к нашему разговору.

Участковый только руками развёл, а стоящий рядом человек в штатском, довольно молодой, с виду уверенный в себе и несколько грубоватый, очевидно, следователь, заметил:

– Факт налицо… Да и соседи говорят, что Хрусталёв ночью сбежал из дому. Видели, как прыгнул в свою машину, да так рванул, что аж колёса завизжали.

– Что удивляться-то? – сказал мне участковый. – Месть рогоносца – дело нередкое! Сколько таких случаев. Иль не слышали?

Я не стал спорить, хотя и резало слух этакое столь твёрдое заявление. Поинтересовался:

– В квартире уже работают?

– Да, вскрыли её с понятыми, – сказал человек в штатском, который действительно оказался следователем.

Мне больше сказать было нечего, и я решил побывать в квартире, чтобы хоть краем глаза взглянуть на обстановку в ней и незаметно снять, установленное мною записывающее устройство, присоединённое к телефонному аппарату.

На моё счастье никто его не обнаружил, наверное, потому, что пока не проводили детального осмотра квартиры, и я успел замести следы своей деятельности, прежде чем мне не слишком вежливо посоветовали удалиться и не мешать работе.

К частным сыщикам у милиции отношение не ахти какое. Я служил в сыскном агентстве, выполняющем весьма деликатные заказы. Мы в, том числе, вели наблюдение за блудниками и блудницами, добывали необходимые факты, фото или видео документы, в зависимости от просьб заказчиков, которых было немало.

В свой родной город, раскинувшийся на берегу большого, живописного озера, я приехал порыбачить, походить за грибами, отдохнуть от столичной суеты. Остановился у бывшего своего одноклассника, Алёшки Кудрявцева, с котором были мы когда-то не разлей вода. Он теперь работал инструктором в центре подготовки пилотов деловой авиации – заведении новом, но весьма известном в этом провинциальном городке. Приезжали учиться сюда и из других городов, и даже из областного центра. Возглавлял же центр Борис Петрович Хрусталёв, муж столь ужасно погибшей женщины. И я теперь проклинал тот день и час, когда он, узнав о моей профессии, вошёл в квартиру моего друга со своей столь привычной для столицы и необычной для этого захолустья просьбой.

Здесь пока агентств, подобных тому, в котором я служил послу ухода в запас, не было.

Я спустился на пятый этаж, где была квартира Кудрявцева, и столкнулся с ним буквально на пороге. Он слышал шум, решил пойти узнать, в чём дело, а потому сразу набросился на меня с вопросами:

– Куда ты умчался ни свет, ни заря? – и заметив озабоченность на моём лице, поинтересовался: – Что там произошло?

Окна его комнаты выходили на фасад здания, а пойти в лоджию, выходившую в тыл, видимо, не догадался, а потому оставался в полном неведении.

Я коротко рассказал о том, что удалось узнать, и он потащил меня на улицу, тоже обескураженный и взволнованный.

– Жаль мужика, – твердил он. – Зачем же он так? Но кто бы мог подумать? Ах, зачем, зачем?!.. Из-за этой… Плюнул бы на неё и забыл. Не стоила она того…

Скорая уже уехала, но милицейские машины оставались на месте. Участковый о чём-то разговаривал со следователем. Я услышал конец фразы этого разговора.

– А не путают ли медики? – говорил следователь, – Как это может быть, что смерть наступила никак не этой ночью, если выбросил её муж выкинул от силы в час ночи. Соседи говорят, что он как раз в половине второго умчался. Да и обнаружили её рано утром. Не могла же лежать здесь сутки? Обязательно бы заметили.

Такое поразительное, просто исчерпывающее заключение сделал он, отчего я едва сдержал саркастическое замечание, готовое сорваться с языка. Но решил пока воздержаться от дискуссий.

– Может он её убил и сутки держал в квартире, не зная, куда деть, ну а потом… , – начал участковый, но, заметив меня, замолчал.

Предпочёл не отвечать ему и следователь.

– Что-то не складывается? – спросил я.

– Всё в норме, – ответил участковый. – Ордер на арест Хрусталёва уже привезли… Будем искать его. Бегство ещё раз подтверждает его вину. Но от нас далеко не уйдёт.

– Он и не собирается уходить, – вдруг сказал Кудрявцев. – Вот, собственной персоной.

Дом, среди таких же многоэтажных, стоял в низине, неподалёку от берега. К нему вела кружная асфальтовая дорога, а напрямик от автобусной обстановки, что на взгорке, у магазинов, спускалась крутая тропка, кое где, на очень большой крутизне, переходившая в ступеньки. По тем ступенькам очень медленно, немного пошатываясь, спускался в эти минуты Хрусталёв, понурый, помятый и растрёпанный.

Нужно было видеть немую сцену. Первым опомнился следователь. Он жестом подозвал двух милиционеров, которые стояли у машины и, кивнув на Хрусталёва, распорядился:

– Взять его.

Хрусталёв шёл прямо на нас, шёл равнодушно, с каким-то отсутствующим взглядом.

– Сам решил сдаться, – сказал участковый. – Погодите-ка, пусть подойдёт, – остановил он милиционеров. – Надо сразу, пока не опомнился, задать пару вопросов.

– Да, да, погодите, – поддержал следователь.

Хрусталёв, меж тем, подошёл ближе, посмотрел с удивлением на собравшихся и спросил:

– Что случилось?

– Это у тебя надо спросить, – грубо оборвал следователь.

– А что у меня спрашивать? – пожал плечами Хрусталёв. – Беда стряслась. Разбил я свою машину, и сам едва уцелел. Как вы мне позвонили, – продолжил он, обращаясь ко мне, – Я рванул по адресу, да не доехал. Слишком спешил, волновался. Ну и…

– Кто позвонил? – удивился я.

– Вы же, вы, – ответил он, удивлённо посмотрев на меня. – Ночью. Примерно в час. Я никак заснуть не мог, а потом, только задремал, вдруг звонок. Мол, выезжайте быстро, нашёл жену вашу. Она на даче. И адрес сказали…

– Я вам не звонил, – возразил ему с удивлением.

Участковый посмотрел на меня подозрительно, что-то соображая, потом кашлянул и объявил Хрусталёву:

– Вы арестованы за убийство жены.

– Не понял, за что? Кого? – спросил тот, бледнея: – Кого убили? Кого? – до него сразу не дошёл смысл слов.

– За убийство вашей жены Инны Аркадьевны Хрусталёвой, – уже с некоторым раздражением сказал участковый.

– По подозрению в убийстве, – поправил следователь.

– Жены? – растерянно переспросил Хрусталёв и вдруг рванулся к подъезду, воскликнув в отчаянии: – Что с ней? Где она?

Преградив путь к дому, участковый с леденящей твёрдостью сказал Хрусталёву:

– Труп, – именно вот так, жёстко «труп», – вашей жены увезли. А вы поедете с нами.

– Куда увезли? Откуда? – всё ещё слабо соображая, спросил Хрусталёв, явно огорошенный услышанным.

– Объясните же человеку, – вмешался я. – Видите же, что он ничего понять не может. Здесь какое-то недоразумение.

– Притворяется, – сказал следователь, – кто же ещё её мог убить? Святой дух что ли, в наказание за блуд.

Я с укоризной посмотрел на следователя и сказал, обращаясь к Хрусталёву, как можно мягче:

– Инну Аркадьевну нашли сегодня утром в клумбе за домом. Есть подозрение, что её убили и выбросили откуда-то сверху….

– Ха, откуда-то, – передразнил участковый и сказал мне: – Вы своё дело сделали. Довели мужика до состояния аффекта. Вот он и совершил преступление. Теперь не вмешивайтесь, а то и вас привлечём. Надо ещё разобраться, что за звонки были ночью, – и спросил угрожающе: – Зачем это вы звонили Хрусталёву?

Тут уж вмешался мой друг, Алексей Кудрявцев:

– Что за глупости? Он был дома и никуда не выходил ночью. С чего бы это звонить кому-то, да ещё на дачу приглашать.

Но на его реплику даже внимание никто не обратил. У следователя, видимо, уже сложилась своя твёрдая версия и он подгонял под неё факты, которые лежали на поверхности.

Хрусталёв постепенно пришёл в себя и с жаром заговорил:

– Я не убивал, я не убивал, – из глаз полились слёзы. – Ну, скажите им, – обратился он ко мне: – Ну вы же знаете… Но как же так? Кто мог её убить? Нет, вы меня обманываете, – повернулся он к следователю. – Вы придумали всё. Она жива. Правда ведь, она жива?!

И он, оттолкнув участкового, бросился к дому.

Его остановили, и следователь процедил:

– Наденьте на него наручники. Больно уж борзый.

Хрусталёв и в наручниках, уже давая отчёт своим словам, что-то выкрикивал. Слишком велико было нервное возбуждение, и следователь, поняв это, подал знак милиционерам, что бы его увели.

Я тихо сказал:

– Зачем так резко? Ведь пока ничего не доказано.

– А как вы хотите с убийцей? – спросил следователь. – Цацкаться что ли? Дело-то яснее ясного.

Когда Хрусталёва, испуганного, так ещё и не осознавшего, что произошло, усадили в милицейскую машину, и она отъехала от дома, я снова попробовал высказать некоторые предположения:

– Хрусталёв очень любил свою жену. Не мог он её убить, никак не мог. Он и выяснить всё хотел, чтобы как-то помешать развалу семьи, чтобы вернуть её, словом, даже разводиться не собирался, – и повторил: – Нет, не мог убить. Насколько я узнал его, могу сказать твёрдо: такие люди совершенно не способны на убийство.

– Отчего же не мог? – возразил следователь. – Я как раз слышал, что он ревнив. А ревнивцы всё могут в состоянии аффекта. Следствие покажет. Сейчас приеду в отделение и допрошу. Думаю, быстро расколется. Мне вот известно, что он угрожал ей, когда вы фотографии ему представили. Приехал к ней на работу и угрожал, – заявил он, не пояснив, откуда могло ему это быть известно, а потом набросился на меня с упрёками: – И что вы всё не в свои дела лезете? Кто только эти ваши агентства сыскные выдумал? Жили и жили без вас спокойно. Подумаешь, рога наставили… Всё бы постепенно уладилось.

– Это для кого как, – возразил я. – Вряд ли найдётся кто-то равнодушный к рогам-то.

Он только рукой махнул, а я, попросив разрешения зайти к нему после обеда, попрощался. Знал, что не решится он не пускать меня в это дело. Всё же я, как никак из Москвы, да ведь и служил до выхода в отставку не просто в следственных органах, а в военной прокуратуре, а после увольнения из рядов Вооружённых Сил, в центральном аппарате Министерства Внутренних Дел. Приходилось им считаться с таковыми обстоятельствами, хотя и поломались прилично уже и те следственные органы, что были прежде, да и всё обрушилось в бандитские девяностые.

Потому-то следователь и бросил мне в след неприязненно:

– Заходите, рад буду видеть.

Да уж, наверное, был бы он погрубее и резче, если бы не приехал я из столицы. Какие у меня там связи, здесь, в глуши можно было только догадываться.

И опыт мой, и интуиция подсказывали, что случилось какое-то недоразумение, непонятное не только для следователя, который лишь сегодня утром прикоснулся к этому ребусу-кроссворду, но и для меня, хоть и занимался я делом Хрусталёва не первый день, причём накануне мне уже казалось всё успешно завершённым. Но в тот же вечер Хрусталёва исчезла, и исчезновение её окончилось столь ужасно.

Только вчера вечером, уже ближе к полуночи Хрусталёв спустился к нам на пятый этаж со своего одиннадцатого и сказал, что жена после серьёзного разговора пропала.

«Ну что значит пропала? Просто ещё не вернулась домой. Задержалась где-то. Бить тревогу не было оснований». – так я подумал и потому сказал, что на следующий день попытаюсь выяснить, где она могла быть. Хотя не сомневался, что, конечно, встречается со своим любовником, несмотря на то, что обещала Хрусталёву прекратить все связи. Я тогда подумал, что, быть может, пошла на последнюю прощальную встречу, но не стал ранить душу обманутому мужу. Впрочем, то, о чём договаривались, я выполнил, и выяснять адрес любовника не считал нужным – это-то как раз и могло спровоцировать конфликт с неизвестным исходом. Хрусталёв показался мне человеком не робкого десятка, хотя вот с женой почему-то не мог проявить характер и, даже казалось, был у неё под пятой. Впрочем, может это только так казалось?

Мы с приятелем вернулись в квартиру. Он стал собираться на службу, продолжая обескураженно рассуждать о случившемся, то ли обращаясь ко мне, то ли разговаривая с самим собою:

– Надо же… Кто бы мог подумать? Ну, угрожал… Бывает в таком состоянии. Но что б убить? Не ожидал, не ожидал от него.

У меня сложилось впечатление, что Кудрявцев и верил, и не верил в то, что Хрусталёв мог стать убийцей.

Я прослушал запись разговоров за последние сутки. Хрусталёву звонили со службы, сам он звонил знакомым, жалуясь на то, что жена не ночевала дома и что до сих пор её нет. Видимо, этот звонок он сделал уже после того, как к нам заходил.

И вдруг последняя запись. Я услышал приглушённый голос, по которому вряд ли можно было узнать говорившего. Словно специально в трубке что-то сильно трещало и шипело. Вероятно, помехи создавались искусственно. С трудом можно было расслышать:

– Борис Петрович, Борис Петрович, это я, – и кто-то назвался моим именем. – Застукал их, застукал голубков, лежат на даче, воркуют, – не мой стиль разговора, явно не мой, но слушал дальше: – Подъезжайте скорее. Это за городом, – и следовал адрес, который я тут же записал на всякий случай, хотя понимал, что он наверняка ложный, поскольку кому-то надо было, чтобы Хрусталёв именно среди ночи уехал из дому.

И дальше следовали фразы, которые не могли не вывести из себя, тем более человека ревнивого:

– Эх, вот они соколики. Я тут на дереве спрятался и всё вижу. Занавесочку забыли прикрыть. Как он её…

Тут уж совсем не моя манера разговора, особенно вот эти «как он её», да и ещё хлестче…

В ответ прозвучало глухое, Хрусталёвское:

– Еду…

– Жду у дома. Станьте прямо у ворот, под деревом.

«Интересно. А если б не авария? – подумал я. – Куда бы Хрусталёв заехал? Какие ворота? Какое дерево? Впрочем, Хрусталёву не до таких тонкостей. А расчёт был сделан на то, что за объяснениями бы он явился именно ко мне. Словом, навели бы тень на плетень. Но кому же, кому всё это было нужно и зачем?».

Впрочем, я уже стал примерно догадываться, кому.

Здесь, в этом городе, в котором прошло моё детство, я не раз отдыхал и прежде. Обычно останавливался у Кудрявцева, тоже заядлого грибника, рыболова, ну и, что важно, закоренелого холостяка, у которого пассий тьма, и у каждой подруги, что очень важно для человека «жизнелюбивого», далеко не аскета, каковым был я в ту пору.

Я не скрывал, что оставил службу в прокуратуре по сокращению штатов и, уже в запасе, занялся частным сыском. Причём, весьма преуспел в этом деле и в материальном плане вышел на достаточно приличный уровень. Конечно, бывали моменты, когда приходилось входить в противоречие с морально-этическими нормами, которые по-хорошему въелись в каждого советского человека, разумеется, если он советским был не только по имени, но и по существу, а не являлся мурлом, выглядывавшим из-за спины СССР. Как же точен был поэт! Как предвидел то, что будет плавать на поверхности в роковой для советской власти час!

Прежде мы с Хрусталёвым почти не были знакомы. Он знал, что я приятель Кудрявцева, а я знал, что он начальник центра подготовки пилотов деловой авиации, в котором работал мой друг. Если встречались на улице, здоровались, да и только. Даже лишним словом ни разу, наверное, не обмолвились. А тут он как-то вечером, буквально на второй день после моего приезда, пришёл к Кудрявцеву и с некоторым стеснением сказал, едва тот открыл дверь:

– Дело у меня сугубо личное. К вашему другу дело.

Я выглянул в прихожую. Поздоровался. Заметил бледность на лице гостя. Даже растерянность. Таким я его прежде не видел. Всегда он выглядел молодцевато, походка была уверенной, твёрдой. Сейчас он был чем-то подавлен, даже немного сгорбился от давивших его пока ещё неведомых мне обстоятельств.

Кудрявцев, сославшись на то, что нужно сходить в магазин, оставил нас, чтобы не мешать.

– Слушаю вас, Борис Петрович, – сказал я, протягивая руку.

– Пришёл по части вашей специальности. Новой, так сказать, специальности, – начал он.

«Надо же, – мелькнула у меня тогда мысль: – И здесь, в провинции, услуги наши оказались востребованными».

Если честно, не очень хотелось мне думать о делах, а потому ответил сдержанно:

– Я в отпуске, Борис Петрович, приехал отдохнуть от дел, которые в Москве надоели.

– А для меня это вопрос жизни и смерти, – с горечью в голосе проговорил Хрусталёв и с мольбой посмотрел мне в глаза: – Не просил бы, если б не так. Поймите… Да и, что касается гонорара, не обижу. Я человек, как вы понимаете, состоятельный.

Ох уж эти товарно-денежные отношения. Где же прежние, советские, бескорыстные, в большинстве своём!? Я сделал жест рукой и сказал проникновенно:

– Не в гонораре суть. Просто действительно устал. И если решу, что могу помочь, то не из-за этого вашего обещания…

– Каждый труд должен быть достойно оплачен, – убеждённо заявил Хрусталёв. – Я ведь тоже дело делаю, которое по душе, но не бесплатно. Выживать надо в смутные времена.

– Что ж, выслушаю вас, – сказал я, приглашая в комнату и указывая на кресло у журнального столика.

Сам сел в другое, напротив.

Вечерело, но сумерки ещё не сгустились окончательно, и можно было огня не зажигать, а потому, когда я потянулся к торшеру, Хрусталёв поспешно проговорил:

– Нет-нет. Если можно, пусть будет полумрак. Мне так проще рассказывать.

Немало историй довелось мне выслушать за время работы в агентстве. Приготовился послушать ещё одну – как-то не повернулся язык отказать убитому горем человеку, тем более от Алексея я слышал о нём только хорошее.

– Ну, говорите, говорите, – кивнул я. – И не беспокойтесь, всё что услышу, останется здесь. Никуда не выйдет…

И он заговорил негромко, доверительно:

– Помогите, очень прошу. Мне больше не к кому обратиться с таким деликатным вопросом.

– Так о чём же всё-таки речь? – поторопил я.

Но он некоторое время ходил в рассказе своём вокруг, да около. Видно, нелегко было начинать. Наконец начал:

– Говорить как-то стыдно. Да что поделаешь?! Последняя попытка семью сохранить. Последняя надежда. У нас всё-таки дети, двое детей. Сейчас они у бабушки в деревне. Она, жена моя, Инна Аркадьевна, может видели её – такая высокая, стройная блондинка. До сих пор ходит в юбках, не по возрасту коротких. Таких как она броских и ярких в доме вроде бы больше и нет, – уточнил он не без гордости, но тут же снова сник.

Я, конечно, не раз видел эту действительно красивую женщину. Кудрявцев пояснил, что это жена Хрусталёва. Но в данный момент заявления Бориса Петровича решил оставить без комментариев.

– Так вот жена моя, – продолжил он. – Совсем от рук отбилась. Всё было раньше хорошо, а этим летом, как детей в деревню отправила, совсем голову потеряла. Чувствую, влюбилась в кого-то. Домой приходит поздно, а несколько раз и вовсе не ночевала.

– И как объясняет? – поинтересовался я.

– Да, никак, – ответил он сокрушённо. – Вздор несёт. То у подруги засиделась, а потом ночью побоялась идти одна. Так я же встретил бы… То с другой подругой на дачу поехала – та, мол, просила помочь по хозяйству. Причём, про дачные поездки сообщала этак внезапно, по телефону. А если я начинал возражать, то сразу становилось плохо слышно. Твердила «ало, ало» и бросала трубку.

– Может всё действительно именно так, как говорила? – вставил я. – Почему вы считаете, что изменяет. Устала за зиму и весну от возни с детьми, вот и хочет вздохнуть свободно? Может быть действительно с подругами встречалась?!

Я сказал это намеренно. Уж очень не хотелось заниматься этакими вот делами во время отпуска.

– Не-ет, – протянул он. – Поначалу я верил. Но потом, в какой-то момент почувствовал, что лжёт. Да и есть такие факты, которые не обманут. Надломились наши отношения. Не ласкова стала, даже груба. Знаете, если жена ночью отворачивается и от каждого прикосновения к ней рычит раздражённо, мол устала, дай поспать, что можно подумать? Как кукла бесчувственная. Раньше такой не была хоть с усталости, хоть нет. А однажды вернулась весёлая, разодетая, и, – он сделал паузу, вздохнул тяжело и продолжил: – Такая красивая, что я потянулся обнять… Ну вы понимаете… Так она грубо оттолкнула убежала в лоджию, забаррикадировалась там и легла спать на раскладушке.

«Видимо, действительно сильное увлечение переживает», – подумал я, услышав всё это, но высказывать свои предположения всё-таки пока воздержался. Только спросил:

– И чем же я могу помочь? Вы и сами, наверное, не знаете, чем. Сложное это дело, сугубо личное.

– Не знаю, право, – согласился он, – Действительно, не знаю, но всё же надеюсь, что можно как-то семью склеить, пока окончательно совесть не потеряла. Раз таится и изворачивается, стало быть, не хочет, чтобы мне всё стало известно. надеюсь, что, ежели припру фактами, так, глядишь, и одумается. Тёщу позову на помощь, тестя. Родители у неё строгих правил. И авторитетны для неё. А так-то с чем к ним приду? С подозрениями? Не поверят. Скажут, что сплетен наслушался. Нет. Мне нужно её припереть к стенке, – убеждённо завершил он свой небольшой монолог.

– Ну, что касается тестя с тёщей, то не стоит сор из избы не выносить, – заметил я, – Не по-мужски это. Да и вообще, если жена рассказывает даже родителям, сёстрам, подругам, что и как у неё дома, это не жена. Если муж делает так же, то это не муж. То есть они просто партнёры в постели. А семья, вовсе не семья, а одно название. Фёдор Михайлович Достоевский говаривал не раз: «Никто-то, никто-то не должен знать, что между мужем и женой происходит, коль они любят друг друга. И какая бы ни вышла у них ссора, мать родную, и ту не должны себе в судьи звать и один про другого рассказывать. Сами они себе судьи. Любовь – тайна божия и от всех глаз чужих должна быть закрыта, что бы там ни произошло. Святее от этого, лучше».

– К чему вы это говорите? – спросил Хрусталёв, видимо, поражённый тем, как я свободно цитирую Достоевского.