Чёрная сова

4

Репей наверняка слышал все, о чем Терехов шептался со служителями в храме: акустика под сводами была великолепной. Слышал, но держался почти спокойно, с достоинством и смиренностью, как, должно быть, и полагалось послушнику, ушедшему от страстей мира в монашескую келью. И это вызывало уважение, даже несмотря на сложные личные отношения: Андрей понимал, что не смог бы вести себя, как сейчас Жора. Он продолжал показывать свой мужественный характер, как показывал его в училище, и впоследствии на Алтае. Поэтому скрыть его под серым балахоном оказалось невозможно, Репей был узнаваем не только по тембру голоса, к тому же, обращение по старому прозвищу выдавало в нем некий тайно бунтующий нрав.

– Здорово, Шаляпин.

Это погоняло Терехову дал когда-то именно он, Репьев, и не из уважения за его голос; скорее всего, он даже плохо представлял, как поет этот великий бас. Его привлекла разбитная, и в общем-то неблагозвучная фамилия певца, имеющая происхождение то ли от шляпы, то ли от шаляпы – размазни, не собранного, некудышного человека. Это уже Шаляпин своим талантом стер первоначальное значение и возвеличил ее так, что никто и не помнил, как в вятских краях называют растяпу.

– У тебя ничего не выйдет. – обреченно заключил Жора, точнее, теперь послушник Егорий, проходящий курс молодого бойца. – С венчанием не выйдет. Она не крещеная. Как ты встанешь с ней перед алтарем?

– Никак. – честно отозвался Терехов.

– То есть?…

– Я не собираюсь венчаться. – он не хотел особенно вдаваться в подробности. – Это необходимость, обязательное условие.

Казалось, Репья возмущали только пыльные ботинки Андрея – выше он не поднимал смиренного взгляда.

– Нацелился в Норильск? – угадал Жора. – А паспорта нет. К тому же она в розыске..

Или он освоил в монастырском карантине науку провидчества, или думал, согласуясь еще со старой, полученной в училище, оперативной логикой.

– В Норильск. – признался Терехов.

– Не успеешь.

Андрей глянул на него вопросительно и уловил нечто вроде ухмылки, скрываемой подросшей густой бородой.

– Там скоро снег выпадет. – пояснил Жора. – Если не выпал, и морозы…

– Поэтому и не до венчания…

– Тоже не получится.

– Почему?

Он бы сразу сказал, почему, но помешал нищий, пересчитавший брошенные ему монеты – верно, на бутылку пива не хватало. Осмелился, звеня медалями и волоча за собой ненужный костыль, подковылял к Андрею.

– Мужик, добавь два с полтиной? Ну чё тебе, афганцу жалко…

– Сгинь, бес паршивый. – вдруг прошипел Жора, и сразу стало ясно, что кроме физического труда его еще используют по назначению, как стражника. – И чтоб к забору на выстрел не приближался!

Нищего будто ветром снесло: оказывается, послушник был тут в авторитете, по крайней мере, среди побирушек. Репей понял, что погорячился, переборщил, запоздало спохватился и снова смиренно потупил взор.

– В Норильске погранзона. Без пропуска билетов не продадут.

Это прозвучал, как приговор.

– Почему погранзона? – обескураженно спросил Терехов.

Все же на миг показалось, он огрызается, злорадствует, поскольку ответ был далеким от участи человека, обреченного теперь на повиновение и послушание.

– По кочану.

– Вроде бы отменили? И город открыли!

– Вроде бы да. Но проверяют паспорта и требуют пропуск. Не видишь что в государстве творится? Вторая война на Кавказе, терроризм, захват заложников…

И опять, как с нищим, он спохватился, укротил бунтующий нрав и молча уперся глазами в землю. Показалось, эта его внезапная дерзость стала последней каплей, переполнившей чашу раскаяния. Он одернул балахон, как некогда гимнастерку, поправил шапочку на голове, и палец заученно попытался нащупать кокарду.

– Ты что, не знал? – уже будто бы участливо спросил он. – Всегда была зона, весь Таймыр… За месяц надо заказывать. Через месяц реки встанут, жизнь замрет… А ты обрадовался? Хотел с маху?…

Было совсем не понятно, чего больше в его словах – сожаления или злорадства. Его товарищ, с которым разбирали леса в храме, отнес трубы и встал поодаль, с интересом прислушиваясь, о чем они шепчутся. Не вытерпел, окликнул:

– Егорий, ну, пошли, что ли, брат?

Жора на него внимания не обратил.

– Тебе надо ее спрятать, до весны. Лучше до следующего лета. В надежном месте. Иначе погубишь.

Терехов ощутил толчок внезапной злости, смешанной с сиюминутным разочарованием.

– Где спрятать? – рыкнул он. – До лета…

– Верни на Алтай.

– Ага, сейчас. Едва оттуда вывез!…

– Хочешь встретить солнце на Таймыре? – с явной скептической издевкой спросил Репей. – Надеешься, поможет?

– Не твое дело! – бросил Терехов и пошел к монастырским воротам. – Сиди тут и замаливай грехи!

– Погоди, Андрей. – Жора не отставал. – Что ты сразу?… Ну, прошу тебя, не уходи!… Я ведь ждал!

– Ждал? – на ходу огрызнулся Андрей. – Зачем?

– Знал, судьба нас просто так не разведет!

– Мне это не интересно….

И тут Репей забежал вперед и сначала пригнулся, будто хотел на колени встать, но передумал и выпрямился в штык.

– Прости, брат. Душа у меня еще не очистилась от скверны. бродит, мутит, как с похмелья. Но борюсь!… Я ведь и правда ждал тебя. Знал, когда-нибудь придешь. Мне перед тобой исповедаться надо.

Сказано было с таким внутренним содроганием и неожиданной искренностью, что Терехов ощутил прилив смешанного чувства – неприятия чужой боли и некой будоражащей, колкой энергии, источаемой от его слов.

– Не надо исповедей. – со скрываемым отвращением вымолвил он. – И так все знаю. Лучше молчи. Я тебе не поп!

– Но мне надо выговорить, выскрести все из души. – как то кисло пожаловался бывший бравый капитан, сглотнул пустым горлом, прокатывая комок или шар по гортани.

Андрей же почему-то вспомнил, как они парились в бане на заставе и Жора глотал не жуя, вареные яйца.

– Слушать не хочу. – отрезал он. – И не могу.

– Твоя воля, брат. – покорно согласился однокашник. – Ждал, думал, выслушаешь…

– У тебя, наверное, есть, кому слушать!

– Есть. – согласился новобранец Егорий. – Только я хотел сказать…. То, что никому не смогу сказать, даже духовнику. Но ты справедливо меня осадил, благодарствую. Во мне еще столько грязи, обиды! Которая не отстоялась, не вызрела, как грязь…

– С какой стати в Норильске погранзона? – усмиряя кипение чувств, спросил Терехов. – Мне сказали, открытый промышленный город…

Жора пожал плечами.

– Весь Таймыр – особая зона. С севера у нас граница почти не прикрыта.

– Не было печали… И что посоветуешь?

– Не посоветую – помогу. – вдруг с готовностью заявил однокашник. – Ты женитьбу затеял, чтоб паспорт поменять?

– Ну.

В голосе его все-таки послышалось облегчение.

– Так и понял… Только в милицию с обменом не суйся. Ее сразу арестуют, она во всех розыскных базах забита, я проверял. Найди надежного человека в МВД, и через него, за деньги… У меня есть один продажный лакей!

– Уже нашел, дальше что?

Жора поплутал взглядом по монастырскому двору, испытывая явное желание посмотреть однокашнику в лицо.

– Смотри, чтоб не обманули. А то и бабки получат, и сдадут потом.

– Как сделать, чтоб не сдали?

Он помедлил, разглядывая ботинки Терехова и вроде бы даже усмехнулся.

– Наивный ты человек, Шаляпин. Может, у тебя что-то и получится с Таймыром. Ты чище меня…

И осекся, вспомнив, что обещал избавить однокашника от исповеди. Наверное, он нарушал монастырские правила и этикет, учил мирского человека дурному, однако в армии курс молодого бойца потому и назывался карантином, что там выявлялись и лечились все болезни, и не только физические.

– Снимай на телефон, на диктофон пиши все разговоры. – со вздохом сожаления заговорил Жора. – Прямо в наглую, без стеснения, чтоб искушений не было. Хотят бабок – поймут и стерпят. Такой у них бизнес.

Терехов пожалел, что сам не догадался сделать этого с паспортистом, хотя привязать его на короткую цепь еще было можно, когда придется передавать фотографии, потом свидетельство о браке и отдавать всю сумму окончательного расчета.

– И будь осторожен, никому не доверяй. – продолжал учить послушник, напрочь забыв где находится и в каком он теперь положении. – Если проколешься на каком-то этапе, за тобой установят слежку, оперативное наблюдение. Почаще отслеживай хвосты. Но могут подослать хорошего знакомого, даже лучшего друга перекупить.

– Моего друга не перекупить. – заверил Терехов, думая о Мишке Рыбине.

– Запомни: поймают на криминале и перекупят с потрохами! Кому сидеть охота?… На встречи не подъезжай на машине, лучше брось за пару кварталов. Иди пешком и с оглядкой.

Теоретические зачатки конспирации им втолковывали еще в Голицинском погранучилище КГБ, Терехов много что помнил и слушал с неохотой.

– А что с пропуском в зону? – уже без всякого стеснения спросил он. – Месяц ждать не могу. Связи остались?

– Сейчас за территорию нельзя. – Жора с тоской поозирался, – Без благословления… После вечерни заступлю на службу. И пойду в самоход… Тут дисциплина – Голицино отдыхает.

– Возьми телефон!

– Святая простота… Такие вопросы с глазу на глаз! Она же в розыске, понимаешь? Сторожки расставлены всюду. В авиакассах, на вокзалах…

– Пропуск нужен завтра к вечеру. Ее имя теперь будет Терехова Алевтина.

Сказал об этом умышленно, чтобы досадить, уесть, но Репей укрепился в монастыре, хорошо держал удар – даже не дрогнул и только спросил:

– Она-то хоть знает?

– Придет время – узнает. – отмахнулся Терехов.

– Правильно, с ней так и надо. Паспортные данные впишешь сам.

И как-то резко, без всяких слов, отстал, будто выпрыгнул из лодки на берег. А Терехов напротив, выйдя с монастырского двора, оказался в водовороте. Позвонил бракодел и просил срочно приехать в ЗАГС, где его ждали, и уже с банковскими чеками о переводе денег. Он пересчитал наличность, и оказалось, не хватает, запросы устроителей семейного счастья были не хилые, и пришлось заезжать домой. И тут, после нравоучений послушника Егория, Андрею показалось, что у подъезда вертится соглядатай: пенсионного вида серый человек с газетой. Может, какой сосед греется на солнце бабьего лета – Терехов почти не знал жильцов дома из-за вечных командировок, а может и шпион, ибо смотрит в газету и одновременно стрижет по сторонам острыми глазками. Пока сидел в машине и отслеживал его поведение, позвонил паспортист и поторопил с фотографиями, чем еще больше насторожил. Почему именно в это время, когда он заехал на квартиру?…

Тоскливое, сосущее чувство завертелось под ложечкой. Однако напоминание о фото подвигло Терехова не тратить время на конспирацию и не поддаваться липким, шизофреническим мыслям. В квартиру он не пошел, оставил машину во дворе и побежал сначала в фотосалон на углу. Скучающая без работы джинсовая девица преспокойно его выслушала, ничему не удивилась – даже тому, что снимать придется в полутемной комнате и без вспышки, потому как у женщины светобоязнь. Назвала цену услуги, взяла какой-то аппарат с мощным объективом и заперла двери своей кандейки.

– Я готова.

В тот момент его это не насторожило, и лишь у подъезда, когда он вновь заметил пенсионера с газетой, вдруг подумал, что ведет в дом, к Алефтине, совершенно незнакомого, не проверенного человека. Навязчивая мысль, заложенная Репьем и приставшая, как репей, подтолкнула воображение, но отступать было поздно. Он галантно взял фотографа под локоток, отворил дверь и ввел в квартиру.

Ничего не подозревающая невеста чувствовала себя хорошо только в глухой, без окон, ванной комнате, где снимать было невозможно, поэтому он постучал и отворил дверь.

– Нужно сфотографироваться на паспорт. – сказал в темноту.

Она все видела, точно нашла его руку и опустив завесу паранджи, покорно вышла в коридор. Терехов завел ее в полутемную комнату и посадил на стул.

– Придется снять маску и включить свет. – предупредил он.

– Нет, только маску. – поправила девица, глядя на клиентку равнодушно. – Я сниму и вытяну в фотошопе. Подержите экран за спиной.

И раскрыв, как зонт, вручила его Андрею.

Щелкнула всего один раз, и даже не глянув на монитор аппарата, забрала вещички и ушла. Терехов не удержался, подбежал к окну и отвернув брезент, проследил, как она выйдет из подъезда. Вышла спокойно, однако пенсионер вскинул голову на дверной стук, посмотрел и, спрятав газету в пакет, побрел в противоположную сторону.

Вот и гадай, совпадение это или впрямь слежка? Может, пошел топтать девицу, отрабатывать контакты?…

Тем временем Алефтина скрылась в своем убежище, а Терехов открестился от назойливой подозрительности, выгреб из тайника всю наличность, в том числе, деньги, отложенные на дорогу и покупку снегохода, запер квартиру и снова побежал в фотосалон. Через десять минут в его руках уже было шесть снимков на паспорт: у невесты оказалось совершенно спокойное лицо и нормальные, широко открытые глаза – подправила в фотошопе. Однако Андрей поехал сначала в банк, потом в ЗАГС, и тут опять ощутил приступ мании преследования. На сей раз молодой парень томился возле брачных ворот, вроде бы слушал музыку через наушники, но сам стриг глазами, обшаривая всех, приближающихся к заветной двери. Можно подумать, невесту ждет, например, заявление подавать, однако заметно, сечет за мужчинами, и иногда достает из внутреннего кармана какую-то бумажку, вроде фотокарточку. Терехов понаблюдал за ним из машины, и уже когда почти убедился – слежка! – парень неожиданно спрятал наушники и ни с того, ни с сего набросился на другого. Драка завязалась жесткая, стремительная, явно с соперником, охранник на воротах бросился разнимать, и Андрей под шумок, облегченно и свободно, вошел в заветные ворота.

Фиктивный брак заключали в отдельном, узеньком, похоже, архивном кабинете и в деловой обстановке. Тетушка в старомодном беретике приняла банковские чеки, взяла паспорта и не глядя, точно развернув нужные страницы, вляпала штампы. Потом молча и от руки выписала корочки свидетельства о браке, поставила печати, однако вручила с язвительной торжественностью, должно быть, в душе брезгуя ролью продажной чиновницы или напротив, восхищаясь своими возможностями.

– Поздравляю! С законным браком!

– Спасибо. – серьезно произнес Терехов, испытывая желание чем-нибудь отомстить, только не знал, как и чем.

Но у порога, пряча документы в карман, вспомнил об осторожности и конспирации, открыто достал телефон и сфотографировал тетушку.

– Это на память, мадам. Чтоб невесте показать.

И оставил ее в недоумении, с возмущенно вытянутым лицом и съехавшим беретом.

5

Кунг сняли со списанного "Урала", закрепили на шасси от тракторной телеги, утеплили цветным войлоком и начинили так, что можно было жить зиму, как на даче. Главное, есть стационарная радиостанция, импортная электростанция и даже биотуалет с умывальником, который превращался в душевую кабину. Это не считая газовой плиты, набора посуды, запаса дров в специальном ящике и еще много всякой бытовой всячины до обязательных обувных щеток и обилия солдатского крема: у Жоры был культ блестящей обуви. Даже российский флаг трепетал на крыше! Репей похвастал, дескать, снаряжал для себя, как передвижной пост и на рыбалку ездить, но для старого друга ничего не жалко.

Статус Терехова рос на глазах, щедрость однокашника стремительно повышалась и зашкалила, когда он отдал в подчинение двух погранцов-контрактников, сержанта и солдата, при полной амуниции и вооружении. Приказ звучал так: в дневное время они выполняют топографические работы под началом Терехова, но об этом никому ни звука. В ночное поочередно несут службу по охране "ученого", патрулируют и контролируют приграничную запретную зону с Казахстаном, а заодно скручивают в бухты старую колючую проволоку разрушенных запретных зон, поскольку чабаны жалуются, овцы животы вспарывают.

И всячески уточнял – неделя срока!

– Ну, ты доволен, Шаляпин? – Репей сам тащился от своего великодушия. – Говори, что еще надо, чтобы выполнить задачу? И отбыть на зимние квартиры?

– Такое ощущение, избавиться от меня хочешь! – засмеялся Терехов. – Чтоб не маячил на вверенной тебе, границе.

Сказал так бездумно, однако потом, по пути в верховье Ак-Алаха, зацепился мыслью и уже осознанно сделал такое же заключение. Щедрость Репьева ничем иным объяснить было невозможно. Даже сам провожать вышел за ворота, чуть ли не платочком помахать и слезу утереть. В это время и подошел к нему конюх Мундусов с рыжей, загнанной лошадью в поводу. Намертво уставший, сам словно запалённый, солдат был выкатан в жидкой грязи напополам с травой, поэтому с него текло, как с половой тряпки. Не взирая на это он невозмутимо доложил начальнику заставы, что серую в яблоках поймать не удалось. И показал разорванную узду, мол, в руках держал, но упустил по этой причине.

– Что с тобой? – хмуро спросил капитан, готовый взорваться.

– Падал. – односложно сказал конюх.

– С коня падал?

– Хозяин уронил, по земле катал…

Репей спрятал гнев под носовой платок, хотя насморка у него не было.

– Приведи себя в порядок. – приказал он. – Возьми свежего коня и езжай! Чтоб к вечеру кобыла была в стойле. И не только кобыла – гнедой жеребец! Моему другу придется сдавать арендованных лошадей. А их нет в наличии!

Благородство не сказанное – в друзья записал!

Солдат вдруг встал перед капитаном на колени и что-то сказал по-алтайски – будто прощения просил, клялся или каялся – не поймешь.

– Ты мне брось эти свои обычаи! – прикрикнул Репьев. – Отвечай, как положено. Ты можешь найти коней, я знаю. Если захочешь. Можешь ведь?

– Духи коней взяли. – Мундусов вскочил на ноги. – Обоих коней взяли! Назад не дают, товарищ капитан.

– Опять у тебя духи?!

Конюх произнес фразу на алтайском и тут же перевел:

– Хозяин пришел. Хозяин дна земли встал!

– А ты забери! Ты сам хозяин тут. Боец и пограничник. Короче, иди, договаривайся с духами.

– Есть! – сказал конюх.

– Удивительный народ. – как-то многозначительно проговорил Репьев, провожая взглядом солдата. – У них везде свой хозяин… Но не бойся, этот в доску расшибется, а приказ выполнит. Сейчас уйдет в степь и начнет камлать! Кони сами придут… Стой, чуть не забыл! Меня в Новосиб вызывают, на пару дней. Может, что передать? Гостинец, например, сыновьям?