Я копаю бормышей

Кино, кино…

Что кино имеет важнейшее значение в жизни моих родителей, я понял тогда, когда сам на него еще не ходил. Мал был. Как и младший мой брательник. Но это не мешало матери с отцом бросать все дела, запирать нас на замок и убегать на индийские фильмы в сельский клуб. Обратно они не шли долго – двухсерийные сеансы длились по три часа. А когда возвращались – отец посерьезневший, а мама вся заплаканная, – то, видимо, под впечатлением, произведенным на них только что просмотренным душещипательным фильмом, не сразу и замечали, какой погром мы с братцем обычно учиняли в нашем скромном жилище за время их отсутствия.

А уже где-то лет с семи-восьми в кино начал ходить и я. Сам. Билет на детский сеанс сначала стоил пятьдесят, а после случившейся в 1961 году денежной реформы пять копеек. Конечно, деньги вроде пустячные. Но в начале шестидесятых зарплаты в совхозах выплачивались деньгами лишь частично, остальное заработанное шло в виде натуроплаты, то есть той продукцией, которые сами же совхозники и производили (зерно, мясо, корма для скота). И потому пятачки эти на кино мы, сельские детишки, нередко добывали сами. Для этого надо было всего лишь зайти в курятник, вытащить из гнезда яйцо и сбегать с ним в магазин.

Наша бессменная продавщица тетя Дуся добродушно спрашивала:

– Чё, в кино, ли чё ли, собралси?

И осторожно принимала из моей ладошки белоснежное или желтоватое, нередко с прилипшим перышком, свежее яйцо, клала его в специально заготовленный ячеистый поддон, и выдавала взамен пятачок. Ровно столько – пять копеек стоило тогда одно яйцо. Сельпо вело в те годы сбор яиц от населения прямо через свои магазины. Но оставим эти товарно-денежные отношения, а поспешим с вырученным пятачком в клуб.

Это было обычное для нашей североказахстанской местности то ли саманное, то ли камышитовое – назвать его «зданием» язык не поворачивается, так что пусть будет вот так: строение, – под серым потрескавшимся шифером, с побелкой по глинобитной штукатурке. На коньке его болталось выцветшее почти до белесого состояния бывшее красным знамя, а у входа к стене был прибит фанерный щит для всяких важных объявлений и для киноафиш. Афиша обычно писалась корявым почерком самим же киномехаником дядей Ваней Ляпиным или поаккуратнее – его женой, тушью или обычной детской краской на плотной бумаге.

Помню, когда я повторно учился в первом классе, и мои одноклассники еще только рисовали палочки в тетрадках в косую линейку, а я уже умел читать (второгодником стал не по своей вине – родители посреди учебного года чего-то сорвались с места и уехали жить на Урал, со мной, конечно. Но через полгода вернулись – что-то там у них не задалось, и я снова пошел в первый класс), девчонки на переменке кокетливо брали меня за уши и вели к афише, чтобы я прочитал им, какой сегодня будет фильм. И, поупиравшись совсем немного, чтобы и значимость свою повысить в девчоночьих глазах, и уши сберечь, я бойко зачитывал им название очередной киношки.

Какие они тогда были? Поначалу только черно-белые. Конечно, «Чапаев» – а куда без него? Потом «Волга-Волга», «Веселые ребята», «Смелые люди»… Первый цветной – «Морозко», в героиню которого, нежную и пленительную Настеньку, я влюбился с первого взгляда, еще куча каких-то сказок с уморительными персонажами – Бабой-Ягой с радикулитом, зловещим вроде, но все равно смешным Кощеем Бессмертным…

Да всего и не упомнишь. Тогда модным было (не знаю, может быть, только в нашей деревне) коллекционирование названий просмотренных картин, и не только лично самим коллекционером – свой вклад в твою «фильмотеку» могли внести и родители, родственники.

Я тоже какое-то время «собирал» фильмы, для чего завел специальную тетрадку, куда и записывал безо всякой систематизации, но под индивидуальными номерами, названия фильмов. Собрал их что-то около сотни, а потом забросил, так как с головой ушел в новое увлечение – коллекционирование этикеток со спичечных коробков. Конечно, больше всего я любил, как и все пацаны, военные фильмы, в которых наши были самые храбрые, честные и справедливые, а не наши – жестокими и придурковатыми извергами, вызывающими ненависть, смешанную с презрением. Конечно же, обожал кинокомедии, из которых особенно запомнился британский фильм «Стук почтальона».

Проделки главного героя так насмешили меня, что я, где-то в середине фильма, будучи уже не в силах усидеть от сотрясающего меня хохота на жесткой клубной лавке, свалился на пол и буквально корчился там в конвульсиях. Это была самая настоящая истерика, у меня страшно болел живот от непрерывного смеха. Впрочем, это помешательство творилось практически со всем залом – такой убойной оказалась сила английского юмора, сразившего наповал маленьких зрителей в далекой казахстанской деревушке в начале 60-х годов.   Не знаю, как восприняли этот фильм потом взрослые, на своем вечернем сеансе – родители мои на него не пошли, так как готовы были забросить все свои домашние дела только ради индийских картин, страстными поклонниками которых они оставались всю свою жизнь. А я больше никогда так в своей жизни не смеялся, да и фильма этого повторно уже не видел.

Правда, спустя много лет, в какой-то телевизионной передаче, посвященной зарубежному искусству, про «Стук почтальона» немного рассказали и даже показали фрагмент из него. Как раз тот, после которого я и свалился под лавку в нашем сельском клубе. А в этот раз – ничего, усидел, поулыбался только. Выходит, не такой уж и смешной была та картина? Конечно, хорошо бы еще раз посмотреть «Стук почтальона», чтобы понять, что к чему, отчего это я так безудержно хохотал на просмотре фильма тогда, в далеком своем детстве. Но, увы, что-то никто не спешит вытаскивать эту ленту из пыльных запасников.

Однако я перескочил через главное: посредством каких же технических средств тот самый киномеханик дядя Ваня Ляпин демонстрировал нам картины? В его распоряжении была киноустановка, которая торчала на трехногом штативе не в отдельной будке, а практически среди зрителей, в самом начале зала, работала только от своего маленького движка на железных полозьях, который на время сеанса с помощью добровольцев вытаскивался из какого-то чулана при клубе, заводился киномехаником и тарахтел беспрерывно все полтора часа (ну или три, если фильм был двухсерийным, главное, надо было вовремя подлить бензинчика в бак).

Нередко случалось, что старенький движок начинал капризничать, чихать и кашлять, не желая заводиться. Тогда вокруг колдующего над механизмом киномеханика тотчас же собиралась толпа знатоков из кинозрителей, наперебой советующих ему, что и как надо правильно делать. Дядя Ваня Ляпин, не стесняясь, посылал всех куда подальше и обычно сам доводил дело до конца – то есть до начала работы генератора.  Убедившись, что ток пошел, он и сам топал следом в нетерпеливо гомонящий зал, становился за трехногий, подсвеченный собственной лампочкой двухбобинный аппарат и после ряда манипуляций запускал его. Тот начинал стрекотать, и тут же темный зал рассекал яркий конусообразный луч, упирающийся в белую простыню экрана. И бывший невзрачным до этого экран этот, на котором при обычном освещении видны были все морщины, заплатки, какие-то желтые пятна, тут же превращался в чудодейственное окно в иной, волшебный мир, полный невероятных историй и приключений, захватывающих странствий в далекие и загадочные страны…

И какое разочарование настигало всех в тот момент, когда пленку вдруг начинало заедать, а на застывшем кадре, прямо по черно-белой картинке, вдруг начинали расплываться безобразные желто-коричневые язвы и пузыри. Это означало, что лента прогорела, и дядя Ваня Ляпин под свист, улюлюканье и топанье ногами зрителей, нехотя огрызаясь, останавливает фильм и тут же ножницами вырезает выгоревший кусок, чем-то склеивает концы ленты, и вновь запускает аппарат.   Угомонившийся зал тут же снова впивается глазами в оживший экран. Однако ненадолго: фильм опять прерывается – часть кончилась. На этот раз зрители, зная, в чем дело, лишь терпеливо шмыгают простуженными носами и покашливают, негромко обмениваясь впечатлениями от просмотренного. А киномеханик в это время сноровисто меняет прокрученную часть на следующую, и снова горизонтальный клин белого и пыльного света падает на полотнище экрана. Фильм продолжается!

Что интересно, деревушка наша была маленькой, всего на несколько десятков дворов, но зрителей всегда набиралось столько, что клуб бывал забит битком, хоть на взрослых, хоть на детских сеансах. Родители мои, когда еще был старый клуб, отправляясь в кино, всегда прихватывали с собой из дома табуретки – чтобы ни с кем не ссориться из-за места на клубных лавках, так как билеты продавались без обозначения на них мест.  А на детских сеансах те, кому не хватало места – располагались на полу перед первым рядом. Конечно же, это были пацаны, даже те, у кого было место в зрительном ряду. Но на полу куда интереснее! Тут можно покувыркаться, пока фильм еще не начался, можно не сидеть, а лежать – хочешь, на животе, хочешь – на боку, кому как нравится.

По мере подрастания мы, пацаны, перебирались с пола нашего клуба на первые ряды, потом все ближе и ближе к самому последнему, и после кино не разбегались по селу, чтобы прихватить в играх еще час-другой перед тем, как матери погонят нас спать, а уже начали оставаться на танцы – сначала под заливистый баян и шипящие пластинки, потом под ритмичную музыку пленочного магнитофона. И апофеозом походов в киношку становился последний, поцелуйный ряд, вплотную примыкавший к стене кинобудки. Там уже сидели совсем взрослые парни и девушки, до начала фильма старательно не смотрящие друг на друга. Но когда в зале гас свет и бойница кинобудки над головами «дружащих» выстреливала ослепительным лучом, их руки переплетались, а головы склонялись друг к дружке…

Спички

В тот жаркий июльский день я несколько часов кряду плескался в компании радостно визжащих и хохочущих сельских ребятишек в теплой воде нашего любимого пойменного озерца Две лесинки. И лишь гулко урчащий пустой желудок погнал меня домой.   Село наше стояло – да о чем я, оно и сейчас там! – на высоком песчаном берегу Иртыша. И когда я со своим сверстником Колькой Васильевым по крутому спуску поднимался от озера к скотобазам, за которыми в сотне метров было само село, то на испещренной следами босых ног пыльной дороге нашел оброненный кем-то коробок спичек. Выдавил пальцем ящичек – внутри, прижавшись друг к дружке, лежали еще с десятка полтора спичек. Целое богатство!

Из всей одежды на нас с Колькой были только сатиновые трусы до колен – так в летние дни в деревне у нас бегали почти все мальчишки. Не так жарко. Да и удобно.    Не так жарко нам показалось и в тот день. Причем сразу же, как только я нашел спички. И мы срочно решили развести где-нибудь в укромном месте костерок и погреться.  На беду – как потом оказалось, не столько на свою, – мы с Колькой в это время проходили мимо скирды с остатками прошлогоднего сена, огороженной от скота ивовым плетнем. И хотя на двоих нам было всего десять лет, мы откуда-то уже знали, что сухое сено неплохо горит.

Мы перелезли через плетень, от которого до скирды было всего метра два или три. Надергали сена на хороший ворох, сложили его под плетень. Я стал чиркать спичками, пару штук сломал, но с третьей попытки у нас все получилось. Сено пыхнуло как порох, от него занялся плетень. Сухие его прутья горели с задорным треском, от дуновения легкого ветерка искры летели во все стороны. И конечно, всего минуты через три-четыре сначала несмело, а потом все веселее и веселее разгорелась и сама скирда.

Со стороны села послышались крики: «Пожар!», «Базы горят!». А это и в самом деле начала тлеть и густо чадить крыша стоящего рядом со скирдой старого камышитового коровника – слава Богу, пустого, потому что все коровы в это время безмятежно щипали травку на пастбище.  Поняв, что сотворили что-то не то, мы с Колькой ломанулись от пылающей скирды и напрямую, через стоящую на нашем пути прорытую за сотни лет талыми и дождевыми ручьями глубокую рытвину, побежали домой. Уже на бегу я обнаружил, что крепко держу в руке спичечный коробок. А со стороны деревни, также срезая путь, в рытвину бегом спускались нам навстречу взрослые – с ведрами, лопатами, криками. И в этой шумной веренице бестолково гомонящих людей был и мой папка. Он тоже позвякивал на бегу оцинкованным ведром.

«Бегут тушить пожар! – понял я. – А потом будут искать, кто поджег. А чего их искать, когда вот они мы, со спичками…»  На дне этой старой рытвины густо росли лопухи. Вот в них я и успел сунуть коробок со спичками, прежде чем с нами поравнялись взрослые.

– Ты откуда, сынок? – спросил папка, с подозрением принюхиваясь к нам с Колькой – мы с ним отчаянно воняли паленым, разве только сами не дымились.

– С озера! – хором сказали мы с Колькой.

– Бегом домой! – приказал папка, взмахнул ведром и почти бегом стал подниматься по песчаному склону рытвины навстречу пожару.   «Интересно, – подумал я тогда. – А где же они будут брать воду? Может, с озера? Но это же далеко. Бедный папка – устанет, наверное, носить так далеко воду-то…»  А вода там, оказывается, была в специально оставленной прицепной цистерне – для замешивания глиняного топтала и ремонта коровника. Но увы, сено-то тогда, как узнал я позже, сгорело все, где-то тонны две-три, вместе с огораживающим его от скота плетнем. А вот коровник деревенской добровольной пожарной дружине все же удалось потушить.  И я долго еще потом держался от спичек подальше. Думаю, и Колька тоже. Потому что нас потом все же «раскололи» – каждого дома по отдельности. И «воспитывали» отдельно.    Но одинаково доходчиво.

Путешественники

Пока наш младший брат Рашит был еще маленьким, за ним поручено было присматривать мне и Ринату, как братьям постарше. Ну, а у нас, понятно, свои дела, и мы старались спихнуть младшого друг на дружку.   И вот так однажды получилось, что Рашитка остался без нашего присмотра. И… исчез со двора. Хватились его не сразу. Пришел я домой – со мной Рашитки не было. Притопал Ринат – тоже один. Родители переполошились – где ребенок? Все вокруг обшарили, ко всем соседям заглянули, в том числе к Рассохам. И оказалось, что у них пропал Ванька.

На двоих им было лет восемь-девять. В поисках пропавших пострелят уже участвовали не только две семьи, стали подключаться родственники, знакомые, просто односельчане. В деревне у нас детьми плохие вещи на моей памяти происходили крайне редко, во всяком случае, гибель ребенка помню лишь одну – совсем крохотного мальчонку замотало в песчаной буре за селом и он задохнулся, нашли лишь на следующий день, полузасыпанного песком. Это было страшное горе для всей деревни.  В эти же дни погода стояла хорошая, на реке и озерах пропавших пацанов никто не видел, так что оставалась надежда, что обнаружатся они живыми и здоровыми. Искали их в ближайшей Роще, искали в урочище Чипишке, уже хотели было снарядить экспедицию в Четвертое (прибрежный лес на Иртыше в двух-трех километрах от деревни, куда пятерыжцы ходят и ездят за груздями и ежевикой).

И вдруг, ближе к вечеру, пацаны находятся! Их привез кто-то из пятерыжских шоферов, возвращавшийся по береговой трассе из Павлодара (шоссе тогда еще только строилось). Он их подобрал на полпути к Бобровке, селу в двенадцати километрах от Пятерыжска.

– Куда же вы пошли, зачем?! – одновременно плача, смеясь и тиская своих непутевых чад, допрашивали их родители. Оказывается, пошли в Павлодар… покушать мороженого! У Рассох там жил какой-то родственник, дядя Олег его звали, вроде. Вот к нему-то сходить в гости Рашита и подбил Ванька. И они положили за пазуху по краюхе хлеба, стараясь никому особо не попадаться на глаза, вышли за село и потопали по грунтовке в сторону областного центра.  Пока их не обнаружил знакомый водитель, успели отмахать шесть километров. Правда, неизвестно, как бы они шли дальше – припасы-то у путешественников кончились быстро. И денег, ясное дело, тоже не было. На дядю Олега рассчитывали! До которого оставалось пройти совсем немного – еще всего каких-то 160 километров!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.